Текст книги "Такая нежная любовь"

Автор книги: Лиз Ивинг

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Глава 5

Провожая ее до выхода из ресторана, он непринужденно поцеловал ее в шею, от чего она раздраженно отмахнулась.

Он не предложил ей пройтись до магазинчика, от чего она в любом случае отказалась бы; в результате она взяла такси.

Теперь она была в подсобке одна, поскольку Кэтлин не вернулась с обеда. Она курила сигарету, что случалось с ней крайне редко, и пыталась привести в порядок свои мысли.

Высказывания Стефена вывели ее из себя, но насколько он был прав! Он пользовался любой возможной ситуацией, чтобы всегда найти свою и только свою выгоду, она прекрасно это знала.

Но как же он все-таки сумел постичь ее ситуацию! Ему достаточно было видеть ее в течение одного вечера, чтобы догадаться обо всем. Он тотчас же проник в открывшийся пролом ее жизни, – ссылаясь на то, что ей нужно было посвящать себя искусству, – а по сути, чтобы глубже взволновать ее и несколько унизить.

Неужели ее тягостное состояние было столь очевидно? Почему же в таком случае Брюс ничего не заметил? Правда, Брюс не знал, какой она была «прежде»…

Находясь в столь угнетенном состоянии духа, молодая женщина уже больше не знала, что и подумать.

Что бы могло произойти, если бы она одиннадцать лет назад не поддалась своей депрессии? Она бы, наверное, ухватилась за свое искусство; она бы писала картины, ваяла, выставлялась. Кто знает, может быть, в настоящее время она была бы признанным художником?

Слезы текли у нее по щекам. Почему она так легко отказалась от своего призвания? Она могла бы столько создать при ее руках, голове. Во что превратились ее образы, эти волнующие формы, которые она хотела воплотить в бронзе, изысканные цвета, плясавшие у нее перед глазами? Во что превратилась эта гибкость пальцев, тот дар, над которым она столько трудилась?

Она готовила пирожки, жарила цыплят, продавала драгоценные камни.

Что она сделала, чтобы стать большим художником, каким она представляла себя в восемнадцать лет? Как можно было так растоптать свою мечту?

Если бы она сумела ждать, то в конце концов нашла бы вновь Стефена. Он сказал, что вернулся, чтобы найти ее. Она не поверила ни в него, ни в себя, в несколько минут она все разрушила.

Когда вошла Кэтлин, Черил горько плакала. Косметика текла по лицу, и у нее не было времени, чтобы привести себя в порядок, так что подруга все это увидела.

– Черил! Что с тобой случилось?

Целиком погруженная в свое горе, она попыталась изобразить нечто похожее на улыбку.

– Ничего. Немного расстроилась.

– Но по крайней мере, не этот… господин Фицджеральд привел тебя в такое состояние?

– О нет! Успокойся. С ним все прошло хорошо.

Видя, что больше ничего не выведать, Кэтлин не стала настаивать.

– Послушай, советую тебе вернуться домой и отдохнуть. Я и одна здесь справлюсь в оставшуюся часть дня.

– Правда? Ты думаешь?

– Уверена в этом. В конце концов, с таким лицом ты только распугаешь клиентов!

– Спасибо, знаешь, я согласна.

Она поцеловала ее в щеку.

– Кэтлин, когда-нибудь я отблагодарю за это…

Она сняла зеленый шелковый наряд, с облегчением влезла в свой спортивный костюм, но возвращаться бегом не стала. Добравшись до дома, она рухнула в кресло и вновь принялась плакать, сама не очень понимая причину слез. Собака подошла к ней и ткнулась мордой в руку, чтобы дать о себе знать. Глотая слезы, она погладила пса.

Ради этого очага она потеряла саму себя. Как же Стефен все правильно увидел! Он лишь посыпал ей соль на раны. Она больше не могла продолжать жить по-прежнему, ей надо было действовать, что-нибудь извлечь из своих десяти пальцев!

Вплоть до самого прихода проголодавшихся детей она пребывала в кресле в какой-то полудремоте, полупрострации. У нее вырвался вздох отчаяния, когда послышалось, как входит Бобби, жалуясь на сестру, которая бросила ему в лицо землей.

– Да, – оправдывалась Саманта, – а он дергал меня за волосы.

Черил была вынуждена взять себя в руки, чтобы не взорваться, и ограничилась тем, что отослала мальчугана выгуливать собаку, пообещав ему по возвращении арахисового масла.

Оставшись наедине с матерью, старшая сперва не произнесла ни слова, а затем, подойдя к ней, взяла ее за руку.

– Мама, ты плакала?

– Нет… Да, дорогая моя.

К чему скрывать от нее очевидное? Потрясенная, она улыбнулась ей.

– Это не страшно. Я немного понервничала, а поплакала – и мне стало легче.

Саманта не понимала.

– Оттого, что плачешь, становится легче?

Черил встала на колени перед дочерью и обняла ее.

– Конечно. Когда расстроен, никогда не надо сдерживать слезы.

– Так ты же все время нам говоришь прекратить!

– Да, потому что вы в то же самое время кричите. А я говорю только о том, чтобы немного позволить себе поплакать. А потом чувствуешь себя намного лучше. Ты никогда этого не замечала?

– Нет.

Малышка покачала головой, но затем добавила в задумчивости:

– Я, наверное, замечу это, когда стану старше.

Черил прижалась к ней.

– Мамочка, ты уверена, что не огорчена?

– А отчего я буду огорчаться?

– Не знаю. Просто я не хочу, чтобы ты плакала.

– Тогда я не буду больше плакать. Поцелуй меня.

Она должна была сдержаться, чтобы не зарыдать на плече у этого маленького человечка, такого хрупкого и уже такого чуткого.

Но ребенок слишком уж нуждался в ее уверенности. Она поднялась и погладила ее по волосам.

– Пойду приготовлю вам полдник.

– Хочешь, я помогу тебе?

– Согласна, дорогая моя. Ты сделаешь бутерброды с арахисовым маслом. А я займусь молоком. Ты же его любишь по-прежнему горячим, так ведь?

– О, конечно!

Черил молча выставила чашки, отягощенная всеми теми мыслями, которые не переставая крутились в ее голове всю вторую половину дня. Как смела она жаловаться на свою жизнь, когда трое маленьких существ так сильно рассчитывали на нее? Стоили ли ненаписанные картины того, чтобы ради них жертвовали хоть одним ребенком?

Нет, Стефен был не прав: она намного больше преуспела, чем если бы посвятила себя живописи. Это его личная жизнь не удалась, и он старался разрушить жизнь других. Что произошло бы, если бы она вышла за него замуж? Он бы и ее бросил? Может быть, после того, как упрекнул в «малевании» полотен? Стала бы она сейчас признанным художником или же скорее всего обычной мамашей?

Реальность больше не имела ничего общего с теми перспективами, которые он ей нарисовал, лишь по той простой причине, что он сам не был способен так жить. Он бросался сломя голову в свою карьеру, потому что не имел никакой другой цели в жизни. У нее же – Черил их было по крайней мере три: ее чудесные дети, не считая мужа, и – возможно позже – ее искусство… Стефен просто-напросто завидовал!

Она улыбалась, когда Брюс тихонько вошел и встал позади нее, делая знаки дочери не выдавать его.

Он обхватил ее за талию, и молодая женщина вскрикнула. Одним движением она повернулась и попала в объятия своего мужа.

– О! Брюс! Я бы все уронила из-за тебя!

– У тебя ничего не было в руках.

– Поцелуй меня.

– Сию секунду, дорогая. Я только за этим и пришел.

Он бросил свой плащ на стол и подчинился приказу с таким рвением, что Саманта захлопала в ладоши.

– Еще! – кричала она в восторге. – Еще!

Тем временем пришла Нэнси в сопровождении мамы одной из своих подружек.

– Мама! Ты забыла зайти за мной!

Черил, оторопев, застыла.

– Ну что ты! – сказала Саманта. – Мама очень устала.

– Я не забыла тебя, Нэн, просто немного задержалась.

– Значит, – с победным видом заметила малышка, – тебе и не надо туда ходить.

Черил подняла ее на руки и поцеловала в шейку.

– Милая ты моя. Завтра дождись меня, договорились?

– Договорились.

Брюс ничего не сказал, но молодая женщина поняла, что он задавал себе вопрос: как это можно было забыть сходить за ребенком? Или просто опоздать? Для него, столь самозабвенно любившего их, подобная небрежность должна была выходить за рамки понимания. Тем не менее он ничего не сказал.

Черил злилась на себя все больше и больше. Вот куда вели ее душевные метания. Стоило лишь начать сетовать на свою судьбу, как она забывала свои самые элементарные обязанности. И в очередной раз чуть было не угодила в сети, расставленные Стефеном. Зачем надо было его слушать с таким участием, раз она знала, что он оказывал на нее лишь негативное воздействие?

Гневаясь на саму себя, она не находила, что бы такое сделать во искупление своей вины. Лучше всего было больше не думать и вернуться к привычной жизни, спокойной и дающей уверенность всем членам семьи. Она взяла на себя огромную ответственность, родив этих детей, и будет нести ее до конца рука об руку с Брюсом.

Он же играл в это время с собакой, как если бы ничего не произошло, в то время как дети поглощали свои бутерброды. Видимость была соблюдена.

Однако Черил отмечала законное беспокойство своего мужа. Надо, чтобы у нее как можно скорее состоялся с ним разговор. Это было наилучшим выходом. Единственным.

– Нет, не гаси!

Брюс только что лег в постель. Он с улыбкой повернулся к жене.

– Дорогая, хочешь еще почитать?

– Нет, хочу, чтобы мы поговорили.

– А!

Она улыбнулась.

– Что значит это разочарованное «а»?

– Что есть другие места и другие моменты для разговоров.

– А тогда можешь мне сказать, для чего это место и этот момент?

Он просунул руку под ее головой.

– Угадай.

У нее не осталось времени на ответ, потому что он принялся страстно целовать ее. «Брюс, – подумала она. – Ты такой нежный, такой хороший! Разве могла бы я тебя когда-нибудь обмануть? Ты не заслуживаешь всех тех мыслей, что вертятся у меня в голове последнее время».

Как бы прося прощения за то, что она никогда ему не высказывала, Черил обвила его руками и прижала к себе, наслаждаясь его силой.

– Дорогой мой, – прошептала она, – ты так нужен мне.

Он слегка высвободил ее плечи и стал покрывать их тысячами коротких жарких поцелуев, которые мало-помалу поднимали в ней волну какого-то напряжения, на которое она считала себя уже неспособной. Но жизнь так устроена, что может зачастую напрочь опровергнуть такие устои, которые, казалось, не могут быть подвергнуты сомнению.

Она с таким ощущением счастья отдавалась наполнявшему ее волнению, как если бы ее муж впервые постепенно открывал для себя ее тело. Она прерывисто дышала и могла лишь нежно постанывать, выгибаясь вперед, чтобы как можно полнее распахнуть себя для него в этой самой изысканной из мук.

– Черил, Черил, – выговорил он приглушенным голосом, – я люблю тебя. Никогда не бросай меня.

Если бы она по-настоящему поняла весь смысл того, о чем он говорил, то застыла бы на месте. Но она предпочла поспешно прогнать это минутное беспокойство, которое возникло в ней, чтобы наслаждаться лишь гармонией их тел.

Он, должно быть, подумал вслух, не отдавая себе ясного отчета в значимости своих слов.

И неожиданно наступило состояние исступления. Она вцепилась в него изо всех сил и издала слабый крик. Жадно ухватившись вместе за свое счастье, они сдерживали дыхание, чтобы как можно глубже пережить и прочувствовать этот наивысший пик, прежде чем медленно опасть в сладостной неге.

Они еще долго пребывали в молчании, рука в руке, вкушая свое блаженство.

Черил, встревожившись, первой открыла глаза.

– Что ты только что сказал?

– Когда?

– Ты не помнишь своих слов?

– Помню, я сказал, что люблю тебя. – Он поцеловал ее в висок. – И я повторяю это.

– А потом ты что-то еще добавил…

Нахмурив брови, он не ответил; однако Черил была слишком встревожена, чтобы заснуть в подобной неопределенности.

– Ты попросил меня никогда тебя не бросать.

– Я? Ты в этом уверена?

– Да. Ты думал об этом и продолжаешь об этом думать. Почему?

Он поцеловал кончики ее пальцев, выдержал долгую паузу и вздохнул:

– Не очень-то понимаю. Последнее время ты мне кажешься странной, и, признаюсь, временами я спрашиваю себя, не жалеешь ли ты о чем-нибудь.

– О чем я могла бы жалеть?

– Это трудно выразить словами. Возможно, более экзальтированной жизни. Я прекрасно понимаю, что иногда твои дни довольно… однообразны. Как я тебя вижу, ты должна, мне кажется, стремиться к большему движению, что ли. Или я ошибаюсь?

– Нет.

Чудесный Брюс! Он все понял сам. Интересно, и как давно? Возможно, несколько месяцев назад. А она-то замыкалась в своем одиночестве, когда так легко было поговорить с ним.

– Потому-то я и предложил тебе этот уикэнд, – продолжал он. – Я считаю, что нам обоим нужно вновь обрести друг друга, разобраться в себе.

– Когда мы отправимся?

– Это-то меня и беспокоит. Эта избирательная кампания так разворачивается, что я сам не знаю, когда смогу освободиться.

– Ну нет! Ты же обещал!

– Знаю, котик мой. Я-то хотел объявить тебе, что контракт подписан, и по этому случаю устроить праздник, а получается видишь как!

Она положила голову ему на плечо.

– Это не ты, это твои обязательства. Ты уверен, что должен лично заниматься этим господином Фицджеральдом?

– Он решительно не идет у меня из головы!

– Дело не в этом. У меня такое впечатление, что он испортит нам лучшие моменты нашей жизни.

– Как это?

– Послушай, одно из двух: либо эта кампания приведет к успеху и мы будем без конца только и слышать о нем, либо это провалится и твое агентство очень рискует. Так?

– Похоже на то.

– И тогда? Еще есть время отказаться.

– Нет. Я только что тебе сказал, что все подписано.

Она прикусила губу. Значит, это была судьба: она должна будет бороться со своим прошлым в одиночку.

– У тебя расстроенный вид.

– Это ничего. Я предпочитаю не очень-то вмешиваться в эту кампанию. Твое дело вести ее, как считаешь нужным, и я не хочу оказывать на тебя давление. Этот господин мне не нравится, но, возможно, он достойный кандидат.

– Во всяком случае мы сделаем из него достойного кандидата.

Она улыбнулась.

– Но все-таки не очень дури публику качеством своего товара!

– Котик мой, публика не дает себя провести. Но как только я обнаруживаю определенные качества у человека или изделия, то я на своем месте, чтобы их выставить в нужном свете. И если Мак-Лоуренс верит в Фицджеральда, то это не случайно. Он душой и телом предан своей политической карьере.

– Действительно, это козырь.

– Главный. Необходимый для нас.

– Если ты так говоришь…

Она поближе придвинулась к нему.

– Уже достаточно поговорили о господине Фицджеральде, как ты находишь? Поговорим лучше о себе? Ты счастлив?

– Я?

Он казался смущенным столь прямым вопросом.

– Да, ты. В данный момент.

– В данный момент я абсолютно счастлив.

– Почему?

– Потому что я нахожусь рядом со своей женой, и мы хорошо ладим, у нас отличные дети и красивый дом…

– А твоя жена – счастлива?

– В этом я не так уверен.

Она выпрямилась.

– Ты должен объяснить мне почему. У тебя обязательно есть какая-нибудь мысль.

– Да, я тебе уже ее высказал: мне кажется, что тебе чего-то не хватает.

– Брюс! Ты знаешь, что это такое?

Он посмотрел долгим взглядом ей в глаза. Она больше не казалась печальной, напротив, ее зрачки сверкали возбуждением.

– Нет, – признался он. – С какого-то момента я сам себя об этом спрашиваю, будучи не в состоянии как следует уяснить, что же это.

– Это моя ошибка. В самом начале нашей женитьбы мне надо было показать тебе, к какой деятельности я готовилась.

Он нахмурил брови.

– Надеюсь, ты не собиралась стать кинозвездой?

– Собиралась, подобно всем маленьким девочкам двенадцати лет, но потом я поменяла свое решение. Не стоит забираться в такую даль.

– Тогда послушай… ты, по-моему, ходила на занятия изящными искусствами? Ты хотела стать архитектором?

– Нет, скульптором.

– Что тебе сейчас мешает?

Она широко раскрыла глаза.

– Но, Брюс, ты, вообще-то, понимаешь, что это означает?

– Прежде всего то, что тебе надо вернуться к учебе, поскольку за десять лет ты, должно быть, отвыкла.

Она оставалась полностью оторопевшей и в конце концов выговорила совсем упавшим голосом:

– На тебя это действительно так подействовало?

Теперь он в свою очередь казался удивленным.

– Черил, если, наконец, тебе необходимо заниматься скульптурой, чтобы чувствовать себя счастливой, то во имя чего я стал бы мешать тебе в этом? Только не рассказывай мне, что ты из-за этого так сильно мучилась!

Она опустила голову.

– Так вот, из-за этого.

– Я не понимаю.

Голос молодой женщины оборвался, и она наконец-то смогла свободно отдаться слезам и высказать то, что держала на сердце в течение столь долгого времени.

– Я боюсь, ты не отдаешь себе отчета в том, какие изменения это привнесло бы в нашу жизнь. Если я вновь стану художником в полном смысле слова, то все мое время, вся моя энергия будут посвящены этому.

– Я был бы счастлив быть супругом художницы.

Она прижалась к нему.

– Я счастлива, что слышу такие слова. Но это не все. Я боюсь забросить детей. Не говоря уже о мастерской, которую нам надо будет устроить. Ты знаешь, я проводила бы там бессонные ночи…

– Я бы лопнул от гордости.

Улыбаясь, она выпрямилась.

– Не будем слишком торопиться: прежде всего возобнови занятия, затем решишь… мы решим, что надо будет делать. Если ритм нашей жизни должен в связи с этим несколько измениться, то ни дети, ни я не будем жаловаться на это. Мы все хотим, чтобы ты была счастлива.

Она так страстно принялась его целовать, что ему пришлось отбиваться смеясь.

– Остановись! Ты меня проглотишь!

– Знаешь, что мы сделаем? Я начну с того, что покажу тебе в воскресенье все мои юношеские работы, которые сейчас заперты на чердаке у моих родителей.

Глава 6

Теперь, когда Черил вернулась к вечерним занятиям, у нее больше не оставалось времени на готовку ни ужинов, ни десертов. Госпожа Тревор согласилась приходить ежедневно, пока не подыщут кого-нибудь из доверенных лиц, чтобы вести домашнее хозяйство.

Именно сам Брюс предложил нанять гувернантку, считая, что жена расцветет куда лучше, занимаясь своим искусством, чем будет умирать от скуки, стоя за плитой, которая, по правде говоря, никогда ее не вдохновляла. Он предполагал, что отныне у него будут финансовые ресурсы, и хотел, чтобы первым, кто этим воспользуется, стала она. По крайней мере это было то, что он ей объяснил, когда пришло время все устраивать. Он единственно настоял на том, чтобы она продолжала управлять в течение дня магазинчиком.

Молодая женщина записалась на курсы металлической скульптуры, которые она прилежно посещала два часа в день в одной мастерской в центре Гринвич-Виллидж. Она рано начинала свой день, заканчивала его поздно, но, главное, не жаловалась на это, счастливая оттого, что по возвращении находила уже готовую еду. Она чуть меньше виделась со своими детьми, но атмосфера в семье оставалась теплой.

Она показывала Брюсу свои старые картины и одновременно снова и снова открывала их для себя. Отдельные работы показались ей неуклюжими, но в целом это было нечто вроде взрыва красок, каждый раз гармонично подобранных или смело противопоставленных.

Брюс не скрыл своего удивления:

– Боже мой! У тебя же настоящий талант! Почему ты никогда мне об этом не говорила?

– Не знаю, мне кажется, что-то застопорилось во мне самой.

– Мне трудно понять, как ты могла так долго глушить в себе свою глубокую индивидуальность. Я знал, что у тебя имелись способности, но был далек от того, чтобы представлять их себе такими развитыми, такими оригинальными!

– Послушай, – сказала она смеясь, – ты не художественный критик, ты мой муж. Мне лучше бы не очень-то тебя и слушать, а не то я не добьюсь больше никакого прогресса и буду лишь почивать на лаврах!

– Ты права. Выберем уже сейчас некоторые из твоих полотен, чтобы украсить ими дом. Я хочу иметь их перед глазами, они слишком хороши, чтобы оставаться спрятанными.

Эта мысль понравилась молодой женщине, и они повесили в гостиной большую прямоугольную картину, которая представляла собой нечто похожее на темный фейерверк, в котором разрывались сверкающие кометы красного и белого цвета. Другую они поместили в кабинете, та выглядела как пылающий оранжевый факел, переходящий зигзагами от киновари к почти белому в глубине полупрозрачной атмосферы. И, наконец, самая любимая картина Брюса – столб дыма, окрашенного в синеватый цвет, покойный, словно молитва, вздымающийся к звездному небу, – украсила их спальню.

В считанные дни жизнь Черил преобразилась, перейдя от полной подавленности к исполнению мечты, которую она считала уже нереальной. Причем самой большой неожиданностью для нее стала реакция детей, открывших для себя ее произведения. Никто не остался к ним равнодушным, чего она, по правде говоря, сперва опасалась.

– Мамочка, – взволнованно сказала Саманта, – можно сказать, что это похоже на движущийся свет.

– А ты, Бобби, тебе нравится? – спросил Брюс.

– Мне очень нравится, что в доме есть мамины картины.

– Ты их считаешь красивыми?

Ребенок на какое-то время замолчал.

– Не знаю, – сказал он в заключение, – но они мне напоминают о маме.

Что касается Нэнси, то она молчала, во все глаза рассматривая эти художественные композиции, которые, казалось, погружали ее в пучины размышлений.

– Мамочка, а где были мы, когда ты их нарисовала?

– В наших мыслях, дорогая, – ответил ее отец.

Он взял ее на руки.

– Вместе с картинами? – спросила она.

Тронутая этим Черил погладила ее по волосам.

– С картинами, с домом. Ты же помнишь, что у нас не было этого дома, когда ты была совсем маленькой?

– Да. А что у тебя в мыслях теперь?

– Много чего еще, моя милая, а особенно ваше счастье.

Солнце сверкало над Вашингтон-сквер. Черил бежала трусцой, готовясь добраться до «Сердца камня», чтобы перекусить сандвичем, как вдруг остановилась в недоумении: под статуей Гарибальди стоял Стефен, улыбающийся и неподвижный, как будто дожидался ее там в течение нескольких лет.

– Здравствуй, Черил.

– Здравствуй. Что ты здесь делаешь?

– Надеялся увидеть тебя, когда придешь.

– Теперь ты следишь за мной?

– Нет, поджидаю тебя. Это иначе.

Он напряженно всматривался в нее, держа в руке сигарету.

– Наконец-то ты такая, какой я хотел тебя видеть. Такой я тебя узнаю!

– На самом деле ты узнаешь меня тогда, когда я одна и одета как подросток.

– Нет, не только. У тебя в данный момент выражение раскрепощенности, которое, как я полагал, уже исчезло.

На лице Черил появилась загадочная улыбка.

– Возможно, но боюсь, что причина этого тебе совершенно не известна. Лучше скажи мне, зачем ты хотел видеть меня.

– Может, пойдем пообедать?

– Нет, спасибо. Я по возможности обхожусь без этого. У меня нет ни времени, ни желания переедать.

– Тогда кофе?

– Кофе можно.

Они уселись за укромно стоящим столиком, залитым утренним солнцем.

– Черил, – начал он, – я совершил много ошибок в своей жизни, но самая серьезная – это, безусловно, та, что не удержал тебя.

Ей нечего было сказать по поводу этого неожиданного признания. Она прекрасно поняла, куда он клонил, но подумала, что взялся он за это по крайней мере неожиданным образом.

– Ни ты, ни кто-либо другой не смог бы меня удержать, – тихо произнесла она. – Мы не были созданы друг для друга, и наша связь должна была однажды оборваться.

– Я скорее думаю, что мы были слишком молоды и не способны правильно понять смысл того, что называется уступкой.

Черил с горечью подумала, что посвятила основную часть своей жизни другому мужчине. Почему Брюсу, а не Стефену? Не в этом ли была тайна, которая отделяла дружескую влюбленность от подлинной любви? Брюс был само терпение и понимание. Он никогда не пытался как-то ущемить ее. Все, что он получил от нее, – а сколького он не получил? – старался иметь с ее полного согласия, хотя в конце концов она сама предлагала ему это.

Милый Брюс! Она все отдала ему с радостью и столько же получила от него. Ей было покойно возле него. Чем больше она видела Стефена, тем яснее ей это становилось.

– Возможно, – проговорила она, – но теперь слишком поздно.

Он не ответил, пребывая в куда более печальном состоянии, чем ему хотелось бы. Как-то вдруг Черил начала понимать, что он просто-напросто страдал из-за их разрыва. Одиннадцать лет спустя он внезапно осознал то, что потерял, увидев ту супружескую пару, которую она составила с другим; он завидовал этому их счастью, счастью Брюса с Черил.

Молодая женщина спрашивала себя, чем могло бы быть для нее счастье со Стефеном. Вероятнее всего, что-то вроде вихря: светская жизнь, приемы, драгоценности, путешествия, может быть, дети и, безусловно, много волнений. Никогда бы у нее не было такого доверия к нему, какое она испытывала к Брюсу, никогда бы не смогла она видеть его под руку с другой женщиной, не подумав тотчас же… О! Какой кошмар! Никогда не знать, что у него на самом деле в голове! Жизнь со Стефеном должна была стать бесконечным сомнением.

Она достаточно хорошо помнила свою собственную тревогу, когда видела его, красивого и богатого, окруженным студентками. Конечно, он утверждал, что интересуется только ею, но сколько раз ей приходилось сомневаться, заставая его слишком близко к одной из них или обещающим позвонить другой! Она неожиданно вспомнила о той бессильной и слепой ревности, которая мучила ее и о которой она абсолютно позабыла в объятиях Брюса. С ним эти чувства были немыслимы.

– У нас нет ничего общего, – продолжала она.

– За исключением воспоминаний.

– Это лишь воспоминания, не имеющие власти над той жизнью, что мы ведем с тех пор. У тебя – карьера, у меня – дети…

Она готова была сказать «и моя карьера», но прикусила язык. Она не собиралась оповещать Стефена об изменениях, которые она и Брюс только что ввели в ее жизнь.

Он взял ее руку, а она не отняла ее, может быть, чуть растрогавшись.

– Я не уверен, – сказал он в задумчивости, – что следует вот так разложить наши судьбы по полочкам. Прошлое есть прошлое, допустим, но оно не обязательно предопределяет будущее. Кто знает, к чему мы придем или не придем завтра?

– И это говоришь ты? Ты, кто начертал себе точный маршрут, кто выдерживает одну и ту же линию поведения начиная с отрочества?

– Ты сама хорошо знаешь, что жизнь – это одно, карьера – другое.

Она поднялась в каком-то раздражении.

– Знаю только одно, Стефен, что сейчас чувствую себя великолепно, наверное, лучше, чем когда-либо, и что ни ты, ни кто-либо другой не сможет заставить меня это поменять.

– Желаю, чтобы ты всегда смогла быть столь категоричной.

Он встал в свою очередь. Оставив купюру на столике, он взял Черил под руку. На этот раз она высвободилась без промедления.

– Нет, Стефен, я думаю, что ты решительно ничего не понял.

Она не смела больше смотреть ему прямо в лицо из страха встретиться с этим изумительным взглядом, который, как она чувствовала, был обращен на нее. У нее было ощущение, что, отталкивая его так, она причиняла себе такую же боль, как и ему, но не хотела позволить иллюзиям прошлого заполнить настоящее, которое хоть и не приводило в восторг, все же было реальностью.

Когда Черил вернулась домой, была половина девятого. Дети поужинали с госпожой Тревор, но Брюс, как и каждый вечер, дожидался ее, чтобы вместе сесть за стол.

– Поднимись пожелать им спокойной ночи: я им это обещал.

Она пошла на второй этаж, покуда он провожал гувернантку.

Обе девочки читали в кроватях: одна – «Алису в Стране Чудес», которую изучала в школе, другая – книжку комиксов.

– Мамочка! – воскликнула Нэнси, когда та вошла. – Почему ты больше не ужинаешь с нами?

– Я тебе уже объясняла, моя милая. Потому что я хожу на свои курсы.

– Как мы, в школе?

– В какой-то степени да.

– Но школа же днем, а не вечером.

– Для работающих мам это вечером.

– А мне, – подала голос Саманта, – больше нравилось, когда ты туда не ходила.

– Мне тоже, но в жизни не всегда делают то, что хочется. И потом, поверь мне, когда-нибудь эти курсы закончатся.

– Когда?

– Я еще пока не знаю.

– Тебе надо будет держать экзамены?

– В некотором роде да.

– Если ты их сдашь, то вернешься домой, к нам?

– Я вернусь, моя милая, но если ты хочешь, чтобы я рисовала другие картины, надо дать мне на это время.

– Но не вечером!

– А когда же?

– Не знаю. Днем.

– Пока я в магазине?

Какое-то время Саманта не могла ничего ответить, но затем ее личико засветилось в широкой улыбке.

– Ночью! Когда мы спим!

– Правильно! А когда я сама буду спать?

Малышка ударилась в слезы так же быстро, как принялась смеяться.

– Ой, мамочка! – икая, проговорила она. – Раньше было так хорошо, а теперь все по-другому.

– Могу пообещать тебе, милая, что все образуется, но ты должна понять, что в жизни некоторые обстоятельства не изменить.

– Я просто хотела, чтобы ты возвращалась к нашему ужину.

– Не сразу же, но обещаю тебе, что с этим мы решим.

Она с нежностью поцеловала обеих девочек и, оставила их, чтобы пойти поправить одеяло у сына, который крепко спал в стороне от всех этих переживаний.

Тем не менее она была озабочена, когда присоединилась на первом этаже к Брюсу с блюдом в руках, которое подогрела в микроволновой печке.

Он сел напротив нее.

– Признаюсь тебе, что голоден.

– Не надо было меня ждать.

– Нет-нет, я держусь за это, иначе у нас больше не будет семейной жизни.

– Малыши, похоже, страдают от этого.

– Они мне говорили об этом, когда госпожа Тревор кормила их ужином. Я предложил им набраться терпения.

– Я тоже.

Он улыбнулся и положил руку ей на запястье.

– Это будет нелегко как для тебя, так и для меня в течение какого-то времени, но, я думаю, мы не пожалеем об этом.

– Лишь бы так и было, как ты говоришь! – вздохнула она.

– Я ни на мгновенье не сомневаюсь. Послушай, коли мы уж говорим о неприятном, у меня есть еще кое-что: я тебе пообещал уик-энд вдвоем, – увы! Я должен буду оставить тебя одну с детьми.

– Ты уезжаешь?

– Ненадолго, но это нужно, чтобы начать избирательную кампанию. Мы хотим испробовать первый город и воспользоваться этим опытом, чтобы направить в нужное русло программу Стефена. В зависимости от реакции избирателей у нас уже сложится предварительное мнение о том, что его будет ожидать в ходе предстоящих поездок.

– Ты все время должен его сопровождать?

– Я думаю, что вначале – да. Для меня основное – увидеть, как публика принимает нашего кандидата, какой оказывает прием, когда он появляется.

Она опустила голову, неожиданно почувствовав себя очень усталой.

– Мне не стоило бы на это жаловаться, но я так рассчитывала на этот уик-энд!

– Знаю, но в настоящий момент события несколько опережают одно другое для каждого из нас, так что нам надо вооружиться терпением, чтобы достойно встретить их.

Она не ответила, уставившись глазами в скатерть. Он подошел к ней и обнял.

– Пойдем, котик мой! У нас обоих захватывающие дух цели, и, собрав силы, мы достигнем их, так что скоро сама увидишь, чем станет наша жизнь!

Она поцеловала его ладонь и прижалась к нему.

– Да, но помни, что без твоей поддержки мне ничего не достичь, дорогой мой.

– То же самое и со мной, ты хорошо это знаешь.

Он уехал в начале недели, и Черил, несмотря на занятость на работе, проводила еще вечера за своим альбомом набросков, рисуя эскизы скульптур круглых и треугольных форм. Она штриховала впадины и изгибы, каждый раз стараясь придать им блеск металла, который ее по-прежнему восхищал.