Текст книги "Сын идет на медаль"

Автор книги: Лия Ковалева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)

С чистой страницы

– Горбачёв, опять чертёж не на форматке?

– Да что вы придираетесь, Пётр Николаевич? Хороший же чертёж! На пятёрку!

– Я предупредил – не приму не на форматке.

– Ну и не надо. Подумаешь! У меня сучок заметите, а у других…

– У других, если и хуже начерчено, так сами делали. А ты у товарища взял чертёж, отрезал подпись и сдаёшь. Стыдно!

– А вы видели? – огрызнулся Женя, принимая чертёж.

– Довольно! Садись!

Женя шумно сел и демонстративно разорвал чертёж. Притихшие ребята старались не смотреть на Женю. Таня сидела вся красная.

– Никогда больше не дам! – шепнула она. – И не проси!

Таня была Жениной соседкой по парте.

Парта была последняя в ряду.

Эти два обстоятельства доставляли Тане немало хлопот и даже огорчений.

Женя не имел обыкновения приходить в школу с решёнными задачами. И поэтому Танины тетрадки по математике и по физике нередко поступали на уроках в распоряжение Жени. Таня понимала, что это нехорошо, но отказать Жене не могла. И не то, чтобы Женя занимал в её сердце особое место. Ничуть не бывало! Просто – это была добрая душа, у которой не было слова «нет» для тех, кто взывал о помощи. А Женя всегда был рядом, и помощь ему требовалась постоянно.

Все Женины сочинения тоже проходили Танину цензуру. Она исправляла в них ошибки Жениной авторучкой. Он чувствовал себя как за каменной стеной – Таня была кандидатом на серебряную медаль.

К домашнему сочинению на тему «Моя биография» Женя отнёсся, по обыкновению, легкомысленно. Был уже шестой час, когда он, разгорячённый после настольного тенниса, забежал в класс, где оставался его пиджак, и увидел Таню.

Она сидела в пустом классе и что-то писала. Она оставалась иногда в классе, если ей предстояла трудная работа, – дома маленький братишка не давал ей сосредоточиться.

– Над чем коптишь? – спросил Женя, надевая пиджак. – Задача?

– Нет. Не мешай!

– А что же?

Он подошёл сзади, поглядел через Танино плечо и увидел заголовок «Моя биография», после которого полстранички было исписано Таниным мелким круглым почерком. Женя даже присвистнул.

– А я и забыл совсем! Дашь скатать? – деловито осведомился он. – Я осторожно, я изменю!

– Не дам. Это тебе не образ Печорина. Что же ты, мою биографию будешь писать?

– Подумаешь! В одном году родились, в одном году в школу поступали, в одном классе учимся. Все одинаково! Да и вообще всё это чепуха. Ещё и не работали, а пиши биографию. Вот кончим школу, тогда начнётся биография!

– Глупости, Женька! Биография – это же не даты. Это вообще… ну, вся жизнь человека. Что же, по-твоему, – жизнь начнётся после школы?

Женя сел верхом на стул и нахмурился.

– Если честно, – да. Какая это жизнь – каждый день одно и то же, сиди и дрожи, как бы не вызвали…

– Я не дрожу!

– Так то ты. А мне уже надоело. То ли дело – завод! Ты рабочий, самостоятельный человек. Придёшь с работы – сам себе хозяин, никаких тебе уроков, никаких заданий… Вот это – жизнь! Нет, начну работать – только тогда и начнётся жизнь. По-новому. С чистой страницы!

– Женечка, ты каждый год с новой страницы начинаешь – и восьмой класс, и девятый, и десятый… И надолго тебя хватает?

Хватало действительно ненадолго. Каждый день зубрить, решать задачи, читать классическую литературу, когда, с одной стороны, столько соблазнов – кино, телевизор, футбол, а с другой, опять-таки, есть Таня, и Лена Корш, и Витька Немыкин, у которых всегда можно списать. Через две – три недели в Женином дневнике появлялась первая двойка. И «чистая страница» оказывалась с кляксой. А после первой кляксы другие уже не страшны – всё равно тетрадь грязная! Но сейчас, когда Женя обо всём этом думал, ему захотелось под все свои кляксы подвести теоретическую базу.

В самом деле – зачем ему столько зубрить? Таня собирается в медицинский институт, ей нужен хороший аттестат, вот она и старается. Хотя, честно говоря, Женя на её месте не тратил бы столько сил на математику, – ведь математика ей не понадобится!

Но он, Женя, в институт не собирается подавать. Он хочет быть рабочим. Конечно, аттестат нужен. Для порядка. Потому что, корда он станет токарем, никто не будет интересоваться, что там у него в аттестате – тройки или пятёрки. Так зачем лезть из кожи? А уж токарем он будет хорошим, – будьте спокойны.

Но Таня, которой он изложил свою точку зрения, с сомнением покачала головой.

– Ты думаешь, стать хорошим токарем легче, чем хорошим учеником?

– Ещё бы! – сказал Женя.

– Ну и глупо! Женя, дело не в аттестате…

– Вот и я говорю, – подхватил он, – дело не в аттестате!

– …а в характере! – докончила Таня.

– Ну уж, характер у меня упорный! – сказал Женя заносчиво. – Уж если я чего захочу…

– Женька, чего ты сейчас больше всего хочешь?

– Получить аттестат и пойти работать!

– А что ты для этого делаешь? Двойки хватаешь?

– Так ведь мне просто не везёт. Вчера на химии двойку ни за что поставили. Я чуть-чуть хотел подсмотреть, одну только формулу не знал!

– А сегодня по литературе тоже ни за что?

– Сегодня уж и совсем ни за что! – сказал Женя упрямо. – И вообще – хватит. Воспитывают и воспитывают, то на уроке, то на собрании, теперь уж после уроков… Обойдусь без вашей помощи!

Но без помощи Женя, конечно, обойтись не мог. Много ещё задач и примеров списывал он у Тани, у Лены, у Витьки. Много раз оставались они с ним после уроков, чтобы натаскать перед экзаменами; и много раз говорили ему с разным выражением в голосе – от восхищения до возмущения: «И способный же ты, Женька!» А Женя улыбался, довольный…

В период экзаменов Женя поднажал. Тут пошло в ход всё – и способности, и память, и умение обращаться со шпаргалкой. Он стал потрясающе вежлив – даже самые строгие учителя не могли не признать происшедшей в нём перемены. И учитель черчения уже без гнева вспоминал о том, как Женя всучивал ему чужие чертежи, пока он не разгадал его хитрости.

Женя получил аттестат зрелости – правда, украшенный почти одними тройками. Но это его не огорчало. Главное – школа осталась позади. Теперь начиналась настоящая жизнь! И предвкушение этой жизни, которую он начнёт с чистой страницы, смягчало даже горечь расставания со школьными друзьями.

– Горбачёв, опять станок не убран!

– Да что вы придираетесь, дядя Вася! Я ж вытирал! Всё в порядке!

Дядя Вася провёл пальцем по станине и сунул потемневший палец Жене под нос:

– Вот твой порядок!

– Всегда вы так, – ворчал Женя, – меня сучком попрекаете, а у других бревна не увидите…

– Бревна? Найдём у тебя и бревно. Вот оно, бревно! – Он вынул стружку, застрявшую в суппорте, и помахал ею по воздуху.

– А теперь идём, посмотрим у других. Нет, иди-иди, не увиливай.

Дядя Вася подвёл Женю к Валиному станку. По станине извивалась затейливым узором тонкая струйка масла. Валя Коркина стояла у станка, пересчитывая готовые детали.

– Вот, поучись! Гляди, как должен выглядеть станок, – сказал дядя Вася.

Женя нехотя мазнул пальцем, посмотрел…

– Подумаешь! – неуверенно пробурчал он.

Женя работал на заводе уже два месяца. Два месяца выслушивал он замечания дяди Васи и товарищей: то не так и это не так, то неверно и это неправильно… Ему надоел скрипучий голос дяди Васи. Он страстно мечтал о разряде. Ведь он до сих пор и здесь, на заводе, оставался тем же, чем был в школе, – учеником! Почему мастер не даёт ему пробу? Ведь он уже выгоняет норму! Нет, надо требовать, добиваться!

– Дядя Вася, когда вы мне дадите пробу?

– Когда надо будет, тогда и дам.

– Да ведь я уже выполняю норму!

– А если дать тебе другую деталь, – выполнишь?

– Выполню! Вот увидите!

– Ишь ты, какой прыткий! – сказал мастер. – Всякая деталь своей сноровки требует. И аккуратности. Проба – это тебе не шутка. Это вроде государственного экзамена. Потерпи.

Нет, дядя Вася определённо придирается! Одни только нотации от него и слышишь. С другими ребятами у него и тон другой – добродушнее, мягче. А чем они лучше? Только тем, что пришли годом раньше? Подумаешь! Зато Женя принёс с собой багаж, какого нет у этих пацанов. У него аттестат!

Женя ужасно обиделся на мастера. И поэтому для него было приятной неожиданностью, когда на следующий день после разговора о пробе дядя Вася всё-таки дал ему новую деталь – валики.

Дядя Вася рассказал ему, как обрабатывать валики, и ужасно долго и нудно показывал, как пользоваться мерительной скобой.

Женя сразу ухватил суть дела: одна сторона, проходная, должна легко надеваться на деталь, другая, непроходная, должна «закусывать». Что ж тут размазывать? Всё и так ясно! Ухватив суть, Женя больше не слушал мастера, а только ждал с нетерпением, когда он кончит, чтобы можно было начать работать.

Он решил в первый же день выполнить норму и с жаром принялся за дело. Время летело незаметно. К концу смены на тумбочке выросла пирамидка валиков. Их оказалось тридцать два. Перевыполнил норму на две детали! Ну, теперь уж мастеру придётся дать пробу!

Женя остановил станок, взял скобу и стал проверять свою работу. Он взял валик, поднёс его к непроходной стороне скобы и… похолодел. Валик провалился. Брак! Тогда он стал проверять все подряд.

Из тридцати двух деталей только пять штук было годных!

В чём же дело? Как это могло получиться? Ведь он мерил каждую деталь прямо на станке и всё было в порядке!

Женя растерянно стоял перед кучей деталей со скобой в руках, подавленный размерами бедствия.

И тут вдруг он вспомнил, что мастер что-то такое говорил о нагревании, об охлаждении… Кажется, он говорил, что деталь надо охлаждать перед замером… Чёрт бы его побрал, никогда толком не скажет, не объяснит, а потом вот что получается!.. Что делать? Двадцать семь штук браку! Прощай, проба! Теперь промаринуют ещё месяца три.

Женя с ненавистью посмотрел на скобу. Так бы и шваркнул её об пол! И вдруг его осенило, – а если б она в самом деле упала и чуточку прогнулась… Пол твёрдый, цементный…

Женя ещё раз посмотрел на скобу, потом огляделся и тем же незаметным, гибким движением, каким доставал когда-то шпаргалку из ботинка, наклонился и стукнул скобу непроходной стороной о цементный пол.

«Она же могла и сама упасть! – твердил себе Женя. – Могла же! У Коли недавно упала и прогнулась». Правда, он сразу же помчался в инструменталку и взял другую. И Женя тоже сегодня же сдаст скобу… только сначала замерит. Женя приложил скобу к валику – теперь деталь застревала в непроходной стороне. Порядок! А вот и мастер.

– Дядя Вася, у меня всё!

Дядя Вася одобрительно хмыкнул, взял деталь, скобу… Женя вытер пот со лба. Мастер промерил ещё несколько штук.

– Что ж, беги сдавай в ОТК.

Ночью Жене снился бесконечный, тягучий сон – кто-то за ним гнался, а он убегал по узким, коротким улицам незнакомого города. Он проснулся хмурый, с головной болью.

А на заводе ждала неприятность. Двадцать семь валиков лежали на столе у приёмщика, куда Женя их положил накануне вечером. Брак! Дядя Вася рвал и метал: «Откуда брак? Я же сам проверял! Не иначе, инструментальщики выдали негодную скобу! А ну, парень, пошли в инструменталку!»

Женя сгорбился, засунул руки в карманы и пошёл за мастером.

Оказалось, действительно, – скоба в ремонте.

К концу смены дядя Вася сказал, проходя мимо Жени:

– Написал рапорт начальнику цеха на того парня, что тебе выдал скобу, не проверив. Теперь ему будет. Брак-то за его счёт пойдёт!

Этого Женя не ожидал. Он хорошо помнил того парня из инструменталки – такой курносый, рыжий, с весёлыми глазами. Он при Жене проверил скобу самым тщательным образом, подмигнул и сказал: «Ни пуха, ни пера!»

Женя сделал всего двадцать валиков за смену. А когда дядя Вася подошёл к станку, он тихо сказал:

– Дядя Вася, не надо рапорта…

– Какого рапорта?

– Насчёт скобы. Понимаете… она тут у меня упала… Нечаянно!

Дядя Вася посмотрел на него очень пристально из-под лохматых бровей.

– Упала? Нечаянно, говоришь? Ай-ай-ай!.. И в аккурат непроходной стороной упала? Как по заказу, а?

Женя молчал.

– Признавайся: тюкнул?

– Дядя Вася… я чуть-чуть… Немножко. Не сердитесь!

– Ещё и не сердиться! Может, по головке погладить? Ты меня, что ли, обмануть хотел? Ты государство обманывал!

– Я не хотел… Так получилось…

– Сделал брак – честно скажи! Отвечай! А ты что выдумал! Небось, и в школе привык учителей надувать, и тут меня решил надуть? Нет, брат, не выйдет. Не таких обламывал. Не посмотрю, что у тебя аттестат!

– Теперь всю жизнь будут аттестатом попрекать! – с отчаянием сказал Женя. – Ну, при чём тут аттестат?

– А при том, что название у него такое – аттестат зре-ло-сти; ты знаешь, что такое зрелость? А ты на себя погляди – какая в тебе зрелость? Какой в тебе характер? Халтурщик ты и больше никто! А ещё пробу ему! Разряд ему!

– Не надо мне пробы! – всхлипнул Женя. – Всё равно я расчёт возьму. Уйду я от вас!

– А это пожалуйста. Задерживать не будем. Только не думай, что ты такой в другом месте больно нужен!

– И не надо! Я в техникум пойду!

– Иди-иди. Если возьмут!

Осенним солнечным днём по бульвару медленно шёл паренёк, заложив руки в карманы. Вдруг его дёрнули сзади за рукав. Он быстро обернулся.

– Таня!

Да, это была Таня. Она повзрослела, переменила причёску, но улыбка осталась прежняя. Они долго трясли друг другу руки. Потом Таня, деловито взглянув на часы, сказала:

– Женечка, у меня времени только-только, чтоб не опоздать, в обрез!

– Я провожу тебя, – быстро сказал Женя. – Далеко?

– В институт.

– А-а-а…

– А ты не торопишься?

– Нет, я так… прогуливаюсь. Я не спешу. Пойдём.

– Ну, как живёшь? – спросила Таня. Рассказывай подробно. Подумать только – год не видались. Я многих наших встречала. Слышала, что ты поступил на завод, как хотел. Доволен?

– Ну, а ты как? – ответил Женя вопросом на вопрос. – Зубришь? Дерёшься за отметки? На экзаменах трясёшься?

Это прозвучало злее, чем Жене хотелось, и, чтобы смягчить действие своих слов, он взял Таню под руку.

– Нет, Женя. Ведь я не попала в институт.

– Как? Но ты ведь сама сказала…

– Я работаю там. Лаборанткой. У меня очень хороший руководитель. Я уже столько узнала, Женечка! Через год у меня будет стаж по специальности, – тогда снова буду держать экзамены. Словом, лет через шесть – семь можешь приходить ко мне лечиться! А знаешь, как мне пригодилась школьная химия! Ну, а ты как?

– А я не так.

– Как не так?

– А мне ничего не пригодилось, – отрезал Женя и умолк. Он заметно помрачнел, пока Таня говорила.

– Хвастаться нечем, – сказал он наконец. – С завода я ушёл. Мастер такой был… гм… строгий. Словом, ничего не получилось. Сперва в другой цех перешёл, – там работа оказалась неинтересная… Потом и вовсе уволился.

– А сейчас где же ты?

– Нигде. Пока. Лето зря проболтался – пробовал в техникум поступить. На диктовке провалился – тебя рядом не было… – Тут Женя невесело усмехнулся. – Ух и ошибок насыпал! Десять штук. Я что-то писать разучился. Правда, никогда особенно и не умел…

– Женя! – Таня схватила его за руку; в глазах её появилось прежнее, школьное выражение. – Почему ты не пришёл ко мне? Я бы тебе помогла! Подиктовала бы тебе диктовки!

Женя усмехнулся. Он тут ходит, думает – как жить дальше. А она поняла: Женю нужно натаскать. Диктовки!

– Ты продиктовала бы мне, что делать дальше. Вот это была бы диктовка! А то биография моя что-то приостановилась.

И, уловив растерянность в Таниных голубых глазах, коротко засмеялся, тронул её руку.

– Шучу. Беги, – опоздаешь. Теперь долго не увидимся.

– Ты уезжаешь?

Женя промолчал.

– И далеко?

– Да уж подальше…

– Женя! – Таня хотела ещё что-то сказать, но удержалась. Она смотрела на Женьку не то с грустью, не то с осуждением. Женя поёжился, – он не любил, когда его рассматривали.

– Беги, беги! – повторил он. – Желаю успеха!

Таня торопливо взбежала по ступенькам. Женя проводил её взглядом, заложив руки в карманы. Ему-то спешить некуда. Пожалуйста – хоть весь день броди по городу, изучай архитектуру.

Нет. В этом городе ему удачи не будет. Надо уехать – подальше от родных, друзей и знакомых. В Сибирь, что ли, податься?

Он представил себе поезд, мчащийся в тайге. Представил себе залитый солнцем, весь в строительных лесах, новый город. Там нужны люди. Там ждут его – Женьку! И главное – там никто не знает о кляксах в его биографии. И там он себя покажет. Начнёт по-настоящему. С новой страницы!

В соснах

Уже около недели была Маша в доме отдыха. Сначала ей всё здесь нравилось, а потом настроение стало портиться.

Месяц назад ей казалось, что для полного счастья нужно одно – аттестат. (И чтобы в нём была пятёрка по математике…)

Теперь у неё был аттестат и была пятёрка по математике, – а счастья не было. То есть, оно было, но очень быстро прошло, оставив вместо себя какую-то пустоту в душе.

Дни здесь были длинными, длиннее, чем в городе. Их можно было заполнить шумным весельем – катанием на лодках, волейболом, танцами под открытым небом, – так делали многие.

Их можно было заполнить тишиной мягкого северного лета – так делала Маша. Она бродила по лесу вдоль берега или уединялась в своём любимом месте под соснами и часами сидела, бросая камешки в воду или просто обняв руками колени, и размышляла, и вспоминала.

Здесь, в соснах, Маша до конца поняла то, что в городе лишь смутно чувствовала: что-то кончилось. Ушёл большой кусок жизни. Ей было жаль его. Её воспоминания об этом ушедшем времени были ещё явственны, свежи, но это были уже воспоминания.

А новое ещё не началось. О новом надо думать. Надо решать – как дальше жить. Учиться? Работать? Как? Где?..

Однажды, когда Маша сидела в любимой позе, обхватив колени, она услыхала шаги. В десяти шагах от неё остановился худощавый немолодой человек. Он постоял, а потом опустился на песок, закурил и погрузился в созерцание залива.

…Вероятно, солнце и море предрасполагают к быстрому знакомству. Через полчаса Маша оживлённо болтала с незнакомцем.

Сперва Маша не знала, кто её собеседник, и разговаривала с ним свободно и чуть-чуть небрежно. Она решила почему-то, что он инженер. А когда узнала, кто он, – мысленно ахнула и стала быстро соображать: что она успела наболтать о себе? Поняв, что теперь ничего не изменишь, она благоразумно решила впредь больше слушать, чем говорить.

…Оказалось, что Пётр Сергеевич был писателем. И Маша, кажется, даже читала его рассказы. Но не это было существенно. Существенно было то, что Маша впервые в жизни видела так близко настоящего, живого писателя! Как она могла подумать, что он инженер? Он похож именно на писателя, – теперь Маша видела это ясно!

В общем, на этот раз ей необыкновенно повезло.

– Я в последние дни всё думаю о том, что дальше будет, – сказала Маша, забыв, что решила только слушать. – Пётр Сергеевич, ведь я до сих пор не знаю, кем я буду. Вот уже школу кончила – и не знаю. Глупо, правда? Может быть, надо уехать куда-нибудь далеко-далеко, и лишь там начнётся настоящее? Здесь я всё равно не смогу быть самостоятельной: мама, папа, брат… Мне хочется быть по-настоящему самостоятельной – самой работать, жить – ну, хотя бы в общежитии! В общем, надо сейчас заново жизнь начинать, по-моему. А как её начинать? Разумеется, сразу трудно решить. И ещё – хочется быть счастливой. Но что такое счастье? У нас в школе был диспут. Так ничего и не выяснили.

– А разве вы не счастливы?

– Нет, – сказала Маша и вздохнула. – Вот уж ни капельки!

– Вы любите запах моря?

– Нет.

– Почему?

– Не знаю. Смотреть люблю.

– Ну, а запах сосны?

– Не знаю.

Пётр Сергеевич удивлённо посмотрел на неё.

– Не может быть. А вы вдохните поглубже воздух в себя. Вот так!

Она сделала глубокий вдох – и пожала плечами.

– Обыкновенный чистый воздух!

– А какой же запах вы любите?

Она задумалась на минутку.

– «Красную Москву».

Писатель улыбнулся.

– Что, это плохо – любить духи? – встревоженно спросила Маша.

– Нет, почему же. Дело вкуса. И возраста. Ну, а если бы вам пришлось всю жизнь дышать только запахом «Красной Москвы», он бы вам нравился?

– Конечно!

– Нет, Машенька. Вы перестали бы замечать его. Вот как сейчас не замечаете соснового запаха, потому что дышите им уже давно.

– Так что же?

– Вот так же и счастье. Когда оно длинное, когда оно одно и то же, перестаёшь его ощущать. Но оно всё равно тут. Нужно только поискать. Так бывает, когда сидишь у приёмника и слушаешь – вдруг волна пропадёт. Отправляешься на поиски – и непременно найдёшь, надо только поискать! И уезжать для этого, право же, не обязательно. Не в этом дело!

– Но вы ведь путешествовали, наверно, и столько всего видели!.. – запальчиво возразила Маша. – Ну да, я понимаю, вы – писатель… Вам надо много ездить, много знать, у вас жизнь особенная. Вам повезло! Но я тоже хотела бы чего-нибудь необычного. А то жизнь идёт, и всё такое обыкновенное вокруг!

Пётр Сергеевич закурил и вдруг сказал:

– Рассказать вам, как я стал писателем?

– Ой, конечно! Пожалуйста!

Маша чуть-чуть придвинулась и устремила на Петра Сергеевича блестящие глаза.

– В детстве я больше всех лакомств любил халву, – начал он. – А покупали мне её редко – только по праздникам или в награду за хорошее поведение. А вы знаете, как это трудно – хорошо вести себя – настолько хорошо, чтобы взрослые это признали! И вот запах халвы был для меня самым праздничным запахом.

Потом, когда я подрос, я уже не так любил халву, но зато полюбил море. Мечтал о кораблях, плаваниях и приключениях, хотел быть только моряком. А во флот меня не взяли – по состоянию здоровья. И работать пришлось мне в большом пыльном городе, где не было ни моря, ни моряков. У моря я бывал раз в год – и запах моря стал для меня запахом счастья. Я даже во сне его слышал! И готовился стать океанографом – исследователем моря…

А потом – война. На фронте я понял, что мужество не обязательно связано с бескозыркой, а опасности – с морем. И запахом счастья для меня надолго стал запах костра: костёр – это тепло, дружеские лица, горячая еда и чай, пахнущий дымком. Удивительно вкусный чай! Вы такого и не пробовали.

Раза три я ездил в отпуск в Москву. Это тоже были награды – за… разные вещи… И там полюбил запах метро: в метро есть свой особенный запах. Подолгу не выходил наверх, стоял, наблюдал: суетливый народ москвичи – вечно спешат, бегут… И так хорошо было видеть, что жизнь Москвы невозможно нарушить, что здесь всё идёт своим чередом! Когда я возвращался, друзья жадно спрашивали: «Ну, как там Москва?» И я рассказывал им, как живёт метро: всё рассказывал, что видел, и ещё многое добавлял от себя – им это нравилось. Мне тоже. Вот тогда-то я и начал писать.

А потом война кончилась, и я вернулся. Вот, собственно, и всё…

– Почему же, – тихо спросила Маша, – почему же всё? Тут только и началось настоящее. Разве нет?

– Нет, – сказал он твёрдо. – Нет. И раньше было настоящее.

Маша долго молчала, а потом спросила:

– А теперь какой запах вы любите больше всех?

– Все те же. Вот – сосну. И ещё прибавился один – после войны прибавился: запах жилья.

– Ну-у-у! – протянула Маша удивлённо. – Ложки-плошки – кастрюльки? Терпеть не могу!

– А вон идут за вами, – сказал Пётр Сергеевич, глядя на приближающегося Петьку. – Наверно, опять тренировка!

Маша легла ничком на песок и уткнулась лбом в согнутую руку. Петька подошёл и сел рядом.

– Маша! – позвал он уныло.

Маша не шевельнулась.

– Маша!

Петька сорвал травинку и стал водить по Машиной шее. Маша мгновенно вскочила.

– Дурак! Нашёл способ!

– Маша, но ведь ребята ждут!

– Ну и пусть! Я в доме отдыха, а не на международных соревнованиях!

Она в сердцах отшвырнула ногой сучок и пошла в лес по тропинке. Писатель и Петька провожали её взглядом, пока тоненькая независимая фигурка не скрылась из виду.

– Психует! – с огорчением сказал Петька. – И что с нею сделалось?

К обеду Маша не пришла.

А к Петру Сергеевичу приехала жена. Она привезла только что вышедшую книгу мужа. Они гуляли, немножко разговаривали, больше молчали.

– Как тут пахнут сосны! – сказала она. – Дышится легко-легко!

– Вот и я говорю. Удивительно пахнут, – правда? А Машенька не слышит. Это у меня тут приятельница есть – Маша. Ей семнадцать лет. Жалуется на жизнь и не слышит запаха сосны.

Вечером Пётр Сергеевич и его жена уехали.

Маши до вечера нигде не было. Она вернулась поздно и нашла на столике у кровати книжку. Открыв её, она сразу увидела надпись: «Машеньке от автора». А немножко ниже наискосок было написано:

«Каждый день приносит запахи счастья. Не дано их слышать только равнодушным».

Маша осторожно закрыла книгу и, прижав её к груди, присела на кровать.

Полуприкрытое окно звякнуло, и в нём показалась голова Петьки. Он искал Машеньку полдня и по велению собственного сердца, и по поручению писателя, который хотел проститься. А она – вот, дома, сидит на кровати, прижимает к груди какую-то книжку и…

– Маша, ты плачешь? – громким шёпотом спросил Петька.

Она подняла на него налитые слезами глаза и улыбнулась.

– Петька, а ты знаешь, что такое счастье? – спросила она.

– Знаю! – быстро сказал Петька, и сердце его застучало, как барабан.

Маша посмотрела на него внимательным и грустным взглядом, покачала головой и сказала: «Иди спать!»

Она долго читала в этот вечер. А потом заснула, и ей снилось море, и запах сосны… Как это она могла раньше его не слышать? Ведь это такой обыкновенный – и вместе такой удивительный запах!