Текст книги "Снежный Цветок и заветный веер"

Автор книги: Лиза Си

сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 21 страниц)

Почему ты не пишешь? Ты забыла, или удача снова постучалась в твою дверь? Я начала бинтовать ноги своей дочери в двадцать четвертый день, когда бинтовали ноги нам. Начала ли ты бинтовать в тот же день? Я смотрю из своего зарешеченного окна на твое. Мое сердце летит к тебе и поет о счастье наших дочерей.

Я прочитала письмо, потом сунула его уголок в огонь масляной лампы. Я наблюдала за тем, как края листа сворачивались, а иероглифы превращались в дым. В последующие дни стало холоднее, и я приступила к бинтованию ног своей дочери. Пришло еще несколько писем. Я также сожгла их.

Мне было тридцать три года. Если повезет, я могла бы прожить еще семь лет, а если повезет больше, то семнадцать. Но такую боль в сердце я не могла вынести ни одной минуты, не говоря уже о целом годе или о нескольких годах. Моя мука была велика, но я призвала на помощь ту самую дисциплину которая помогала мне держаться во время бинтования моих ног, эпидемии и зимы в горах. Я приступила к тому, что назвала Изгнанием Болезни из Моего Сердца.

Как только какое-либо воспоминание приходило мне в голову, я мысленно замазывала его черными чернилами. Если я видела что-то, тревожившее мою память, я закрывала глаза или отворачивалась. Если воспоминания приходили в виде запаха, я прятала нос в лепестках цветка, кидала больше чеснока в кастрюлю или вызывала в памяти запах голода в горах. Если воспоминание было вызвано прикосновением – если дочь касалась моей руки, если дыхание мужа щекотало мне ухо по ночам, если легкий ветерок пробегал по моей груди, когда я мылась, – я терла и терла это место или била по нему, чтобы уничтожить это воспоминание.

Я была безжалостна, как крестьянин, который после сбора урожая выдергивает последние колоски. Я старалась выдернуть их все, оставить голую землю, так как это был единственный способ защитить мое раненое сердце.

Воспоминания о Снежном Цветке продолжали терзать меня, поэтому я соорудила цветочную башню, похожую на ту, которую мы построили, чтобы успокоить дух Прекрасной Луны. Мне нужно было изгнать этот призрак, помешать ей снова терзать мою душу или мучить меня разбитыми обещаниями сердечной любви. Я освободила мои корзины, сундуки, комоды, полки от подарков Снежного Цветка, которые она делала мне на протяжении многих лет. Я отыскала все ее письма. Мне было очень тяжело найти все. Я не могла найти наш веер. Я не могла найти… скажу только, что я не могла найти многих вещей. Но все, что я нашла, я положила в башню или приклеила к ней. Затем я написала письмо:

Ты, кто когда-то знала мою душу, теперь не знаешь обо мне ничего. Я сжигаю все твои слова и надеюсь, что они исчезнут в облаках. Ты, кто предала и покинула меня, ушла из моего сердца навеки. Пожалуйста, пожалуйста, оставь меня одну.

Я сложила листок и просунула его в крошечное зарешеченное окно верхней комнаты в цветочной башне. Затем я подожгла свое сооружение, подливая масло в огонь по мере надобности, чтобы сгорели все носовые платки, тканые послания и вышивки.

Но память о Снежном Цветке настойчиво преследовала меня. Когда я бинтовала ноги своей дочери, она словно бы присутствовала в комнате, вместе со мной, положив руку мне на плечо, шепча мне на ухо: «Проверь, петли складок в бинтах. Покажи дочери свою материнскую любовь». Я пела, чтобы заглушить ее слова. Иногда по ночам я чувствовала, будто ее рука лежит на моей щеке, и не могла уснуть. Я лежала без сна, злясь на себя и на нее, и думала: я ненавижу тебя, я ненавижу тебя, я ненавижу тебя. Ты нарушила свое обещание быть правдивой. Ты предала меня.

Два человека особенно страдали от моего дурного расположения духа. Первой, и мне стыдно признаться в этом, была моя дочь. Второй, и я об этом сожалею, была старая Мадам Ван. Моя любовь к дочери была очень сильна, и вы представить себе не можете, как я была осторожна, когда бинтовала ноги своей Нефрит. При этом я помнила не только то, что приключилось с Третьей Сестрой, но и все уроки своей свекрови, которые она вливала в меня по капле, о том, как нужно правильно бинтовать, чтобы свести к минимуму риск заражения, деформации и смерти. Но боль, которую я переживала из-за Снежного Цветка, я переносила из своего тела также на ноги своей дочери. Не были ли мои лилейные ноги источником всего, что я достигла и что потеряла?

Хотя кости моей дочери, как и ее характер, были податливыми, она жалобно плакала. Я не могла этого вынести, хотя мы только начали ее бинтование. Я собрала свои чувства в кулак и заставила дочь ходить взад-вперед по комнате. В те дни я заново перебинтовывала ей ноги, стягивала их еще туже и ругала – нет, я сердито кричала на нее, – выговаривая ей все то, что моя мать когда-то вколачивала в меня. «Достойная женщина никогда не допустит никакого уродства в своей жизни. Только через боль ты достигнешь красоты. Только через страдания то достигнешь покоя. Я стягиваю твои ноги, я их бинтую, но ты получишь свою награду». Я надеялась, что, благодаря своим действиям, я смогу получить хоть малую награду и обрести покой, обещанный мне моей матерью.

Под предлогом того, что я хочу лучшего для своей дочери, я поговорила с другими женщинами из Тункоу, которые бинтовали ноги своим дочерям в это же время. «Мы все живем здесь, – сказала я. – У нас у всех хорошие семьи. Не следует ли нашим дочерям стать назваными сестрами?»

Ноги моей Нефрит получились почти такими же маленькими, как мои. Но еще до того, как это стало известно, в пятом месяце нового лунного года меня навестила Мадам Ван. По мне, она совсем не изменилась за эти годы. Она всегда была пожилой женщиной, но на этот раз я смотрела на нее более критическим взглядом. Она тогда была намного моложе, чем я сейчас, а это означает, что при нашей первой встрече ей было не более сорока лет. Но моя мать и мать Снежного Цветка умерли приблизительно в таком возрасте – чуть больше, чуть меньше, – и считались долгожительницами. Раздумывая над этим теперь, я полагаю, что Мадам Ван, оставшись вдовой, не захотела умереть или перейти в дом другого мужчины. Она выбрала жизнь и решила заботиться о себе сама. Она бы не преуспела в своем деле, если бы не была умна и не обладала деловой сметкой. По ей до сих пор приходилось сражаться со своим телом. Она показывала людям, что неуязвима, прикрывая пудрой остатки былой красоты и надевая чересчур яркое платье, чтобы отличаться от замужних женщин в нашем уезде. Теперь, лет в шестьдесят с лишним, ей не нужно было больше прятаться за слоем пудры и яркими шелками. Она была старухой – по-прежнему умной и деловой, – но слабое место я знала очень хорошо. Она любила свою племянницу.

«Госпожа Лу, мы давно с вами не виделись», – сказала она, плюхнувшись на стул в главной комнате. Я не предложила ей чаю, и она с беспокойством оглянулась по сторонам. «Ваш муж дома?»

«Господин Лу будет позже, но вы чересчур торопитесь. Моя дочь слишком молода для того, чтобы начинать разговор о ее сватовстве».

Мадам Ван хлопнула себя рукой по колену и захохотала. Увидев, что я не присоединилась к ее веселью, она перестала смеяться.

«Вы знаете, я здесь не для этого. Я пришла обсудить союз лаотун. Это исключительно женское дело».

Я начала медленно стучать ногтем указательного пальца по деревянной ручке моего кресла. Звук был громким и раздражающим даже для меня самой, но я не остановилась.

Она полезла к себе в рукав и достала оттуда веер. «Я принесла его для вашей дочери. Может быть, я могу отдать его ей?»

«Моя дочь наверху, но Господин Лу сочтет неприличным для нее видеть что-то, чего он еще не видел сам».

«Но госпожа Лу, – призналась Мадам Ван, – это написано на нашей женской тайнописи».

«Тогда дайте его мне». И я протянула руку. Старая сваха увидела, что моя рука дрожит, и заколебалась. «Снежный Цветок…»

«Нет!» Слово прозвучало резче, чем мне хотелось, но я не могла слышать это имя. Я успокоилась и произнесла: «Веер, пожалуйста».

Она неохотно отдала его мне. В моей голове целая армия кисточек замазывала черными чернилами мысли и воспоминания, которые всколыхнулись во мне. Я призвала на помощь твердость бронзы в храме предков, твердость зимнего льда и твердость костей, выбеленных беспощадным солнцем. Через секунду я раскрыла веер.

«Я знаю, что в твоем доме есть девочка с хорошим характером и обученная домоводству». Это были первые слова, написанные мне Снежным Цветком так много лет назад. Я подняла глаза и увидела, что Мадам Ван наблюдает за мной, но мое лицо оставалось таким же спокойным, как поверхность пруда в тихую ночь. «Обе наши семьи сажают сады. Два цветка цветут. Они готовы встретиться. Ты и я одного возраста. Не будем ли мы двумя половинками? Вместе мы будем парить над облаками».

Я слышала голос Снежного Цветка в каждом старательно выведенном иероглифе. Я щелкнула веером, закрывая его, и протянула веер Мадам Ван. Она не приняла его.

«Я думаю. Мадам Ван, здесь произошла ошибка. Восемь знаков у этих девочек не совпадают. Они родились в разные числа разных месяцев. Что еще важнее, размер их ног не совпадал до того, как их начали бинтовать, и не сомневаюсь, он не будет совпадать и потом. И – тут я лениво обвела комнату рукой, – наши семейные обстоятельства тоже не совпадают. Это общеизвестно».

Глаза Мадам Ван сузились. «Вы думаете, я не знаю об этом?» Она фыркнула. «Позвольте мне сказать, что я знаю. Вы вынесли свой приговор без всяких объяснений. Женщина – ваша лаотун – плачет от недоумения…»

«Недоумения? Вы знаете, что она сделала?»

«Поговорите с ней, – продолжала Мадам Ван. – Не разрушайте план, составленный двумя любящими матерями. Вместе у обеих девочек будет светлое будущее. Они могут быть счастливы, как их матери».

Я никак не могла согласиться на предложение свахи. Я ослабела от горя, и слишком часто в прошлом я позволяла Снежному Цветку поймать меня в ловушку – увлечь меня, повлиять на меня, убедить меня. Я также не могла подвергнуть себя риску увидеть Снежный Цветок с ее назваными сестрами. Я и так достаточно истерзала себе душу, представляя, как они шепотом рассказывают друг другу свои секреты, и их физическую близость.

«Мадам Ван, – сказала я, – я никогда не опущусь до того, чтобы позволить своей дочери заключить союз с отродьем мясника».

Я нарочно произнесла эти злые слова, надеясь, что сваха оставит этот разговор. Но она будто бы не слышала меня, потому что произнесла: «Я помню вас обеих вместе. Когда вы переходили мост, вы отражались в воде, – одинакового роста, с одинаковым размером ноги, одинаково смелые. Вы дали обет верности. Вы пообещали никогда не расставаться, быть всегда вместе…»

Я-то выполняла все эти обещания с открытым сердцем, а Снежный Цветок?

«Вы не понимаете, о чем вы говорите, – сказала я. – В тот день, когда мы с вашей племянницей подписали договор, вы сказали: «Никаких наложниц не допускается». Вы помните это? А теперь пойдите и спросите свою племянницу, что она сделала».

Я швырнула веер на колени свахи и отвернулась. Мое сердце было таким же холодным, как воды реки, которые когда-то набегали на мои ноги. Я чувствовала, что сваха смотрит на меня и что-то взвешивает про себя, чему-то удивляется, о чем-то спрашивает, но не хочет говорить. Потом я услышала, как она неловко поднялась с места. Она не сводила с меня своего взгляда, но я осталась непоколебима.

«Я передам ваши слова, – произнесла она наконец. В ее голосе была доброта и глубокое понимание, которые взволновали меня. – Но знайте вот что. Вы – редкая женщина. Я поняла это много лет назад. Все в нашем уезде завидуют вашей удаче. Все желают вам долгой жизни и процветания. Но я вижу, как вы разбиваете два сердца. Это так печально. Я помню вас маленькой девочкой. У вас не было ничего, кроме пары красивых ножек. А теперь у вас, Госпожа Лу, всего в изобилии – в изобилии злобы, неблагодарности и забывчивости».

Она поковыляла к двери. Я слышала, как она уселась в паланкин и приказала своим носильщикам нести ее в Цзиньтянь. Я не могла поверить, что позволила ей оставить за собой последнее слово.

* * *

Прошел год. Приближался день Сидения и Пения в Верхней комнате у четвероюродной сестры Снежного Цветка, которая жила в доме рядом со мной. В моей душе все еще было пусто, а в мозгу постоянно звучал один и тот же ритм – та-дум, та-дум, та-дум, – похожий на стук сердца или на женский распев. Мы со Снежным Цветком договаривались пойти на праздник вместе. Я не знала, собирается ли она прийти туда. Если так, то я надеялась избежать стычки. Я не хотела сражаться с ней, как сразилась со своей матерью.

Настал десятый день десятого месяца – самое подходящее время для начала подготовки девушки к брачной церемонии. Я подошла к соседней двери и поднялась в верхнюю комнату. Бледность невесты подчеркивала ее красоту. Вокруг нее сидели названые сестры. Я заметила Мадам Ван и рядом с ней – Снежный Цветок. Она выглядела чистенькой, ее волосы были зачесаны назад, как и полагалось замужней женщине, на ней был один из нарядов, которые я подарила ей.

Я почувствовала, как что-то сжалось в том чувствительном месте, где мои ребра сходятся над желудком. Казалось, будто вся кровь отхлынула от моей головы, и я подумала, что могу упасть в обморок. Я не знала, смогу ли высидеть в комнате вместе со Снежным Цветком и при этом сохранить свое достоинство. Я быстро оглядела остальных. Снежный Цветок не привела с собой ни Иву, ни Лотос, ни Цвет Сливы. Я выдохнула с облегчением. Если бы хоть одна из них была там, я бы ушла.

Я заняла место у противоположной стены. На празднике все было, как обычно: пение, жалобы, истории и шутки. Затем мать невесты попросила Снежный Цветок рассказать о своей жизни, начиная с тех пор, как она покинула Тункоу.

«Сегодня я спою Песнь Оскорбления», – заявила Снежный Цветок.

Это было совсем не то, что я ожидала. Как могла Снежный Цветок при всех выказать свою обиду на меня, когда обиженной стороной была я? Если уж на то пошло, это мне надо подготовить песню обвинения и возмездия.

«Фазан пронзительно кричит, и его крики разносятся далеко», – начала Снежный Цветок. Женщины, бывшие в комнате, повернулись к ней, услышав знакомый запев этого традиционного вида рассказа. Снежный Цветок начала петь в том самом ритме та-дум, та-дум, та-дум, который уже много месяцев стучал у меня в голове. «Пять дней я жгла ладан и молилась, чтобы обрести мужество прийти сюда. Три дня я кипятила ароматную воду, чтобы отмыться самой, отмыть свою одежду и выглядеть прилично перед своими старыми друзьями. Я вложила в песню свою душу. Когда я была девочкой, меня ценили как дочь, но все здесь знают, как тяжела была моя жизнь. Я потеряла свой родной дом. Я потеряла свою родную семью, женщины в моей семье были несчастливы в двух поколениях. Мой муж недобр ко мне. Моя свекровь жестока. Я была беременна семь раз, но только трое из моих детей вдохнули воздух этого мира. Теперь остались в живых только сын и дочь. Кажется, будто я проклята судьбой. Должно быть, я совершила дурные поступки в прошлой жизни. Я значу меньше, чем все другие».

Названые сестры невесты заплакали от сочувствия, как им и полагалось. Их матери слушали, охая и ахая в самых жалостливых местах и качая головами в знак неизбежности женской судьбы. Они восхищались тем, как Снежный Цветок выражала словами свои страдания.

«У меня было одно счастье в моей жизни – моя лаотун», – продолжала Снежный Цветок. Та-дум, та-дум, та-дум. «В нашем договоре мы написали, что между нами никогда не будет сказано ни одного резкого слова, и двадцать семь лет так оно и было. Мы всегда говорили правду друг другу. Мы были, словно две длинные лозы, которые переплелись между собой навеки. Но когда я рассказывала ей о своих печалях, у нее не хватило терпения. Когда она увидела, как я слаба духом, она напомнила мне о том, что мужчины пашут, а женщины прядут, что прилежание и трудолюбие не приносят голода, она думала, что я могу изменить мою судьбу. Но как мир может существовать без бедных и несчастных?»

Я видела, что женщины плачут от жалости к ней. Я была просто ошеломлена.

«Почему ты отвернулась от меня? – запела Снежный Цветок высоким, красивым голосом. – Мы с тобой – лаотун, в своих душах мы вместе, даже если мы не можем быть вместе в повседневной жизни». Внезапно она сменила тему: «И зачем ты обидела мою дочь? Весенняя Луна слишком молода, чтобы понять причину, но ты все равно не скажешь. Я не думаю, что у тебя злое сердце. Я прошу тебя вспомнить, что когда-то наша любовь друг к другу была глубокой, как море. Не заставляй страдать третье поколение женщин в нашей семье».

При этих последних ее словах атмосфера в комнате изменилась, все прониклись сочувствием к Снежному Цветку из-за моей мнимой несправедливости. Жизнь ее и жизнь ее дочери и без того была тяжела, а я делала ее еще тяжелее – тяжелее для тех, кто был слабее меня.

Я выпрямилась. Я была Госпожой Лу, женщиной, которая пользовалась самым большим уважением в уезде, и мне следовало быть выше всего этого. Но я запела в лад с тем ритмом, который стучал у меня в голове и в сердце столько месяцев.

«Фазан пронзительно кричит, и его крики разносятся далеко», – начала я, и в это время Песнь Оскорбления начала складываться у меня в уме. Мне все еще хотелось быть благоразумной, поэтому сначала я ответила на последнее и самое несправедливое обвинение Снежного Цветка. Я пела и смотрела на лица женщин, сидящих вокруг. «Наши дочери не могут стать лаотун. Они ни в чем не схожи. Ваша прежняя соседка хочет чего-то для своей дочери, но я не нарушу запрета. Сказав «нет», я сделала то, что сделала бы любая мать».

«Все женщины в этой комнате знают, что такое нужда. Нас, девочек, считают никчемными ветвями семейства. Мы можем любить наши семьи, но мы не остаемся в них надолго. Мы выходим замуж в деревни, которых мы не знаем, в семьи, которых мы не знаем, за мужчин, которых мы не знаем. Мы без конца трудимся, а если мы жалуемся, то теряем остатки уважения своих новых родственников. Мы рожаем детей, иногда они умирают, иногда умираем мы. Когда мы надоедаем нашим мужьям, они берут себе наложниц. Мы все знаем, что такое несчастье – неурожай, морозные зимы, засуха. Во всем этом нет ничего особенного, но эта женщина ищет особого внимания к своим горестям».

Я повернулась к Снежному Цветку. Когда я обращалась прямо к ней, слезы застилали мне глаза, и я сожалела о каждом сказанном мною слове. «Мы с тобой были, как пара уточек-мандаринок. Я всегда была верной тебе, но ты отринула меня ради названых сестер. Девочка посылает веер другой девочке и не пишет при этом на других веерах другим девочкам. У хорошей лошади не бывает двух седел; хорошая женщина остается верной своей лаотун. Возможно, именно из-за твоего вероломства твой муж, твоя свекровь и твои дети, и, да, твоя преданная тобой половинка не любят тебя так, как могли бы любить. Ты позоришь нас всех своими девичьими капризами. Если бы мой муж пришел сегодня домой с наложницей, то меня изгнали бы с моего ложа, пренебрегли мною, перестали бы обращать на меня внимание. И я, как и все женщины, находящиеся здесь, приняла бы это. Но… от… тебя…»

У меня перехватило горло, и слезы, которые я до сих пор удерживала, покатились из глаз. На секунду мне показалось, что я не смогу продолжать. Я постаралась превозмочь свою боль и вернуться к тому, что могли бы понять все слушавшие меня женщины. «Мы можем ожидать, что наши мужья разлюбят нас, они имеют на это право, а мы всего лишь женщины. Но вынести подобное от другой женщины, которая из-за своего пола видит в жизни так много жестокости, просто невозможно».

Я продолжала говорить, я напомнила соседкам о моем положении, о моем муже, который привез соль в деревню, и о том, как он помог всем людям из Тункоу перебраться в безопасное место во время мятежа.

«Мой порог чист», – провозгласила я, а потом обратилась к Снежному Цветку: «А как насчет твоего?»

И в этот момент ничем не сдерживаемый поток гнева вырвался на поверхность, и никто в комнате не смог бы остановить меня. Слова, которые я произносила, шли из самых темных глубин моего существа, и у меня было такое ощущение, будто меня заживо резали ножом на куски. Я знала все о Снежном Цветке, и я использовала это против нее под видом сохранения своей благопристойности и пользуясь силой положения. Я унижала ее перед другими женщинами и обнажала каждую из ее слабостей. Я ничего не удержала в себе, потому что потеряла всякую власть над самой собой. Давнее непрошеное воспоминание возникло передо мною: я увидела, как моя младшая сестра молотит ногой воздух, а вокруг ее ноги развеваются бинты. С каждым бранным словом в адрес Снежного Цветка я чувствовала, что мои бинты становятся все свободнее и что я, наконец, могу высказать все, что думаю на самом деле. Прошло много лет, прежде чем я осознала, что мои ощущения в тот момент были совсем неверными. Бинты не становились свободными и не летали по воздуху, ударяя мою лаотун. Они скорее оборачивались все теснее и теснее вокруг меня, стараясь выдавить из моего сердца самую глубокую любовь, о которой я мечтала всю жизнь.

«Эта женщина, бывшая ваша соседка, взяла с собой приданое, сделанное из приданого ее матери, поэтому, когда бедная женщина оказалась на улице, у нее не было ни одеяла, ни одежды, чтобы согреться, – провозгласила я. – Эта женщина, бывшая ваша соседка, не содержала свой дом в чистоте. Ее муж занимается нечистым ремеслом, он забивает свиней на помосте перед домом. Эта женщина обладает многими талантами, но растрачивает их понапрасну. Она отказывается учить других женщин в доме ее мужа нашему тайному языку. Эта женщина, бывшая ваша соседка, лгала о своей жизни, когда была девочкой в свои дочерние годы, лгала, когда была девушкой, в свои годы закалывания волос, и продолжает лгать, будучи женой и матерью, в свои годы риса-и-соли. Она лгала не только всем вам, но и своей лаотун».

Я помолчала и оглядела женщин, сидевших вокруг меня. «На что она тратит свое время? Я скажу, на что. На свою похоть! У животных периодически происходят течки, но у этой женщины постоянная течка. Ее случки заставляют умолкнуть всех домочадцев. Когда мы убежали в горы от мятежников – тут я наклонилась вперед, а остальные наклонились ко мне, – она занималась постельными делами со своим мужем, вместо того, чтобы быть со мной – со своей лаотун. Она говорит, что, должно быть, совершила плохие поступки в прошлой жизни, но я как Госпожа Лу говорю вам, что ее плохие поступки в этой жизни определили ее судьбу».

Снежный Цветок сидела напротив меня, слезы текли по ее лицу, но я была в таком отчаянии и смятении, что могла лишь изливать свой гнев.

«Когда мы были девочками, мы подписали договор, – заключила я. – Ты дала мне обещание, которое нарушила».

Снежный Цветок глубоко вздохнула. Губы ее дрожали, когда она говорила: «Ты как-то попросила, чтобы я всегда говорила тебе правду, но когда я говорю ее тебе, ты все понимаешь неправильно или не хочешь слышать то, что я говорю. В своей деревне я нашла женщин, которые не смотрят на меня сверху вниз. Они не критикуют меня. Они не ждут, что я стану тем, кем не являюсь».

Каждое ее слово подтверждало то, что я подозревала раньше.

«Они не унижают меня в присутствии других людей, – продолжала Снежный Цветок. – Я вышиваю вместе с ними, и мы утешаем друг друга, когда у кого-то из нас неприятности. Они не жалеют меня. Они приходят ко мне, когда мне плохо… Я одна, и мне одиноко. Мне нужны женщины, которые будут со мной каждый день, а не только когда им удобно, как это делала ты. Мне нужны женщины, которые выслушивают меня такую, какая я есть, а не такую, какой они помнят меня или хотят меня видеть. Я чувствую себя, как птица, которая летает в одиночестве. Я не могу найти себе друга…»

Ее тихие слова и мягкие извинения были именно тем, чего я боялась. Я закрыла глаза и постаралась отрешиться от всех своих чувств. Для того чтобы защитить себя, мне нужно было держаться за свою обиду, так, как это было у меня с моей матерью. Когда я открыла глаза, Снежный Цветок уже поднялась со своего места и тихонько семенила к лестнице. Увидев, что Мадам Ван не уходит вслед за ней, я внезапно ощутила прилив сочувствия к Снежному Цветку. Даже ее собственная тетка, единственная среди нас, кто живет своим умом, не стала ее утешать.

Пока Снежный Цветок шаг за шагом спускалась по лестнице, я пообещала себе никогда больше не видеть ее.

* * *

Вспоминая тот день, я понимаю, что как женщина я вела себя неправильно, что презрела все свои обязательства и свой долг. То, что сделала Снежный Цветок, было непростительно, но то, что наговорила я, было достойно презрения. Я позволила своему гневу, обиде и безудержному желанию отомстить, взять над собой верх. По странной иронии, все, о чем я потом сожалела и чего стыдилась, помогло завершить мой переход к становлению Госпожой Лу. Мои соседи видели мою храбрость во время отсутствия моего мужа. Они знали, как я ухаживала за своей свекровью во время эпидемии. Они видели, как я горевала на похоронах своих родственников со стороны мужа. После зимы в горах они видели, как я посылаю учителей в отдаленные деревни, присутствую на праздничных церемониях почти в каждой семье в Тункоу и в основном веду себя так, как полагается жене надзирателя. Но в этот день я заработала истинное уважение как Госпожа Лу, совершив то, что должна делать каждая женщина в стране, но что редко выполняется. Женщина должна служить примером соблюдения приличий и правильного образа мыслей во внутреннем мире женщин. Если ей это удается, то молва о ней будет передаваться из уст в уста, и ее пример заставит не только женщин и детей вести себя правильно, но и вдохновит наших мужчин на то, чтобы сделать внешний мир как можно более благоустроенным и безопасным. Тогда даже император сможет посмотреть со своего трона и повсюду увидеть мир и спокойствие. Я сделала это, обличив Снежный Цветок перед своими соседями как низкую и безнравственную женщину, недостойную быть среди нас. Я преуспела в этом ценой разбитой жизни моей лаотун.

Моя Песнь Оскорбления стала известной. Ей обучали девочек в качестве назидания, ее распевали во время месяца предсвадебной церемонии, чтобы оградить невест от жизненных ловушек. Таким образом, позор Снежного Цветка стал известен всему уезду. Меня же все это просто подкосило. Какой смысл быть Госпожой Лу, если в моей жизни нет любви?