Текст книги "Сын идет на медаль"

Автор книги: Лия Ковалева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Зима и весна

– Опять красоту наводишь? – говорил Женька язвительно. Вадим молчал.

– Опять туда? Слушай, брось ты это, а? Пошли к Лёшке. Телевизор посмотрим. И задачки, между прочим, скатаем – очень просто!

Это Вадим знал. У Лёшки просто: взял и скатал. А там заставят самого ломать голову, придётся выказывать всю глубину своего невежества. Там списывать не давали.

– И что тебя тянет туда! – угрюмо говорит Женька. – Добро бы…

– Ладно. Хватит! – говорит Вадим жёстко.

И Женька умолкает.

Вадим и сам не мог разобраться в том, что заставило его в один дождливый вечер постучать в Люсину дверь.

Люся очень удивилась.

– Задачи? Лёгкие же задачи! – сказала она, пожимая плечами. – Ты просто не подумал. Садись вот сюда – и думай. А я буду учить историю.

Она прочитывала страницу, потом закрывала её ладонью и смотрела в окно, шевеля губами – словом, делала то, что делают, уча уроки, девочки, и чего не делают мальчики. Вадим во всяком случае не делал.

Потом Люся отложила учебник, нашла на полке какую-то книжку, полистала её и своим круглым почерком стала старательно выписывать что-то на листок.

А Вадим, вместо того, чтобы думать, смотрел на неё. Правда, он старался делать это так, чтобы она не замечала. Время от времени он смотрел в тетрадку с несчастными задачами, которые ему – он это знал – всё равно не решить. Это было ясно.

По правде говоря, он отвык решать задачи. Он аккуратно списывал алгебру у Миши Гулько, а геометрию – у Лёшки Грачёва. Поэтому он сразу оценил своё положение как безнадёжное и не особенно напрягался в поисках решения.

А Люся выучила историю и взялась за литературу. Она нарезала множество тоненьких закладок, открыла книгу и углубилась в чтение.

Вадим чувствовал себя забытым. Он был зол и несчастен.

Но вот, наконец, Люся захлопнула книгу.

– Ну, как? – спросила она дружелюбно. – Получилось?

Вадим покачал головой.

– Эх ты! Ну, давай думать вместе.

Думать вместе оказалось очень приятно: Люся думала и рассуждала, а Вадим кивал и записывал. Потом Люся сказала:

– Я выйду с тобой, мне нужно за покупками.

Никогда раньше Вадим не предполагал, что посещение булочной и «Гастронома» на углу может привести человека в такое хорошее настроение! Домой он вернулся почти счастливым.

С этого дня, когда ближайший друг Вадима, Женька Горбачёв, заходил к нему, он заставал Вадима повязывающим галстук перед зеркалом. Женька садился, наблюдал за сборами и отпускал язвительные замечания:

– Так. Значит, галстук в полосочку надел – и стал хорош. И стал ей нужен. Эх ты, балда!

Но дружба есть дружба. И поэтому Женька провожал «балду» до самого Люсиного дома и потом в одиночестве отправлялся в кино.

Для Женьки – как раньше для Вадима – самой трудной задачей было заполнить время до сна. Времени было слишком много; оно тянулось, как резина. А способов убить его Женька знал мало: кино, шатание по улицам, футбол и телевизор.

Люся ломала голову над тем, как растянуть сутки. Времени не хватало. Дни пролетали с непостижимой быстротой. В шестнадцать часов бодрствования надо было втиснуть школу, уроки, занятия музыкой, драмкружок, чтение, уборку квартиры. Люся дорожила возможностью посидеть вечером полчаса у приёмника…

Но сейчас всё осложнилось из-за Вадима.

Было от чего прийти в отчаяние: он являлся по вечерам аккуратно, как на службу, и сидел, пока ему не намекали, что добрые люди уже спать ложатся.

При этом Люсе приходилось ещё поддерживать угасающий разговор. Вадим на это не был способен.

– Тебе нравятся «Два капитана»?

– Не читал.

– А стихи Есенина читал?

– Нет.

– А смотрел «В добрый час»?

– Нет.

– А «Летят журавли»?

– Ага.

– Понравилось?

– Угу.

– А кто тебе понравился больше всех?

– Все.

Люся тоскливо смотрела на часы и упавшим голосом начинала следующий круг:

– А куда ты думаешь идти после школы?

– На завод.

– Ты же раньше хотел в техникум?

– Не выйдет.

– Почему?

– Отметки плохие.

– Вадим! Так ты поднажми. Ведь ты способный! Смотри, как ты по физике хорошо отвечаешь. И Павел Петрович тебя считает способным. Ты вполне попадёшь в техникум. Не надо только дурака валять!

Вадим сидел тихо, сложив руки на коленях. Ему не хотелось ни в техникум, ни на завод, ни в театр. Сидеть в Люсиной комнате и смотреть на неё – это его вполне устраивало. И он не задумывался о будущем.

Но когда Вадим получил вторую двойку по истории, Люся решилась.

– Понимаешь, Вадя, – сказала она, – ты… ты только время зря теряешь. Лучше бы уроки учил! Ведь десятый класс. Так можно и без аттестата остаться! Ты уж лучше не ходи ко мне. Для твоей же пользы. И потом, – это Люся выговорила с мужеством отчаяния, – и потом… нам с тобой ведь неинтересно. Ты только не обижайся. Но сам видишь – разговаривать нам с тобою… ну, не о чем. Ты пойми…

Вадим понял.

Что он мог сказать? Что исправит двойки? Конечно, двойки можно исправить. Но в них ли всё дело? Есть вещи посерьёзнее. Почему он этого не понимал раньше?..

Женька не мог понять, что случилось с Вадимом. Был свой парень – понятный, покладистый. Славно так было шататься с ним вечерами по Старопарголовскому. Правда, Вадим всё больше помалкивал. Но он, Женька, мог говорить за двоих; молчаливость друга его вполне устраивала.

Кончилась дружба. И даже не из-за Люси – у Люси Вадим больше не бывает, это Женьке доподлинно известно. Так – неизвестно от чего! Вадим становится гогочкой. Зубрит, старается, над задачами пыхтит сам. А глаза всё равно невесёлые. Похоже, от четвёрок ему мало толку. Может быть, он хотел поразить Люську своими четвёрками? Её не удивишь. Она сама на медаль идёт!

Не нравилось Женьке, что Вадим стал задумываться. Ведь о чём думает, – неизвестно. Было что-то недоброе в этой задумчивости.

Вадим и сам не мог бы объяснить толком, почему он отошёл от Женьки. Он бы сказал: «Так». А за этим «так» стояло многое.

Может ли человек услышать от такой девушки, как Люся: «Мне с тобой неинтересно» – и не содрогнуться внутренне? И не поклясться себе доказать ей обратное?

Только как это сделать?

Вадим стал ещё молчаливее. Дома он подолгу сидел, опустив голову на руки или на открытую книгу. Иногда, если в комнате никого не было, вынимал из кармана карточку Люси, вырезанную им из общей фотографии и увеличенную, подолгу всматривался в гордое и нежное лицо. Вспоминал, как это началось: его посадили с Люсей. Он дёрнул её за косу, как дёргал других девчонок, но коса оказалась такая мягкая и пушистая, что Вадим осторожно выпустил её и больше не трогал. Она обернулась и негодующе посмотрела на него, и он впервые увидел близко её глаза: светло-зелёные, а вокруг этого зелёного чёрная каёмочка; и от этой каёмочки глаза кажутся удивительно чистыми, как будто промытыми…

И он ничего не смог. Глядя в эти умные, чистые глаза, он, как дурак, отвечал: «Нет», «Не знаю», «Я об этом не думал».

Она думала. О многом думала. А он?

В сущности, что он делал до сих пор? Как жил? Ничего не понимал вокруг. Ничего!

По четыре – пять часов просиживал теперь Вадим над книгами, стараясь наверстать упущенное. Не разрешал себе никакой передышки. Сперва было очень трудно. Потом пришло приятное ощущение своей силы: могу!

В дневнике появились четвёрки и даже пятёрки. Подобрели глаза учителей. Радовало удивление матери, подписывающей дневник («А это правда, сынок, – столько четвёрок? Не обманываешь?»).

Он напряжённо работал. И читал, читал, читал…

А Люся сидела сейчас на предпоследней парте и жила своей жизнью, в которой Вадиму не было места. Он принимал это смиренно. Лишь изредка украдкой разрешал себе быстрый взгляд в её сторону – и ощущал мгновенный укол в сердце.

Можно запретить человеку приходить. Можно запретить говорить. Но кто может запретить мечтать?

И Вадим мечтал.

Он отдалял то время, когда придёт к ней новым человеком. Отодвигал это знакомство на самый последний час, на последнюю точку, после которой уже ничего не было. Этой точкой был выпускной вечер.

Он будет читать ей стихи – её любимые, Багрицкого и Есенина. Он будет танцевать с нею вальс и скажет, что решил поступать в Политехнический на заочное. Может быть, и она расскажет ему о себе. И вообще – мало ли что случается на выпускном вечере. Это вечер чудесных превращений. Единственный в жизни! Вдруг, как по мановению волшебной палочки, вы становитесь взрослым. Павел Петрович корректно раскрывает перед вами свой портсигар… Вы поднимаетесь на четвёртый этаж, чтобы попрощаться со своим классом. По неписаной традиции, поднимаетесь не один, а вдвоём. В последний раз садитесь за свою парту – тоже вдвоём…

Вадим опускает глаза. Перед ним открытая тетрадь. Как сквозь туман, прочитывает уравнение раз и другой и, окончательно отрезвев, погружается в алгебру.

Неужели это весна?

Кажется, да.

В этом году зима была такая длинная. И вот, наконец, солнце сияет в чистом небе, и под ногами весело хлюпает грязь – вчерашний снег – и прохожие улыбаются чему-то. У Люси на носу крошечные веснушки, которые нисколько её не портят. Даже наоборот – идут к ней…

А главное – пошли весенние запахи, от которых начинает казаться, что упущено что-то очень важное, и упущено безвозвратно.

В один из таких солнечных дней Вадим, побродив по улицам, зашёл в Русский музей – тот самый, из которого они с Женькой удрали во время экскурсии в восьмом классе. Думал ли он тогда, что вернётся в эти залы один и будет проводить здесь часы?

Он стоял перед Крамским, долго стоял. И вдруг услышал за спиной знакомый голос:

– Смотри, Саша, мы в прошлый раз тут не останавливались.

Вадим замер.

Он быстро перешёл в другой зал и оттуда, уверенный, что останется незамеченным, стал наблюдать.

Люся была в другом, не школьном, красивом платье с короткими рукавами. Косы её были заколоты на затылке в тяжёлый узел.

Её спутник был в сером лыжном костюме. Он держал её под руку, хотя в этом не было никакой необходимости. Он вёл себя точно так же, как вёл бы себя Вадим, если бы…

Они стояли рядом, тихо переговариваясь, потом повернулись к другой картине, и Вадим увидел их лица. Её спутник был ему незнаком. Но он прочёл на его лице именно то, чего опасался. Перевёл глаза на Люсю, увидел её улыбку… и вышел из музея.

Он постоял мгновение у выхода, щурясь от яркого солнца, и вспомнил: Павел Петрович предлагал сегодня прийти в школу к пяти часам менять проводку.

И Вадим отправился в школу.

Он работал, ни с кем не разговаривая, не отвлекаясь ни на миг, медленно, методично. Все уже ушли, а Вадим ещё возился.

– Довольно, – сказал Павел Петрович. Он стоял внизу, уже в шляпе и в пальто. – Слезай, закончим послезавтра.

Вадим слез со стремянки, отряхнулся. Павел Петрович не уходил.

– Что это у тебя глаза какие-то… – он пристально посмотрел на Вадима, – нездешние. Здоров?

– Здоров, – коротко ответил Вадим.

– Ну, иди. Придёшь в понедельник.

В понедельник он снова остался в школе.

С этого дня Вадим стал заходить после уроков в кабинет физики, и всегда для него находилось дело. Его прибрали к рукам радиолюбители.

В апреле Павел Петрович предложил ему сделать на физическом кружке доклад об Эдисоне.

Вадим колебался. Когда он ознакомился с жизнью Эдисона, задача показалась ему увлекательной. Но как строить доклад? С чего начинать?

У него не было никакого опыта. Павел Петрович отмахивался, отговариваясь занятостью:

– Сам, сам соображай! – говорил он.

– Я тоже не умею писать доклады, – сказала ему Кира Алёшина, – но я бы, наверно, начала с конца: многое из того, что мы видим вокруг, связано с Эдисоном: вот какой человек был! А потом уж – как он работал, как жил, о чём мечтал…

– А откуда ты знаешь об Эдисоне?

– Я люблю читать о жизни замечательных людей. Ведь это интересно – откуда возникает талант? Вот живёт себе человек, никто ничего не знает о нём… и вдруг – изобретает лампочку! Телефон! Или вдруг – пишет поэму… Это только для нас – вдруг. А сам-то человек? Знал ли, догадывался ли он, что в нём есть?

Кира училась в десятом «б» классе, и Вадим её мало знал.

Она была смугла, с мальчишескими ухватками. Подруги называли её Кирилкой. Павел Петрович говорил, что у Киры умные руки. Она уже два года занималась в физическом кружке.

– Ну и как же? – спросил Вадим с интересом. – Знал, по-твоему, Эдисон, что в нём есть?

– Знал, – ответила она. – Иначе – зачем бы он вступил на этот путь? Он чувствовал – в этом его жизнь. Вот и я чувствую…

Тут она смешалась и умолкла. Вадим хотел тактично отойти, но Кира его удержала.

– Ты только не думай, что я сравниваю себя… нет. Просто я знаю – я буду физиком. Непременно!

Доклад Вадима назначен был на конец апреля. Вадим не знал сам, хорошо он говорил или плохо.

Люся на доклад не пришла.

Киру он видел. Она сидела в первом ряду. Когда Вадим кончил, лоб его был мокрый. Ребята задавали вопросы, и Вадим отвечал. Только один раз пришлось сказать: «Я этого не знаю». Он быстро взглянул на Киру – она кивнула…

На следующий день Кира не подняла глаз, когда Вадим подошёл к ней: у неё что-то не ладилось с приёмником, и она сердилась на весь мир.

Вадим подошёл; она подняла на него злые глаза.

– Покажи! – сказал он мягко и настойчиво. Кира сперва, видимо, хотела сказать что-то резкое, но передумала и подвинулась, освобождая Вадиму место рядом с собой на скамейке.

Они провозились около часу, изредка обмениваясь двумя – тремя словами. Этот час сблизил их больше, чем самый задушевный разговор. И хотя, выйдя из школы, они тотчас распрощались и разошлись в разные стороны, Вадим шёл домой, весело насвистывая, – это всегда у него было признаком хорошего настроения.

Когда Кира заканчивала свой приёмник, Вадим ей помогал. Она принимала это как должное и разговаривала с Вадимом без всяких девичьих тонкостей. Ему это нравилось. И однажды, когда вышли из школы позднее обычного, Вадим сказал:

– Я провожу тебя.

– Нет!

– Почему?

– Нет! – повторила она упрямо.

Вадим пожал плечами, но Кира сказала:

– Только не обижайся, пожалуйста, без глупостей. Я живу близко и люблю сама возвращаться домой.

– Как хочешь! – сказал он сухо и быстро зашагал прочь, но Кира в два прыжка догнала его.

– Вот глупый! – сказала она жалобно. – Всё-таки обиделся! Ладно, идём!

И они пошли вместе. В молчании дошли до большого белого дома с палисадником, знакомого Вадиму ещё с детских лет. Кира сказала:

– Пришли.

– Это же детдом!

– Да. Но, пожалуйста, не расспрашивай… Я не люблю. До свиданья. Спасибо, Вадик!

– До завтра, Кира.

Он подождал, пока стукнула дверь, и снова окинул взглядом большой белый дом. Десять лет по дороге в школу он проходил мимо него! Интересно, – сколько лет здесь живёт Кира?

Когда вручали аттестаты, директор пожал руку Вадиму, как пожимал всем; сказал несколько приветливых слов, как говорил всем; но улыбнулся не обычной своей, а особой улыбкой, предназначенной специально для Вадима…

– По правде сказать, – сказал он лирически, – было время, когда мы… – но, увидев насупившееся лицо Вадима, спохватился – словом, молодец! Аттестат без троек!

Люся получила серебряную медаль. Все её поздравляли. Она улыбалась, поворачивая золотистую головку то направо, то налево.

Когда начался бал, Люся подошла к Вадиму.

– Я хочу поздравить тебя, Вадим, – сказала она с милым, смущённым выражением, взяв его по-детски за рукав. – Ты просто поразил нас всех. Ты какой-то совсем другой стал! И я хочу извиниться перед тобой… за тот наш разговор… в начале года – помнишь? Конечно, помнишь… Я часто о нём вспоминала… Не сердись на меня, не поминай лихом, как говорят… Хорошо?

Она улыбалась. Ей хотелось быть в дружбе со всеми, со всем миром. Наверно, это из-за него – из-за её спутника, юноши в сером костюме, которого Вадим тотчас же узнал и который тоже улыбнулся в ответ на быстрый взгляд Вадима – улыбнулся одобрительно и слегка смущённо… «Знает!» – понял Вадим.

– Спасибо, – сказал он холодно, слегка отстраняясь, – только поздравлять вроде не с чем… Медали я не получил. Аттестат без троек – подвиг невелик…

– Я не о том, Вадик, – сказала Люся растерянно.

– А о чём же? Ах, о том, что выгнала меня когда-то… ну, это ты правильно сделала. А то тебе медали не получить бы – я ведь здо́рово мешал тебе!

И, так умышленно жестоко исказив смысл Люсиных слов, он удалился, ощущая в груди холодную ярость, которой не мог найти ни объяснения, ни выхода.

Он отошёл, даже не посмотрев, какое впечатление произвели его слова. Он искал Киру.

– Потанцуем, Кирилка?

Она вздрогнула, оглянулась и, увидев его, улыбнулась невесело.

– Тур вальса! – галантно сказал Вадим и вывел Киру на середину зала.

После вальса был фокстрот, потом снова вальс, а потом Вадим взял Киру за руку и повёл её наверх, в класс…

Было темно. Они сели за парту. Всё было так, как Вадим представлял себе раньше. Почти так! Они сидели, болтали, потом Вадим в темноте неловко положил свои руки на её плечи и пытался притянуть её к себе. Он хотел поцеловать её… Ведь это был выпускной вечер. Последний! Единственный в жизни!

Но Кира отстранилась.

– Нет!

– Почему?

Кира сказала шёпотом:

– Люся.

Вадим почувствовал укол в сердце. Он отодвинулся, помолчал. Сказал мрачно, с вызовом:

– Ну и что же? Мало ли что было…

– И есть, – сказала Кира шёпотом. – Я знаю!

Вадим закрыл глаза и явственно увидел Люсю – так памятен был каждый её жест, каждая чёрточка, каждое мимолётное выражение её лица…

– Ну, немножко есть, – сказал он с усилием. – Совсем немножко! Честное слово!

Кира горестно молчала. И Вадим понял: любовь есть любовь… Даже если она не получилась. Её нельзя вот так сразу изгнать из своего существа… Но эта девушка с сумрачными глазами – разве она не дорога ему? Разве он лгал?

– Кирилка! Но ты знаешь, что нет у меня друга лучше тебя? И что такая дружба… не меньше, чем то, о чём ты сейчас думала. И может стать ещё больше. Веришь?

Кира молчала.

– Пожалуйста, верь! Это так важно для меня!..

– Ты хороший, – сказала Кира. – И всё, всё… Уйдём отсюда!

И они побежали по лестнице вниз, в зал.

Сын идёт на медаль

Марья Васильевна вскапывала огород.

Раньше она шутя поднимала свои полторы сотки, что под окнами. Сажала картошку, редиску, немного клубники – Серёжку побаловать. Теперь стало труднее. Всё чаще приходится разгибаться и отдыхать. Годы, что ли, сказываются? Хотя – какие её годы! Всего тридцать пять!

Она облокотилась на лопату и смотрела на сына, вышедшего на крыльцо. Смотрела с улыбкой. Как он стал похож на отца! И рубашку удачную ему купила. Хоть и дорого, да что поделаешь – вырос сын! Теперь будет больше расходов. Вот и пиджак новый надо…

Сын сошёл с крыльца, потянулся, вкусно зевнул, посмотрел на часы и зашагал по тропинке. Проходя мимо матери, он поднял руку в знак приветствия.

– Ты куда? – спросила она, любуясь сыном.

– Так, по делу, – ответил он.

– Серёжа… Может, не очень спешишь? Покопал бы! Что-то у меня спина разболелась!

И она протянула ему лопату.

– Ну вот, – сказал сын с досадой, – Может, в другой раз, мама? Меня ждут!

– Иди, иди, – торопливо сказала мать. – Сама справлюсь!

Она проводила его взглядом – уже без улыбки – и продолжала копать. Вот так всегда: «В другой раз». И не замечает, что «другого раза» не бывает: ей легче самой всё сделать, чем просить сына помочь.

Она гордилась сыном, его успехами, не могла удержаться, чтобы не похвастать в цеху.

– А мой Серёжка на школьной доске почёта висит! – сообщала она товарищам и с удовольствием выслушивала шуточки вроде: «Яблоко от яблони недалеко падает» или: «Куда курица, туда и цыплята».

В школе Серёжу всегда хвалили: прилежный, способный, общественник. Матери на собраниях говорили: «Хорошо сына воспитали!» Ставили её в пример другим родителям: «Вот жалуетесь – трудно… А вы поговорите с Игнатьевой: одна, а как сына воспитывает!»

И мать, беседуя после собрания отдельно с воспитателем, как-то забывала о своих сомнениях и обидах и только слушала похвалы, и улыбалась, и кивала головой, и рассказывала, как много её Серёжа занимается и читает, забыв, что хотела говорить совсем о другом…

А потом, по дороге домой, оправдывалась перед собой: «Разве я враг своему ребёнку? Его так хвалят – он и отличник, и общественник – и вдруг я тут со своим бабьим нытьём. Нет, правильно, что ничего не сказала. Сама справлюсь!»

И она казалась себе в эту минуту сильной, властной. Как ей не справиться с сыном, ведь он ещё мальчик! Да и все вокруг говорят: «Молодец, держишь сына в руках»…

Она приходила домой гордая, радостная. Любовно смотрела на спину Серёжи, склонившегося над чертежом или над книгой, и, стараясь не шуметь, готовила ужин.

Ничто не должно мешать Серёже заниматься! В этом заключался смысл её жизни. Об этом писал муж в последнем письме с фронта: «Надо сделать сына человеком!»

И она делала сына человеком – как умела и как понимала.

Обычно, когда мать приходила с работы, он сидел и занимался. Иногда, скрипя пером и не поворачивая головы, спрашивал:

– Мама, может, за чем-нибудь сходить?

– Нет, Серёженька, занимайся, я сама сбегаю!

В десятом классе он уже перестал спрашивать, не надо ли помочь, и всё меньше разговаривал с матерью.

Раньше он сообщал матери о своих успехах и снисходительно принимал её ласки и похвалы. В десятом классе он перестал делиться с нею мелочами: он шёл на медаль – этим всё было сказано.

– Мой сын идёт на медаль! – с важностью сообщила она в цеху.

Иногда Серёжа вечерами уходил. На вопрос матери, куда он идёт, отвечал:

– Мама, я уже не маленький!

Мать не настаивала.

Когда бы сын ни вернулся домой, его ждал горячий ужин, завёрнутый в одеяло. Мать уже в постели, но не спит. Она сдержанно вздыхает, пока сын ест. Ей хочется расспросить, где он был, с кем, просто поговорить, услышать его голос – они так мало видятся! Но он, поужинав, берёт книгу и отвечает на её робкие расспросы так односложно и неохотно, что она умолкает.

Однажды за обедом сын сказал:

– Мама, ребята хотят устроить вечеринку. Решили собраться у нас – комната большая. Ты не против?

– Что ты, Серёженька! – сказала мать. – Я только рада буду! Давно уже никого не было у нас, даже скучно стало. Я испеку вам что-нибудь.

Сын поднял на неё глаза.

– Ты не понимаешь, – сказал он медленно. – Это будет молодёжный вечер – только молодёжный! Девочки сами всё приготовят. А ты… хорошо было бы, если бы ты в этот вечер пошла навестить, ну, скажем, Татьяну Николаевну.

Сын встал из-за стола и подошёл к зеркалу, чтобы завязать галстук.

– И тебе спокойнее, – прибавил он: – не возиться с пирогами. Отдохнёшь!

Он завязал галстук с обычной тщательностью и ушёл, не заметив, какое впечатление произвели на мать его слова.

В назначенный день мать после работы поехала к знакомой; не застав её дома, отправилась в кино.

Сеанс кончился в девять часов, домой ещё рано. И мать, боясь испортить сыну и его гостям вечер своим присутствием, бродила по улицам.

В одиннадцать часов, окоченев, она решила вернуться. На стук вышел Серёжа.

– Ты? Так рано? Я же просил!

В этот момент в прихожую выскочила Леночка Быстрова.

– Марья Васильевна! – крикнула она. – Где вы были? Мы спрашивали Серёжку, – он говорит: «Наверно, на работе задержалась». Идёмте скорей, у нас столько вкусных вещей!

Она увлекла мать за собой в комнату. Серёжа шёл рядом улыбающийся, будто ничего не произошло…

Ели салат и пирожки, распили две бутылки лёгкого вина, танцевали, пели, разыгрывали шарады, и Марья Васильевна получила приз за лучшую шараду. Она раскраснелась, оживилась и под коней так разошлась, что Леночка поцеловала её и сказала:

– Какая вы молодая!

Когда ребята уходили, Серёжа пошёл их провожать.

«Это он ушёл, – думала она, убирая со стола, – потому что ему стыдно…»

Мать уже забыла, как робко подходила два часа тому назад к двери собственного дома, в душе простила сына и даже приготовила ласковые слова, которыми ответит на его извинения…

Но ей не пришлось их сказать: сын пришёл скоро – она ещё домывала посуду – и лёг спать, пожелав ей спокойной ночи.

Наступила весна. Близились выпускные экзамены.

…Однажды, возвращаясь с ночной смены, Марья Васильевна встретила Лену Быстрову в стареньком пальто, с лопатой в руках.

– Здравствуйте, Марья Васильевна! – закричала Лена. – С работы? А мы на работу!

– На какую же это работу?

– Как это – «на какую»? На стройку! Сегодня уже последний день работаем. Всем классом. А знаете, сколько мы заработали уже? Почти по восемьдесят рублей на человека! Это на выпускной вечер! – объяснила она гордо.

– Вот молодцы! – восхитилась Марья Васильевна. – А Серёжка мой как, не отстаёт?

– Как? Разве вы не знаете? Он сказал, что ему надо заниматься, а в свободное время вам помогать. Обещал, что внесёт свою долю и так!

В этот вечер Марья Васильевна не готовила обеда. Она сидела у стола, сложив на груди руки, и ждала. Сын пришёл, поздоровался и весело сказал:

– Ух, и проголодался! Поесть бы, а, мама?

– Там есть молоко и хлеб, – сказала мать сурово.

Но сын, по своему обыкновению, не заметил ни позы матери, ни её необычного тона. Он с аппетитом поел и принялся за уроки. Раскрыв книгу, сказал небрежно:

– Кстати, мама, мне скоро понадобится сто рублей.

– Что так мало?

– Нет, мама, я серьёзно. На выпускной вечер. Ведь все дают. Что мы, хуже, что ли?

– Я в чужих карманах не считаю, – сказала мать сухо, – а у меня денег нет. Сама в рваных туфлях хожу.

– Ну, знаешь, мама! Я бы на твоём месте из-под земли достал.

– Вот и доставай. А у меня под землёй денег нету.

– Не понимаю, какая муха тебя укусила! – Сын начинал нервничать. – Выпускной вечер раз в жизни бывает. Один на всю жизнь, – понимаешь?

– Мать тоже одна на всю жизнь. Да ладно, чего там! – Она махнула рукой и встала. – Видела я сегодня, как Лена Быстрова на выпускной вечер деньги добывает, да и другие тоже… У неё отец-мать есть, а она своими руками заработала! А ты не хотел. Да ещё сказал – мне помогаешь. Когда это ты мне помогал?

– Это чтобы не приставали, – объяснил Серёжа угрюмо. – А то знаешь, началось бы. Припаяли бы антиобщественное поведение или ещё что. А мне ещё столько повторить надо, у меня всё рассчитано. Думаешь, медаль – это так просто? Да и работают они по шесть часов, устают, как лошади, а что ещё заплатят, – неизвестно. Да ты думаешь, они из-за денег работают? Не верь! Просто сейчас мода такая – работать…

– Мода? – повторила мать. – А тебе эта мода не по душе? Ты только такую моду признаёшь? – Она схватила лежавшую на стуле клетчатую рубашку, которую с такой любовью выбирала сыну, потрясла ею в воздухе и бросила на кровать. – Решил – легче у матери взять!.. Бери! – крикнула она. – Только сам бери! Своими руками! Сам! Из своих рук я тебе денег не дам! Запомни!

Она накинула платок и выбежала из комнаты…

Серёжа встал, постоял немного в нерешительности, потом метнулся к столу, выдвинул ящик…

– Она же сказала – бери! – оправдывался он перед собой. – Значит, надо брать, пока не передумала. Другого выхода нет!

Он увидел две сторублёвки, сунул одну в карман пиджака, другую аккуратно положил на место и задвинул ящик.

Вот и долгожданный выпускной вечер.

На Серёже тщательно отутюженный костюм и новый галстук. На лице, как и у остальных, выражение скромного торжества.

Полчаса назад, отвечая от лица награждённых медалями на поздравления учителей, Серёжа сказал:

– Мы благодарим учителей за всё хорошее, что они сделали для нас. Обещаем, что всегда будем первыми в работе, всегда будем честно выполнять свой долг!

Директор пожал ему руку, как взрослому. Да он и был взрослый, «вполне сформировавшийся человек», как сказал о нём математик.

А из дальнего угла, затерянная среди взволнованных родителей, смотрела на Сергея мать.

Она-то знала об этом вполне «сформировавшемся человеке» то, чего не знал ни директор, ни математик…

– Что же вы?! – мягко сказала соседка, продевая свою руку под локоть матери. – Радоваться надо, а вы плачете!

– Да, – пробормотала она, – да, конечно… Ну, я пойду…

Она стала пробираться к двери и вышла, не оглядываясь.