Текст книги "Рука на плече"

Автор книги: Лижия Теллес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Консультация

Перевод Н. Малыхиной

Доктор Рамазиан выглянул в окно и посмотрел в сад, освещенный лучами бледного зимнего солнца. Некоторые пациенты сидели на скамейках, другие прохаживались, но все были вялыми, изможденными. Один старик лег на лужайку, снял пуловер и принялся стягивать с себя нижнюю шерстяную рубашку, но к нему подошел санитар в джинсах, взял под руки и потащил в здание.

Юноша в альпаргатах закрыл лицо руками.

– Макс! Максимилиано! – позвал врач. – Подойди сюда на минутку, пожалуйста.

Мужчина, который смотрел на улицу сквозь решетчатые ворота, обернулся. Он пошел на зов улыбаясь, засунув руки в карманы ярко-синей куртки с серебряными пуговицами. По пути нагнулся и снял со своих фланелевых брюк листик.

– Здравствуйте, доктор.

Врач выбил уже пустую трубку о подоконник, сдул пепел и поглядел на подошедшего.

– По-моему, вы сегодня в хорошем настроении, Макс.

– Сейчас я и правда в хорошем настроении. А то у меня были кошмары. Я видел посреди улицы раздавленного голубя с зеленой веточкой в клюве. Очень зеленая веточка среди крови. Удивительное совпадение.

– Какое совпадение?

– Да кошечку здесь же раздавили, напротив ворот. Совсем как голубя.

– Но без зеленой веточки.

– Без зеленой веточки, – повторил Максимилиано, глядя на трубку, которую доктор положил на стол. – Вы уходите?

– У меня назначена встреча, а доны Дорис все нет. Ты не мог бы посидеть здесь у телефона? Сделай мне одолжение. К четырем я вернусь.

– С удовольствием, – согласился Максимилиано. Он оперся руками на низкий подоконник и ловко прыгнул в кабинет.

– Я счастлив, когда вы мне поручаете даже самые пустяковые дела – отвечать по телефону, например, или чистить ваши ботинки.

Врач закрыл чемоданчик.

– Ты никогда не чистил мне ботинки, Макс.

– Но я бы почистил. Вам и Иисусу Христу.

– Иисус ходил в сандалиях, – сказал доктор Рамазиан, кладя в карман ручку. Он показал на блокнот возле телефона. – Если что-нибудь будут передавать, записывай сюда, хорошо? Захочешь кофе, свари, ты знаешь, где что лежит. Ну, я пошел.

Когда врач вышел, Максимилиано сел на вращающийся стул и облокотился на стол. Взял трубку, внимательно рассмотрел ее. Вдохнул запах табака. Оставил трубку, повертел в руках шпатель. В дверь постучали робко, еле слышно.

– Доктор Рамазиан? – спросили, чуть приоткрыв дверь и заглядывая в щелку. Ручку замка не отпускали. – Простите, что я так рано, мне назначено на четыре, но не могли бы вы принять меня сейчас?

– Конечно могу. Вы первый раз?

– Первый. Я говорил с доной Дорис, но…

– Сегодня ее не будет. Садитесь, пожалуйста.

– Я просто не мог больше ждать, – сказал он, ослабляя узел галстука, и нервно потер подбородок. – Я не побрился, заметно? Я приехал слишком рано и бродил здесь поблизости, но меня охватило такое волнение, что показалось, будто я схожу с ума!

– Вы преувеличиваете. Те, кто сходит с ума, так не говорят. Они этого не знают. Закурите? – спросил Максимилиано, открывая сигаретницу, стоявшую возле подставки для трубок.

– Спасибо, предпочитаю свои, – сказал посетитель, вынимая из кармана пачку. Рука у него дрожала. – Я выкуриваю три-четыре пачки в день, одну от другой прикуриваю, – добавил он, обводя кабинет беспокойным взглядом. Посмотрел в окно. – Эти, в саду, все сумасшедшие?

Максимилиано открыл кисет, набил трубку.

– Не все, с ними врачи и санитары, мы отменили халаты и фартуки, больные не должны чувствовать разницы. Я сам иной раз путаюсь.

– Мой отец узнавал сумасшедших по глазам. Максимилиано опустил веки и улыбнулся.

– Тоже метод, – сказал он наклоняясь. В руке у него была незажженная трубка. – Какие же у вас проблемы?

– Даже не знаю, как начать, это слишком нелепо, просто смешно! Понимаете, у меня навязчивая идея, но этот страх бессмыслен!

– Какой страх?

– Страх смерти.

Белый телефон зазвонил приглушенно, словно цикада, запертая в ящике стола. Максимилиано послушал, сказал «его нет», потянулся за карандашом и после равнодушного «как угодно» закончил разговор. Он опять взял со стола трубку, но отказался от предложенной посетителем зажигалки, поблагодарил, курить он не собирался, ему просто нравилось держать ее в руке. Пациент скорбно взглянул на Максимилиано.

– Хотел бы и я курить поменьше. Ведь больше трех пачек выкуриваю, – пожаловался он, стиснув свои худые руки. – Я не сплю, не ем как следует, пренебрегаю своими обязанностями, вообще ничего не делаю, только думаю об одном и том же, я не могу ни говорить, ни слушать об этом, мне сразу становится дурно, вот и сейчас, видите? Я поговорил и уже вспотел, меня тошнит! Я все время думаю, думаю, совсем потерял вкус к жизни… И так всюду: на работе, дома с женой, в постели с любовницей, у меня есть любовница, очень добрая девушка, не знаю, как она меня еще терпит, от свиданий я стал уклоняться, а последний раз – какой позор! – я так ничего и не смог, истукан, да и только! Кажется, это было сто лет назад! Сто лет, – повторил он, тряся головой. С трудом сглотнул, закрыл воспаленные глаза. – Сегодня жене пришлось напоминать мне, что надо сменить белье, я забываю бриться… Я больше не могу, не могу! Почти год я так мучаюсь. Началось это постепенно, мне становилось не по себе, когда рассказывали о чьей-то сме… кончине. Я старался не поддерживать такие разговоры, не ездил на кла… в места упокоения, в больницы, где я чувствовал ее запах, там она хоть и скрыта за завесой, обезврежена, но все-таки она там, она ждет, понимаете, что я хочу сказать? Мне становилось хуже, появилась рвота, меня охватывал ужас, я просыпался с мыслью о ней, о том, что она может приключиться не только со мной, но и с моими близкими. У меня двое детей, они уже смеются над моими страхами, я боюсь заразы, несчастных случаев. По-моему, все на свете приводит к ней, и очень быстро, мне кажется, я переболел в воображении всеми болезнями, какие только существуют на свете. Я прошел десятки обследований, делал рентгеновские снимки, мой врач больше не хочет мной заниматься: у вас все в порядке, он мне это говорил бог знает сколько раз. А на самом деле не в порядке. Я испытываю страх, ложась в постель, – а вдруг она застанет меня во сне, захватит врасплох? Иногда я представляю ее себе в образе мерзкой, дряхлой проститутки, издевательски подмигивающей мне. А иногда, когда слушаю музыку, – музыка – мое единственное утешение, доктор, – она мне кажется нежной девой из старинных баллад с венком жасмина на голове, она манит меня холодными, прозрачными пальцами… Не знаю, какая из них пугает меня больше, эта или та, гнусная, грязная. Ах, доктор, каково тридцатипятилетнему человеку дрожать как ребенку, заблудившемуся в темном лесу, хнычущему, зовущему мамочку… – Он откинулся на спинку, уселся поудобнее. – Вчера во сне я ее позвал. Они пришла и очень ласково протянула мне руку, но когда я почувствовал эту вялую, влажную, зеленоватую руку в своей, я подумал что я уже ум… в общем, я опомнился, понимаете? И бежал в ужасе. Так же, как бежал от своего старшего брата, когда с ним случился инфаркт, от которого он и… Поверите ли, я улетел в Рио-де-Жанейро через полчаса после того, как мне сообщили о брате. Я выдумал эту поездку, только чтобы не видеть, мне было все равно, полная апатия овладела мной, невестка теперь со мной не разговаривает, презирает меня, но я не могу объяснить ей, в чем дело, она же не поймет… Поверите ли, я приехал в гостиницу, заперся в номере и плакал, плакал. Мы с братом очень любили друг друга.

– Я тоже очень любил своего младшего брата, его сбила машина прямо у ворот клиники.

– Прямо тут, доктор?

– Да, но продолжайте, пожалуйста, продолжайте.

Посетитель сдул пепел с лацкана пиджака. Затушил сигарету. Посмотрел на свои желтые от никотина пальцы.

– Да, собственно, все, доктор. Я больше не могу бегать от нее, да и куда убежишь, если она повсюду. В газетах, на улицах, в телепередачах, на праздниках, на танцах… Она в доме. Во мне самом. Главным образом во мне самом, она моя пленница. Я больше не читаю газет, не хожу в кино, в театр, все вертится вокруг нее, я больше не могу. Единственное, что отвлекало меня от этих мыслей, – это эротические журналы с голыми девчонками, в них не было ни намека на нее, понимаете? В них столько жизни, столько привлекательности, столько желания пользоваться этой привлекательностью. Но вскоре подо всей этой красотой и молодостью я заметил ее зародыш. Сегодня в расцвете, а завтра?

– Платон вспомнил бы аллегорию с яблоком. Но продолжайте, сеньор Гутьеррес, продолжайте.

– Однажды я проснулся и почувствовал, что страха нет, он растворился, а казалось, был вечным… и я решил, что освободился, но скоро начал бояться того, что ничего не боюсь, понимаете? Стало еще хуже из-за того, что на месте страха образовалось пустое место. Тогда я решил попробовать узнать, действительно ли я освободился, я пошел на кл… в место упокоения, прежде меня туда и арканом не затащишь. Я дошел до поворота аллеи и почувствовал, что встречу по… церемонию, вы понимаете, о чем я? Я почувствовал ее запах, обоняние у меня очень тонкое, я издалека чую. И этого было достаточно – меня вырвало тут же, за кипарисами. Я выскочил оттуда, обливаясь потом, и пришел в себя только дома. От страха был совсем белый. Или зеленый? – спросил он, натянуто улыбаясь и глядя на свои руки. – В общем, цвета страха. Мой начальник – я государственный служащий – посоветовал мне уйти в отпуск. Если вы больны, пройдите медицинское обследование, а потом попутешествуйте, развейтесь. Он хотел мне добра, мне все хотят добра. Но что я скажу врачам? Если моя болезнь – страх, как я могу сказать им, что болен от страха? У вас все в порядке, скажут они. А какой уж тут порядок! Лучше сойти с ума, как-то ночью я думал об этом – все-таки выход. Но я не сойду с ума, я…

– Вы умрете.

– Не говорите этого, доктор, не говорите, разве вы не видите? – пробормотал он, вытирая платком лоб и подбородок. Потом закурил сигарету и вздохнул: – Я же предупреждал, что все это нелепо и смешно. Когда я ехал сюда, я встретил кортеж, ну, вы понимаете… Достаточно было поглядеть на эти машины, следовавшие за главной, чтобы совсем расклеиться. Я выскочил из такси, пошел другой улицей, но что меня ждало там? Я увидел первую страницу газеты, мальчишка прямо в нос мне ее сунул, но только я свернул в сторону, другой газетчик закричал во весь голос, объявляя трагическую новость: автобус сорвался в пропасть, десятки тяжелораненых… Я зашел в кафе и услышал разговор об одном американском заключенном, который попросил, чтобы его казнили. Похоже, теперь только и говорят об этом? Или и раньше так было, просто я не обращал внимания. Не знаю. Знаю только, что мечтаю уединиться, спрятаться где-нибудь, где она не имеет такого значения. Но существует ли такое место? Вот монастыри, например. Там тихо, спокойно. Вроде бы там не должны интересоваться нынешней и будущей жизнью, не должны волноваться из-за… тленности этого мира. Но это не так. Они хотят достичь святости путем самоистязания, и об этом напоминают молитвы, песнопения, изображения, даже приветствия, «помни о…». Вы знаете, есть одна община, в которой так и здороваются, только проснутся и сразу: «Помни о…» Не могу я понять, почему нельзя жить беззаботно, если уж живешь.

Максимилиано взглянул на трубку, которую сжимал в ладони.

– Я расскажу вам один случай, сеньор Гутьеррес. Это недолго.

– Меня зовут Фернандес. Самуэл Фернандес.

– Простите. Тот же самый ужас, который вы испытываете перед… неизбежностью, скажем так, мой пациент испытывал перед автомобилем. Перед машиной. Началось у него так же, как у вас, – ему просто не хотелось водить машину, и он продал ее. Он жаловался на уличное движение, на шоферов. Неприязнь к автомобилю у него усиливалась, он стал пугливым и в то же время агрессивным, страх у него так углубился, что он ходил только пешком, не доверял никаким водителям, он избегал улиц с сильным движением, затыкал уши ватой, чтобы не слышать гудков, приходил в ужас, если к нему приближалась машина. Но в нашем городе машин больше чем достаточно, и он постоянно жил в чудовищном страхе. Когда наступали праздники, он, банковский служащий, бежал за город, на берег моря, но машин и там хватало, они вездесущи, как бог. Куда бежать? Он попытался приспособиться, подавить страх. Ничего не вышло. Когда он обратился ко мне, это был труп, простите, он был совершенно изможден. Чуть ли не рыдая, он сказал, что не может больше выносить свою болезнь. Отвращение, которое вы испытываете к понятию, противоположному жизни, он чувствовал к автомобилям, но запах вы ощущаете при приближении, а он чувствовал запах бензина, масла, гари всегда, даже в запертом шкафу, даже под кроватью. Тогда я велел ему пойти служить на автомобильный завод.

– Автомобильный?

Максимилиано улыбнулся.

– Я вижу, вы удивлены, сеньор Гутьеррес, но ведь давно известно, что подобное лечат подобным. Как лечат от укуса змеи? А что такое гомеопатия? Я прописал ему работу на автомобильном заводе. Пациент, который не мог и близко подойти ни к гаражу, ни к машине, вдруг оказался в самой гуще автомобилей – ему приходилось копаться в деталях, собирать, разбирать, завинчивать гайки, красить, проводить весь день, глядя на машины, слушая их рев. С самого утра он копался в разных моторах, под ногти въелось машинное масло, ни щеткой, ни мылом невозможно было избавиться от этого свидетельства ненавистной работы. Я объяснил ему, что с призраками надо бороться смело, разоблачать их, мой дорогой, а знаете, что значит разоблачать? Снимать облачение! И смотреть им прямо в глаза! В глаза!

Снова зазвонил телефон, на этот раз Максимилиано, предварительно сообщив, что нужного человека нет на месте, сделал какие-то записи. Он повернулся к посетителю, который с нетерпением ждал продолжения разговора, забыв даже затягиваться сигаретой и положив свои беспокойные руки на колени. Максимилиано приветливо и спокойно разглядывал его.

– Он вылечился, доктор?

– Кто?

– Пациент, о котором вы рассказывали.

– О да, абсолютно. Пройдя самую трудную стадию лечения, он начал интересоваться своей новой работой. Он приходил ко мне три раза в неделю. Никогда бы не подумал, что процесс выздоровления может проходите так быстро – через месяц он уже купил машину. И читал автомобильные журналы, принимал участие в подготовке автомобильной выставки, сотрудничал в журнале «Восемь колес», рассказывал анекдоты о шоферах, в общем, стал настоящим автомобилистом. За это время у него был только один рецидив: как-то раз он с удовольствием смотрел фильм о гонках, но вдруг вскочил, закричал и в ужасе выскочил из зала, его охватил прежний страх, и с такой силой, что я думал, все лечение пойдет насмарку. Однако я ошибся. На следующий день все было в полном порядке. Из автолюбителя он постепенно превращался в фанатичного поклонника машины; ах, как я ее люблю, сказал он мне однажды, поглаживая крыло, словно бедро любовницы. Но его страсть к автомобилю на этом не остановилась, вскоре он сам перевоплотился.

– Не понимаю, доктор.

– Очень просто, Гутьеррес: он превратился в автомобиль, стал автомобилем и однажды утром, выпив голубого бензина, выехал на улицу, подавая сигналы: уу-у! уу-у! Он погиб по вине разини, который ехал по встречной полосе.

– Он умер?

– Да. Теперь вы выговорили это слово совершенно естественно, не правда ли? Вот вам путь к излечению – чтобы победить призраки, надо самому стать призраком.

– Но он же не вылечился, доктор.

Максимилиано нежно дотронулся трубкой до своих улыбающихся губ.

– А что вы называете излечением? Может, вы хотите, чтобы он оставался автомобилем до конца своих дней? Вот вы, например, хотите ли вы жить в таком ужасе до самой смерти? Этого вы хотите? Отвечайте! Хотите страдать от страха, пока не умрете от него?

– Нет, доктор, я хотел бы больше никогда, никогда не испытывать страха.

– Я бы мог порекомендовать вам поработать санитаром в одной из тех больниц, куда пациенты поступают без зеленой веточки в клюве. – Максимилиано улыбнулся, потом деловито взглянул на часы: – Стоило бы вести лечение именно таким образом, больницы – это фабрики покойников, те, кто не умирает от той болезни, с которой туда попал, заражаются там какой-нибудь другой, у вас был бы первосортный материал. Но я думаю, вам стоит пропустить эту стадию, не будем тянуть резину, потому что сегодня у нас последняя консультация, другой не будет.

– Последняя?

– Это была бы потеря времени. Зачем идти к цели в обход? В больнице вы бы привыкли – могу я произнести это слово? – к смерти, и до такой степени, что она вам понравилась бы. От роли любителя вы бы перешли к роли почитателя, как тот пациент, который целыми днями возился с машиной. Но на этом вы бы не остановились, вы бы настолько прониклись своей страстью, что решили бы покончить с собой. Лучше это сделать сразу.

– Доктор?!

– Немедленно. Идите и покончите с собой. Это приказ.

Посетитель встал пошатываясь. Он уронил сигарету в пепельницу и стоял бледный, с отвалившейся челюстью, обливаясь потом.

– Вы серьезно, доктор?

– Никогда в жизни не говорил серьезнее. Только смертью можно вылечить страх смерти. Убейте себя. Вы не хотите освободиться от своей мании? Тогда я вам приказываю: идите убейте себя, – сказал Максимилиано, глядя посетителю прямо в глаза. – Идите и немедленно покончите с собой. Для вас это хорошая смерть.

– Но, доктор, подождите!..

Мягко, но уверенно Максимилиано подтолкнул своего пациента к двери.

– Повинуйтесь. Немедленно. Прощайте.

Он остался один. Подошел к окну и через стекло смотрел на своего собеседника, который, покачиваясь, шел по саду, безвольно свесив руки. Он обернулся еще раз, на лице его было мучительное выражение человека, который забыл сказать – или сделать, – но что?

Когда доктор Рамазиан вернулся, Максимилиано стоял у стола с блокнотом в руках. Трубка была выколочена, пепельница вымыта.

– Ну, Макс, иди обедай. Кто звонил?

– Звонила какая-то дама, но имени не назвала. Звонил еще один пациент, профессор Нобрега, сказал, что сможет прийти только в пятницу, о времени он договорится с доной Дорис.

Доктор Рамазиан раскурил трубку, затянулся и сказал:

– Прекрасно. Больше ничего? Ко мне кто-нибудь заходил?

– Сейчас я подумаю, – ответил Максимилиано, наморщив лоб. Потом посмотрел врачу в глаза: – Нет, никто. Никто. Я могу идти?

– Да-да, конечно, – рассеянно сказал врач, глядя на блокнот с записями. – Прекрасно, Макс. Тебе стало намного лучше. Я очень доволен.

– Я тоже.

– Остался последний шаг. Надо закрепить достигнутое, чтобы избежать рецидивов. Тогда ты будешь совсем здоров.

Максимилиано улыбнулся. И тихо, почти шепотом, произнес: «Здоров-то здоров, только кто меня бензином заправит?»

– Что ты сказал?

– Нет, доктор, ничего. Вы правы. Пойти, что ли, пообедать?

Крысиный семинар

Перевод Н. Малыхиной

 
О боже, что за век! —
воскликнули крысы
и принялись грызть здание.
 

Карлос Драммонд де Андраде

Начальник отдела общественных отношений, низенький молодой человек с чрезвычайно блестящими глазками, смущенно улыбаясь, поправил узел галстука и постучался к секретарю отдела общественного и личного благосостояния.

– Разрешите, ваше превосходительство?

Секретарь отдела общественного и личного благосостояния поставил на стол стакан с молоком, повернулся во вращающемся кресле и вздохнул. Был он человеком бесцветным и вялым, с влажно отсвечивающей лысиной и мягкими руками. Он бросил внимательный взгляд на свои ноги – правая была обута в туфлю, а левая – в толстый вязаный шлепанец с плюшевой отделкой.

– Войдите, – сказал он начальнику отдела общественных отношений, который уже заглядывал в дверную щель. Его превосходительство скрестил руки на груди: – Так что же, коктейль прошел удачно?

Говорил он спокойно, но словно тихо жалуясь на что-то. Молодой человек выпрямился и слегка покраснел.

– Великолепно, ваше превосходительство, просто великолепно. Устроили его в голубой гостиной, она немного поменьше, как вам известно. Народу было мало, только избранные, очень представительная встреча получилась и в то же время непринужденная, дружеская. Познакомились, выпили и… – он посмотрел на часы, – обратите внимание, ваше превосходительство, сейчас только шесть, а все уже разошлись. Представитель президиума Крыскомитета размещается в северном крыле, рядом с директором вооруженных и разоруженных консервативных классов, который живет в серых апартаментах. Американскую делегацию я поселил в южном крыле. Я недавно ушел от них – они плескались в бассейне. Вечер просто изумительный, ваше превосходительство, изумительный!

– Вы сказали, что директор вооруженных и разоруженных консервативных классов живет в серых апартаментах. Почему именно в серых?

Молодой человек попросил разрешения присесть. Он взял стул, но поставил его на почтительном расстоянии от подушки, на которой покоилась обутая в шлепанец нога секретаря. Откашлявшись, он объяснил после некоторого замешательства:

– Bueno [5]5
  Хорошо (исп.).


[Закрыть], я выбирал цвета в соответствии с характерами. – Он оживился: – Американской делегации я предоставил ярко-розовое помещение, они любят яркие цвета. Для вас я выбрал эти комнаты – светло-голубые, ведь я часто видел на вас голубые галстуки. А в северном крыле апартаменты серые. Вам не нравится серый цвет? Он так успокаивающе действует на нервы!

Секретарь с трудом пошевелил лежавшей на подушке ногой. Поднял руку и, глядя на нее, произнес:

– Это их цвет. Rattus Alexandrius.

– Консерваторов?

– Нет, крыс. Впрочем, неважно. Продолжайте, пожалуйста. Вы сказали, что американцы в бассейне. Почему американцы? Разве их несколько?

– С делегатом от Массачусетса прибыла секретарша, прелесть что за девушка. И еще блондин в клетчатом костюме. Он похож на боксера, все время молчит и не отходит от них. По-моему, он охранник, но это лишь мое предположение, ваше превосходительство. Не человек, а загадка. Говорят они только по-английски, я воспользовался случаем попрактиковаться. Недавно я закончил курсы английского языка, чтобы в меру сил быть полезным, если переговоры, как и предполагалось, будут вестись на этом языке. Испанским я владею в совершенстве, мне довелось прожить два года в Буэнос-Айресе…

– Он приехал без приглашения… – мягко прервал его секретарь, в голосе его слышалось огорчение. – Крысы наши, и нам разбираться с ними. Незачем посвящать весь мир в наши беды и непорядки. Мы должны показать себя с лучшей стороны, и не только наше общество, но и наш тесный круг. Нас самих, – добавил он, указывая на свою больную ногу. – Почему я до сих пор не выходил? Потому что не хочу, чтобы меня видели нездоровым, с распухшей ногой, хромающим. Завтра, на открытие, я надену туфли, пожертвую собой. Вы, для кого возможно повышение, должны понимать такие вещи. Надо показывать только хорошее, только то, что может нас возвысить в их глазах. А шлепанцы следует прятать.

– Но, – ваше превосходительство, этот американец специалист по крысам, в Соединенных Штатах их тоже много. Он может дать нам ценные советы. Кроме того, он специалист по электронной журналистике.

– Тем хуже. Он раззвонит на весь мир, – вздохнул секретарь, пытаясь передвинуть ногу. – Впрочем, неважно. Продолжайте, продолжайте. Расскажите мне об откликах, в прессе разумеется.

Начальник отдела общественных отношений тихонько откашлялся, пробормотал «bueno», потрогал карман и попросил разрешения закурить.

– Bueno, вашему превосходительству известно, что наибольший интерес вызывает то, почему выбрали для VII семинара по грызунам этот загородный дом, стоящий в полном уединении. Этот вопрос у всех на устах. Второй вопрос: зачем мы потратили столько денег на отделку этого дома, когда могли воспользоваться уже готовыми помещениями? Репортер одной из вечерних газет – я запомнил его в лицо, ваше превосходительство, – нахально ворчал, что, имея в своем распоряжении столько зданий (впору начинать взрывать их), мы тратим миллионы на восстановление этих руин.

Секретарь вытер лысину платком и устроился поудобнее. Он хотел взмахнуть рукой, но на полдороге остановился.

– Миллионы? Эти черти стоят нам миллиарды! Неужели им не известна статистика? Бьюсь об заклад, он из левых. Или ему нравятся крысы. Впрочем, неважно, продолжайте, пожалуйста.

– Это основные претензии. Да что они понимают, невежды! Ну и, как всегда, не устают повторять, что вот уже седьмой семинар, а толку нет, что со времени первого семинара количество крыс возросло в семь тысяч раз, что у нас теперь сто крыс на душу населения, что в трущобах уже не девицы, а крысы ходят по воду с жестяными банками на голове, – добавил он, пряча улыбку. – Невежды! Им, видите ли, не нравится, что мы собрались в таком уединенном месте, им бы хотелось, чтобы мы находились в гуще событий. Наш пресс-секретарь уже объяснял им очень доходчиво, что семинар – это штаб настоящей битвы! А для того, чтобы обсудить совместные действия, необходимы размышление и ясность духа. Где бы вы могли найти такие условия для работы и чистый воздух? В благодатном уединении, в непосредственной близости к природе… Делегат от Массачусетса в восторге от этой идеи. Он замечательный парень, такой простой. Ему очень понравился наш бассейн с термальными водами. Он был чемпионом по плаванию и теперь в полном восхищении от нашего бассейна! Он мне рассказал очень забавную вещь – оказывается, крысы на Северном полюсе обросли длиннющей шерстью, потому что приспособились к тридцатиградусным морозам, в меха оделись, мошенницы! С таким железным здоровьем они могли бы жить хоть на Марсе!

Секретарь, казалось, не слышал рассказа, задумавшись о чем-то своем. Рассеянно он произнес: «Впрочем» – и поднял палец, призывая собеседника к молчанию. Подозрительно посмотрел на ковер, потом на потолок.

– Что это за шум?

– Шум?

– Разве вы не слышите какой-то странный шум?

Начальник отдела общественных отношений поднял голову, прислушался.

– Я ничего не слышу…

– Теперь стало тише, – сказал секретарь, опуская пухлый палец. – Все, больше не слышно. Неужели вы не заметили? Странный такой шум, сначала под полом, потом на потолке… Не слышали?

Молодой человек широко открыл невинные голубые глаза.

– Совсем ничего не слышал, ваше превосходительство. Здесь, в комнате?

– Или снаружи, я не понял. Словно кто-то… – Он вытащил платок, вытер губы и вздохнул всей грудью. – Меня бы ничуть не удивило, если бы они решили установить тут магнитофон. Помните, этот американский делегат…

– Но, ваше превосходительство, он гость директора вооруженных и разоруженных консервативных классов!

– Я никому не доверяю. Почти никому, – поправился секретарь шепотом. Он устремил подозрительный взгляд на стол, на голубой балдахин над кроватью. – Где эти люди, там и эти чертовы магнитофоны. Впрочем, неважно, продолжайте, пожалуйста, продолжайте. А что пресс-секретарь?

– Bueno, вчера у него приключилась небольшая авария. Вы же знаете, ваше превосходительство, какое у нас движение! Теперь рука у него в гипсе, он сможет прибыть только завтра. Я уже заказал реактивный самолет, – энергично добавил молодой человек. – С тыла его будет прикрывать вооруженный отряд. Пресс-секретарь будет давать информацию по телефону до самого закрытия, когда на специальном самолете прилетят фотографы, иностранные корреспонденты, проклятые телевизионщики. В общем, будет большой съезд. Finis coronat opus – конец – делу венец.

– Но начало плохое, ему бы следовало уже быть здесь, – расстроился секретарь. Он взял стакан с молоком, сделал глоток и с недовольным выражением лица сказал: – Меня очень беспокоит, что мы останемся без газет. Не знаю, чем обернется идея представителя Крыскомитета отстранить журналистов. Не знаю, не знаю.

– Извините меня, ваше превосходительство, но мне кажется, недоступность повышает авторитет. Известно, что некоторое расстояние, таинственность волнуют массы больше, чем ежедневный контакт через прессу. Мы будем давать скупую информацию до самого закрытия, когда в бой вступят наши основные силы! Разве плохая тактика?

Дрожащими пальцами секретарь потеребил пуговицы жилета. Скрестил руки и стал разглядывать свои отполированные ногти.

– Хорошая тактика, молодой человек, – это влиять на средства информации от начала и до конца. Такова цель. А этот пресс-секретарь со сломанной ногой все испортил.

– Рукой, ваше превосходительство, точнее, предплечьем. Секретарь с трудом повернулся вправо, потом влево.

Нахмурился. Пошевелил пальцами. Посмотрел на покоящуюся на подушке ногу.

– Сегодня же позвоните ему и скажите, со стратегической точки зрения крысы находятся под контролем. Никаких деталей. Только подчеркните, что крысы находятся под полным контролем. Соединяют долго?

– Bueno, около получаса. Заказать сейчас, ваше превосходительство?

Секретарь поднял палец, приоткрыл рот. Повернул кресло к окну. Потом медленно обернулся к камину.

– Вы слышите? Слышите? Сейчас еще громче.

Молодой человек приставил ладонь к уху. Он так старательно прислушивался, что у него покраснел лоб. Он встал и на цыпочках подошел к камину.

– Здесь, ваше превосходительство? Я ничего не слышу.

– Шумит, словно море. То громче, то тише, волнами… Словно где-то рядом дышит вулкан… А в то же время очень далеко. Стихает… – В изнеможении он откинулся на спинку кресла. Вытер вспотевший подбородок. – А вы так ничего и не слышали?

Начальник отдела общественных отношений в недоумении поднял брови. Заглянул в камин. За кресло. Поднял штору и посмотрел в окно.

– На газоне двое служащих. Шоферы, кажется… Эй, вы, там! – крикнул он, помахав рукой, и закрыл окно. – Ушли. Мне показалось, они возбуждены, может быть, ссорились. Но думаю, они тут ни при чем. А я ничем не могу быть полезен, ваше превосходительство. Я плохо слышу на это ухо… Sorry [6]6
  Извините (англ.).


[Закрыть]…

– А я слышу очень хорошо, у меня, наверное, обостренный слух. Когда начинались революции в тридцать втором и шестьдесят четвертом годах, я всегда первым чувствовал неладное. Первым! Помню, как однажды вечером я сказал своим друзьям: враг близко, а они подняли меня на смех: глупости, ты перебрал… В тот вечер мы пили чудесное вино. Но когда стали выходить, оказалось, что мы окружены.

Начальник отдела общественных отношений подозрительно взглянул на бронзовую статуэтку, стоявшую на камине. Она изображала пышную даму с повязкой на глазах, с мечом и весами. Он протянул руку к весам. Провел пальцем по пыльным чашкам. Поглядел на палец и потихоньку вытер его о спинку кресла.

– Ваше превосходительство, мне провести проверку?

Секретарь с болезненной гримасой вытянул ногу.

Вздохнул.

– Впрочем, неважно. Когда у меня приступ, я слышу, как чиркают спичкой в дальнем зале.