Текст книги "Пенрик и шаман (ЛП)"

Автор книги: Лоис Буджолд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 8 страниц)

Уверенный, что его демон сделает все, что в ее силах, чтобы сохранить ему жизнь, – и, как признался Пен себе (и нам, вставила Дез), возбужденный острым любопытством всей этой жуткой историей, – он выпрямился на стуле, готовясь добровольно оказать услуги, о которых его все здесь так явно собирались попросить. Но Серая Сойка продолжал:

– У лесных магов была еще одна обязанность. Они должны были вернуть души их убитых товарищей-воинов-духов с поля боя и провести определенные очистительные обряды, необходимые для того, чтобы они отправились к богам. Чтобы они не были разлучены и потеряны.

– Я немного читал об этом, – сказал Пенрик. – Это были знаменосцы, верно? Поскольку призраки иногда привязаны к какому-то месту, они привязывали их к своим знаменам, чтобы унести в безопасное место. Так и было?

– Я… может быть. Дело в том, что… – Освил колебался. – Как было указано или, точнее, не указано его погребальным чудом, Толлин не был взят богом. Он мог бы отказаться от богов от отчаяния или быть отвергнутым ими и быть разлученным. Обреченный на распад, как исчезающий призрак. Или, что еще хуже, невольно оскверненный каким-то незавершенным обрядом, лишенный возможности достичь своего бога, тянущегося к нему. – Освил поморщился от этого святотатства.

Пен пришлось согласиться с этим мнением. Убить человека было преступлением. Намеренно оторвать душу от богов, похитив не жизнь, а ту таинственную, вечную загробную жизнь, было грехом самого темного, самого жестокого рода, кражей непостижимой чудовищности.

– Я попросил храмового сенситива обыскать поместье в поисках любых свидетельств присутствия задержавшегося призрака. Она ничего не нашла. Ну, не совсем ничего, там было несколько печальных духов, выцветших до неузнаваемости, им было десятки или сотни лет. Но обезумевший, разлученный призрак только что убитого человека должен был быть мертвенно-бледным в ее Взоре, сказала она. Души Толлина там просто не было.

Освил глубоко вздохнул.

– Поскольку Инглис не взял с собой ничего, что ему не принадлежало, его не обвиняют в краже. Я думаю, что это убеждение может быть… ошибочным.

У Пенрика отвисла челюсть.

– Вы думаете, что этот человек украл призрака?

Похитил? Захватил? Взял в заложники? Для этого преступления требовалось разработать совершенно новый закон, описывающий его. Пен предположил, что это как раз та самая разновидность казуистики, которой наслаждались в Ордене Отца.

– Орден Отца зависнет, – пробормотала Дез в новой тревоге. – Там будут более грозные Силы, чем серая компания, заинтересованная в этой краже…

Принцесса тоже в изумлении уставилась на замолкшего следователя. Он раньше ей этого не говорил? Освил неловко пошевелился, делая усеченный взмах, как бы дистанцируясь от собственного вывода, но затем его рука сжалась в кулак.

– Никто из моих начальников так не думает. Но я – да.

Глава 3

К облегчению Освила, принцесса-архижрица отнеслась к его рассказу достаточно серьезно, чтобы одолжить ему как своего придворного волшебника, так и небольшую группу ее дворцовой стражи, местных солдат Ордена Дочери, призванных защищать собственность Храма и паломников. К его разочарованию, отряд мог быть готов отправиться не раньше утра.

Он использовал время, как мог, обыскивая нижний город за рекой Линнет, где останавливались торговцы и караваны, и где располагались обслуживающие путешественников гостиницы, таверны, кузницы, шорные мастерские, конюшни и другие заведения того же рода. Доки и причалы, обслуживающие движение по озеру, становились тише с наступлением сезона, хотя озеро еще не замерзло. Но ни в одном месте он не смог найти ни одного достоверного сообщения об одиноком путешественнике, подходящем под описание объекта своего поиска.

Медлительное зимнее солнце поднималось серым и золотым, когда они миновали городские ворота и, наконец, выехали на главную дорогу на север, огибая западную окраину озера. Снег прекратился, оставаясь на полузамороженных колеях грязно-белой кашей в палец глубиной. Когда город остался позади, а озеро в длинной долине расширилось, Освил с сомнением посмотрел на дальний берег, темный на фоне рассвета. Все фермерские тропы и густой кустарник поднимаются на высоту с той стороны, как ему сказали, – маршрут, который вряд ли выберет беглец в спешке. Но как насчет беглеца, желающего спрятаться? Несмотря на то, что это царство казалось маленьким на карте, на земле оно казалось гораздо более просторным.

Нет, надо смотреть логически: сначала наиболее вероятные возможности, а затем менее вероятные. Он смотрел между покачивающимися ушами своей лошади и старался не чувствовать себя таким уставшим.

Повернувшись в седле, он проверил свой отряд: сержант и четыре солдата, все выглядят достаточно крепкими, укутанными от холода. Затем взглянул на своего нового колдуна. По крайней мере, этот держался в седле лучше, чем предыдущий. Тот, горожанин, хотя и был гораздо опытнее, но также был гораздо старше и толще. Этот Пенрик выглядел худым юношей, с прекрасными светлыми волосами, заплетенными в косу на затылке, и синими глазами, чье веселье в этот час Освил находил скорее раздражающим, чем очаровательным. Трудно было поверить, что он имел ранг ученого жреца. Или силы храмового волшебника.

В довершение всего, принцесса-архижрица снабдила их предприятие деньгами, чему он был весьма рад, но разделила кошелек между сержантом и волшебником, что радости не доставляло. Разумеется, они были ее доверенными людьми, но именно такой раскол во власти был главным источником раздражающих задержек в его поездке из Истхома. Однако храмовые конюшни со сменными лошадьми были чистым благословением, и он мысленно сочинил благодарственную молитву Дочери Весны за Ее милосердие, явленное, как бы то ни было, через Ее язвительную служанку принцессу. Верховные жрецы редко встречались Освилу, принцессы – никогда; и то, и другое вместе в одном человеке, который пугающе напоминал Освилу его самую впечатляющую тетку, было устрашающим. Хотя волшебник держался совершенно непринужденно в ее обществе, как если бы она действительно была его теткой.

Примерно через десять миль внимание Освила привлек красивый замок, построенный на островке немного в стороне от берега озера. Когда кавалькада приблизилась к нему, просвещенный Пенрик отвел лошадь в сторону и выехал на насыпь. Подъемный мост обвалился, его бревна почернели. Внутри было сумрачно, пустынно и уныло.

Пенрик задумчиво смотрел, затем пробормотал «ага» и повернул лошадь назад.

– Что это за место? Что здесь случилось? – спросил Освил, оглядываясь через плечо, когда последовал за ним.

– Это замок Мартенден. Семья кин Мартенден пользовалась некоторым влиянием в этой местности, хорошо это или плохо, но четыре года назад прошлой весной крепость была уничтожена огнем. Ее владельцу было предъявлено обвинение в, э-э, покушении на убийство, но он пробился сквозь городскую стражу и бежал на север через горы с остатками своих людей. О нем сообщили, что он собрал роту наемников в Карпагамо, и, к счастью, вместо того, чтобы снова создавать проблемы здесь, он взял их на войну на Ибранском полуострове, где он вполне может надеяться восстановить свое состояние.

Постоянные войны против рокнарских еретиков-кватернианцев в тех дальних королевствах привлекали заметное множество безземельных людей, как благородных, так и простолюдинов. Освил понимающе кивнул.

– Но почему его не отремонтировали, чтобы город мог использовать его охраны дороги?

– Замок оказался связан судебным процессом. Лорду кин Мартендену удалось одновременно привлечь к себе внимание городского совета за его преступление и отлучение Храма за, э-э, определенное святотатство, так что на имущество претендуют оба. С тех пор суды Мартенсбриджа работают как арена борьбы. Горожане делают ставки на результаты последних апелляций.

Освил задумался над этой историей, поджав губы.

– Но он действительно был виновен в предъявленном обвинении? Потому что… интересы могут иметь странное влияние на такие споры, – он задумчиво нахмурился.

– О, – легко сказал Пенрик, – я уверен, что он был виновен. Были свидетельства очевидцев. И признания.

Затем волшебник привлек его внимание к деревушке на противоположной стороне дороги, ее убогой гостинице и пивной – как к источнику горячего сидра и информации. В то время как отряд предпочел первое, Освил стремился к последнему. Да, кабатчик предполагал, что неделю назад здесь мог пройти такой молодой человек. Многие путешественники отдохнули здесь, хотя немногие задержались, вместо этого направляясь в более крупные города, расположенные на том или другом конце озера. Не в первый раз Освил пожелал, чтобы Инглис кин Волфклифф был бы так любезен и предусмотрителен, чтобы родиться с большим темно-красным родимым пятном на лице или шестью пальцами на левой руке, быть великаном или карликом, хромать или заикаться, или запоминаться хоть чем-нибудь.

– Как вы думаете, вы сможете опознать проклятого человека, если мы когда-нибудь подойдем к нему? – раздраженный Освил спросил Пенрика, когда они снова сели на коней и направились на север.

На мгновение юноша задумался.

– О, да. Если он опытный шаман, Дездемона не ошибется.

– И кто такая, – продолжал Освил, не менее раздраженно, – эта Дездемона, будь она неладна, о которой вы все время говорите? Жена? Сестра? Возлюбленная? В любом случае, ее нет с нами.

Пенрик – просвещенный Пенрик, помоги им всем боги! – моргнул.

– Ой! Извините. Я не знал, что вас не представили. Дездемона – мой демон, – он весело улыбнулся Освилу.

– Вы дали своему демону имя?!

– На самом деле это было необходимо. Чтобы не путаться. Она довольно сложное существо.

В теологии Освила демоны были вовсе не личностями, а стихийными силами… неестественной природы. От богов или, по крайней мере, от одного бога, но не по этой причине святым.

– Я думал, что демоны – это первичный хаос. Не способный быть никем.

– Все они так начинают, это правда. Сначала ничего. Скорее как новорожденный младенец. Но они учатся, как младенцы. Или, возможно, копируют. Они учатся у людей и мира вокруг них, и они несут большую часть этого обучения вместе с собой, когда последовательно переходят от одного хозяина к другому. Все в них, что можно было бы назвать добром или злом, в конечном итоге исходит от их людей-носителей.

– Я думал, что они по своей сути разрушительны и потому опасны, – Освил нахмурился на эту новую точку зрения.

– Ну, это так, но разрушение не обязательно должно быть злом по своей сути. Зависит от того, насколько грамотно это используется. Когда Дездемона находилась во владении посвященной Гельвии, которая была врачом, она разрушала камни мочевого пузыря – очень болезненное состояние, как мне сказали, – и бородавки, а иногда даже опухоли. – После некоторой заминки он добавил: – И червей, которые истощали свои жертвы. Хотя глистогонное средство из аптеки тоже могло справиться с этой задачей.

Если колдуны были редкостью, то врачи-колдуны были еще реже.

– Я никогда не встречал такого практикующего.

– Я так понимаю, что в Ордене Матери они держатся обособленно, чтобы мочь посвятить себя особым задачам. – После минутного раздумья он добавил: – Демоны тоже учатся своему полу. В течение долгого времени Дездемоной были одержимы примерно десять женщин, плюс кобыла и львица, так что к настоящему времени она стала вполне женственной. Она исключительно старый демон. Грубо говорить о возрасте женщины, Пенрик! – Его рука подлетела к губам. – Эээ, извините. Это была Дес.

– Он… говорит? Вашим ртом? И все же он вас не захватил?

– Она, пожалуйста. И да, и нет… Эти десять женщин могут быть довольно болтливыми. Так что, если я скажу что-нибудь странное… это не всегда буду я. Полагаю, я должен вас об этом предупредить.

Внезапное изменение поведения и речи должно было быть одним из способов, которым наблюдатель, не являющийся храмовым сенситивом, мог определить, захватил ли демон контроль над телом своего носителя. Но если демон все время просачивался наружу, то как можно было распознать, возникла ли уже чрезвычайная ситуация? Освил направил свою лошадь чуть подальше от лошади волшебника.

– Однажды в семинарии я сел с пером и бумагой и попытался определить ее точный возраст, просматривая всех ее носителей одного за другим, – продолжил Пенрик. – Связывая их с каким-то датированным правлением или публичным событием, когда это было возможно.

– Как вам удается удерживать их всех? – спросил Освил, против воли очарованный.

Пенрик позволил поводьям упасть на шею своей тяжело ступающей лошади, поднял обе руки и пошевелил пальцами, как будто был рад, обнаружив их на месте.

– Десять дам, десять пальцев. Очень удобно.

– А, – выдавил Освил.

– Храм планировал наделить своим выдающимся демоном другого врача, когда Гельвия умерла, но вместо этого он перешел к старшей служительнице по имени Руччия, которая была из Мартенсбриджа. А, понятно, – Пенрик рассеянно моргнул, – Гельвия в то время посещала Мартенсбридж. Я размышлял об этом. Как бы то ни было, Орден Бастарда в Мартенсбридже не замедлил обратить на это внимание. Они сразу же забрали Руччию себе и поспешно обучили ее. В свою очередь просвещенная Ручия в течение следующих сорока лет оказывала разнообразное служение Ордену и Храму. Она определенно, похоже, путешествовала по своим обязанностям. Когда около четырех лет назад у нее случился смертельный сердечный приступ, я наткнулся на нее на обочине дороги недалеко от Гринвелл-Тауна, и таким образом… вот мы все.

– Сколько вам было лет?

– Девятнадцать.

Теперь ему всего двадцать три. Он все еще выглядел на девятнадцать. Ладно, двадцать. В лучшем случае.

– Вы были необычайно одаренным ребенком, которому нравилось учиться?

– Вовсе нет. Я любил читать, но в Гринвелле было не так много книг.

– И все же вы прошли обучение на жреца всего за четыре года? – Обычно требовалось шесть.

– Три. Прошлой весной я вернулся сюда на службу к принцессе-архижрице. Вы должны понять, что я – мы – уже четыре раза проходили обучение на жреца. В некотором смысле. И дважды на врача. Так что это было скорее освежение знаний. Я пытался уговорить преподавателей семинарии присвоить мне пятикратное звание на этом основании, но они сопротивлялись моим уговорам, как это ни печально.

– Я полагаю… это было так, потому что вы уже носили в себе наставника? – Что почему-то казалось жульничеством.

– Большей частью, – поморщился Пенрик. – Хотя Дездемона подумала, что было просто весело никогда не помогать мне во время устных экзаменов. Для тебя это было бы плохо, Пенрик. – Его брови приподнялись, а рот опустился. – Ха-ха.

Это было вмешательство демона? Интонация и акцент звучали чуть иначе по сравнению с обычным тоном удивительно жизнерадостного молодого человека.

– Это была Руччия, – представил Пенрик, подтверждая предположение Освила. – Дездемона много говорит ее голосом. Не знаю, потому ли это, что она последняя и свежее, эээ, запечатление, или держала демона дольше всех, или просто у нее был самый сильный темперамент. Время может иметь какое-то отношение к этому. Первых трех женщин почти невозможно отличить друг от друга, и я не думаю, что это только потому, что они говорили на цедонийском языке. Они могут таять со временем. – Он смотрел на озеро, серо-оловянно-серое и уныло колышущееся на холодном ветру, дующем с далеких горных вершин, окутанных облаками. – В целом, я подсчитал, что моему демону чуть больше двухсот лет. Я заметил, – добавил он, – что по мере продолжения этой истории поколения демонов становятся длиннее. Я нахожу это воодушевляющим. Иногда я задаюсь вопросом, как будет выглядеть мой… образ для следующего человека, который унаследует Дездемону.

– Кажется, у вас в голове очень, м-м-м, тесно, – наконец произнес Освил в последовавшем за этим довольно мрачном молчании.

– Очень, – сказал Пенрик. Он просиял: – Но, по крайней мере, у меня никогда не бывает недостатка в интересных историях.

– Я… подождите. Итак, еще раз, кто из них Дездемона? – Освил смутно припомнил вопрос, с которого он начал этот допрос. Его пальцы были крепко сжаты на поводьях.

– Это мое имя для всех их вместе взятых. Как городской совет из десяти старших сестер, издающих один указ. Это также избавляет меня от необходимости повторять несколько имен каждый раз, когда я хочу обратиться к ней, как когда мой отец кричал на детей.

– Я… понимаю. – Брови Освила опустились. – Волшебник, с которым я ехал из Истхома, никогда не говорил мне ничего подобного. – На самом деле этот угрюмый парень вообще мало говорил.

– Возможно, его демон был моложе и менее развит. Возможно, у него не очень теплые отношения с ним, если его прежние носители не были счастливыми людьми. – Губы Пенрика дрогнули, и его голос предательски дрогнул. – Возможно, вы никогда не спрашивали… дознаватель.

Освил ссутулил плечи и пустил лошадь рысью. Они не могли добраться до следующего города достаточно быстро. И я ставлю не только свою миссию, но, может быть, и свою жизнь на этого сумасброда? Отец Зимы, в это Твое время года, помоги мне!

Глава 4

Инглис проснулся в полумраке, но не в темноте. Яркий квадрат оказался затянутым пергаментом маленьким окошком на стене хижины. На противоположной стороне грубый каменный очаг светился красным, а в глубине вспыхивали желтые огоньки, как будто глаза животного выглядывали из маленькой пещеры. Стены были сложены из камня и бревен, проконопаченных мхом и глиной. Он лежал закутанный в куче пропахших дымом мехов, на полу, посыпанном нарезанным папоротником. Большая собака свернулась у его ног, ее лапы слегка подрагивали во сне.

Его обувь и верхняя одежда исчезли, грудь была обнажена. Он судорожно ощупал живот и бока, затем расслабился, когда ощутил рукоять ножа. Ремень и штаны были на нем. Он не помнил, как попал сюда, но у него было смутное воспоминание о том, как кто-то поил его теплой водой и как он плыл без сна в темноте только для того, чтобы снова утонуть. Сколько времени прошло…?

И у тебя все еще целы все пальцы на руках и ногах, дурень? На этот вопрос он мог бы ответить. Он с трудом выбрался из мехов – медвежьих, овечьих, других, менее узнаваемых. Его руки одеревенели и опухли, но не имели белых или черных пятен. Правая нога покрылась темно-фиолетовыми синяками от колена до опухшей щиколотки; он не мог сказать, было ли что-нибудь сломано, но она плохо двигалась. Скорее, вывих. Три пальца на правой ноге сочились, как от ожога. Левая нога была не хуже рук.

Сколько времени потеряно? Неужели он пропустил весь вчерашний день? Встревоженный, он выпрямился, прищурился и начал знакомый отсчет красных корок, пересекающих его руки. Двадцать пять – итог его кошмарного бегства. Было ли в последний раз двадцать пять? Да. Неужели он потерял день, не смог окровавить свой нож, как ленивый фермер, забывший накормить свою свинью, загнанную в загон и умирающую от голода? Неужели он проиграл… все? Он вытащил клинок из ножен, баюкал его в руках, как ребенка, и тревожно напевал. Расширял свои чувства так же болезненно, как двигался. Какое счастье, слабое тепло все еще гудело… он не был уверен, должен ли он благодарить за это какого-либо бога. Или какой-нибудь бог должен был благодарить его. Неизвестно. Эти двадцать пять дней он не осмеливался молиться.

За исключением этого. Он сосчитал шрамы, пытаясь вспомнить, какую руку использовал в последний раз. Он чередовал их, чтобы они могли восстановиться между порезами. Инфекция была постоянным риском. Надо снова наточить нож, держать его острым – так будет легче. Его правая рука сейчас была более твердой: итак, левая рука. Он собрался, как мог, закрыл глаза и сделал надрез: под углом, неглубоко. Он тяжело дышал, ждал, пока голова перестанет кружиться, а приступ тошноты уляжется. Снова открыл глаза. Кровь текла вяло, но, может быть, если бы он нажал, ее было бы достаточно, чтобы не пришлось делать второй…

Дверь хижины с грохотом распахнулась, и он вздрогнул сильнее, чем от пореза. Расплывчатые силуэты кружились на фоне яркого горного воздуха за окном. Он сморгнул слезы, вызванные скорее острой болью от света, чем от пореза на руке, и фигуры превратились в женщину, закутанную в плащ из овчины, несущую небольшой матерчатый мешок и медный кувшин, и мужчину в кожаной куртке из овчины мехом внутрь. Пес настороженно дернулся и зарычал, но рычание оборвалось несколькими ударами хвоста в знак узнавания.

– О, ты проснулся, – сказала женщина, увидев, что он сел. Но затем, подойдя ближе, резко воскликнула: – Что ты делаешь?

Он хотел спрятать нож и руки под мехами, но не осмелился остановить то, что начал.

– Отойди! – скомандовал он и, когда она попыталась наброситься на него. – Отойди!

Собака вскочила, шерсть на ее спине встала дыбом. Женщина вдруг остановилась, в ужасе уставившись на него. Рука мужчины замерла на рабочем ноже, висевшем у него на поясе.

Шепча себе под нос слова, которые должны были помочь ему сосредоточиться, но сейчас не помогали, он провел лезвием ножа вверх и вниз по руке, тщательно покрывая его липкой краснотой. Хватит ли этого, чтобы купить еще один день? Слабый гул, казалось, усилился. Да. Возможно. Он не был уверен, что одна капля справится с этой задачей, и не мог рисковать. Он держал нож на коленях, пытаясь защитить его от потрясенных взглядов своих незваных гостей. Когда пятна крови станут коричневыми и сухими, и вся жизнь из них будет поглощена, он сможет очистить лезвие и снова спрятать нож.

– Я принесла тебе еду. И питье, – дрожащим голосом сказала женщина. Она подняла свою ношу, словно в доказательство.

Мужчина, хмуро глядя на Инглиса, встал перед ней.

– Предположим, ты просто уберешь этот нож, парень.

Неужели они думали, что он им угрожает? Инглис не был уверен, что сейчас сможет даже встать, не говоря уже о том, чтобы напасть на человека. Его взгляд привлек кувшин, он приподнял мех на коленях и позволил ножу соскользнуть под него к правому бедру. Инглис облизнул пересохшие губы и положил обе руки на покрывало, расправленные и неподвижные. Он определенно не хотел отпугивать эту милосердную молодую женщину. Был ли голос этого человека одним из тех, которые он слышал в своем оцепенении на осыпи? Стервятник или спасатель? Пес снова сел.

– Что ты делал с ножом? – подозрительно спросила женщина, не подходя ближе.

– Я… он… он пьет кровь. – Он задавался вопросом, звучало ли это для них так же безумно, как и для него.

– Как и все ножи, – заметил мужчина, не отрывая руки от рукояти.

Но не так, как этот.

– Я бы выпил вашего питья, – с надеждой произнес Инглис.

– Люди высыхают в горах, – сказала женщина успокоительно-заботливым тоном. – Они думают, раз им не жарко, то и пить не надо.

– Я… да.

Она обошла его по большому кругу к очагу, взяла глиняную чашку, смутно знакомую с прошлой ночи, наполнила ее из кувшина и протянула издалека. Он взял чашку дрожащей рукой, затем обеими руками, и залпом выпил ее содержимое – неотцеженную ячменную воду, приправленную мятой. Питье для больных, далекое от благородного напитка, но оно было теплым, казалась одновременно и едой, и питьем.

– Можно…? – он протянул чашку обратно. И осушил ее три раза, прежде чем перестал жадно глотать. Инглис перевел дыхание и благодарно кивнул.

– Кто ты, путник? – спросил мужчина.

– Я… э-э… Инглис кин… – он оборвал слишком известное имя своей семьи. – Инглис. Ой. Мне нужно было назвать вымышленное имя?

– Куда ты шел? – спросила молодая женщина. – В сторону Мартенсбриджа или Карпагамо? В любом случае, ты свернул не туда.

– Проход из Карпагамо закрыт, – сказал мужчина, – если только ты не был последним, кто прошел через него.

Инглис покачал головой. Он проследил за заинтересованным взглядом собаки, устремленным на матерчатый мешок. Женщина осторожно протянула его ему. Его неуклюжие пальцы обнаружили, что там лежали щедрые куски какого-то мягкого белого сыра, овечьего или козьего, зажатого между скупыми ломтями тяжелого ячменно-овсяного хлеба и полоски сушеного копченого мяса неопределенного происхождения. Возможно, оленина. Инглис, после минутного колебания, вгрызся в мясо, как будто он действительно был волком.

Дав ему судорожно проглотить первые пару кусков, мужчина спросил:

– Где твоя лошадь?

– Оставил ее хромать на Вороньей дороге. Потом я пошел пешком, – ответил Инглис с набитым ртом.

– О, – мужчина разочарованно поджал губы.

До Инглиса дошло, что молодая женщина, должно быть, приготовила для него эту трапезу собственными руками. Он пристально посмотрел на нее продолжая жевать. Лицо у нее было широким, губы и щеки румянились только от холода, тело худощавое; юность придавала ей мимолетную красоту. Парень был ненамного старше. Охотник, пастух? И то и другое? Здесь наверху все мужчины были тем, кем требовалось, как приказывали им времена года. У них были светлые волосы и голубые глаза, как у местных горцев, несомненно, близкие родственники.

– Кто вы? – в свою очередь спросил Инглис после следующего глотка. – Где это место?

– Я Берис. Это мой брат Берн, – нерешительно улыбнулась ему девушка.

Берн нехотя продолжил:

– Это летнее пастбище нашей деревни в долине. Охотничий лагерь зимой.

Значит, он не попал так далеко в прошлое, как предполагал грубый вид этого места. Не в мир эпохи Аудара Великого, когда эти горные племена защищали свои высокие твердыни от захватчиков, в отличие от лесных племен Вилда. Или, может быть, дартаканцы, бросив один взгляд на сырую обрывистую местность, решили, что им это не так уж и нужно. Вторжение Храма в эти земли, замена старых обычаев новыми, было более медленным процессом, скорее постепенным отсевом, чем жестоким сжиганием. С шансом, надеждой, если не молитвой, что всё не вырвали с корнем…

Нет. Он посмотрел на огромную собаку, ее мохнатые треугольные уши были настороже, когда она следила за продвижением мясных полосок к его рту. Безусловно.

– Этот пес. Чей он?

– Арроу – зверь Саво, – сказала Берис. – Он взял его у своего дяди Скуоллы прошлой осенью.

Собака легла на живот, подползла к Инглису и сунула голову ему под левую руку. Не щенок, а взрослое животное, зрелое – средних лет и достойное, в некотором роде. Инглис рассеянно почесал его за ушами. Стуча хвостом, пес заскулил и лизнул его окровавленную руку.

– Похоже, теперь он думает, что он твоя собака, – сказал Берн, наблюдая за этой игрой прищуренными глазами. – Не отходил от тебя с тех пор, как мы тебя привезли. С чего это он, а?

– Саво был с тобой, когда ты нашел меня?

– Угу, мы хотели поохотиться на благородного оленя. Я не уверен, что это была честная сделка, так как мы не можем снять с тебя шкуру или съесть.

А выглядело так, будто они были вполне готовы содрать с него шкуру; Инглис только надеялся, что есть они бы его не стали. Но среди охотников не было шамана, иначе они наверняка узнали бы друг друга, и этот разговор был бы совсем другим. Так что нет, не Саво.

– Этот нож, – сказал брат, Берн, искоса глядя на него. – Это настоящие драгоценности? Бьюсь о заклад, что нет.

Инглис никогда не предполагал, что они могут быть ненастоящими. Он вытащил нож и уставился на него. Рукоять тонкого восьмидюймового клинка была сделана из моржового клыка; он чувствовал в нем отголосок старой жизни, когда держал его в руке. На конце она расширялась до овала, увенчанного плоской золотой гранью с маленькими гранатами, один из которых в прошлом пропал и не был ничем заменен. Они окружали ограненный кабошоном красный камень, который, как он предположил, мог быть рубином. Кость и кровь, как уместно. Кровь на стали уже потемнела и высохла, ее жизнь впитывалась так же жадно, как он только что проглотил черствый хлеб и сыр. Он принялся вытирать остатки о штанину.

– Думаю, что да. Это была фамильная реликвия.

Тишина в комнате стала еще более напряженной. Он поднял глаза и увидел тревожную смесь любопытства, жадности и страха, кипящую на наблюдающих за ним лицах. Но… они принесли его с горы и дали ему еду и питье. Он должен был предупредить их.

– Зачем ты даешь ему свою кровь? – осторожно спросила Берис. – Думаешь, он волшебный?

Инглис рассмотрел невероятно сложную правду и необходимость подавить эту алчность, прежде чем она создаст проблемы – новые проблемы – и, наконец, остановился на «он проклят».

Берн втянул воздух сквозь зубы, наполовину испуганный, наполовину сомневающийся. Взгляд Берис скользил вверх и вниз по струпьям на его руках.

– А ты не мог бы кормить его, ну я не знаю, кровью животных?

– Нет. Я должен сам.

– Почему?

Его губы растянулись в чем-то, не очень похожем на улыбку.

– Я тоже проклят.

После этого пара довольно быстро извинилась и ушла. Но они оставили еду и ячменную воду. Арроу отказался следовать за ними, хотя и был приглашен открытой дверью, ласковыми призывами, щебетом, свистом и решительными командами. Берн повернул назад, как будто хотел схватить пса за загривок и потащить его, но, увидев опущенную голову Арроу и сердитый взгляд, передумал. Дверь за ними закрылась.

Как и большинство людей, они недооценили остроту слуха Инглиса.

– Что ты теперь о нем думаешь? – спросила Берис, остановившись в нескольких шагах от хижины.

– Не знаю. Он говорит как вилдиец. Я думаю, он, должно быть, не в своем уме.

– У него не было сильной лихорадки. Это колдовство? Он опасен?

– Мм, для нас вряд ли, не в этом состоянии. Скорее, для самого себя. Когда этот ненормальный в конце концов перережет себе горло, а не руки, Саво будет счастлив унаследовать нож, который ему так понравился.

– Зачем ему делать такие вещи?

– Ну, сумасшедший. (Инглис мог слышать, как он пожимает плечами.)

– Его голос был очень убедительным, ты почувствовал? Меня от этого бросило в дрожь.

– Мать и Дочь, Берис, не будь такой девчонкой. – Но насмешка была окрашена беспокойством.

– А кем мне быть? – Задумчивая пауза. – Он мог бы быть красивым, если бы улыбался.

– Лучше бы Саво не слышать, что ты говоришь. Он и так уже достаточно зол из-за своей собаки.

– Я ему не собака!

Действительно, родственники, потому что когда он рявкнул на нее, она ударила его в ответ, и их ссорящиеся голоса затихли даже в пределах слышимости Инглиса.

Он заманил собаку под мышку взяткой из копченого мяса. Обнял пса, посмотрел в ясные карие глаза, затем закрыл свои и попытался ощутить. Плотность духа животного была почти осязаемой, зависая прямо за пределами его нынешней искалеченной способности. Сколько поколений собак было вложено в этого Пса? Пять? Десять? Больше десяти? Сколько поколений людей выращивали его? Это может быть собака, из которой получится шаман, чрезвычайно ценный.