Текст книги "Тина и Тереза"
Автор книги: Лора Бекитт
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 37 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
– Помилуй Бог! Уж не думаете ли вы, что я – некто вроде Синей Бороды! Да разве я смог бы обидеть невинную девушку! К тому же, по-моему, я представил вам доказательства честности своих намерений. Что же внушает вам опасения? Скажите прямо, я не понимаю.
– Я говорила вам – отсутствие чувств у Тины. Если она согласится выйти за вас, а потом окончательно поймет, что не любит и не полюбит никогда, то будет очень несчастна. Вы взрослый человек и должны это понимать!
– Я понимаю, – спокойно ответил он. – Но я уверен: этого не случится.
– Ответьте мне на один вопрос, мистер О'Рейли, – медленно произнесла женщина, – вы были женаты?
Секундное замешательство скользнуло по его лицу, точно тень крыла пролетевшей мимо птицы.
– Это так важно? – сурово усмехнувшись, заметил он, но тут же обычным голосом добавил: – Что было – то осталось в прошлом, миссис Хиггинс. Я всегда был одинок. А в настоящее время для меня существует лишь Тина, все остальное в мире – прах!
Дарлин, хотя и сделала для себя определенные выводы, больше ни о чем допытываться не стала. Сказала только:
– Если вы и не были женаты, то наверняка хоть раз в жизни любили и должны знать: глупо внушать шестнадцатилетней девушке мысли о том, что настоящая любовь не имеет ничего общего с романтическими бреднями. Для нее же все это только из романтики и состоит!
Роберт О'Рейли молча смотрел вдаль, на золотистую полоску океана. Казалось, он утратил прежнее вдохновение, манеры его стали резче, а тон – бесстрастен и сух.
– Значит, вы категорически против того, чтобы Тина стала моей женой?
– Я не вправе ей запрещать, могу только дать совет – как старшая, как женщина, как мать. Да, мистер О'Рейли, я вам не союзник! Не хочу, чтобы Тина совершила ошибку в самом начале жизни.
– А если бы она сказала, что полюбила?
– Тогда бы я ответила «да».
– Даже если бы ваша дочь влюбилась бы в негодяя без чести и совести? – с усмешкой произнес он.
Дарлин вскинула на собеседника строгие серые глаза и проговорила твердо, четко выделяя слова:
– Мои дочери никогда не сделают такого выбора! Роберт удивился.
– Ваши дочери? Разве Тина у вас не одна?
– Нет, у меня есть еще дочь.
– Странно, Тина никогда не говорила о сестре… Она старше, моложе?
– Они одногодки. Терезы сейчас здесь нет, она уехала в Сидней.
Роберт снова в недоумении пожал плечами, а Дарлин ощутила невольную радость: похоже, до сего момента он не допускал, что Тина может что-то скрывать, думал, что полностью завладел ее помыслами и душой. Возможно, он мечтал, женившись на Тине, всецело подчинить ее себе?
– Кстати, я мог бы помочь вышей второй дочери: образование, приданое. Это не проблема.
– Да, но не за счет счастья Тины!
Роберт О'Рейли холодно улыбнулся Дарлин.
– Счастье… Что есть счастье, миссис Хиггинс? Возможность увидеть мир, познать его, возможность делать что хочешь, иметь то, что пожелаешь! Понимаю, Тина молода, ей нужны дети, но я и сам не против заиметь наследников. Когда же меня не станет – не хочется думать об этом, но, что поделаешь, я реалист! – все, чем я владею, достанется Тине, а мое состояние, поверьте, способно обеспечить до конца жизни не только ее, но и еще несколько поколений вперед!
Последнюю фразу он произнес с прежнимвоодушевлением, и Дарлин спросила:
– Тине вы тоже это сказали?
– Ей – нет, нет, конечно. Ей я сказал, что люблю ее. И это, – его глаза сверкнули, – правда!
– Вы говорите, что знаете, что нужно Тине, а я думаю, все, что ей надо сейчас, – без памяти влюбиться в какого-нибудь юношу! – расстроенно произнесла Дарлин.
– Я склоняю перед вами голову, миссис Хиггинс, вы – редкая мать! – Роберт произнес это искренне, без иронии. – Хотя, надо признать, у вас очень своеобразное представление о счастье дочери. Вы хотите выдать Тину замуж непременно по любви, пусть даже она будет гнуть спину в тяжком труде и состарится на двадцать лет раньше срока. Что ж, пусть выберет в мужья какого-нибудь парня с фермы, поддавшись минутному увлечению, только эта любовь погибнет через пару лет, а может, и месяцев, под гнетом повседневности.
– Я не переставала любить мужа все пятнадцать лет, пока мы были вместе! – Дарлин встала. – А он не был богат!
– Я уже говорил вам, что вы редкая женщина. Прошу вас, миссис Хиггинс, подумайте еще, как и Тина, я дам вам время.
– Хорошо, – тихо произнесла Дарлин, – это было бы неплохо: ни я, ни Тина, по существу, не знаем, что вы за человек…
Роберт грустно улыбнулся.
– Могу сказать одно: перед вами не сумасшедший и не злодей, а всего лишь человек, который пытается стать счастливым, быть может, последний раз в жизни!
Прошло около двух недель. Ни Дарлин, ни Тина не заговаривали о Роберте О'Рейли. Тина перестала видеться с ним, и он не напоминал о себе. Девушка была рада тому, что все как будто решилось само собой, и в то же время спрашивала себя, почему Роберт О'Рейли больше не ищет с ней встречи, чувствовала себя задетой и отчасти даже покинутой. Она не жалела о том, что позволила матери поговорить с Робертом, и все-таки думала: быть может, он счел себя оскорбленным или решил, что она – глупая девчонка, привыкшая прятаться за спины взрослых, неспособная самостоятельно принимать решения? Задавая себе эти вопросы, Тина томилась смутным чувством неудовлетворенности и вины.
В один из последующих дней она пришла в лавку, сделала необходимые покупки и, по привычке заглянув в уголок, где висел предмет ее мечтаний, невольно вздрогнула: платья не было. Его купили или, может, отправили назад, в тот сказочный, недосягаемый мир, откуда оно было прислано. Конечно, не век же ему тут висеть! Наверное, платье приобрел для Дорис ее отец! На Фей оно, пожалуй, не налезет, родители Керри Миллер прижимисты, а среди остальных жителей Кленси вряд ли кто-нибудь имеет возможность осчастливить свою жену или дочь таким подарком. Тина почувствовала возмущение и досаду: с какой стати Дорис будет носить этот наряд! «Первая красавица!» Подобная мысль могла показаться дерзкой, но за те несколько недель, что платье висело в лавке, Тина привыкла считать его «своим», принадлежащим по праву лишь ей одной! Она и сама не знала, почему прониклась таким чувством… Нет, видеть этот наряд на Дорис будет невыносимо!
В растрепанных чувствах девушка приблизилась к другому прилавку, где Карен Холт выбирала материю на платье для одной из младших сестер, или, правильнее сказать, для нескольких сестер: в их семействе почти не было вещей, принадлежащих кому-то одному. Тина вздохнула: и у них с Терезой были общие украшения… В последнее время они с матерью редко говорили о Терезе, но Тина знала: мать по-прежнему переживает, скучает, ждет и нередко плачет украдкой. Как-то раз, заметив еще не высохшие слезы, Тина тихо спросила:
– Мама, что бы ты отдала за возвращение Тесси?
И Дарлин так же негромко ответила:
– Даже за то, чтобы просто узнать, где она и что с ней, – очень-очень многое…
И Тина вдруг подумала: может, Роберт О'Рейли сумел бы помочь, ведь он живет в Сиднее? Но он, скорее всего, уже уехал. Даже не попрощался! Жаль…
Тина поздоровалась с Карен, которая в сомнении вертела в руках отрез серой в синюю крапинку бумажной ткани – самой что ни на есть дешевой и простой.
– Смотри! – с живостью произнесла она, обращая к Тине усталое бледное личико с карими в золотистых крапинках глазами. – Хорошая материя, правда? Неплохое выйдет платьице!
– Не бери! – внезапно с непривычной для себя резкостью, даже с вызовом сказала Тина. – Ничего красивого ты из нее не сошьешь!
Карен с удивлением уставилась на нее.
– Это для дома…– извиняющимся тоном проговорила она и как-то вся сникла. Потом со вздохом отложила материю и, опустив черные ресницы, тихо добавила: – Я бы хотела… красивое!
Тине стало стыдно своего порыва: для Карен и такая покупка была великой радостью. Девушка сочувственно прикоснулась к руке подруги, черной от въевшейся в нее несмываемой грязи и с огрубевшими от постоянного шитья кончиками пальцев.
– Ничего, может, и нам когда-нибудь повезет!
Карен печально посмотрела на нее долгим взглядом и ничего не ответила. Когда несколько поколений одно за другим влачит по жизни свою тяжкую ношу, возникает из серого тумана небытия и вновь исчезает в нем, так и не поняв, зачем Бог позволил им появиться на свет, редко кто из них, чьи души и тела перемалываются безжалостной, неизвестно кем придуманной машиной повседневных нелегких дел, обретает веру в лучшее и еще реже проникается стремлением в корне изменить свою жизнь. И они тонут, тонут, все глубже увязают их ноги, и слепнут глаза, и существо их, смирившееся, отупевшее, гибнет в рутине дней, проникнутое одной-единственной мыслью: «Ничего сделать нельзя».
– Платье купили, – сказала Тина, увлекая Карен в противоположную сторону. – Наверное, для Дорис!
– Его купила Джулия Уилксон! – бросила слышавшая эти слова Сара, одна из помощниц в лавке. Она разбирала за соседним прилавком мелкий товар. – Сегодня утром.
– Джулия Уилксон? – повторила Карен. – А для кого?
– Мы с Лу уже думали об этом, – сказала Сара. – Одно знаю: не для себя!
Она еще что-то прибавила, но Тина уже не слышала. Джулия Уилксон – экономка Роберта О'Рейли! Неужели… Она закрыла глаза, и перед ней заплясало что-то ослепительно-радужное, точно она взглянула на солнце.
– Мне надо домой, Карен, – пробормотала девушка, бросилась к выходу и быстро сбежала по ступенькам.
Кто-то ухватил ее за локоть, и, обернувшись, она увидела Фила Смита. На этот раз Фил держался резковато; он отрывисто произносил слова, глаза его смотрели холодно и жестко.
– Не убегай! Поговорим!
Опять он за свое!
– Извини, Фил, я очень спешу!
– К кому бы это? – насмешливо произнес Фил и прибавил, понизив голос: – Может, с ним ты ведешь себя не так, как со мной?
– С кем? – спросила Тина, глядя ему прямо в глаза.
Фил, как ни странно, потупился.
– Ну… не знаю…– пробормотал он, но потом сказал с обидой:– С тем, чьи подарки ты не бросаешь на ступеньки лавки!
Тина вздохнула: Фил напоминал в этот момент большого обиженного ребенка.
– Прости, я виновата, – искренне произнесла она. – Так уж получилось! Прости, честное слово, я не хотела!
– Придешь завтра в рощу? В семь?
Ей не хотелось соглашаться, но и отказать не было сил. Тина пообещала, и Фил, радостный, окрыленный, оставил девушку, которая тут же поспешила к дому проверять свою дерзкую, пугающую догадку.
Дарлин куда-то ушла. На веранде стояла большая белая коробка, и Тина уже знала, что в ней. Она испытывала непонятный страх, как если бы в дом явилось существо из совершенно другого мира, и, вопреки желанию, долго не решалась прикоснуться к крышке, а потом вдруг в один момент быстро сорвала ее. Платье лежало внутри, аккуратно сложенное, оно было на ощупь нежным, как молодая листва, и, когда девушка начала извлекать его из коробки, словно бы само поднялось навстречу – воздушное и тонкое.
Вблизи оно показалось еще красивее. Тина зарылась лицом в материю и внезапно заплакала. Она была по-своему счастлива в этот момент и все же понимала: ей дали в руки кусочек мечты, маленький лоскуток, обрывок того, что зовется настоящим счастьем, если счастье – это то, что меняет жизнь. Она знала, что никогда не сможет носить это платье в Кленси, потому как всем известно, что она бедна, да и куда можно надеть это здесь, этот наряд светской дамы? Ей дали игрушку, именно игрушку, чтобы она наслаждалась, играя в нее тайком; это платье являлось фрагментом целого – того мира, к которому ей никогда не принадлежать.
Тина стянула с себя старое платьице – обыкновенную тряпку по сравнению с таким великолепным – и облачилась в прохладный шуршащий шелк.
Тина застегнула крючки на спине, вынула шпильки, и на плечи упали длинные волосы, блестящие, словно шлифованная поверхность подводных скал, и шелковистые, точно водоросли. Легким движением девушка оправила шлейф и, выпрямившись, подошла к зеркалу. Конечно, следовало затянуться в корсет. Впрочем, платье в талии и так сидело как влитое, а ниже спины спадало пышными складками. Из старого, местами позеленевшего зеркала на Тину смотрела незнакомка: тонкая, застенчиво-прекрасная, повзрослевшая. В ее облике словно бы в одни миг все оформилось, встало на свои места, заиграло, точно камень после искусной огранки. Нет, она не была красавицей, черты ее лица не поражали аристократической тонкостью, а сложение – совершенством. Что-то было еще неоформленно и неразвито, но все – своеобразно. Взгляд не скользил по ее лицу и фигуре, как по поверхности мраморной статуи; он постоянно задерживался на чем-то, словно проникал глубже и видел то, что освещало облик девушки изнутри, придавая ему нечто свойственное лишь ей одной, Тине Хиггинс, то, что зовется неповторимостью. Тина стояла перед зеркалом и видела свои высыхающие слезы, нежный румянец и невольно появившуюся улыбку. Потом по-женски повертелась, разглядывая себя со всех сторон, приподняла подол, опустила, тонкими пальчиками осторожно расправила дымчато-зеленую воздушную ткань, обрамлявшую обнаженные плечи. Ей еще не доводилось примерять такой фасон, и она знала, что никогда уже не сможет без чувства внутреннего протеста надеть ни одно из своих старых выцветших платьев… Еще бы туфли на каблуках, чтобы стать дюйма на три повыше, украшения, шляпку и веер! Тина рассмеялась. И карету с лошадьми, и собственный дом, и…
Она кружилась на месте и слегка взмахивала руками, словно в такт музыке, плавно поводила обнаженными плечами, склоняла набок голову и тихо напевала что-то. Она плакала и смеялась, как сумасшедшая, ибо все мы немного безумны, когда нежимся в грезах, плакала и смеялась, потому что слишком хорошо понимала все, или Тине просто казалось так, ведь было ей только шестнадцать…
На следующий день, когда Тина в условленный час пришла в рощу, Фил уже ждал ее там. Она сразу заметила, что держится он как-то иначе, натянуто и в то же время развязно, а когда он приблизился, почувствовала, что от него пахнет виски. Наверное, следовало сразу же уйти, но девушка, растерявшись, замешкалась, и Фил успел начать разговор.
– Не думал, что ты придешь!
Он стоял, прислонясь спиной к широкому стволу дерева, и жевал травинку. Тина заметила, что глаза у него мутно-серого цвета, как обкатанные волнами осколки бутылочного стекла, и тут же вспомнила молодой блеск глаз Роберта О'Рейли. Да, он хотя и в возрасте, но гораздо привлекательнее Фила, который, несмотря на молодость, был таким огромным и неуклюжим.
– У тебя нет сегодня свидания с тем господином из особняка? – небрежным тоном спросил Фил. В голосе его слышалась плохо скрываемая ярость.
Тина вздрогнула от неожиданности. Он знает! Откуда?!
– Майкл видел тебя с ним в роще, – продолжал Фил. – Что вы там делали, хотел бы я знать? Любовались закатом? Собирали цветочки?
Тина в смущении опустила глаза, но потом внезапно почувствовала злость. Да как он смеет!
– Ну и что? – смело заявила она, вскидывая голову. Серые глаза ее сверкнули. – Мистер О'Рейли мой друг!
– Друг! – хохотнул Фил и непроизвольно сжал кулаки. – Знаем, что за друг! Ты такая же, как твоя сестрица! Весь Кленси знает, что она сбежала в Сидней! Тебе известно, зачем девушки едут туда? Сказать? Конечно, на такую не всякий позарится, но Сидней ведь портовый город, а матросам что ни дай…
– Замолчи! – срывающимся голосом выкрикнула Тина, наступая на него. – Не смей так о Терезе! Слышишь, не смей!
Фил схватил девушку за руки и притянул к себе, приговаривая:
– Иди сюда, иди! Покажи, чему научил тебя этот твой «друг»!
– Пусти! – Тина что есть силы уперлась кулаками ему в грудь, но Фил стоял, как каменная стена. Нагнувшись, он поцеловал девушку в шею – больно, так, что она вскрикнула.
– Он дарит тебе подарочки, – бормотал Фил, – а что ты даешь ему взамен?
Тина начала испуганно вырываться, потом закричала, и он наконец выпустил ее.
– Я… я всем расскажу, кто ты есть! – еле сдерживая слезы, вся дрожа, воскликнула девушка. – Как ты посмел так обращаться со мной?!
– Да, да, расскажи! А заодно и о том, чем занималась в роще с этим господином!
…Тина бежала домой, содрогаясь при воспоминании о прикосновениях Фила: они казались ей такими мерзкими… Роберт О'Рейли вел себя как джентльмен, целовал ей руку, а этот…
Вдруг Тина остановилась, и сердце забилось еще сильнее. Значит, люди знают о ее встречах с Робертом О'Рейли! И о подарке… И о Терезе… Многие, наверное, думают так, как Фил! Тина присела на придорожный камень и задумалась.
Она была дочерью своего времени и своей среды. Для нее, как и для всех девушек в Кленси, крайне важно было считаться прежде всего порядочной. Правила внушенной с детства морали не позволяли принимать подарки от мужчин, да еще такие дорогие. Даже встречаться по вечерам с поклонником в роще, так, как встречалась она с Робертом О'Рейли, решалась далеко не каждая. В соседнем, более крупном городе были гулящие девицы (о чем прекрасно знали мужчины и парни из Кленси), но Кленси был слишком мал, в нем все друг друга знали, и девушки старались соблюдать все правила приличия. Вчера Дарлин, узнав о подарке, сразу сказала, что платье придется вернуть, и Тина согласилась с матерью, хотя в глубине души таилось чувство протеста.
Девушка не знала, что полчаса назад Дарлин встретила Риту Холт, мать Карен, которая в разговоре сказала:
– Не хочу вмешиваться, Дарлин, не знаю, слышала ты или нет, но о дочках твоих говорят худое… Будто Тереза сбежала в Сидней, а Тина встречается с богатым мужчиной и принимает от него подарки. Я-то знаю, они девушки порядочные, но у людей злые языки… Не надо, чтобы шли плохие слухи, сама знаешь, как это может помешать в будущем!
– Спасибо тебе, Рита. Я не знала! – Дарлин сжала губы.
– Ты извини меня.
– Ничего.
Напрасно Роберт О'Рейли прислал платье, очень даже напрасно! Она еще вчера подумала об этом, хотя и не предполагала, что слухи расползутся по городу, точно пауки, причем с такой быстротой! Теперь все будут болтать, что Тина берет дорогие подарки от мужчин, а что может быть хуже для девушки?! Даже если она выйдет замуж за мистера О'Рейли (чего Дарлин желала меньше всего), люди скажут, что дочка Хиггинсов клюнула на богатство. И Роберту О'Рейли Дарлин не верила, не верила, что он по-настоящему любит Тину, безоглядно, последней поздней любовью. Скорее с его стороны здесь таился своеобразный расчет: просто он еще раньше надумал жениться на молоденькой, наивной, невинной девушке, и Тина оказалась подходящей.
И этот безмолвно преподнесенный подарок неслучаен: Роберт О'Рейли хотел показать Тине, что может ей дать; дал понять, что платье – лишь самое малое из того, чем он способен ее одарить. А Тина… Только бы она смогла понять, почувствовать, что это не путь к вознесению! Что же касается Терезы и ее бегства… Дарлин вздохнула: тут, похоже, ничего уже не исправить!
ГЛАВА IV
Солнце еще не взошло, от линии горизонта только начинал расползаться розоватый свет, выше небо оставалось туманно-серым, и весь пейзаж словно тонул в блеклой дымке, порождая ощущение нереальности, утреннего тяжелого полусна. Ветви растущего вдоль дороги кустарника во мгле утреннего полусвета еще не обрели свой привычный цвет и, причудливо, угрожающе переплетаясь, неподвижно топорщились в безветрии.
Темная дорога, взрытая колесами повозок, была мокрой от прошедшего ночью дождя, и идти по ней было трудно: ноги увязали в песке, который набивался в тяжелые башмаки. Тина молчала. От утреннего холода было зябко и разговаривать не хотелось. Девушка скрестила обнаженные до плеч руки на груди, но это мало помогало. К тому же от сырой земли веяло холодом по ногам, прикрытым одной только полотняной юбкой: одежда была приспособлена для жары, которая затопит все вокруг часа через два. Дарлин, оглянувшись на дочь, безмолвно сняла с головы платок и набросила на ее худенькие плечи.
Минут через двадцать женщины дошли до места, где предстояло сегодня работать. Там уже собралось несколько работниц, они разбирали мешки и корзины со старыми оберточными листьями початков кукурузы, которые использовались в качестве подвязочного материала, и разбредались к началу рядков. Каждой предстояло пройти до самого конца длинного ряда, затем перейти к следующему и так до того часа, пока солнце не встанет в зените, заставляя все живое прятаться от губительно-жарких лучей.
Сумеречно-темные виноградные ряды уходили в бесконечное пространство равнин и холмов, растекались по ним, сливаясь в нечто огромное, прохладное, влажное от росы, которая капельками покрывала миллионы листьев, изящно вырезанных по краям резцом неведомого умельца; лозы, переплетаясь, извивались в темноте, наклоняясь, стлались по земле и, приподнятые, мягко опутывали руки.
Тина привычно взялась за работу, стремясь сделать побольше до восхода. Она умело подцепляла сразу несколько стеблей, расправляла листья и привязывала стебли к проволочным нитям, натянутым параллельно земле. Дарлин трудилась у противоположного ряда. Они с Тиной двигались спина к спине, иногда перегоняя одна другую. Дальше мелькали косынки других работниц, сразу было видно, кто впереди, а кто отстает, но особо никто не спешил: важно было сделать работу тщательно, чтобы ни один стебель не свисал, не волочился по земле. Женщины шли и шли, оставляя позади себя ровные, стеною стоящие ряды, продвигались вперед по зеленому морю, быстро-быстро мелькали их загорелые руки, разговоры постепенно смолкали, и слышался только неравномерный шорох перебираемых пальцами листьев, шероховато-жестких, как накрахмаленная ткань.
Солнце незаметно взошло и нежно осветило молодую зелень с изумрудными капельками росы, засверкало в прорезях листьев, омыло золотом небосвод… Потом, когда солнце немного поднимется, небо станет голубым-голубым, все вокруг обретет привычные контуры и засияет в избытке жизненной силы.
Тина остановилась, поправляя тонкие пряди волос, выбившиеся из-под полотняной косынки. Ряд тянулся вдаль, уходя за холм, конца и края не было видно, и это рождало ощущение, близкое к безысходности: казалось, в жизни не дойдешь до следующего… Дарлин ушла далеко вперед, и Тина поспешила продолжить работу. Руки ныли, боль растекалась от плеч до локтей, и девушка несколько раз отвела плечи назад, пытаясь снять напряжение усталых мышц. Солнце невыносимо пекло, липнувшая к потному лбу косынка не спасала от зноя, и кровь стучала в висках. Сегодня почему-то было тяжелее, чем обычно. Тина почувствовала, что ее начинает мутить. Она опять остановилась; внезапно в глазах позеленело, все вокруг покрылось маленькими светящимися точками—девушка ощутила себя провалившейся в пустую и темную яму, она ничего не видела, ничего не слышала, кроме бесконечного далекого звона.
Тина очнулась сидящей на земле. Дарлин поддерживала ее, а другая женщина брызгала в лицо водой из фляги. Дарлин заставила девушку сделать несколько глотков, а потом, намочив платок, приложила ко лбу.
– Лучше? – спросила она, наклонившись к дочери и обнимая ее за плечи.
– Да, спасибо…
– Кровь в голову ударила! – бойко пояснила одна из женщин, возвращаясь к работе. – Бывает…
Объятая вялым безразличием, Тина все же заметила, как переглянулись две женщины на соседнем ряду, и одна что-то шепнула другой. Девушка вспомнила разговор с Филом Смитом… О Боже! А вдруг они подумали, что она…
Как только дочери стало легче, Дарлин без разговоров отправила ее домой.
…Тина шла по дороге, понемногу приходя в себя. Сознание прояснилось, но ноги были как ватные, и в руках сохранялась слабость, напоминавшая чувство какой-то странной невесомости. Постепенно вернулась способность мыслить, и Тина пыталась вспомнить: о чем же она думала, работая? Похоже, ни о чем, просто, как машина, повторяла заученные движения, сетовала на жару да ждала полудня. Нет, она вовсе не была лентяйкой, охотно делала все, о чем бы ни попросили, и работа спорилась у нее в руках, но… Она начала чувствовать, начала понимать, как тяжелый физический труд убивает мысли, втаптывает душу в мир повседневности. Сколько это будет продолжаться? Всегда? Никакого движения вперед, никакого подъема! Тереза поступила скверно, оставив их с матерью и даже не давая о себе знать, но все-таки она была тысячу раз права!
Тина брела по дороге, машинально переставляя ноги, солнце обжигало неприкрытое лицо и руки. Девушка стянула с головы косынку и вытерла пот со лба. Волосы, схваченные с боков шпильками, растрепались, спутались, сзади свисали хвостом. Тина остановилась, чтобы немного поправить их. Она была одета в простую кофту без рукавов, грубые башмаки и неширокую юбку: наряд, хотя и не рваный, выстиранный только вчера, но все же ужасающе бедный.
Она не ожидала встретить Роберта О'Рейли и была слишком расстроена, чтобы очень удивиться или растеряться, когда он внезапно возник на повороте дороги. Она не стала задавать себе вопрос, поджидал ли он ее, искал ли встречи, или это произошло случайно, само собой.
Мистер О'Рейли несколько удивленно оглядел ее, и девушка смутилась.
– Откуда вы, Тина?
– С работы, – еле слышно прошептала она: неожиданно и совсем некстати к глазам подступили слезы.
– Так рано?
Она вздохнула.
– Мне стало плохо.
«Бедная девочка!» – едва не вырвалось у Роберта, но он сдержался, втайне улыбнувшись ее наивной откровенности.
Тина стояла перед ним, тоненькая, загорелая до черноты, оттененной белой полотняной одеждой.
Она постепенно проникалась ощущением настоящей минуты и уже чувствовала стыд оттого, что этот человек застал ее в таком виде.
– Извините, я… – начала было она, но после, вспомнив о более важном, промолвила: – Мистер О'Рейли, я должна вернуть вам платье…
– Оно понравилось вам?
Тина не умела притворяться: Роберт заметил, как сверкнули ее глаза.
– Да, очень! – вырвалось у нее, но, опомнившись, девушка тут же добавила: – Спасибо, но я не могу…
Он поднял руку.
– Ни слова больше! Я все понимаю, Тина, и все же прошу вас: оставьте его себе на память. Надевайте иногда! Ведь это красивая вещь, и она вам к лицу!
Он держался как человек, хотя и отвергнутый, но не потерявший уважения ни к себе, ни к ней: Тину это тронуло.
Девушка поняла, что сейчас он уйдет навсегда, и с его уходом захлопнутся все двери, безнадежно затеряется выход в тот неприступный мир, что сияет там, наверху; останутся лишь тусклый рассвет сонного Кленси, и эта бесконечная работа, и мутные дни, незаполненные ничем, кроме бесплодного ожидания да несбыточных, ранящих душу грез. У всякого человека случаются моменты, когда кажется, что жизнь кончена, и, как ни странно, чаще это происходит именно в шестнадцать лет. Глупо, наверное, жить с идеалами, столь же далекими от реальности, как луна от земли, и столь же недосягаемыми.
А этот человек так добр к ней… Он умен, честен и богат, говорит, что любит… Он ей симпатичен, это правда, а так ли далека симпатия от любви?.. Он обещает изменить ее жизнь – вот главное!
– Вы уезжаете в Сидней? – спросила Тина с краской на лице.
Роберт О'Рейли внимательно посмотрел на девушку: казалось, он ждал этих слов. Приблизившись, взял ее за руку.
– Тина! Доверьте мне свою судьбу, клянусь, вы не пожалеете об этом!
Он говорил, как всегда, очень проникновенно, хотя и без волнения, свойственного пылкому юношескому сердцу. Потом поцеловал руку Тины, пыльную, с позеленевшими от листвы пальцами, и девушка с глазами, полными слез, глазами цвета осенних, нависших над землею туч, тихо сказала:
– Да, мистер О'Рейли! Он сжал ее руку.
– Я знал! – Лицо Роберта на миг просияло. – Спасибо, Тина. Мы поженимся скоро, очень скоро, если вы не против. Признаться, для меня дорог каждый день: я не хочу долго ждать. А вы?
– Как хотите…– застенчиво произнесла она. – Только… если можно, пусть это будет не в нашей церкви, хорошо? Я не хочу, чтобы кто-нибудь видел…
Роберт по-прежнему внимательно смотрел на нее.
– Да, конечно. Я сам не в восторге от здешней публики. Мы уедем в Сидней и обвенчаемся там.
В лице Тины отразилось замешательство.
– О, нет! Я не могу так сразу оставить маму. Вот если бы можно было не уезжать некоторое время…
Роберт рассмеялся, но его синевато-стального цвета глаза в этот момент оставались серьезными.
– Открою вам секрет, Тина: в мире нет ничего невозможного. Тем он хорош, тем одновременно и плох. Только смерть говорит нам окончательно «нет», но о ней мы думать не будем. Мы обвенчаемся у меня в доме, а через пару недель уедем в свадебное путешествие. Такой вариант вас устраивает?
– Да.
Он улыбнулся.
– Вот и прекрасно. Надеюсь, после свадьбы ты перестанешь величать меня мистером О'Рейли! Завтра я обговорю все с твоей матерью, ждите меня вечером, я приду… И помни: я люблю тебя, Тина! Поверь, со мной ты будешь счастлива больше, чем с кем-либо другим.
Он сказал это, и девушка ощутила странную тесноту в груди. Она ждала, что какая-то потайная дверь откроется, а она, напротив, захлопнулась, отрезав все пути к отступлению! К чему же она, Тина Хиггинс, идет на самом деле, к свободе или рабству? И стоит ли отступать?
Через неделю в доме Роберта О'Рейли состоялась свадьба. На церемонии венчания, которая проходила в главном зале – огромном помещении с высокими окнами, мраморным полом, лепными украшениями на потолке и хрустальной, сверкающей подвесками люстрой, присутствовали местный священник отец Гленвилл, пожилой человек с мягким голосом и невозмутимым взглядом; Тина, немного испуганная и растерянная, но прелестная, как все невесты, одетая в закрытое кружевное платье, наскоро сшитое матерью, и с белыми цветами в гладко причесанных волосах; Роберт О'Рейли в парадном одеянии – серой тройке, галстуке и накрахмаленной рубашке, представительный и довольный; расстроенная Дарлин и временами хмурившаяся, явно не все до конца понимавшая Джулия Уилксон. Две последние могли бы, наверное, найти общий язык, но они не были знакомы, а потому не решались заговорить друг с другом. Дарлин долго уговаривала дочь не спешить, не совершать столь необдуманного шага, но Тина внезапно проявила завидное упорство. Она выйдет замуж за Роберта О'Рейли, и все! Еще неизвестно, есть ли на свете та самая пылкая бессмертная любовь, ради которой не стоит соглашаться на этот брак, а Роберт О'Рейли конечно же сделает ее, Тину, счастливой. Дарлин не могла понять, почему дочь, всегда такая покладистая, мечтательная, нежная, сделалась вдруг упрямой и расчетливо-холодной. Обычно шестнадцатилетние девушки доказывают своим матерям, что выходить замуж не по любви – дурно, но никак не наоборот. Дарлин была в отчаянии, она не могла заставить себя смириться с решением дочери.
Во время церемонии Тина не ощущала никакого трепета, точно все это происходило не с ней. Когда были произнесены все положенные слова и Роберт О'Рейли надел на палец невесты украшенное шестью бриллиантами золотое кольцо, а после поцеловал ее в сомкнутые губы, она не почувствовала ни радости, ни сожаления, ничего… Совсем не таким представлялось ей венчание с воображаемым прекрасным принцем. Она ждала испытанных в мечтах чувств, а они не приходили, огонь не разгорался, не было даже искры, и видимое безразличие было своеобразной защитной реакцией сознания и души против того, чего она на самом деле вовсе не желала!
