Текст книги "Услышь голос сердца"
Автор книги: Лиз Карлайл
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц)
Глава 2
Сохраняя внешнее спокойствие, Эваяджелина наблюдала, как ее домочадцы один за другим отправлялись исполнять ее поручения. Экономка, продолжая бормотать что-то о вреде для здоровья сырой погоды, повела несколько ошеломленного мистера Робертса вверх по лестнице, а дворецкий Болтон ушел погреться на кухню.
Стоявшая рядом Уинни Уэйден глубоко вздохнула.
– Боже мой, – прошептала она, – какой обаятельный, какой красивый мужчина! – Она дернула Эванджелину за рукав. – Ты не находишь, что он очень красив, Эви? Клянусь, он мне очень напомнил моего дорогого Ганса.
– Уинни, каждый мужчина приятной наружности ростом более шести футов напоминает тебе Ганса, – сказала Эванджелина с притворным равнодушием, хорошо помня, что почувствовала сама, когда впервые увидела Эллиота Робертса. Когда она взяла его рукой за подбородок, чтобы беспристрастным взглядом художника оценить фактуру его лица, то внезапно почувствовала, как ее тело словно обдало жаром, и она ощутила совершенно необъяснимую интимность этого прикосновения. К тому же нельзя было не признать, что он поразительно красив. Он обладал не только красотой в общепринятом понимании этого слова, а какой-то тревожащей, загадочной привлекательностью. И сейчас, когда его длинные ноги в сапогах преодолевали вслед за экономкой последние ступени лестницы, Эванджелина вспомнила ощущение бьющей через край жизненной силы под своими пальцами, когда взяла его за локоть.
Силы небесные, что это на нее нашло? Зачем она так вцепилась в его руку? И почему это совершенно незнакомый человек взглянул на нее в ответ на прикосновение таким напряженным и будоражашим воображение взглядом? Она провела наедине с ним более часа, изучая его лицо, делая наброски… и наслаждалась каждым моментом совсем не так, как положено изучающему свой объект художнику.
Наверное, она показалась ему невозмутимой, даже холодной, потому что именно такое впечатление она старалась произвести. Тем не менее, когда она взяла его под руку, он взглянул на нее так, словно пытался проникнуть в ее смятенную душу, и Эваиджелина даже побоялась посмотреть ему в глаза. А когда заставила себя взглянуть, то увидела в них тепло и понимание. А также нечто большее… Может быть, влечение? Да, на какое-то короткое мгновение в его серых глазах, словно в зеркале, отразилось такое же влечение, какое испытывала она сама.
Нет, этого не может быть. Ей показалось. Ведь мистер Робертс всего лишь клиент – приятный, красивый лондонский джентльмен, решивший подарить женщине, на которой собирается жениться, портрет по случаю помолвки. Горячая волна? Влечение? Напряжение? Какой вздор! Что за странные фантазии она себе позволяет? Тем более в такое время, как сейчас!
Уинни Уэйден, скорчив милую гримаску, потащила свою приятельницу в библиотеку.
– Ах, Эви, – защебетала она, – зачем ты разбиваешь мечты бедной вдовицы своим холодным рационализмом?
Сознавая, как глубоко ошибается ее компаньонка, Эванджелина с трудом подавила горький смех. Однако, твердо решив сохранить хотя бы видимость самообладания, она уселась в кресло перед камином и с лукавой улыбкой сказала:
– Хочу напомнить тебе, дорогая Уинни, что мистер Робертс еще не женат. Почему бы тебе не надеть к ужину свое красное платье? То, у которого вырез до сих пор, – она провела указательным пальцем линию ниже бюста, – чтобы он сразу же заприметил все твои многочисленные достоинства?
Уинни, наполнив два бокала мадерой, вручила один из них Эванджелине.
– Выпей вина, дорогая. Может быть, щечки немного порозовеют. Ты так побледнела, что можно подумать, будто наш гость не на одну меня произвел большое впечатление.
Эванджелина с благодарностью взяла бокал и сделала глоток. Как ни жаль, но даже с Уинни она не может поделиться своим новым пугающим чувством. Добродушные поддразнивания Уинни были тут ни при чем. Несомненно было одно: Эллиот Робертс – мечта любого художника, ставшая реальностью.
Много лет назад мать Эванджелины, желая расширить горизонты эстетического воспитания шестнадцатилетней дочери, повезла ее за границу изучать творчество итальянских мастеров. И тогда, в палаццо одного флорентийского дожа, Эви увидела бронзовую статую, на которую как две капли воды был похож Эллиот Роберте. Хотя живопись была единственной страстью Эванджелины с тех пор, как она себя помнила, при взгляде на эту этрусскую статую она была настолько околдована ее красотой, что пожалела о том, что не стала скульптором. И пока Мария ван Артевальде гуляла по Венеции в сопровождении их гостеприимного хозяина, ее дочь часами делала наброски статуи во всех мыслимых ракурсах.
Мать называла это тогда одержимостью. Именно одержимостью можно было назвать и то чувство, которое теперь испытывала Эванджелина при виде Эллиота Робертса.
Ее потянуло к нему еще до того, как она взяла его за локоть. Нет, он не был тем этрусским героем, статуя которого была некогда отлита из расплавленного металла, давно уже ставшего холодным. Он был человеком с горячей кровью, в котором так и билась жизненная энергия, который жил, дышал, у которого были желания и который вызывал желание у нее. И сегодня, словно во сне, она торопливо делала наброски, как будто боялась, что он исчезнет, потому что в нем тоже была заметна какая-то неуверенность и даже растерянность, которую не могла объяснить себе Эванджелина.
В последнее время Питер Уэйден редко передавал Эванджелине заказы на портреты, потому что другие ее картины теперь стали приносить больше прибыли. Однако, едва увидев Эллиота Робертса, она поняла, почему Питер направил его к ней. Этот мужчина обладал редкостной первозданной красотой, которая почти никогда не встречается у англичан. Атлет огромного роста, с длинными руками и ногами, Роберте обладал чеканным, четко очерченным лицом: черные волосы, прямые и густые, были несколько длинноваты, подчеркивая твердую линию челюсти и упрямый квадратный подбородок. Холодные серые, словно подернутые дымкой, глаза, крупный надменный нос с небольшой горбинкой, высокий аристократический лоб… Он производил ошеломляющее впечатление.
Сев напротив нее в студии, он полностью завладел ее вниманием, и она, не удержавшись, протянула руку и прикоснулась к его лицу. Пристальный, проникающий в душу взгляд, который он на нее бросил, заставил ее ощутить себя не только художницей, но и женщиной, и сразу же напомнил о том, что перед ней мужчина. У Эванджелины неожиданно сладко эамерло сердце в предвкушении чего-то неизведанного, но желанного, чего она тем не менее не могла себе позволить.
Несмотря на впечатляющий рост, он был очень пропорционален – узкобедрый, широкоплечий, – и Эванджелина вновь, как в ранней юности перед этрусской статуей, пожалела о том, что она не скульптор. Двух измерений для изображения Эллиота Робертса было явно недостаточно. Его красота – настоящий подарок судьбы для художника – заставила ее поддаться глупому порыву и прикоснуться к его руке, уговаривая остаться в доме, чтобы переждать непогоду. Интересно, каковы будут ощущения, если прикоснешься пальцем к твердым мышцам его спины?
– Эванджелина, Эванджелина! Послушай нас, пожалуйста.
Эванджелина, все еще держа бокал в руке, с трудом вышла из задумчивости и вернулась к реальности. Перед ней стояли Уинни и кухарка.
– Извините, я задумалась. Так о чем вы говорили? Губы Уинни тронула лукавая усмешка.
– Кухарка хотела спросить насчет пирожков с яблоками…
– Да, мисс, – подтвердила кухарка, вытирая руки о фартук. – И еще насчет риса: отваривать ли его отдельно или тушить вместе с мясом, как обычно?
Вытаскивая запасные одеяла и наблюдая за приготовлением ванны для Эллиота, экономка без умолку болтала. Она довела до его сведения, что в Чатем-Лодже ложатся и встают по-деревенски рано, а ужинают ровно в половине седьмого. И еще Эллиот понял, что он не первый лондонский гость, который ночует в башне, и задумался над тем, что за гостей имеют обыкновение принимать у себя Стоуны.
– Вот и готово, сэр, – сказала экономка, с тихим стоном разгибая спину. – Вода достаточно горячая. А если вам потребуется еще что-нибудь, сразу же дерните за шнур звонка. Мисс Стоун всегда следит за тем, чтобы ее гости ни в чем не нуждались.
– Спасибо, – поблагодарил Эллиот, – но я постараюсь никого не обременять своим присутствием. Значит, мисс Стоун часто принимает гостей?
Экономка с улыбкой кивнула:
– Да уж. Прямо скажу, я еще не видывала такого гостеприимного дома. Наверное, это потому, что сами они редко выезжают. – Экономка открыла резную дверцу старинного шкафа, вынула стопку толстых махровых полотенец и положила на табурет возле ванны. – Но я должна признаться, сэр, что принимать в этом доме благородного человека, настоящего английского джентльмена, как вы, доставляет удовольствие не только хозяевам, но и слугам.
Эллиот поднялся с банкетки возле окна и подошел к ванне.
– Значит, мисс Стоун принимает не только благородных людей?
Экономка в ужасе замахала руками:
– Нет, что вы, сэр! Нет. Она принимает самых благородных леди и джентльменов, но большей частью иностранцев. Иногда приезжает какой-нибудь клиент из Лондона, но обычно это французы и итальянцы, ну и всякие другие. Все они очень любезны, но что говорят – не поймешь. Когда разгулялся этот отвратительный маленький корсиканец, здесь было настоящее вавилонское столпотворение: миссис Уэйден и молодая хозяйка размешали иностранцев даже в кладовках.
– Понятно, – сказал Эллиот, тщательно взвешивая слова, чтобы не выдать себя с головой следующим вопросом. – Наверное, Питер Уэйден бывает здесь регулярно?
Экономка снова широко улыбнулась, взяла из стопки верхнее полотенце и, умело развернув его, аккуратно постелила вдоль ванны.
– О да, сэр. Он бывает регулярно. – Эллиот похолодел с головы до пят, но последующие слова экономки быстро ею успокоили: – На него можно положиться, как на календарь. Приезжает за два часа до обеда в канун Рождества и уезжает чуть свет в понедельник после Крещения. Так уж у него заведено. Очень необычный человек.
Эллиот расслабился и, сунув в ванну палец, попробовал температуру воды. То, что надо.
– А члены семьи мисс Стоун, наверное, часто приезжают сюда?
Экономка, не переставая улыбаться, прищурилась.
– У нее нет другой семьи, кроме тех, кто живет под этой крышей. По крайней мере я о других не слышала, хотя служу у Стоунов с 1810 года, когда меня наняла молодая мисс. – С этими словами экономка, пожелав ему приятного купания, вышла из комнаты, плотно захлопнув за собой дверь.
Хотя Эллиот никогда особенно не интересовался провинциальной семейной жизнью – по правде говоря, за последнее время его вообще мало что могло заинтересовать, – такой странный состав людей, проживающих в очевидной гармонии под одной крышей, вызвал у него любопытство. Миссис Уэйден, по словам Эванджелины, была ее компаньонкой и приходилась невесткой Питеру Уэйдену. И у миссис Уэйден было двое сыновей: красавец Огастес и Тео, с которым часто случались всякие приключения. И оба они, судя по всему, постоянно проживали в этом доме.
Кроме брата Майкла и сестры Николетты, у Эванджелины Стоун имелась необычная кузина – очень хорошенькая Фредерика д’Авийе, несомненно, иностранка. Глядя на смуглое личико и черные волосы этой малышки, можно было предположить, что у нее была своя интересная история. А кто такой Стокли? Еще один кузен? Или дядюшка? Эллиот, у которого практически не было родни – если не считать анемичной матери, – совсем было запутался в родственных отношениях обитателей Чатем-Лоджа.
Скользнув поглубже в горячую воду, он спросил себя, почему все это занимает его. Наверное, потому, ответил он сам себе, что это в корне отличается от его собственной семьи. Он никогда не считал свой дом холодным. Но здесь он почувствовал, насколько он негостеприимен по сравнению с этим уютным оазисом. Его дом тоже был комфортным и гораздо более величественным, чем этот. Однако его городская резиденция – четырехэтажное здание, возвышающееся на южном берегу Темзы, – казалась вечно пустой, хотя его дядюшка, пользующейся дурной репутацией сэр Хью, постоянно проживал в просторных апартаментах на втором этаже. Правда, сэр Хью предпочитал согревать своим телом постели лондонских вдовушек и утешать брошенных жен, которые, по его собственному признанию, щедро поили его бренди, ублажали в будуаре и были всегда готовы слушать рассказы о военных походах. Эллиот и дядюшка Хью любили друг друга, хотя и избегали внешних проявлений чувств, как это часто бывает у мужчин. Но сэра Хью можно было чаше встретить на другом берегу Темзы, в Челси, чем в Ричмонде, где был расположен просторный дом Эллиота.
И еще, конечно, там жила Зоя. Неожиданно Эллиот почувствовал угрызения совести из-за того, что оставил одну свою восьмилетнюю дочь, хотя она, наверное, уже привыкла к этому. Зоя не знала матери. Ее родила одна из многочисленных его любовниц, итальянская танцовщица, которая без малейших угрызений совести оставила Эллиоту грудного младенца и упорхнула на континент, вернувшись к своей беззаботной жизни. А теперь вот Эллиот и сам частенько отсутствовал по несколько дней подряд, и Зоя научилась никогда не задавать вопросов по поводу его отсутствия. Обладая врожденной интуицией, девочка, казалось, знала, что можно, а чего нельзя ожидать. Эллиот и сам тому способствовал, подсознательно держа ребенка на расстоянии от себя. Он просто не знал, как следует себя вести.
Видит Бог, он любил Зою. Любил свою дочь всем сердцем, пусть даже это сердце очерствело. Хотя Марию, ее мать, он не любил. По правде говоря, после истории с Сесили Эллиот не позволял себе любить. Он и понятия не имел, что человеку делать с подобными эмоциями.
Эллиот огляделся вокруг. Спальня, которую отвела для него мисс Стоун, небольшая, но очень уютная, была обставлена старинной мебелью. Снаружи, за сводчатыми окнами, продолжал барабанить по крыше холодный дождь, а здесь, в тепле и уюте, он чувствовал себя отрезанным – нет, защищенным – от всего огромного внешнего мира. Вода в ванне стала остывать, и Эллиот, прервав причудливый полет своих мыслей, резко поднялся, окутывая себя облаком разноцветных брызг мыльной пены.
Столовая в Чатем-Лодже представляла собой просторную комнату, оборудованную всеми необходимыми удобствами для загородного дома знатной семьи. Тем не менее, как и все остальное в хозяйстве Стоунов – Уэйденов, столовая отличалась уютом и по-домашнему теплой атмосферой. Длинный и узкий обеденный стол, украшенный тонкой резьбой, был накрыт добротной льняной скатертью. Его украшала столовая посуда китайского фарфора. Как успел заметить Эллиот, дверь напротив столовой вела в комнату, которая, очевидно, некогда служила столовой для завтрака, но, став слишком маленькой для большой семьи, была превращена в классную комнату. Дверь в глубине комнаты, несомненно, служила входом в студию Эванджелины.
В столовой Эллиота встретили с такой трогательной сердечностью, как встречают старого друга, что согрело его сердце, но одновременно снова вызвало угрызения совести. Как оказалось, все члены семьи ужинали вместе. Такая практика давно вышла из моды, однако Эллиоту она, как ни странно, показалась очаровательной. Эванджелина и миссис Уэйден сидели в разных концах стола, а самые младшие дети, Фредерика и Майкл, по практическим соображениям – по левую сторону от каждой из них. К большому удовольствию Эллиота, его усадили справа от Эванджелины, и он каким-то чудом умудрился благополучно втиснуть свое массивное тело в крошечное полукресло. После того как они уселись, все остальные члены семьи без проблем заняли каждый свое место.
Пока мисс Уэйден читала молитву, Эллиот, опустив голову, молился о своем; о том, чтобы Господь не поразил громом его заблудшую пресвитерианскую душу, хотя она, несомненно, этого заслуживала. Однако кара небесная в очередной раз миновала Эллиота, и он, успокоившись, вместе со всеми произнес «аминь» и принялся мысленно суммировать имевшуюся у него информацию о домочадцах.
Напротив Эллиота сидел Огастес – тот самый двадцатилетний юноша, красивый и обаятельный, который в недалеком будущем обещал стать завзятым щеголем. Его брат Тео был года на три моложе его. Николетта, сестра Эванджелины, ровесница Тео, казалась уравновешенной и очень милой девушкой. Младший из Стоунов, Майкл, типичный английский школьник с льняными волосами и голубыми глазами, обладал кипучей энергией и развитым чувством юмора. Справа от миссис Уэйден сидел Гарлен Стокли, которого Эллиоту представили как воспитателя детей. Это был худой узкоплечий молодой человек, близорукие глаза которого были постоянно прикованы к Эванджелине. «Интересно, кто обычно занимает место справа от хозяйки? « – подумал Эллиот. Тот факт, что ему это было неизвестно, почему-то тревожил его. Сидевшая напротив него маленькая Фредерика д’Авийе робко взглянула на гостя и неожиданно произнесла:
– Сегодня среда.
– Да, так оно и есть, – согласился Эллиот, радуясь тому, что, видимо, понравился ребенку, но не поняв, однако, почему она это сказала. Его растерянность не осталась незамеченной, и последовало разъяснение.
– По средам мы говорим за ужином только по-немецки, – сказала девочка, тяжело вздохнув. – А я очень плохо говорю по-немецки. В четверг мы говорим по-итальянски. Итальянский я знаю хорошо. – Она снова опустила взгляд.
Эванджелина, передававшая корзинку с хлебом, застыла на мгновение, но потом собралась с мыслями и спокойно сказала:
– Сегодня сделаем исключение, Фредерика. У нас гость, и мы будем говорить только по-английски.
Эллиот понял, что Эванджелина, догадываясь, что он не говорит ни по-немецки, ни по-итальянски, любезно помогла ему достойно выйти из щекотливого положения.
Для человека постороннего общение за столом являло собой пример четко отлаженного механизма взаимодействия всех членов этой группы. Дети, кроме Гаса, беспрекословно подчинялись указаниям как Эванджелины, так и миссис Уэйден, причем эти леди явно относились друг к другу с большим уважением и искренней любовью. Этот факт особенно удивил Эллиота, потому что он, по собственному богатому опыту общения с женщинами, знал, что они существа ревнивые, стремящиеся быть единоличными властительницами в пределах своей территории.
Пока младшие дети доедали суп, Эванджелина предложила каждому назвать свою тему для дискуссии. По традиции они обсуждали за ужином текущие события. Разброс тем был необычайно широк: от недавнего приступа желчно-каменной болезни у принца-регента, заинтересовавшего миссис Уэйдеи, до привлекшего внимание Николетты последнего прибавления в королевском семействе. Хотя король Георг III был слишком болен, чтобы понять важность этого события, Господь благословил его новорожденной внучкой. На сей раз – разнообразия ради – законнорожденной. По поводу будущего новорожденной принцессы мнения разделились. Женская часть присутствующих единодушно решила, что безнравственным великим герцогам следовало бы оказать Англии любезность и умереть, не оставив наследников, с тем чтобы трон наконец перешел к женщине.
А когда миссис Уэйден заговорщическим тоном добавила, что, как написала ей из Лондона дорогая леди Блэнд, ходят слухи, будто принц-регент не позволил назвать новорожденную наследницу Георгианой, а выбрал для нее имя Александрина-Виктория в соответствии с традициями дома Саксен-Кобург, все присутствующие за столом единодушно решили оказать поддержку восшествию на трон новой леди Александрины-Виктории.
Такой энтузиазм, а также резкие замечания, посыпавшиеся со всех сторон, заставили Эллиота испытать на мгновение жалость к великим герцогам, пусть даже они действительно были никчемными бездельниками. Но он сразу же забыл о них, потому что настала очередь Тео, который принялся красочно описывать жуткие злодеяния разбойника, державшего в страхе всю округу, которого в конце концов поймали и повесили на прошлой неделе. Тео обрисовал картину казни в мельчайших подробностях, которые узнал от слуги Крейна. Его мать, со стуком поставив на стоп бокал с вином, взмолилась наконец, заставив его остановиться, и передала слово Николетге.
Искоса взглянув на старшую сестру, Николетта сказала с озорной улыбкой:
– Я предлагаю обсудить, кто из наших гостей, сидевших за этим столом в последнее время, красивее: мистер Робертс или судья Эллоуз.
Сидевшая рядом с Эллиотом Эванджелина тихо охнула.
– Что за вздор ты предлагаешь, Ник! – сказал Тео. – Нам, мужчинам, это совсем не интересно.
– Я за мистера Робертса, – тоненьким голоском сказала Фредерика.
– Я согласен, – заявил Майкл, – у судьи лысина на макушке.
– Дети, дети, – раздался голос миссис Уэйден. – Вы совсем не умеете себя вести. Мистеру Робертсу едва ли интересно…
– Напротив, мадам, – прервал ее Эллиот, – мне это очень интересно.
Миссис Уэйден с сочувствием взглянула на него.
– Бедный мистер Робертс! Сначала мы, игнорируя ваше присутствие, ведем, словно варвары, словесные баталии друг с другом, а потом обсуждаем при вас вашу внешность, как будто вы не более чем элгиновский мрамор [4]4
Коллекция античных скульптур в Британском музее, вывезенная из Афин в 1803 г . графом Элгином.
[Закрыть]!
– Спасибо за защиту, мадам, – сказал в ответ Эллиот, – хотя я не почувствовал себя обделенным вниманием, а что касается сравнения с мрамором, то это наверняка было бы лестно услышать каждому мужчине!
Он видел, как, переглянувшись, хихикнули Гас и Тео, которые, очевидно, предпочли по-своему интерпретировать остроумный ответ Эллиота. Фредерика зажала ротик рукой.
– Как не стыдно смеяться надо мной, мисс д’Авийе! – шепнул он. – Сказали бы лучше, что за штука элгиновский мрамор…
В темно-карих глазах девочки заиграли веселые искорки.
– Это греческие скульптуры, – прошептала она в ответ. – Из Парфенона.
Уинни Уэйден взглянула на них и решительно сменила тему разговора.
– Поскольку вы вызвали такой интерес, мистер Робертс, расскажите нам о себе. Чем, например, вы занимаетесь?
– К сожалению, не о чем рассказывать, мадам, – ответил Эллиот, чувствуя, что теперь точно оказался в центре внимания.
– Не повезло, да? – спросил Гас. – Ну что ж, в таком случае вы попали как раз туда, куда надо. Эви добрая, она вас примет под свое крылышко. Даже для такого никчемного повесы, которого временно исключили из Кембриджа и все такое, здесь нашлось место. – Гас повесил голову в притворном раскаянии. Это было так забавно, что Эллиот едва не рассмеялся.
– Не валяй дурака, Гасси, – оборвала его мать. – И пожалуйста, не вздумай распространяться о своих «подвигах» в университете. Мистер Робертс настоящий джентльмен, он приехал сюда, чтобы заказать свой портрет для невесты.
– Правда? Как это романтично! – воскликнула Николетта. – Вам так не кажется, мистер Стокли?
– Вы правы, мисс Николетта, – согласился Стокли, по-прежнему не спуская глаз с Эванджелины. – Интересно, что об этом думает ваша сестра?
– Я считаю это очень романтичным, – сказала Эванджелина, бросая на Эллиота озорной взгляд. – Тем более что в результате денежки из кармана мистера Робертса перекочуют в мой карман.
– Мисс Стоун! – воскликнул Эллиот в притворном ужасе. – Ваше бессердечие меня пугает. А мне-то говорили, что все великие художники были романтиками!
– Ишь, чего захотели! – фыркнул Гас. – Эви совсем не свойственна романтика. Она бывает романтична разве что в те минуты, когда работает над батальными сценами из мифов о богах и героях.
– Огастес! – воскликнула Эванджелина с явной угрозой в голосе.
Эллиот взглянул на хозяйку с некоторым удивлением.
– Вот как, мисс Стоун? А я-то думал, что вы ограничиваетесь портретами и пейзажами.
– Это потому, – объяснил с набитым ртом Гас, – что дядюшка Питер сбывает лучшие полотна с такой скоростью, что они не успевают повисеть здесь, у нас.
Эллиот заметил, как смущенно заерзала на стуле Эванджелина.
– Она становится баснословно знаменитой, – продолжал Гас. – Но Эви не подписывает свои полотна полным именем. – Он положил вилку на стол. – Вы разбираетесь в искусстве, мистер Робертс?
Эллиот немного помедлил с ответом.
– Скажем так: я знаю, что именно мне нравится. – Он перевел взгляд на свою соседку слева. – Умоляю, назовите свой псевдоним, мисс Стоун?
Эванджелина была теперь явно раздосадованна.
– Ван Артевальде, – с готовностью ответил за нее Гас. – Э. ван Артевальде.
По традиции после ужина члены семьи переходили в гостиную, где музицировали, читали или играли в карты. Эванджелина заметила, что Эллиот Роберте нерешительно стоял, опираясь на свой стул, пока столовая почти опустела. Незаметно наблюдая за ним, она еще раз оценила взглядом художника его высокую поджарую фигуру, руки с длинными, изящными пальцами, которыми он держался за спинку стула. Несмотря на непринужденность его манер, Эванджелина не могла не заметить в нем какую-то неуверенность. Что-то тревожило этого человека. Хотя, вполне возможно, он просто заскучал в их обществе.
Хотя Эванджелина вовсе не собиралась ни перед кем оправдываться за спокойный, уединенный образ жизни своего семейства, она понимала, что их компанию отнюдь нельзя назвать изысканным обществом. А судя по скучающему выражению на красивом лице Эллиота Робертса, он привык к более светскому образу жизни. А если это так, криво усмехнувшись, решила она, то мистер Робертс явно ошибся адресом. Однако ей почему-то очень хотелось, чтобы он остался в Чатем-Лодже, хотя никакого разумного объяснения этому желанию она не могла бы дать. Просто ей очень хочется написать его портрет, убеждала она себя, и это всего лишь естественное желание живописца запечатлеть на холсте красоту реальной жизни. Все остальные глупые мысли быстро исчезнут, останется только это жадное стремление перенести на холст увиденную красоту.
Она приказала Тесс и Полли убрать со стола, заметив при этом, что мистер Робертс о чем-то разговаривает с Гасом. Несмотря на то что ее гость был за столом довольно молчалив, застенчивым человеком его, пожалуй, нельзя было назвать. Хотя его одежда сильно пострадала от непогоды, он был явно из состоятельных людей, а его манеры, жесты и даже голос выдавали в нем человека, привыкшего отдавать приказания. Эванджелина на мгновение смутилась, представив себе, какими безнадежно провинциальными они могли показаться человеку столь высокого общественного положения.
– Мистер Робертс, – обратилась она к нему наконец, – мы здесь обычно не подаем портвейн после ужина. Но если вы с Гасом пожелаете…
Гость покачал головой:
– Спасибо, мисс Стоун, не надо. Вы позволите мне проводить вас в гостиную? – сказал он, предлагая ей руку.
Эванджелина любезно улыбнулась, но от предложенной руки отказалась.
– Мне кажется, мистер Робертс, что вы не вполне свободно чувствуете себя у нас. Здесь все не так, как в городе. Так что, поверьте, вам совсем не обязательно присоединяться к нашим развлечениям в гостиной, тем более что они едва ли могут прийтись вам по вкусу.
Кажется, мистер Роберте был несколько озадачен, и она даже подумала, не обидела ли его чем-нибудь.
– Понимаю, – пробормотал он, – я не хотел бы мешать вам своим присутствием.
Так и есть, она его обидела.
– Вы не так меня поняли, сэр, – мягко сказала Эванджелина, беря его под руку и стараясь при этом не сосредоточиваться на ощущении твердых мощных мускулов под тканью его пиджака. – Я просто не хотела, чтобы вы чувствовали себя обязанным играть в триктрак с моими подопечными или слушать наше пение, а то и отплясывать джигу, а кроме того, иногда приходится играть в жмурки или еще того хуже.
– Хуже? – воскликнул он в притворном ужасе. – Что может быть хуже?
– Есть еще такая игра, как «отними туфлю», мистер Робертс. Вам в нее никогда не приходилось играть?
– К сожалению, – печально признался он.
– Остерегайтесь играть в эту игру, – предупредила она. – После нее остаются синяки и ссадины.
– Понимаю, – серьезно промолвил он.
К этому времени они остались одни в слабо освещенном коридоре. Эллиот остановился и, развернувшись на каблуках, встал перед ней. Его прищуренные серые глаза поблескивали, отчего по ее телу неожиданно прокатилась горячая волна. Когда он снова заговорил, в его тихом голосе появились интимные баритональные нотки, вызвавшие у нее непреодолимое желание придвинуться к нему поближе.
– Умоляю, мисс Стоун, скажите мне, чем я еще рискую, оставаясь в этом очаровательном доме и в этой обворожительной компании?
У Эванджелины перехватило дыхание, она с трудом поборола желание прижаться к нему. Он стоял теперь так близко, что она ощущала жар, исходивший от его тела. Он взял ее за руку, и она почувствовала сквозь шелковую ткань платья тепло его пальцев. Уловила легкий запах дорогого табака. Даже в слабо освещенном коридоре она видела, как горит огонь в его дымчато-серых глазах.
– Ну… скажем, есть еще домашнее вино из крыжовника, – пробормотала она, стараясь говорить шутливо. Господи, но он действительно опасно красивый мужчина, который принадлежит другой женщине, напомнила она себе, хотя в этом напоминании было мало проку.
– Понятно. Значит, вино из крыжовника, – повторил он. – От него притупляются чувства? Этого я боюсь больше всего.
– Если решитесь его попробовать, то ваши чувства лишь обострятся, – сказала она, осмелившись взглянуть ему в лицо. – Уинни готовит его собственноручно и, к несчастью, непомерно гордится этим.
– Пожалуй, я не рискну его пробовать, потому что очень дорожу своим здравомыслием.
– Вот как? – сказала Эванджелина, нервно покусывая пересохшие губы и чувствуя, что слишком остро реагирует на физическую близость огромной фигуры мистера Робертса. Она чуть пошатнулась и еще больше приблизилась к нему – то ли по собственной воле, то ли потому, что он легонько притянул ее к себе, трудно сказать. Она неуверенно приложила ладонь к его груди, желая оттолкнуться и в то же время испытывая непреодолимое искушение вцепиться пальцами в ткань его сорочки. Она почувствовала сильные и ритмичные удары его сердца, и вновь этот жар и жизненная энергия вызвали горячую волну желания в ее теле.
– Да, очень дорожу, – подтвердил он, склоняясь к ней еще ниже, так что его губы почти прикоснулись к ее уху.
Эванджелину вдруг охватила паника. Она резко отстранилась от него и попыталась сделать шаг назад.
– Извините, мистер Робертс, – сказала она, тяжело дыша и чувствуя, что мучительно краснеет, – мне пора идти. Я должна переворачивать страницы нот для Фредерики. Она, как всегда после ужина, будет играть на фортепьяно.
Чувствуя себя виноватой, Эванджелина торопливо направилась в сторону гостиной. Не следовало ей позволять своему клиенту глупо флиртовать с ней потому лишь, что ей доставляют удовольствие его знаки внимания. Для мистера Робертса подобные заигрывания ничего не значат, а она из-за этого чувствует себя незащищенной и уязвимой.
