Текст книги "Ночь над прерией"

Автор книги: Лизелотта Вельскопф-Генрих

сообщить о нарушении

Текущая страница: 16 (всего у книги 32 страниц)

Луи, Ивонна и Квини оказались снова вместе после окончания школьных занятий, перед отходом школьного автобуса.

– Дежурным в двенадцатом классе тогда был Гарольд Бут с ранчо, – тотчас снова начал Луи, – он и перенес деньги в седьмой класс. Ясно! А Тикок тогда Джо Кингу…

– Да, Джо Кингу, – спокойно сказала Квини. – Моему мужу…

– Это же правда! – воскликнул Луи. – Значит, тебе это должно быть интересно. Итак, Гарольд перенес деньги для Тикока в седьмой класс, а Тикок их в парту Джо…

– Этого не может быть. Тикок не сделает такого никогда.

– Что ты все с этим Тикоком! Гарольд Бут такого бы никогда не сделал, это хороший парень. Но кто-то из них должен был это сделать. Тикок или Гарольд. Если твой муж на самом деле не вор!

– Мой муж никогда не крал.

Школьный автобус подал сигнал. Квини пришлось расстаться с Луи и Ивонной. Когда автобус уже отъезжал, Луи помахал еще рукой, а Квини, которая смотрела в окно, кивнула ему головой.

Поскольку разговор получил такое развитие, Квини рассказала обо всем вечером своему мужу. Он внимательно выслушал ее, подумал, как это было обычно, когда он имел дело с чем-то, на его взгляд, значительным.

– Ты, Квини, прямо настоящий детектив, ведь ты установила новый факт. Тикок никогда раньше не говорил, что деньги были оставлены в учительском столе в двенадцатом классе. Возможно, он опасался этим как-то навести подозрение на своего Гарольда. Он говорил всегда только о седьмом классе, и всегда оставался открытым вопрос, был ли он уже к началу перемены в этом классе, в котором он потом, после перемены, вел урок. Ведь мне приписывалось, что именно в этот промежуток времени я взял деньги из стола учителя. О карманном воровстве вопроса не возникало: всякий мог подтвердить, что я за весь день ни разу не был рядом с Тикоком.

– Он тебя не пожалел.

– Он меня никогда не жалел, потому что я был плохим учеником, но он меня прямо-таки преследовал со всей своей яростью, особенно с тех пор, как он получил от школьного инспектора за меня строгий выговор, который был даже занесен в школьный учебник. Я неправильно прочитал присягу верности флагу и не захотел объяснить звезды и полосы. Я к тому же не стоял навытяжку, как это полагается, перед флагом и не положил руку на сердце. Тикок тогда меня на целый урок, как дурачка, поставил перед классом. Я пытался решать задачки. Его математика интересовала меня больше, чем его история, в которой я ему не верил. Для меня генерал Кастер3535
  Кастер Джордж Армстронг – американский генерал 7 – го кавалерийского полка, командовал крупным отрядом, уничтоженным индейцами в битве при Литтл Биг Хорне 25 июня 1876 года. Погиб в этой битве.


[Закрыть] был разбойник и убийца, а Тачунка-Витко3636
  Тачунка-Витко – известный вождь индейского сопротивления последней четверти XIX века.


[Закрыть] – герой, а не наоборот. Но я хотел проникнуть в тайны чисел и треугольников. Только для этого у меня не было основы. Слишком часто я прогуливал занятия. Сперва из-за далекого пути и потому что меня дед избивал, если я уходил в школу, потом потому что я потерял желание. Тикок истязал меня до крови, если я не приготовил урок и недостаточно хорошо, для того чтобы меня понимали, излагал его по-английски. Чаще я совсем не отвечал. И за это он меня потом наказывал.

– Ты его тоже ненавидел.

– Я ему даже угрожал, за что был жестоко наказан. Я его однажды обозвал четырехглазым и спросил, не хочет ли он со мной помериться силами. Он, к сожалению, не захотел.

– Как тебя принимал класс?

– Несколько озорников – хорошо. Я был всегда лучшим в спорте, и Френк Морнинг-Стар хотел со мной даже организовать группу. В суде потом нашу сплоченность посчитали попыткой организовать банду. Мы не раз вместе не слишком деликатно одерживали верх в драке, и этим я себе добавил. Большинство учеников со мной вообще не разговаривали, потому что мать у меня – «убийца», а отец – пьяница. Ты знаешь, в нас, индейцах, все сидит глубже и жестче, чем у белых: дружба и вражда, убеждение, что такое справедливость и несправедливость. Гарольд, который уже готовился стать бакалавром и пользовался уважением, поносил меня на переменах. Мы не раз дрались с ним так, что от него клочья летели. Также и из-за тебя.

– Я попрошу, чтобы о деньгах в двенадцатом классе мне подтвердили письменно.

– Письменно тебе никто не подтвердит.

– Я все же надеюсь.

– Ты тоже была раньше в этой школе, Квини. Как ты думаешь, несколько лет назад кто-нибудь из учеников отважился бы высказаться против Теодора Тикока? Никогда! И родители бы тоже не решились. Мы, индейцы, ни в чем не перечим школе своих детей. Тикок был всемогущ.

– Был. Но многое изменилось, и его звезда закатилась. Миссис Холленд спросила меня, в чем же тут дело, что он ни с одним классом не может справиться.

– Тикок уже понял, что ты моя жена?

– Кажется, нет. Он зарылся в школьные учебники, как в высохшую траву.

Квини села за стол и принялась набрасывать свой рисунок.

– Не старайся добывать письменных свидетельств, Квини, не втягивай пока никого в это дело. Я попробую более простой путь.

– Как хочешь, Джо.

Несколько дней спустя однообразную жизнь школьников нарушило несколько необычное событие. Это произошло в среду, когда учебный план был построен так, чтобы все учителя присутствовали и могли собраться на совещание по текущим вопросам, которое обычно происходило в три часа дня. До этого и после родителям, если они хотели, можно было встретиться и поговорить с нужными учителями. Однако эта возможность стала последнее время крайне редко использоваться. Учителя тоже не посещали домов учеников: родители и учителя не знали друг друга.

В эту среду около трех часов вдруг подъехал спортивный кабриолет. Первыми, кто это заметил, были несколько юношей, бывшие ученики школы, теперь – безработные. Они стояли группой в ковбойских шляпах, руки в карманах, в вялых и одновременно вызывающих позах людей без занятий и без цели. У них тоже по средам, как и конференция у учителей, было здесь место встречи. Они с радостью демонстрировали учителям, для чего те их учили, а ученикам – для чего их учат: для ничего, для ничегонеделанья. Заведующий хозяйством школы остановился в дверях понаблюдать за юношами. Все они были в голубых джинсах с заклепками и ярких рубашках. Бедра у них были узкие, тела – гибкие. Неизвестно, что у них было на уме. Временами они затевали стычки.

В один миг все их внимание сосредоточилось на вышедшем из машины Джо Кинге. Из-под полуопущенных век они следили за каждым его движением. Он чувствовал это и пошел своей небрежной походкой. Как только он исчез в школьном здании, группа как бы случайно обступила автомобиль, о котором говорили, что он дает сто двадцать миль. Мало кто из индейцев резерваций имел хороший автомобиль.

Джо увидел, что школа как снаружи, так и внутри не изменилась, хотя обычно многое так быстро меняется. Он прошел светлым коридором вдоль классных комнат. Уроки как раз кончились, двери отворились. Тикок вышел из седьмого класса, самого младшего, в котором он давал уроки. Ученики вели себя там еще пока спокойно. Джо как бы не заметил Тикока, не говоря уже о том, чтобы узнать. Он небыстро шел дальше в направлении секретариата директора. Увидев Кинга, Тикок пришел в замешательство, он продолжал смотреть ему вслед, пытаясь понять, зачем тот явился. Тут всегда любезная молодая учительница-негритянка, которая только что вышла из первого класса, окликнула его своим нежным голосом:

– Мистер Тикок?

Ведь старый учитель стоял как столб, препятствуя движению в коридоре, а она хотела со своими маленькими учениками, которые выстроились в длинную колонну, пройти по коридору в гимнастический зал. Тикок вздрогнул, как от испуга, когда признал свое собственное поведение нарушающим порядок, и как-то слишком торопливо уступил дорогу. Учительница с приветливой улыбкой, слегка двинув рукой и пошевелив губами, поманила детей к себе, и шести-семилетние малыши в молчаливом строю проследовали мимо мистера Тикока.

Между тем Джо Кинг достиг дверей секретариата директора и остановился, чтобы постучать. Этим он снова привлек внимание Тикока, и в мозгу учителя заработали клеточки памяти, однако он никак не мог понять, какая тут связь. Впрочем, может быть, это общая манера поведения этих больше к школе не принадлежащих личностей, мелькнула у него надежда. Тикок на момент остановился, словно в оцепенении. Потом он направился в учительскую.

Там он обнаружил двух коллег, которые знали все истории прошедших лет, и, усевшись с облегчением на стул, он с видом полнейшего равнодушия сказал:

– Меня удивляет, почему это Джо Кинг имеет доступ в нашу школу,

– Что же, Тикок, он хочет сдавать на бакалавра?

– Оставьте ваши шутки, Бэлл. Снаружи стоят шалопаи, и мы не всегда этих праздношатающихся еще достаточно энергично отваживаем, а здесь снова расхаживает по коридору Джо Кинг.

– Ах, так это и не в первый раз?

– Возможно даже, в первый. Каждый плохой обычай имеет свое начало. Но именно в начале и нужно пресекать. Этот человек способен и служащего убить. Это не только мое мнение.

– Тогда его нельзя раздражать, Тикок!

– Бэлл, вы, я вижу, не можете оставить ваших шуточек.

– Я допускаю, Тикок, что в списке у Джо Кинга вы стоите под номером один. Ну а я его совсем не находил тогда таким уж плохим. В географии-то он разбирался.

– До этого дело еще не дошло, Бэлл. Речь идет о том…

В учительской зазвонил внутренний телефон. Бэлл подошел к аппарату, усмехнулся и сказал:

– Тикок, вас просит зайти миссис Холленд.

Тикок тотчас поднялся, ведь он всегда старался вести себя так, как он требовал от своих учеников, и пошел торопливыми шагами в кабинет директора. Секретарша в приемной не дала никаких объяснений, лишь сказала:

– Пожалуйста.

Тикок вошел в простое помещение, в котором директриса была занята работой за письменным столом среди книг и бумаг. На стене висело несколько рисунков школьников, на почетном месте эскиз Квини для фриза актового зала.

Директриса поднялась из-за письменного стола. Когда Тикок закрыл за собой дверь, она попросила обоих посетителей, Джо Кинга и Теодора Тикока, сесть. У Тикока было такое выражение, будто воротник рубашки стал ему чуть тесен, и он поэтому вытянул шею на полсантиметра. Он сел, села и директриса. Кинг остался стоять.

– У меня только два небольших вопроса, мистер Тикок, – сказал он, – ответами на которые я имею право интересоваться. Во-первых: кто перенес в общей сложности пятьдесят долларов в конверте, который вы оставили в ящике учительского стола двенадцатого класса, в помещение седьмого класса? Во-вторых: имели ли вы возможность видеть, что вышеупомянутый делал в помещении седьмого класса с конвертом и его содержимым?

Тикок облизал языком губы.

– Джо… Мистер Кинг! Ваши вопросы – своего рода нападение. И вы допускаете, что я соглашусь с такого рода неожиданным положением? – Он взглянул на миссис Холленд. – Если я правильно понимаю намеки, речь идет о краже семилетней давности. Что же теперь об этом спрашивать?

– Я вам только что сообщил, – сказал Джо Кинг, несмотря на то, что Тикок так и не отводил взгляда от директрисы, – что я имею право поставить эти вопросы, и если вы не хотите отвечать на них здесь, мистер Тикок, то я вынужден буду идти другим путем.

– Это что же, угроза?

– Я имею право так говорить…

– Ничего во всем этом не понимаю.

– Мистер Тикок, вы оставили в конверте в ящике учительского стола в двенадцатом классе сорок долларов в денежных знаках в купюрах и десять долларов в старых калифорнийских золотых долларовых монетах, и притом на четвертом уроке. Вы на моем процессе заявили, что конверт с этими деньгами на пятом уроке был положен на соответствующее место в седьмом классе. Значит, конверт с деньгами во время большой перемены был доставлен из двенадцатого в седьмой класс. Кто это сделал? Вы сами или кто-нибудь по вашему поручению? Я говорю вам заранее, что мне уже известно, кому вы это поручили.

– Дежурному двенадцатого класса Гарольду Буту, и именно потому, что я забыл взять с собой конверт, а сразу же в начале перемены я вспомнил об этом. Но на перемене я условился встретиться с Бэллом, и поэтому я не сам взял конверт, а поручил это Гарольду, который как раз попался мне по пути и, как дежурный, вполне подходил для такого поручения. Это вас устраивает, мистер Кинг?

– Да. И не будете ли вы любезны ответить мне и на второй вопрос? Могли ли вы проконтролировать, что сделал Гарольд с конвертом и его содержимым, в частности что он сделал с ним в помещении седьмого класса?

– Как же я мог! Это было совершенно невозможно. Я разговаривал в учительской с Бэллом и в седьмой класс вошел уже за какую-нибудь минуту до начала урока. Так как в классе, в котором вы тогда учились, я собирался по истории рассказать кое-что из истории наших денег и о деньгах, имеющих хождение сегодня, я хотел достать из ящика конверт, не нашел его там и тогда увидел его, к моему огромному удивлению, мистер Кинг, к моему действительно большому удивлению, в ваших руках! В конверте находились совершенно новые купюры и старые золотые долларовые монеты – словом, то, что было нужно для занятий.

– Совершенно верно. Я благодарю вас, мистер Тикок.

– Минуточку, Кинг! Теперь позвольте и мне один вопрос! Отчего это вы заинтересовались конвертом?

– Как я неоднократно утверждал на своем процессе, и это вам известно, мистер Тикок, я нашел его на своем месте среди своих тетрадей и только было удивился этой находке, как…

– Очень правдоподобно, Кинг, действительно очень правдоподобно!

– Если вы не возражаете, мистер Тикок, поговорим об этом деле еще немного. – Джо Кинг прищурил глаза. – Я ведь не хочу понапрасну отнимать у вас время, – так вот, мне хочется обратить ваше внимание на то, что ваши показания на моем процессе были… по меньшей мере, неполными, чтобы не сказать – ложными. Вы под клятвой показали, что деньги были оставлены в ящике учительского стола в седьмом классе. Как могли вы поклясться о том, что вам было неизвестно?

Тикок стал бледным, как побеленная стена.

– Гарольд Бут еще перед началом урока, когда я еще только шел из учительской в класс, сказал мне, что конверт, как я и просил, он положил на стол.

– Но вы же этого сразу не проверили?

– Зачем же? Бут был у нас самый смышленый и самый благонадежный ученик.

– Спасибо.

– Чего вы, собственно, добиваетесь, Кинг? Я думаю, что с этим покончено. Разве для вас самого не лучше как можно реже вспоминать об этом черном пятне на вашей жизни, об этой оскорбительной судимости?

– Мы, Тикок, имели с вами часто различные точки зрения, вот и сейчас, в этом деле, – тоже. Я хочу, чтобы об этом деле было сказано как можно больше и как можно громче. Я хочу его прояснить. Я не вор!

– Но не станете же вы… – У Тикока на лбу выступили капли пота.

– Я стану! Жалко, что уже прошло столько времени и уже нельзя снять отпечатков пальцев.

– Отпечатков пальцев! Из какой же среды вы явились! Мы ведь здесь, в нашей школе, не среди уголовников.

Уголки рта Джо Кинга слегка опустились, он коротко попрощался.

Как только он оставил комнату, Тикок растерянно уставился на директрису.

– Он хочет упрекнуть меня ложной присягой! Боже, преступник! Мне никогда и в голову не приходило втягивать Гарольда Бута в это дело, в котором он ничуть не повинен. Джо Кинг не мог украсть в двенадцатом классе, в который не имел никакого доступа, он мог украсть только в седьмом классе, и тут он украл; находились же деньги до этого там, куда их должен был положить Гарольд Бут, – в учительском столе в седьмом классе!

Миссис Холленд сидела за своим письменным столом совершенно прямо.

– Это скверное дело, мистер Тикок. Я благодарю вас, что вы явились по нашей просьбе.

Снаружи перед школой стоял у своего автомобиля Стоунхорн. Он разговаривал с собравшимися молодыми людьми о моторах, в которых, конечно, разбирался лучше, чем юноши, которые ничего лучшего, чем автомобили администрации и служащих, не видели и никогда не водили ничего, кроме какой-нибудь старомодной развалины. Его засыпали вопросами.

Тикок увидел их в окно.

– Миссис Холленд… Вы посмотрите только! Прирожденный главарь банды. Среди этих хулиганов он тотчас нашел единомышленников!

– Может быть, он помог бы нам привлечь юношей к чему-нибудь интересному. Алекс Гудман, например, светлая голова, ловкий и смелый. Ему нужны работа, спорт и награда! А так как ничего этого для него тут нет, он начал вместе с отцом выпивать. Жаль, жаль.

Тикок бросил на миссис Холленд взгляд, из которого следовало, что он не допускает возможности оздоровления их духовного состояния.

– Наверное, Джо Кинг, Алекс Гудман и их компания интересуются еще новейшими похождениями гангстеров и конструкциями пистолетов. Разве вы не знаете, где он находился? Меня поражает, что наши ответственные учреждения продолжают таких опасных молодчиков выпускать на свободу!

Пробормотав еще что-то себе под нос, Тикок попрощался. Покинув здание, он увидел своего коллегу Бэлла около этой группы.

Он «проверил» еще раз ширину своего воротничка, не дав Бэллу возможности его поприветствовать, отыскал машину своей коллеги, которая обычно брала его с собой при отъезде домой, если не ехал Бэлл.

Тикок провел вечер в дурном настроении. У него не было автомобиля, и жил он в небольшом домике вместе с Бэллом, который был вдовцом, сам Тикок влачил жалкое существование холостяка. Как только Бэлл явился домой, Тикок навалился на него:

– Теперь скажите вы мне, Бэлл… да, большое спасибо, большое спасибо, я пью только одну чашку и… нет, бутербродик с ветчиной, пожалуйста… да, теперь вы скажите, как это возможно! Этот молодчик из прерии, сын известного пьяницы, человек, который едва умеет читать и писать, говорит как адвокат! Что за выражения, что за обороты речи! В судах и тюрьмах он, очевидно, учился прилежнее, чем в нормальной школе.

– Школа жизни, Тикок. И вы можете гордиться, что попали к нему на прием.

– Ну, Бэлл, вы снова начинаете городить всякий вздор. Я думаю, ему все же не удастся вырыть мне яму из-за того, что я суду ничего не сказал о Буте и двенадцатом классе. Это же вообще не имело никакого отношения к краже.

– Как вообще Джо Кинг до этого докопался?

Тикок удивленно поднял свою склоненную над чашкой голову:

– Да, в этом вы правы. Как он вообще до этого докопался теперь, спустя семь лет!

В то время, когда в доме двух учителей происходил этот разговор, вечер в семействе Бут был отмечен неожиданным событием.

Мэри была выписана из госпиталя и делала свою работу, хотя спина у нее еще болела. Одно ребро было сломано, в другом была трещина. Гарольд тоже работал, не с великой радостью, но с той интенсивностью, какую предписывала ему отцовская строгость. Драка между детьми вызвала такой гнев старого Айзека, что в воздухе с тех пор так и висела опасность. Никто не был заинтересован в том, чтобы еще раз произошла семейная буря, и менее всего матушка Бут, которая была стиснута обстоятельствами со всех сторон, как человек между забором и лошадью. И вот что произошло в этот вечер.

Семья вся вместе сидела за обеденным столом. Здесь тоже не каждый день подавалось мясо или колбаса. Матушка Бут бросила тесто в кипящий жир и теперь раскладывала по тарелкам лапшу с жиром. Трапеза происходила в молчании. Отец семейства не любил разговоров за столом. Со времени крупной семейной ссоры и не чувствовалось потребности в разговорах. К тому же было ясно, что к зиме придется скот забивать, потому что огонь уничтожил слишком много лугов.

Когда поели и Гарольд уже был готов выйти из-за стола, отец сказал как бы между прочим:

– «Фольксваген» свой ты продай. Нам нужен на зиму корм. Имея деньги, мы прокормим на несколько голов больше.

Гарольд сделал робкую попытку спасти «Фольксваген».

– Лучше продать старый, «Студебеккер». Он все равно долго не протянет, и мы только позоримся перед людьми.

– Перед какими это людьми?! Автомобиль служит уже десять лет и прослужит еще десять. Всё, я сказал.

Гарольд замолк.

Тут послышался стук в дверь. Айзек Бут крикнул:

– Хэлло!

Вошел Джо Кинг.

Айзек сидел на своем стуле, как патриарх.

Гарольд поднялся. Он тотчас подумал о своих лживых показаниях, которыми чуть не довел Стоунхорна до гибели, и пытался установить, какое оружие было у его соседа и врага при себе на поясе, в сапоге или под курткой. Незваный гость, который, конечно, представлял себе, какое впечатление произвело его появление, оставался стоять между дверью и столом. Он сказал:

– Гарольд, ты койот и лжец! До пасхи ты признаешься и занесешь в протокол, что конверт с долларами, который ты по поручению мистера Тикока должен был взять из учительского стола двенадцатого класса и положить в ящик учительского стола седьмого класса, ты тайно подсунул на мое место. Мое место тебе было хорошо известно, ведь здесь лежала ручка с моими зарубками. Это знала вся школа, и ты знал тоже. Итак, я жду до пасхи, больше я не жду. я сказал, хау.

Джо Кинг повернулся, чтобы уйти. Он при этом оказался к Гарольду спиной. У Бута не было под рукой огнестрельного оружия. Но в ярости и в страхе, что он потеряет всякое уважение, что жизнь его превратится в сплошной кошмар, он бросил вслед Стоунхорну нож.

Стоунхорн рассчитывал на удар в спину и уже у двери так повернулся, что уклонился от удара. Он даже поймал нож, прежде чем тот воткнулся в дверь, и медленно пошел с ним назад к столу и к Гарольду.

– Не шевелись, – сказал он, – ведь я бросаю лучше, чем ты.

Пока Кинг подходил к столу, Айзек неподвижно сидел на своем стуле, не пошевелился и Гарольд. Кинг продолжал:

– Теперь ты получишь от меня четыре удара по роже, потому что ты лживый свидетель и подлец, ты позор для нашего племени. И сознавайся! Занеси свое подлое дело в протокол! Я даю тебе срок. Пасха – последний день.

Джо заткнул нож Гарольда себе за пояс, перемахнул через стол и со всего маха ударил Гарольда по скуле, по второй. Четыре удара покорно принял Гарольд, еле устояв на ногах. Лицо его сделалось багрово-красным.

Стоунхорн перескочил назад через стол и снова пошел, ни разу не оглянувшись, к двери. Он бросил на пол нож Гарольда и оставил дом.

Остаток вечера семья Бут провела в полнейшем молчании.

Когда женщины удалились в свою спальню, Айзек сказал своему сыну:

– Ты собака! И это все, что я могу тебе сказать.

Айзек остался сидеть за столом. Он потерял сына…

Гарольд с трудом держался на ногах, но, когда он пришел в себя, он пошел в пустой свинарник, где прятал бренди, напился для храбрости и взял свое охотничье ружье.

Он сбежал к шоссе, дошел до развилки, где начиналась дорога к дому Кингов. Наверху был свет. Он пробрался наверх и хотел выстрелить через окно. Когда он вскинул ружье, позади него кто-то встал, он почувствовал руку на горле, и ружье было выбито у него. Он получил пинок, несколько раз перевернулся, покатился по склону вниз и остался лежать без сознания.

Лишь наутро он пришел в себя, холодный дождь пробудил его. Ему трудно было вспомнить случившееся прошедшим вечером. Когда он стал немного соображать, он поискал свое оружие и не нашел. Он пробрался домой, в спальню женщин, где его встретила плачущая мать. Она дала ему немного поесть и попить, но он заметил, что и она не хочет с ним разговаривать. Он ушел в помещение, в котором он вместе с отцом проводил ночь, завернулся в свое одеяло и заснул. Когда он проснулся, ему показалось, что все это было дурным сном, однако молчание отца и его собственное распухшее лицо сказали ему нечто другое.

Он занялся обработкой картофельного поля, получил свои обед, потом ужин и улегся под одеяло. Но никто не сказал ему ни слова, ни отец, ни побледневшая старая мать, ни Мэри. Гарольд начинал понимать, что отныне его судьба зависит только от него, но он так и не мог понять, что ему надо сделать. Тупо замышлял он недоброе и наращивал безудержную ненависть.