Текст книги "Пожизненный срок"
Автор книги: Лиза Марклунд
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
Офис располагался на тринадцатом этаже. Из окна открывался вид на Скантулльский мост и на ту часть Стокгольма, которая раньше была промышленной зоной Хаммарбю. Мебель в приемной была серой, стены – белыми, паркетные полы – полированными. В коридоре стояли неудобные стулья, обитые черной кожей.
Аннике было жарко и неудобно в вязаной кофте. Джинсы запачкались, пока она шла по лужайке Берит. Она подогнула ноги под стул и взглянула на часы.
С минуты на минуту должен был прийти Томас.
Юрист-консультант по возмещению ущерба разговаривал по телефону за закрытой дверью кабинета. Анника хорошо слышала его радостный смех.
«Для него это просто один из обычных рабочих дней, а для меня – геенна огненная».
Сегодня она опять плохо спала. Визит в приют жег ее стыдом. Она отчаянно надеялась, что дети не расскажут Томасу о том, что она возила их туда.
Дверь кабинета открылась.
– Госпожа Самуэльссон? Входите.
Страховой консультант протянул ей руку, улыбаясь фальшивой, словно приклеенной к лицу улыбкой.
– Бенгтзон, – сказала Анника, вставая и пожимая его руку. – Самуэльссон – это фамилия мужа.
За их спинами зашелестели двери лифта, и из него вышел Томас. Анника обернулась, и у нее екнуло в груди. «Боже, как же хорошо он выглядит!»
В большой руке он держал портфель, волосы спадали на высокий лоб, и он был в новом костюме, купленном, видимо, в эти выходные.
– Прошу извинить за опоздание, – немного запыхавшись, произнес Томас и пожал руку юристу.
Он бросил быстрый взгляд на Аннику, но она торопливо отвернулась.
– Моя фамилия Закриссон, – сказал консультант, и его улыбка стала, пожалуй, чуть более искренней. – Заходите, заходите оба…
Анника подняла с пола сумку и вошла в кабинет, отметив, что вся внешняя стена была стеклянной. Сверху в панели упирались облака, а далеко внизу была вода озера. Она спиной чувствовала присутствие Томаса, его стройного жилистого тела, затянутого в новый костюм и отутюженную сорочку. От него теперь пахло по-другому, пахло ею – Софией Гренборг. Анника почувствовала острое желание разбежаться, разбить стекло и полететь – полететь над каналом Хаммарбю и взмыть в небо.
– Конечно, вы попали в совершенно новую ситуацию, – сказал Закриссон, стараясь изобразить примирительную улыбку. – Это настоящее потрясение – видеть, как горит твой дом, как горит память и…
Анника вперила взор в пустоту над головой Закриссона, слыша, как он продолжает свою речь, с которой изо дня в день обращался к тысячам людей, говоря о том, как им сочувствует компания, о том, что она готова оказать им практически неограниченную помощь. Она ощущала и присутствие сидевшего рядом Томаса. Анника только сейчас вдруг окончательно поняла, что не сможет жить с ним ни на Винтервиксвеген, ни в другой части города.
– Это обязательно – восстанавливать дом? – резко спросила она.
Консультант потерял нить, и улыбка исчезла с его лица.
– Мм, нет, – сказал он. – Ваша страховка покрывает восстановление и отделку дома и возмещение за потерю обстановки, но если вы решите не восстанавливать дом в его прежнем виде, то существуют и другие возможности…
– Подождите минутку, – сказал Томас, наклонившись вперед. – Давайте начнем с начала. Как обычно поступают в таких случаях?
Он раздраженно посмотрел на Аннику.
Закриссон провел пальцами по каким-то лежавшим на столе документам и поправил очки.
– Обычно дом восстанавливают в его прежнем виде. Чертят план, получают разрешение на строительство и организуют строительные работы. Обычно это делается очень быстро, и в большинстве случаев к восстановлению приступают сразу.
– А если мы этого не захотим? – спросила Анника, игнорируя Томаса.
Юрист на секунду задумался.
– В этом случае мы оцениваем дом в том состоянии, в каком он был до разрушения, а потом оцениваем собственность в ее наличном виде, другими словами, оцениваем пепелище, ибо и его можно продать. Сам участок земли, на котором стоит дом, тоже имеет цену. Клиент получает разницу на свой банковский счет. Кроме того, предусмотрена компенсация за утраченное убранство, мебель, одежду, телевизор, диски и так далее.
– Думаю, что это будет самый разумный выбор, – сказала Анника.
– Не знаю, смогу ли я с этим согласиться, – возразил Томас, явно закипая яростью. – Даже если мы не захотим там жить, мы, вероятно, получим больше, продав заново отстроенный дом, а не груду обгорелых развалин…
Закриссон, сделав печальное лицо, поднял руки в примиряющем жесте.
– В этом случае возникает другая проблема, – сказал он, – которую надо принять в расчет, прежде чем обсуждать любую форму выплат. Ни одна страховая компания не будет оплачивать ущерб клиенту, которого подозревают в умышленном поджоге своей собственности.
Тишина, наступившая в кабинете, заставила Аннику вздрогнуть. Она вдруг услышала гудение кондиционера и шум движения на Ётгатан. Она искоса взглянула на Томаса и увидела, что он оцепенел, подавшись вперед с полуоткрытым ртом, впрочем, рот открылся и у консультанта, как будто его самого безмерно удивили слова, сорвавшиеся с его губ.
– Что? – спросил Томас. – Что вы сказали?
Закриссон ослабил узел галстука. На лбу его выступили капли пота.
– Насколько мы понимаем, – сказал он, – в настоящее время проводится полицейское расследование вашего случая. Есть подозрение в умышленном поджоге.
– Это и в самом деле был поджог, – сказала Анника. – Но не мы его виновники.
Консультант откинулся на спинку стула, словно боялся подхватить от посетителей опасную инфекцию.
– Мы не можем производить никакие выплаты до тех пор, пока не закончится полицейское расследование причин пожара, – сказал он. – Даже если предварительное расследование не заканчивается передачей дела в суд, мы все равно не производим выплат, а проводим собственное расследование…
Анника смотрела на сидевшего за респектабельным столом человека в дорогих очках, и ее постепенно охватывало чувство, испытанное ею в банке, когда она пыталась снять деньги со своего счета.
– Послушайте, но это же смешно! – воскликнула она, неприятно поразившись своему голосу – слишком громкому, визгливому и эмоциональному. – Кто-то пытался убить нас, а вы утверждаете, что мы сами подожгли дом. Сами! Мы что, в самом деле хотели убить собственных детей?
– Мы должны учитывать все возможности, – сказал Закриссон. – Мы не можем платить деньги поджигателям.
Анника вскочила со стула так стремительно, что едва не опрокинула его.
– Учитывать все возможности? – спросила она. – Ради чьей выгоды? Ваших акционеров? Как насчет нас, людей, которые все эти годы исправно платили вам деньги и которых теперь вы просто не берете в расчет? Да еще и обвиняете в умышленном поджоге!
Томас тоже встал и взял Аннику за руку.
– Должен извиниться за несдержанное поведение моей… жены, – сказал он сдавленным голосом и потащил Аннику из кабинета.
Анника поплелась за ним, как безвольная кукла, висевшая на плече сумка немилосердно била ее по ногам.
Они вышли в коридор и направились к лифту. Томас нажал кнопку первого этажа и не отпускал руки Анники до тех пор, пока не закрылись металлические двери. Анника задыхалась от ярости, сердце было готово выскочить из груди.
– Прости, – сказала она, – я не хотела срываться.
Томас стоял молча, прислонившись спиной к стене лифта, подавшись вперед и опустив голову. Волосы упали ему на лицо.
Аннике вдруг захотелось протянуть руку, откинуть ему с лица волосы, погладить по щеке, поцеловать и признаться в любви.
– Прости, – шепотом повторила она.
Лифт, вздрогнув, остановился, двери открылись. Томас поудобнее ухватил портфель и быстро зашагал к выходу. Аннике, чтобы не отстать, пришлось бежать следом, глядя в его упрямый затылок.
– Подожди, – сказала она. – Подожди минутку, нам надо поговорить…
Они вышли на окутанную серым туманом улицу. В уши ударил невыносимый шум уличного движения – в нос резкий запах выхлопных газов.
– Томас, – сказала она, – ты не хочешь повидаться с детьми? Что мы будем с ними делать?..
Он остановился, обернулся и взглянул на Аннику новыми, чужими глазами – припухшими и хищными.
– Что еще за игру ты затеяла? – с трудом выдавил он из себя.
Она протянула руку, чтобы коснуться его щеки, но Томас отпрянул, и Аннике показалось, что он сейчас плюнет ей в лицо.
– Томас, – произнесла она, и мир вокруг перевернулся, все звуки исчезли. Рука, которой она хотела его приласкать, бессильно легла на грудь.
– Ты потеряла всякую способность владеть собой, – сказал он и сделал еще один шаг назад.
Она подошла к Томасу и встала рядом, испытывая страстное желание прикоснуться к его волосам.
– Я сделаю все, что ты скажешь, – произнесла она, вдруг поняв, что плачет.
– Где сейчас дети?
Руки Анники задрожали, надвигалась паника. «Все хорошо, все замечательно, мне нечего бояться, мне абсолютно нечего бояться…»
– Они с Тордом. Он сказал, что присмотрит за ними, пока я…
– С Тордом? С каким еще Тордом? Я заберу у тебя детей.
Его ярость окатила Аннику ледяной волной. О чем он говорит? Чего он хочет?
«Он зол и расстроен. Он хочет причинить мне боль».
Мир вернулся на свое место вместе с дождем и уличным шумом.
– У тебя ничего не выйдет, – сказала она, заметив, что пульс стал спокойнее.
Томас повернулся, сделал несколько шагов в сторону Ётгатан, потом вернулся и вперил в Аннику горящий ненавистью взгляд.
– Моих детей нельзя доверять такому человеку, как ты, – сказал он. – Я обращусь к юристам и добьюсь единоличной опеки.
Она смотрела в глаза Томасу и не узнавала его.
– Ты не справишься с Эллен и Калле, – сказала она. – Ты никогда не справлялся.
– Ну, во всяком случае, им не придется жить под одной крышей с какой-то поджигательницей!
Последнее слово он выкрикнул.
«Так вот до чего они вместе додумались».
Анника мгновенно успокоилась.
Отлично, пусть будет так.
Она отвернулась, ощутив охватившую ее печаль.
– Завтра я пойду к юристу, – сказал Томас. – Я хочу как можно быстрее оформить развод и забрать детей.
Она посмотрела на него сквозь навернувшиеся на глаза слезы.
«Такое со мной уже было. Было, со Свеном».
Она непроизвольно вздохнула и напряглась, готовая бежать. Над ней нависало лицо Томаса. Он так сильно стиснул челюсти, что побелели скулы.
«Нет, это совсем другое. Томас, по крайней мере, не собирается меня убивать».
– Я думаю, что мы будем брать детей на неделю по очереди, – смогла внятно произнести Анника. – Ты можешь забирать их по пятницам.
Он снова перехватил портфель, отвернулся и пошел прочь к Ётгатан, наклонившись вперед и ссутулив плечи от ветра.
«Я не умираю. Я не умираю, мне это просто кажется».
Нина вошла в отдел с чувством грызущей тревоги. Она позвонила в отдел поздно вечером, чтобы сказать, что не успеет к концу смены, но Пелле Сисулу уже закончил работу и ушел домой.
Она направилась к комнате дежурного офицера, но остановилась, не дойдя метра до двери.
В комнате Кристер Бюре разговаривал с дежурным начальником о каком-то трупе. Возникли проблемы со свидетельством о смерти и исчезновением каких-то лекарств с места происшествия.
Нина поколебалась: может быть, ей уйти и вернуться позже?
– Не волнуйся об извещении о смерти, – услышала Нина голос Пелле Сисулу. – Я об этом позабочусь.
Кристер Бюре вышел из комнаты шефа, покосился на Нину и зло прищурил глаза.
Нина пригладила волосы и вошла в кабинет. Шеф стоял спиной к двери, помещая папку на полку. Его широкая спина почти целиком загородила окно.
Нина постучала по дверному косяку, и Пелле оглянулся.
– А, – сказал он, возвращаясь к столу. – Вот и ты.
– У меня просто нет слов, чтобы отблагодарить тебя, – сказала Нина, испытывая необычное смущение. – Я понимаю, что тебе пришлось взять такси, и, конечно, его оплачу…
– Я пошутил. – Дежурный офицер заправил рубашку под ремень. – С машиной все в порядке?
– Да, – ответила Нина, – но она очень грязная, а я не решилась заехать на мойку, так как не знаю, как моют машины с откидным верхом, но я поставила ее в гараж и с удовольствием вымою сама…
– Спасибо, – сказал Пелле, садясь. – Это было бы просто замечательно.
Нина кивнула.
Дежурный офицер несколько секунд рассматривал Нину, потом наклонил голову, увидев, что она в форме.
– Разве ты сегодня не выходная?
– Да, выходная, – кивнула Нина, – но мне надо присутствовать на слушаниях.
– Сегодня Юлии предъявят официальное обвинение и потребуют ареста? – спросил он.
Будто он и сам этого не знает.
– Да, в три часа, – сказала Нина.
Пелле встал и подошел к ней вплотную.
– Я хочу спросить у тебя одну вещь, – негромко произнес он. – Я знаю, что ты была на месте, когда полиция Катринехольма изъяла вещественные доказательства, касающиеся сына Линдхольма. Как это получилось?
Нина, не отвечая, смотрела в окно.
Пелле вздохнул.
– Я не хочу тебя подловить, – попытался объяснить он. – Я просто восхищен твоими связями. Не будешь же ты говорить, что оказалась в Сотрешете случайно?
Нина села на стул у стены.
– В Согчеррете, – поправила она Пелле. – Мне позвонил отец Юлии. Он вместе с другими деревенскими весь день обыскивал болото вокруг Бьёркбакена. Его сосед нашел вещи. Хольгер хотел удостовериться, что это действительно вещи Александра, прежде чем поднимать шум.
– Почему он решил, что ты в этом разберешься лучше, чем он?
– У Хольгера дальтонизм, – сказала она. – Он думал, что это пижама Александра, но не был уверен насчет медвежонка – Бамсе Линдхольма. Хольгер не хотел понапрасну пугать жену, и, позвонив мне, он, собственно говоря, позвонил в полицию…
Она замолчала, понимая, что несет чепуху.
Пелле Сисулу несколько секунд молчал, глядя на Нину.
– И что сказала его жена? Она официально опознавала вещи?
Нина кивнула:
– Она купила пижаму на прошлое Рождество. Пижама оказалась велика, но она решила, что мальчик все равно подрастет…
– Почему, как ты думаешь, эти вещи могли оказаться в озере?
Нина задумалась, еще раз представив себе вчерашнюю сцену.
– Это не озеро, это скорее болото. Если бы не дожди, по этому месту можно ходить, не замочив ног.
– Это далеко от дороги?
– Там есть лесная грунтовая дорога. Она и ведет к болоту.
– Значит, кто-то мог подъехать к болоту на машине, утопить тело и уехать. Там не было следов?
Нина посмотрела на шефа.
– Тело найдено не было, – сказала она. – Только пижама и медвежонок.
– Ты не заметила там журналистов?
Нина нахмурилась.
– Да, – ответила она, – там был репортер местной газеты из Флена. Его фамилия Оскарссон, он живет в Гранхеде и услышал о находке по полицейскому радио. Я бы хотела, чтобы ты сказал, не нарушила ли я какие-то правила.
– Думаю, что ты поступила совершенно правильно, – сделал вывод Пелле. – Ты приняла решение, что находка заслуживает интереса, и убедила нашедших обратиться к местным полицейским властям. – Он помолчал. – Кроме того, мне нравится, что для тебя это не просто очередное дело.
Нина сложила руки на груди и откинулась назад.
– Что ты имеешь в виду? – спросила она.
Начальник едва заметно улыбнулся и отвернулся к окну. Нина теперь видела только его профиль.
– Я до сих пор помню тот день, когда вы с Юлией впервые появились здесь. Люди всегда настороженно относятся к девушкам-полицейским, и едва ли я помню их всех, но вас я запомнил.
Нина продолжала сидеть со сложенными на груди руками, не зная, похвала это или оскорбление.
Он бросил на Нину быстрый взгляд.
– Вы были такие пылкие, – сказал он. – Большие горящие глаза, длинные волосы…
Он посмотрел на свои руки и встал.
Нина последовала его примеру.
– Значит, ты не будешь писать рапорт о моем недостойном и глупом поведении? – сухо спросила она.
Дежурный офицер покачал головой.
– Зачем я стану это делать? – спросил он и добавил по-английски: – Go and sin no more.
Нина удивленно посмотрела на Пелле.
– Ты говоришь по-английски? Я думала, что ты на сто процентов швед.
Черный великан от души расхохотался.
– Oh man, – с трудом произнес он сквозь смех, – не ожидал, не ожидал! Как только меня не называли – и ниггером, и черномазой обезьяной, но стопроцентным шведом – ни разу!
Нина почувствовала, что краснеет.
– Прости, – сказала она, потупив взгляд.
– Мой отец родился в Южной Африке, мама – в Штатах, а я рос в пригороде Стокгольма, в Фрюэнгене. Машину, как вымоешь, поставь в гараж.
Продолжая смеяться, он сел за стол и проводил взглядом Нину, вышедшую из кабинета и направившуюся к выходу.
* * *
Андерс Шюман внимательно разглядывал первую полосу «Квельспрессен».
Большую часть занимала крупнозернистая фотография болота, а в правом верхнем углу виднелся небольшой портрет ребенка Линдхольма.
Заголовок был абсолютно бескомпромиссным: МОГИЛА АЛЕКСАНДРА.
Никаких вопросительных знаков, просто констатация факта.
«Правильно ли это? Или это всего лишь отвратительная спекуляция на чувствах?»
Уже на первой полосе было написано, что на дне болота, рядом с летним домом главной подозреваемой, были найдены пижама мальчика и его игрушка – медвежонок.
Источник заявил: «Скоро мы найдем и мальчика – теперь это вопрос дней».
В последних строчках говорилось о том, что сегодня матери Александра будет предъявлено официальное обвинение, а прокуратура потребует ее ареста.
Главный редактор пригладил пальцами волосы.
«Нет, все же так нельзя. Гореть нам за это в аду».
Он тяжело вздохнул.
Сквозь стеклянную стену он видел, как у длинного стола репортеров дневной смены начинают собираться члены журналистской ассоциации – на ежегодное собрание. Судя по жестам, повестка дня не вызывала ни у кого ни интереса, ни особого энтузиазма.
Конкурирующая вечерняя газета вообще пропустила историю о находке на болоте, и в первом выпуске о ней не было ни слова, а во втором – только текст без фотографий. Так что хотя бы этим Андерс Шюман мог быть доволен…
Зажужжал селектор.
– Андерс, тебя к телефону.
– Хорошо, соединяй.
Секретарша заговорила в нос сильнее, чем обычно:
– Это представитель стокгольмской полиции.
«Нет, только не это…»
Андерс Шюман на пару секунд закрыл глаза и только потом снял трубку.
– Слушаю, – сухо произнес он.
– Я не буду выяснять, кто ваши источники, – заговорил пресс-атташе полиции своим обычным утомленным голосом. – Я не стану распространяться об этической стороне ваших спекуляций о преступлении и виновных. Но я хотел бы довести до вашего сведения, что вы публикуете конфиденциальные материалы предварительного следствия.
– Не могу с вами согласиться, – возразил Шюман. – Мы занимаемся обычной журналистикой, как всегда.
– Это абсурдная отговорка, и вы сами прекрасно это знаете, – парировал пресс-атташе. – Но не буду с вами спорить. Я просто хочу прояснить некоторые обстоятельства, связанные с нашими взаимными интересами.
– В самом деле?
– Я лично и полицейские власти в целом давно стремимся к установлению откровенных и честных отношений с прессой, отношений, основанных на взаимном доверии и уважении с учетом специфики вашей и нашей работы.
Шюман мысленно застонал.
«Он сведет меня с ума своей обстоятельностью».
– Конечно, конечно.
– Если вы сознательно нарушаете наше соглашение, то я вынужден реагировать, и вы должны это понять. Вы публикуете подробности о найденных на болоте уликах, что делает их абсолютно бесполезными на будущем суде. Кто знает, может быть, нам вообще не удастся распутать это преступление, и только из-за вас.
Андерс Шюман громко вздохнул.
– Ну, положим, это преувеличение. Разве вы сегодня не собираетесь предъявить официальное обвинение в связи с этим преступлением?
– Да не в этом дело. Подозреваемая оказалась под стражей отнюдь не благодаря СМИ. Я решил последовать вашему примеру и пересмотреть некоторые аспекты нашей совместной деятельности, что, естественно, будет иметь последствия не только для нас, но и для вас.
– И?..
– Серия статей, которую планирует Патрик Нильссон, статей о положении на юге Испании под общим заголовком «Кокаиновый берег», является, как вам известно, результатом тесного сотрудничества стокгольмской полиции, министерства юстиции и газеты «Квельспрессен». Боюсь, что нам придется пересмотреть достигнутые соглашения и поискать другую газету…
Андерс Шюман встал со стула.
– Никто вас не держит ни одной минуты, – сказал он. – Это наши статьи, это результат наших собственных расследований и нашего мнения…
– Мне очень жаль, но не один я хочу разорвать наши прежние соглашения.
– Нет, но… – начал было Шюман, но пресс-атташе не дал ему договорить:
– Я поговорю с несколькими офицерами, которые, как мне известно, снабжают ваших корреспондентов неофициальной информацией, касающейся наших расследований. Теперь всему этому будет положен конец. Теперь мы будем иметь дело с другими газетами. Удачного вам дня, господин главный редактор…
«Господи, какой претенциозный сукин сын!»
Шюман положил трубку, снова откинулся на спинку стула и развернул газету.
Не так уж все это и плохо.
Он снова, на этот раз более придирчиво, просмотрел статьи.
О вчерашней находке улик на болоте написал Патрик Нильссон.
«ГЕРОИ» – такой заголовок венчал разворот шестой и седьмой полос. Отдел иллюстраций купил права на фотографию у «Катринехольмс-курир». На ней был изображен дед пропавшего мальчика в компании нескольких мужчин, которые с угрюмым видом стояли на месте обнаружения пижамы и медвежонка. Подзаголовок был отголоском шапки первой полосы: «Нашли ли они могилу Александра?»
Эти хотя бы сообразили поставить пусть маленький, но знак вопроса.
В статье говорилось, что старики мужественно бросили вызов плохой погоде и продолжали искать, когда все остальные опустили руки. Они немедленно опознали пижаму Александра и его любимую игрушку – плюшевого медвежонка. Теперь поиски будут вестись на этом участке болота. В них участвуют все полицейские силы Сёдерманланда. На помощь придут и военные.
Описание болота было выдержано в стиле готического романа ужаса – стоячая вода и тучи беспощадных комаров.
«Стоило ли волноваться по поводу таких пустяков?»
Небрежно скомкав газету, Шюман бросил ее себе на колени.
Зачем было связывать планируемую серию статей с возможными осложнениями по данному конкретному делу? Реакция явно преувеличенная и не вполне адекватная. Интересно, какой причиной на самом деле руководствовался пресс-атташе?
Сквозь стеклянную стенку Шюман окинул взглядом помещение редакции. Опоздавшие спешили на собрание ассоциации.
Когда-то и он сам был активным членом этого профсоюза, не только активным, но и, прямо сказать, воинствующим. Неужели это он был представителем профсоюза на одной из северных местных радиостанций? Кажется, это было радио «Норрботтен». Или «Йевлеборг»?
В те времена, до появления коммерческого вещания, журналисты проводили годы в небытии. Еще в восьмидесятых трудовое законодательство отличалось драконовской жесткостью. Одиннадцать месяцев стажировки – и свободен! Люди попадали бог знает в какие медвежьи углы без всякой надежды когда-либо получить работу в Стокгольме или на каналах национального телевидения. Постоянных мест работы было мало с тех пор, как в 1968 году возникло ТВ-2. Это ТВ обеспечило работой целое поколение пламенных агитаторов.
«Да, то были деньки! Люди работали на одном месте всю жизнь, и все знали, кто такой канцлер юстиции. И ни один репортер не зависел от полиции».
Правда, с последним утверждением можно и поспорить, зависимость была и тогда, думал Шюман, глядя, как к собравшимся на профсоюзную встречу идет Берит Хамрин.
Если пришла Берит, подумал он, значит, будут обсуждать что-то важное. Интересно, что?
Да, им надо будет выбрать нового представителя в администрации, он чуть не забыл.
Шюман встал, взял в руку скомканную газету, вышел из кабинета и уселся в редакции за стол Спикена.
– Ты не идешь на собрание? – спросил главный редактор, кладя ноги на стол.
– Меня исключили, – ответил шеф новостной редакции. – Я забыл уплатить взносы.
– Это они, пожалуй, погорячились, – сочувственно произнес Шюман.
– Нет, я не платил взносы шестнадцать лет подряд, так что мне не в чем их винить, – возразил Спикен.
– Что у нас есть по мальчику на завтра? – спросил главный редактор, показав Спикену первую полосу дневного выпуска.
– Пытаемся найти новую фотографию мальчика в пижаме и с медвежонком.
– Как успехи?
– Пока никак. Родственники шипят на нас и бросают трубку.
Шюман снова раскрыл газету, посмотрел на снимок болота. Со стороны длинного стола донесся гул голосов. Очевидно, собрание одобрило повестку дня.
Шюман поплотнее уселся на стуле, испытывая непреодолимое желание заткнуть уши.
– Как мы узнали, что они нашли в болоте? – спросил он.
– Что ты имеешь в виду?
– Откуда утечка?
– Черт, да не было никакой утечки. Старики вчера потолковали с корреспондентом «Катринехольмс-курир». Оттуда мы и взяли весь материал. «КК» выложил все материалы на свой сайт сразу после полуночи.
– Значит, нам надо благодарить провинциальную прессу, новые технологии и бессмысленность конкуренции, – сказал Шюман. – Именно в таком порядке. Впредь, когда речь пойдет о подобных вещах, ставьте меня в известность, я тоже хочу принять участие в обсуждении. Я только что имел неприятный разговор с представителем полиции, и он был очень нами недоволен.
Спикен скучающе уставился в потолок.
– Ну, он известный зануда.
Шюман перевернул страницу. На профсоюзном собрании перешли к отчетному докладу.
– Он сказал, что разрывает наше соглашение по статьям Патрика о «Кокаиновом береге». Либо он действительно разозлился из-за этого случая, либо ему нужен был предлог, чтобы отказаться от сотрудничества.
– Я всегда считал, что это какой-то злой рок, – вздохнул Спикен. – Вот почему бы нам не разослать репортеров по всему свету, чтобы они писали, какая замечательная полиция в Швеции?
За длинным столом дневной смены в это время избранному комитету были переданы права выступать от имени рядовых членов ассоциации. Комитет предложил две кандидатуры на пост председателя. Так как комитет не смог прийти к окончательному решению, вопрос был поставлен на общее голосование. Было две кандидатуры – политический репортер Шёландер и секретарь редакции Ева-Бритт Квист.
Они что, серьезно? – подумал Шюман и насторожился. Интересно, почему вдруг Шёландер проявил интерес к профсоюзной деятельности?
Репортер был вначале шефом криминальной редакции, до этого – корреспондентом в Америке, а в настоящее время дорос до политического комментатора. У Шёландера не было никаких достоинств (или недостатков), обычно присущих профсоюзным активистам. Шёландер был умен, амбициозен, и его высоко ценили как журналиста. Обычно профсоюзные активисты, напротив, туповаты, бесталанны и не слишком трудолюбивы.
Вот Ева-Бритт Квист полностью отвечала всем требованиям для поприща профсоюзного представителя. Она просто выпрыгивает из штанов, до того ей хочется распоряжаться бюджетом учреждения и следить за трудовой дисциплиной. Характерно, что она была в самом начале списка тех, от кого Шюман хотел избавиться в первую очередь.
Неудивительно, что Квист рвется в профсоюзные боссы. Там она, наконец, получит хотя бы кусочек влияния и власти.
– Сегодня во второй половине дня жене Линдхольма предъявят официальное обвинение, – сказал Спикен. – Если повезет, то мы что-нибудь из этого вытянем.
– Сомневаюсь, – возразил Шюман. – Прокурор задраит все люки, сославшись на тайну предварительного следствия.
– Да, к тому же подозреваемая, кажется, окончательно сошла с ума, – сказал шеф новостной редакции.
На собрании слово взял Туре из хозяйственного отдела:
– Многие из нас хотят избрать профсоюзного представителя совершенно нового типа. Человека, который прислушивался бы к нашему мнению. В этом году нам нужен оркестр, а не один только солист. Надо, чтобы коллектив пользовался большим влиянием.
Среди присутствующих прокатился одобрительный ропот. Председатель комитета предложил голосовать поднятием рук.
Почему Туре оказался в ассоциации журналистов? Ведь он всегда работал в отделе иллюстраций.
– Итак, двадцать семь голосов за Шёландера, – сказал Туре, – и двадцать восемь за Еву-Бритт Квист. Поздравляю всех с избранием нового председателя!
Раздались жидкие аплодисменты.
Андерс Шюман горестно вздохнул.
Теперь ему предстоит обсуждать вопрос о сокращениях с человеком, который раньше вскрывал для него конверты.
– Патрик прошлой ночью ездил в Сёдерманланд? – спросил он, ткнув пальцем в статью с красочным описанием болота.
– Господи, ну конечно же нет, – изумился Спикен. – Почему ты вдруг об этом подумал?
– Стоячая вода и тучи беспощадных комаров, – процитировал Шюман.
– Все и так знают, как выглядит болото. Ты вот это видел?
Спикен ткнул пальцем в экран.
– Министр иностранных дел намекнул, что Виктора Габриэльссона вот-вот освободят.
«Виктор Габриэльссон? Это еще кто такой?»
– В самом деле? – спросил Шюман. – Почему?
Спикен посмотрел на экран и прочитал следующее сообщение:
– Почти достигнуто «дипломатическое решение». Материал главного агентства новостей: «В Стокгольме министр иностранных дел заявил, что Виктора Габриэльссона, отбывшего пятнадцать лет в тюрьме Нью-Джерси за соучастие в убийстве полицейского, в самом скором времени ожидает экстрадиция в Швецию…»
«А, так это та старая история с убийством полицейского».
– Я поверю в это, когда его действительно освободят, – сказал Шюман.
Спикен нажал клавишу и прочел следующее сообщение:
– Девушка, выигравшая конкурс «Большой Брат», собирается избавиться от своих силиконовых грудей. Она символически похоронит их в плексигласовом гробу и выложит в Интернет на аукцион. Вырученные деньги пойдут на помощь детям в воюющей Руанде.
Андерс Шюман встал.
– Позвоните в детский сад, куда ходил Александр. Может, нам разрешат посмотреть, нет ли его фотографий там. Они любят увешивать фотографиями детей доски объявлений.
Шеф новостной редакции удивленно вскинул брови.
– Интересно, как ты думаешь, где мы добыли его фотографии для сегодняшнего выпуска? – спросил он.
Андерс Шюман вернулся в кабинет, плотно закрыл дверь и тяжело вздохнул. Он уже собрался сесть, когда раздался стук в дверь.
На пороге стояла Анника Бенгтзон. Она открыла дверь раньше, чем он успел жестом пригласить ее войти. Волосы ее были в полном беспорядке, а на лице застыло упрямое выражение бультерьера, не предвещавшее ничего хорошего.
– Что случилось? – устало спросил он.
– Я нашла несколько по-настоящему интересных фактов о Давиде Линдхольме. Его дважды обвиняли в избиении людей. Он действовал по поручению наркомафии, запугивая мелких наркодилеров, пытавшихся соскочить с крючка и уменьшить доходы наркоторговцев.
Шюман попытался сохранить бесстрастное выражение лица.
– Его в этом обвиняли? Когда?
– Восемнадцать лет назад. И двадцать лет назад.
– Ты говоришь «обвиняли». Он был признан виновным?
