Текст книги "Пожизненный срок"

Автор книги: Лиза Марклунд

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Люди обходятся друг с другом с такой отвратительной жестокостью. Есть ли у человечества вообще надежда? Ведь вокруг так много зла.

Громкие звуки телевизора раздражали ее, и она закрыла уши ладонями.

Берит уехала в магазин купить что-нибудь на обед, и словно в воду канула. Ее не было уже целую вечность.

«Почему мне так трудно быть одной? Почему я такая беспокойная?»

Она взяла в руки документы из отдела кадров полицейского управления и снова перечитала.

Первый случай касался молодого человека по имени Тони Берглунд. Жалобу написал врач приемного отделения больницы Сёдермальма. Травмы, полученные Тони Берглундом, были детально описаны на трех страницах. По мнению врача, травмы образовались в результате длительного и жестокого избиения, после которого у Тони зафиксированы четыре перелома и внутреннее кровотечение.

В машине скорой помощи молодой человек сказал, что его избил полицейский. В приемном отделении он описал полицейского как высокого, хорошо сложенного блондина с нависающими надбровными дугами.

Это описание соответствовало внешности Давида Линдхольма.

Каждый раз при опросе Тони Берглунд придерживался одной и той же версии событий на Лунтмакаргатан.

Он с двумя приятелями шел в гости к девушке, живущей на Фрейгатан, недалеко от церкви Святого Стефана. На углу Ренгатан на них напали трое парней в бейсболках. В этом столкновении было больше криков и толкотни, чем настоящей драки, но через пару минут возле дерущихся молодых людей, визжа тормозами, остановилась машина отряда быстрого реагирования норрмальмской полиции. Приехала машина со стороны реального училища. Из машины выскочили четверо полицейских во главе с этим блондином.

– Ты Тони? – спросил он и, когда тот ответил: «Какого хрена тебе от меня надо?», напал на него.

Тони Берглунд не мог сказать, сколько времени все это продолжалось, потому что от удара, сломавшего ему верхнюю челюсть, потерял сознание и пришел в себя только в машине скорой помощи. Тони дал письменное описание внешности избившего его полицейского, так как не мог говорить – его челюсть была шинирована. Эти каракули тоже были среди документов.

На суде Тони отказался от своих прежних показаний.

«Это в высшей степени странно».

Сам Давид утверждал, что, когда наряд полиции прибыл на место происшествия, драка была в самом разгаре и что полицейские, возможно, спасли Тони Берглунду жизнь своим быстрым вмешательством.

Двое друзей Тони бросились бежать от гнавшихся за ними двух полицейских и не могли ни подтвердить, ни опровергнуть его показания.

Все полицейские того подразделения подтвердили слова Давида Линдхольма.

На дознании выяснилось, что у Берглунда было криминальное прошлое. Детские дома, колония-интернат, условный срок за сбыт мелкой партии наркотиков.

Анника вздохнула: «Несчастный парень».

Она отложила бумагу о Тони Берглунде и перечитала второй рапорт.

Мужчина по имени Тиммо Койвисто («Его что, и правда зовут Тиммо? Похоже, так и есть») шел в Ропстен купить небольшую дозу амфетамина. На Центральном вокзале он решил посетить туалет по малой нужде. Как только он вошел в помещение туалета, дверь распахнулась, и на пороге появился высокий светловолосый мужчина в полицейской форме. Сначала Тиммо подумал, что это розыгрыш и этот человек просто нарядился полицейским, но потом он схватил Тиммо за ухо и спросил: «Ты – Тиммо?» Тот испугался и попытался вырваться. Тогда человек в полицейской форме принялся бить его головой о кафельную стенку. Что было потом, Тиммо не помнил.

Скорую помощь вызвал сам Давид Линдхольм, который сказал врачам, что, войдя в туалет, обнаружил лежащего на полу без сознания человека и его, Линдхольма, появление, можно сказать, спасло этому человеку жизнь.

Тиммо Койвисто держался своей версии до самого суда, где внезапно изменил показания.

Судя по документу, Тиммо Койвисто тоже был не из самых благополучных детей. История Тиммо походила на историю Тони Берглунда. Три небольших тюремных срока за торговлю мелкими партиями наркотиков.

«Он виновен. Он это сделал. Он почти до смерти бил этих мелких жуликов, но за что, по какой причине? По чьему приказу?»

Анника встала и подошла к электрической кофеварке. У Берит был очень сложный аппарат, и Анника так и не смогла понять, как он работает. Сама Анника всегда пользовалась френч-прессом – насыпаешь кофе, наливаешь кипяток и отжимаешь напиток фильтром. Здесь же надо наливать воду в несколько емкостей, вставлять бумажные фильтры и отмерять кофе, а потом ждать целую вечность, когда он, наконец, сварится.

Она потопталась перед кофемашиной и пошла в гостиную, посмотреть, что делают дети.

– Привет, – сказала она. – Как поживает Муми-тролль?

Эллен отклонилась в сторону:

– Мама, мне не видно.

Анника вернулась на кухню, провела пальцами по копиям рапортов, сделала робкую попытку справиться с кофемашиной, но тут же сдалась.

Потом она подумала, не достать ли компьютер, но решила не загромождать стол Берит своими вещами. Вместо этого набрала номер справочной службы и попросила телефон Тони Берглунда.

– Вы знаете адрес?

Естественно, адрес Анника не знала.

– По Стокгольму и северным ленам я получила шестьдесят три номера.

– Тогда посмотрите Тиммо Койвисто.

– В Норртелье? В приюте «Вортуна»? Это единственный, кого я нашла во всей стране. Есть номер мобильного телефона. Набрать?

Анника поблагодарила и сказала «да». Почти сразу же она услышала записанный на автоответчике голос. Человек говорил с сильным финским акцентом. Он в весьма витиеватых выражениях объяснил, что его зовут Тиммо Койвисто и что он перезвонит, как только у него будет время. Потом он пожелал всем Божьего мира и сказал, что любовь и милосердие Христа распространяются на всех людей, кто бы они ни были и где бы ни жили.

Потом раздался сигнал, и Анника в нерешительности поколебалась.

– Э, – сказала она, – я звоню из редакции газеты «Квельспрессен», меня зовут Анника Бенгтзон. Меня интересует, не тот ли ты Тиммо Койвисто, у которого восемнадцать лет назад была неприятная встреча с офицером полиции, которого зовут… точнее, звали Давид Линдхольм… Если ты тот самый Тиммо и если у тебя есть желание вспомнить тот случай, то, пожалуйста, позвони мне…

Она продиктовала номер мобильного телефона и отключилась.

Она встала и посмотрела в окно. Но Берит на дороге не было.

Она вернулась на кухню, взяла сотовый телефон и набрала номер Нины Хофман.

Нина ответила после четвертого гудка.

– Я позвонила не вовремя? – извиняющимся тоном спросила Анника.

– Что ты хочешь? – устало и печально спросила Нина.

– Я много думала об этом деле и о Давиде Линдхольме, – сказала Анника. – Я знаю, что его обвиняли в физическом насилии. Это было очень давно, и в обоих случаях его оправдали, но, может быть, ты знаешь что-то еще об этих случаях…

Трубка ответила молчанием. До слуха Анники доносился шум уличного движения – значит, Нина не отключилась.

– Откуда ты все это знаешь? – спросила наконец Нина.

«Ей это известно».

– Почему ты спрашиваешь? Неужели это так странно?

В трубке снова повисло молчание.

– Я не хочу обсуждать этот вопрос по телефону.

Анника обернулась в сторону гостиной. Ну что ж, она просто возьмет детей с собой.

– Я могу приехать в пиццерию, – сказала она.

– Нет, там бывает много моих коллег. Ты знаешь, где находится Нюторгсгатан? На углу Бондегатан есть кафе. Может быть, там?

Они условились о времени и распрощались.

Берит вошла на кухню с тремя большими пакетами из супермаркета и поставила их на стол возле мойки.

– К вечеру будет дождь, – сказала она. – Тучи уже чуть ли не касаются верхушек деревьев.

– Ты знала, что Давида Линдхольма обвиняли в физическом насилии? – спросила Анника. – Причем не один раз, а дважды.

Берит прислонилась к кухонному столу и задумалась.

– Нет, первый раз об этом слышу. Он был признан виновным?

Анника встала, чтобы помочь Берит разгрузить пакеты.

– Конечно нет. Первый инцидент произошел двадцать лет назад, когда он служил в подразделении быстрого реагирования в Норрмальме. Он служил вместе с Кристером Бюре. Кажется, они были большими друзьями.

Она открыла холодильник, поставила на полку молоко и положила упаковку куриных ножек.

– По данным следствия, Давид Линдхольм избил молодого парня, задержанного во время уличной драки на Лунтмакаргатан, и сломал ему верхнюю челюсть. На суде он отказался от своих показаний и признал, что оговорил Линдхольма только затем, чтобы насолить полиции, а на самом деле его ударил кто-то из соперничающей банды, но он не знает, кто именно.

– Это вполне может быть правдой, – сказала Берит.

– Конечно, – согласилась Анника. – В другом случае Давида обвинили в том, что он напал на наркодилера в туалете Центрального вокзала и ударил его головой о стену так, что тот получил тяжелое сотрясение мозга. В результате парень стал инвалидом – у него навсегда осталось двоение в глазах и ухудшился слух.

– Что может быть результатом хронической передозировки наркотиков… или нет?

– Конечно, может. Странность заключается в том, что конец этой истории похож на конец истории предыдущей. Парень изменил свои показания, когда дело дошло до суда. Он сказал, что другой подонок ударил его, а он оклеветал Давида, чтобы создать копам проблемы.

– Что говорил сам Давид?

– Он говорил то же самое, что и жертвы, – на них напали другие преступники, а Давида они оговорили, чтобы причинить неприятности полиции.

– Значит, Давид был оправдан?

– Дела были прекращены. Мало того, в отделе кадров решили, что, если даже Давида признают виновным, он не будет отстранен от службы.

– Да, видимо, он с самого начала был популярен, несмотря на сомнительное поведение, – задумчиво кивнула Берит. – Когда случилось последнее из этих происшествий?

– Восемнадцать лет назад.

– С тех пор он был чист и непогрешим?

Анника принялась складывать пустые пакеты.

– По крайней мере, обвинений ему больше не предъявляли. Где ты хранишь пакеты?

Берит ткнула пальцем в сторону нижнего ящика кухонного стола.

– Ты видела газеты? На двенадцатой полосе мы поместили твой рассказ о Юлии. Он очень хорош.

Берит дала две газеты Аннике. Она села за стол и положила на него оба таблоида. На первой полосе в «Квельспрессен» и в конкурирующей газете была одна и та же фотография, над которой красовались одинаковые заголовки:

«ГДЕ ЧЕТЫРЕХЛЕТНИЙ АЛЕКСАНДР?»

На фотографии был изображен застенчиво улыбающийся в объектив маленький мальчик. Классический мраморный фон говорил о том, что снимок был сделан в детском саду. Такие снимки каждый год делают во всех детских садах и дошкольных учреждениях Швеции.

Так вот каким он стал – этот мальчик, который был на полгода младше Эллен.

У Александра были непослушные светлые волосы, мелкие, точеные черты личика. Он был красив, как девочка. У нижнего среза фотографии виднелся краешек воротничка белой рубашки, надетой по какому-то торжественному случаю.

Фотография расстроила Аннику. Мальчик выглядел таким беззащитным, таким ранимым, а заголовок исподволь внушал мысль, что его уже нет в живых.

«Что, если бы это было мое дитя? Если бы пропала Эллен или Калле?»

От этой мысли она вздрогнула и раскрыла газету. Берит надела очки и села рядом с Анникой.

– Этот портрет размножили на листовках? – спросила Анника.

– Обе газеты, – ответила Берит, – с одним и тем же текстом.

Некоторое время они молча читали. «Муми-тролль» закончился. Его сменил «Пингу», мультик о пингвиненке. Живая мелодия просачивалась на кухню. В щели приоткрытого окна посвистывал ветер.

– Не могу понять, – заговорила Берит, – куда мог деться мальчик. Если мать его не спрятала, то, наверное, убила, но когда она могла это сделать?

Анника раскрыла другую газету на шестой и седьмой страницах, где всегда печатали самые волнующие новости. На обеих страницах, занимая десять колонок, была помещена огромная фотография – лесная поляна с красным домиком посередине. На переднем плане белый карниз и колодец с водяным насосом. Снимок был живым и воздушным. Сквозь верхушки деревьев свет лился на белые раскрытые ставни, а поляна была окружена бело-синей лентой полицейского ограждения.

«ПОЛИЦИЯ ИЩЕТ ЧЕТЫРЕХЛЕТНЕГО АЛЕКСАНДРА», – прочитала Анника.

– Фото в таком же ракурсе, как и у нас, – сказала она.

Берит, вздохнув, покачала головой.

– Я все же не понимаю, как сложить картину. Если мать увезла ребенка в летний дом и убила его там, то сразу ли она вернулась в Стокгольм? Или выждала один-два дня? Не показалось ли отцу странным, что жена вернулась домой одна, без ребенка?

– Она могла солгать, не так ли? – предположила Анника. – Могла сказать, что оставила его у подруги, у бабушки с дедушкой.

Берит снова принялась читать.

– Но зачем столько ухищрений, чтобы спрятать ребенка? Ведь она даже не пыталась скрыть убийство мужа.

– Может быть, она отправила ребенка куда-то очень далеко? – предположила Анника. – За границу, к каким-нибудь дальним родственникам…

Берит с сомнением покачала головой:

– Какая мать способна сделать такое?

– Может быть, лучше сказать: какой человек?

– Возможно, что-то пошло не так, когда она застрелила мужа, – принялась рассуждать Берит. – Может быть, она планировала убить его и спрятать ребенка. Это не твой телефон звонит?

Анника прислушалась.

Да, это звонил ее мобильник.

Анника подбежала к комоду у двери и опасливо посмотрела на дисплей. Телефон продолжал звонить.

– Ты не хочешь разговаривать? – спросила Берит, переворачивая страницу.

Анника положила телефон на комод. Аппарат, подпрыгивая, бился о лакированное дерево.

– Это Анна Снапхане. У меня нет ни малейшего желания с ней разговаривать.

– О, – удивленно отозвалась Берит. – Я думала, что вы – подруги.

– Я тоже так думала, – вздохнула Анника.

Телефон умолк, но в следующую секунду снова запрыгал по комоду. Анника испустила громкий стон и посмотрела на дисплей.

– Господи, это мама, – сказала она. – Придется ответить.

Она вышла на крыльцо.

– Анника? – взволнованно заговорила мать. – Анника, это ты?

Она села на ступеньку, чувствуя, как ветер забирается ей под одежду.

– Да, мама, это я. Как твои дела?

– Что у тебя случилось? Я просто извелась, – сказала мама. – Неужели твой дом сгорел дотла?

Анника закрыла глаза и прикрыла их ладонью.

– Да, мама, наш дом сгорел дотла. От него ничего не осталось.

– Но почему ты не позвонила и ничего не сказала? Я узнаю об этом в магазине от сотрудницы. О чем ты вообще думаешь?

Анника тихо вздохнула.

– Ну ладно, – примирительно сказала она.

– Я что, должна узнавать все новости из сплетен и слухов? О своей собственной дочери? Ты хоть подумала, как на меня будут смотреть?

Анника не удержалась от злобного смешка.

– Значит, это я должна тебя пожалеть?

– Не будь такой злой, – одернула ее мать. – Разве ты не понимаешь, как это унизительно, когда тебе бросают в лицо такие вещи? Получается, я не знаю, что происходит с моим ребенком?

– Но ты же не знаешь, разве не так?

– Я все же думаю…

Анника встала и посмотрела на озеро.

– Теперь, когда соизволила позвонить, ты можешь спросить, как у нас дела, – язвительно произнесла Анника. – Ты можешь еще спросить, что на самом деле у нас произошло. Может быть, даже захочешь чем-то помочь – например, найти место для временного проживания, посидеть с детьми, может быть, помочь деньгами…

Теперь рассмеялась мать:

– Ты хочешь от меня денег. Но мне, наверное, придется по болезни выйти на пенсию раньше срока. Сейчас этим занимается служба социального страхования. Мне приходится каждую неделю ездить в госпиталь в Меларе, но все это не интересует тех, кто живет в Стокгольме…

– До свидания, мама.

Она отключилась и в наступившей тишине услышала, как бешено стучит ее сердце.

На крыльцо вышла Берит с двумя кружками:

– Кофе?

Анника благодарно взяла кружку.

– Как ты выносишь своих родителей? – спросила она.

Берит улыбнулась.

– Не суди ее слишком строго, она делает все, что может.

Анника снова села на ступеньку.

– Она всегда думает только о себе. Ее не волнует, что случается у меня, она интересуется только собой.

– Она маленький человек с узким кругозором, – сказала Берит. – Она не способна видеть тебя такой, какая ты есть на самом деле, и сама не осознает эту свою неспособность.

Глаза Анники наполнились слезами.

– Это так мерзко… так унизительно, – заговорила она. – Почему у меня нет такой мамы, как у всех, мамы, которая поддерживает и помогает, мамы, которая бы за меня переживала?

Берит села рядом с ней.

– Не у всех есть такие мамы. У многих людей вообще нет мам. Тебе просто надо понять, что ты не сможешь ее переделать. Она никогда не будет той мамой, которая так тебе нужна. Ты должна принять ее такой, какая она есть, а она должна принять тебя.

Некоторое время они сидели молча, глядя на темнеющий впереди лес. Поднявшийся ветер качал вершины сосен. Анника взглянула на часы.

– Ничего, если дети побудут с тобой, а я ненадолго съезжу в город? Мне надо еще раз встретиться с Ниной Хофман.

Берит кивнула.

– Я все время думаю о пропавшем мальчике, – сказала она. – Вся эта история кажется мне очень странной.

– Всякий может свихнуться, – заметила Анника. – Если жизнь начинает вдруг катиться под откос, то человек становится способным буквально на все.

Берит задумчиво посмотрела на коллегу.

– Не согласна с тобой, – возразила она. – Не всякий человек способен убить собственного ребенка. У такого человека в душе должно чего-то не хватать, не хватать внутренних барьеров, через которые нельзя переступать.

Анника смотрела на блестящую серую гладь озерных вод.

– В этом я не уверена, – пожала плечами она.

В следующий миг начался дождь.

Нина Хофман ждала Аннику за столиком кафе на Нюторгсгатан. Прихода Анники Нина не заметила. Сидела спиной к двери, бесцельно глядя в запотевшее окно. Волосы Нины были собраны в конский хвост, одета она была в серую ветровку. Свет из окна освещал профиль ничего не выражавшего лица. Нина сидела, опершись подбородком на руку. Мысли ее блуждали где-то далеко.

Анника обошла стол.

– Привет, – сказала она и протянула руку.

Нина Хофман встала, и они обменялись рукопожатиями.

Прежде чем сесть, Анника подошла к стойке:

– Один черный кофе.

Кафе постепенно заполнялось публикой. Начиналось время обеденного перерыва. От мокрой одежды по залу расползался запах влажной шерсти. Нина продолжала смотреть в окно.

– Ты что-то накопала? – спросила она. – Обвинения против Давида?

«Значит, можно обойтись без светских предисловий».

Анника поставила сумку на колени и, порывшись в ней, извлекла пакет сладостей и папку с документами из отдела кадров полицейского управления.

– Значит, тебе известно, что против Давида выдвигались обвинения? – спросила Анника, пряча сладости в сумку.

Глаза Нины на мгновение блеснули.

– Как ты об этом узнала?

Анника поставила сумку на пол и положила руки на стол.

– Пошла в отдел кадров полицейского управления, – объяснила она, – и все там выяснила. Почему это тебя так удивляет?

Нина снова отвернулась к окну.

– Я не знала…

Она надолго замолчала. Анника терпеливо ждала. Какая-то женщина с детской коляской попыталась протиснуться мимо них к соседнему столику, но Нина на нее не реагировала. Потом она обернулась к Аннике, пододвинула стул к столу и подалась вперед. Анника заметила темные круги под глазами Нины.

– Я никогда никому об этом не говорила, – сказала она, – потому что не знаю, имеет ли это какое-нибудь значение. Я могу тебе доверять?

Анника подавила желание сглотнуть.

– Я не напишу ничего без твоего согласия, ты это знаешь. Ты – мой источник, и тайна твоей личности находится под защитой конституции.

– Я немного растерялась, когда ты мне позвонила, потому что мне казалось, старые обвинения давно похоронены и забыты.

– Но откуда ты о них знаешь?

Нина поправила волосы.

– Мне показала их Юлия. В последний раз мы виделись незадолго до убийства. Она наткнулась на документы в подвале.

Анника с трудом подавила желание сунуть руку в сумку и достать ручку и блокнот. «Надо постараться все запомнить».

– И зачем она тебе их показала?

Нина в нерешительности задумалась.

– Я всегда старалась помогать Юлии, поддерживать ее, но это не всегда было легко. Но она знала, что, если ей станет по-настоящему тяжело, она всегда сможет обратиться ко мне. Думаю, она была на грани разрыва с Давидом. Она никогда об этом не говорила прямо, но я чувствовала… – Нина придвинулась ближе к столу и заговорила еще тише: – По дороге сюда ты не встретила полицейских?

Анника с опаской посмотрела на сидевшую напротив женщину.

– Я должна была их встретить?

– Я специально выбрала это кафе, потому что коллеги обычно сюда не ходят. Давид подчас очень плохо обходился с Юлией, да и остальные полицейские относились к ней не лучше. Они и сейчас относятся к ней отвратительно. Им все равно, что было на самом деле, они считают ее убийцей. Честного суда мы не дождемся.

За стойкой зашипела кофемашина, и Нина подождала, когда затихнет звук.

– Ты была права, когда назвала его властолюбивым уродом. Юлии постоянно приходилось себя контролировать, когда она что-то говорила в присутствии Давида. Она никогда не могла быть с ним откровенной.

– Он бил ее? – спросила Анника.

Нина покачала головой:

– Никогда, он был не настолько глуп. Но он угрожал ей, даже в моем присутствии. Например, говорил, что превратит ее жизнь в ад, если она тотчас не вернется домой. В какой-то момент он мог быть очень мил, целовал Юлию в присутствии других людей, но в следующее мгновение мог довести ее до слез жестокими замечаниями. Он запугивал ее, потом раскаивался и просил прощения. Юлия слабый человек, она не могла ему противостоять. Все стало еще хуже, когда она узнала, что он часто ей изменяет…

Взревела соковыжималка, и Анника ощутила сильное раздражение, когда женщина с коляской решила отвезти ребенка в туалет.

– Он ей изменял? – спросила Анника.

Нина вздохнула и подождала, пока мамаша протиснется мимо их столика.

– Я не знаю, смогу ли это объяснить так, чтобы ты поняла, – сказала она. – Давид всегда был бабником, еще до того, как познакомился с Юлией. В отделе до сих пор вспоминают о его приключениях. Эти истории постоянно рассказывают Кристер Бюре и его команда. Все они когда-то отличались на этом поприще. Но когда появилась Юлия, все это прекратилось. Во всяком случае, он перестал публично хвастаться своими победами, и его ребята, кажется, были этим не слишком довольны…

– Они потеряли свою сексуальную икону, – усмехнулась Анника.

– Внешне все это так и выглядело, но его хватило ненадолго. Должно быть, романы у него были постоянно, но Юлия узнала об этом только через несколько лет. Одна женщина позвонила ей и сказала, что по-настоящему Давид любит только ее и что Юлия должна дать ему свободу. Это было вскоре после рождения Александра.

– Господи, – произнесла Анника.

– Юлия нашла в доме адресованное Давиду письмо. В конверт был вложен ультразвуковой снимок плода. В письме было сказано: «Я убила нашу дочку, ее звали Майя. Теперь твоя очередь». Мне кажется, это письмо страшно ее потрясло.

– Что она сделала?

– Думаю, она пыталась поговорить с Давидом, но точно в этом не уверена. С ней было очень трудно общаться. У Давида была очень неспокойная работа. Иногда он подолгу работал за границей. Однажды они полгода жили в таунхаусе в Малаге.

– В Малаге?

– Это на юге Испании. Дом стоял в Эстепоне, к востоку от Гибралтара. Я ездила к ним в гости. Юлия выглядела как призрак. Она говорила, что у нее все в порядке, но я уверена, она лгала…

В кафе ввалилась группа шумных подростков – их жестикуляция и громкие голоса вызвали явное неудовольствие сидевших в кафе мамаш.

– Когда появился Александр, все стало совсем плохо, – продолжала Нина, не обращая внимания на невоспитанных подростков. – Он родился недоношенным, и Юлия впала в послеродовую депрессию, и мне кажется, она так от нее и не оправилась. Когда она снова вышла на работу, стала терять самообладание, когда что-то случалось с детьми – будь то насилие, ДТП, да все, что наносило им вред. Два года назад она была освобождена от работы из-за нервного истощения. Последний год она вообще не работала…

Анника смотрела на инспектора Хофман и старалась упорядочить полученную информацию.

«Он замучил Юлию до того, что она заболела. Он был известным бабником. Но когда всплыли обвинения в актах физического насилия?»

– Я хочу вернуться немного назад, – сказала Анника. – Можешь чуть больше рассказать о Юлии? Что с ней происходило, когда она познакомилась с Давидом?

Нина откашлялась.

– Нас была небольшая группа девушек – мы держались вместе после окончания академии, но Юлия от нас откололась. Она стала по-другому одеваться, перестала носить джинсы. Все мы были членами молодежного крыла социал-демократической партии, но Юлия вышла из движения и примкнула к умеренным. У нас состоялся по этому поводу бурный спор, и в конце его Юлия расплакалась. В начале были вот такие мелочи и пустяки…

Анника молча ждала продолжения.

– Так, ты говорила, что все стало еще хуже, когда родился Александр? – спросила Анника, так как Нина продолжала молчать.

– Я знала, что-то не так, но не думала, насколько все плохо, вплоть до нескольких недель до убийства. Давид был невероятно ревнив. Однажды я слышала, как он назвал ее шлюхой и проституткой. Он запирал ее в квартире семь раз. Она даже перестала считать эти случаи. Однажды он запер ее дома за какую-то провинность на целую неделю. Один раз он голой выгнал ее на лестничную площадку. Она так замерзла, что была вынуждена обратиться в больницу. Врачам сказала, что заблудилась в лесу.

– И ты узнала обо всем этом слишком поздно?

– За последние два года Юлия стала очень хрупкой и уязвимой. Один раз она даже лечилась у психиатра. Общались мы нечасто, она меня избегала, но я старалась навещать ее всякий раз, когда Давид был на работе или куда-нибудь уезжал. Однажды, приехав к ней, я обнаружила, что она заперта в доме. Только тогда я поняла, как далеко все зашло.

– Почему она не обратилась в полицию?

Нина едва заметно улыбнулась.

– Ты думаешь, это так просто? Конечно, я тоже ей это предлагала и обещала всеми силами поддержать. Может быть, поэтому она стала рыться в старых папках, где натолкнулась на те обвинения. Юлия всерьез собиралась от него уйти.

– Его романы прекратились?

– Нет, как раз наоборот. Все стало еще хуже. В конце концов, эти любовные связи стали раздражать самого Давида. Он просил у Юлии прощения, говорил, что виноват перед ней, но он всегда ей это говорил…

– Что ты думаешь об этих обвинениях в насилии? Он действительно это совершил?

Нина фыркнула:

– Ну а как ты считаешь?

Анника задумалась.

– Я полагаю, что это очень странно: с двумя мелкими правонарушителями случается абсолютно одинаковое происшествие, причем с одним и тем же результатом.

Нина молча смотрела на нее, и Анника продолжила:

– Они оба были жестоко избиты, каждый из них во время допроса показал, что это сделал Давид, и держался этой версии до суда, где оба вдруг поменяли показания. В этих историях есть и другие совпадения: например, в обоих случаях Давид обращается к ним по именам.

Нина на мгновение отвернулась к запотевшему окну.

– Это тоже бросилось мне в глаза, – согласилась она. – По-моему, они не могли оба, не сговариваясь, измыслить такую ложь. – Она посмотрела на Аннику: – Ты же не станешь писать об этом, правда?

Анника вгляделась в усталые глаза Нины.

– Зачем же ты мне все это рассказала, если не хочешь, чтобы эти сведения стали достоянием гласности?

Нина снова отвернулась.

– Насколько я понимаю, все это может попасть на первую полосу, но решать должна Юлия. Не знаю, захотела бы она предать все это гласности…

Нина встала и принялась надевать темно-зеленый дождевик.

– Ты можешь использовать информацию, если ее подтвердит какой-нибудь другой источник. Но я бы хотела, чтобы ты сначала показала статью мне.

– Конечно, – пообещала Анника.

Нина Хофман вышла из кафе, не попрощавшись и не оглянувшись.

Анника осталась сидеть за столом с чашкой остывшего кофе.

Нина не любила Давида Линдхольма – это совершенно ясно. И в этом нет ничего странного, если то, что она говорит, – правда. Это же ужасно – видеть, как твоя лучшая подруга увязает в разрушительных отношениях и ничего не может с этим сделать.

«Это ужасно – все знать, но читать на первых полосах газет, каким героем был Давид Линдхольм».

Анника взяла сумку и вышла из кафе к машине, незаконно припаркованной на Бондегатан. Штрафной квитанции не было, и это хороший знак.

Она вставила ключ в гнездо зажигания, когда зазвонил сотовый телефон. Анника достала его из сумки и посмотрела на дисплей. Номер был ей незнаком, но она решила ответить.

– Анника Бенгтзон? Это Тиммо. Ты пыталась до меня дозвониться.

«Тиммо? Тот самый, которого избил Линдхольм!»

– Привет, – сказала она, переводя передачу в нейтральное положение. – Спасибо, что перезвонил. Ты не против, если мы встретимся и поговорим?

– О Давиде Линдхольме? Охотно. Этому человеку я обязан всем в моей жизни.