Текст книги "Тысяча девятьсот восемнадцатый год"

Автор книги: Лион Фейхтвангер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

_Кельнер_. Начни я петь, нынешние итальянцы вряд ли отпустили бы меня на все четыре стороны. А? Вряд ли.

_Томас_. Не могу я утешаться тем, что где-то в прошлом было величие духа, была красота. Сегодня – вот моя задача. Мой день – сегодня. Сегодня я и должен действовать.

_Шестнадцатилетний_. Опять пришли эти две девушки. Хоть бы сегодня разговорить их!

Две молоденькие девушки – местные жительницы входят;

босые, на головах глиняные кувшины.

_Учитель гимназии_. Buona sera, signorine [добрый вечер, синьорины].

_Первая девушка_ (робко). Buona sera [добрый вечер].

Вторая девушка смущенно хихикает.

Учитель гимназии говорит с ними по-итальянски.

_Шестнадцатилетний_ (глядя жадными глазами). С каждым днем их бедра словно становятся пышнее. Сколько лет им может быть?

_Лавочник_. Самое большее – четырнадцать.

_Кельнер_. Что они говорят?

_Учитель гимназии_. Они спрашивают, верно ли, что у нас зимой волки бегают по улицам.

_Кельнер_. Само собой. В прошлую зиму я сидел у Ашингера в пивной, вдруг вбегает волк и дочиста съедает мои сардельки, точно их и не было. Я, конечно, потребовал, чтобы мне сейчас же вернули мои пфенниги, которые я уплатил за них.

_Учитель гимназии_. Им жаль, что у них только два апельсина. A chi, signorina? [Кому их отдать, синьорина?]

_Первая девушка_ (указывая на шестнадцатилетнего). A chistu. E cosi giovane [вот этому, он так юн].

_Вторая девушка_ (указывая на Томаса). E a chiddu. E cosi triste. A rivederci, signori [И этому: он так печален. До свиданья, синьоры].

Уходят.

_Шестнадцатилетний_ (жалобно). Опять ушли. Девочки! Девочки! Как они покачиваются. У высокой сквозь порванное платье видны волосы под мышкой.

_Кельнер_. Почему мне не досталось апельсина? Почему именно этим двум?

_Учитель гимназии_. Они сказали: "Ему, он так юн. И ему, он так печален".

_Лавочник_. Печален. А мне что сказать? У меня больше причин быть печальным. Жена у него, что ли? Дети? Лавка, которая хиреет? (С растущим волнением.) Я этого больше не выдержу. Вечно это дурацкое солнце. Воздуха, свежего воздуха! Набрать полный рот свежего воздуха. Здесь задыхаешься. Здесь слепнешь и дуреешь. Мозг закипает от этого зараженного воздуха. Убейте меня. Если в вас сохранилась крошечка сострадания, убейте меня.

Общая подавленность.

_Учитель гимназии_. Ну, ну. Нехорошо так. Нельзя распускаться.

_Кельнер_. Немножко поворчать, как тетушка Шмидт при виде разбитой кофейной чашки, это еще можно – это облегчает душу. Но к чему сразу лезть на стену? Так не годится.

_Лавочник_. А ваши голоса! А ваши дурацкие лица? Всегда одни и те же обалделые рожи! И все те же разговоры, все тот же вздор. (Кричит.) Не могу я больше. Сейчас вот вцеплюсь вам в рожи, буду дубасить по вашим постылым физиономиям, пока вы не издохнете!

_Кельнер_. Не горячись так, эй, ты. Еще неизвестно, у кого из нас физиономия глупее.

_Лавочник_. Молчи, говорю. Молчи! Или я... (Бросается на него.)

_Остальные_ (разнимают их). Успокойся, черт! Да перестань ты орать! Ведь тебе никто ничего не сделал.

_Шестнадцатилетний_. Тише. Начальник идет.

_Начальник карабинеров_ (входит, статный, толстое добродушное лицо, лихие нафабренные усы). Signer Wendt, la vostra petizione e approvata [господин Вендт, ваше прошение удовлетворено]. (Добродушно смеется, говорит ломаным языком.) Вы свободны. Gratulazioni. Buona sera, signori [Поздравляю вас. Добрый вечер, синьоры].

_Учитель гимназии_. Поздравляю. Поздравляю от всего сердца.

_Шестнадцатилетний_. Тебе везет.

_Кельнер_. Почтительнейше поздравляю, господин Вендт.

_Томас_. Почему ты вдруг называешь меня – господин Вендт.

_Кельнер_. Теперь все кончилось. И вы опять господин Вендт, а я кельнер Густав Пеннемаш из Лихтерфельде.

_Лавочник_. Он свободен. А я...

Снова, на этот раз очень слабо, доносятся издалека

грустные звуки пастушьей свирели.

_Кельнер_. Там жизнь – город, кафе, кино.

_Шестнадцатилетний_. И девушки, и женщины.

_Учитель гимназии_. И книги, театр, музыка. (Тихо.) И свобода.

_Томас_ (переводит взгляд с одного на другого). Не знаю, братья, хорошо ли мне будет там. Не знаю, братья, какая это будет свобода...

14

Комната в густонаселенном доме, унылая, бедно обставленная.

_Анна-Мари_. _Раненый_.

_Раненый_. Ты утомлена, Анна-Мари, измучена. Оживление, которым ты светилась, погасло в тебе. Этой ночью ты думала, что я сплю, и плакала.

_Анна-Мари_. Я люблю тебя, Пауль.

_Раненый_. Я знаю, чего тебе не хватает. Тебя гнетет безобразная, голая комната, улица, наводящая тоску, полная озлобленных, усталых, измученных людей. Горничной нет, платья потрепанные, измятые, все вечера сидишь ты в этих жалких четырех стенах. Ты этого не вынесешь, я знаю.

_Анна-Мари_. Я люблю тебя, Пауль.

_Раненый_. Верю. Но представить себе не могу: ты – и без денег. Деньги неотделимы от тебя, они часть тебя самой. Ты без денег – это как танец без музыки. Ты, наверное, чувствуешь себя, как парализованная, точно калека, вроде меня.

_Анна-Мари_. Не надо так говорить. Это неправда. Я не хочу, чтобы это было так.

_Раненый_. Ты защищаешься, но знаешь, что я прав. Ты, Анна-Мари, не та, что раньше. Твое лицо застыло, глаза утратили блеск. Ты очень страдаешь. Мы оба страдаем, Анна-Мари.

_Анна-Мари_. И ты тоже?

_Раненый_. Да, и я переменился. Раньше мне было довольно того, что ты здесь. Теперь я постоянно чувствую все, чего здесь нет. Я повсюду натыкаюсь на преграды. Где бы я ни был, я вижу твои лишения, твою нужду. Я сам стал как ты. Мне дурно от запаха бедности, от убогой комнаты, от некрасивых вещей, от плохих кушаний.

_Анна-Мари_. Что ж нам делать?

_Раненый_. Скажи честно: у тебя не бывает минут, когда тебя тянет назад, в твою квартиру на Аугсбургерштрассе?

_Анна-Мари_. Не надо так, Пауль.

_Раненый_. Не хочешь отвечать. Ты, может быть, запрещаешь себе даже думать об этом. Но твои руки выдают тебя: они брезгливо отдергиваются от уродливых вещей. Как отвратительна, как ужасна жизнь, Анна-Мари! Ни одного лица, не обезображенного себялюбием. Никакой веры. Никого, кому бы можно было верить. Обманщики и обманутые, обдиралы и обдираемые. Лучше всего присоединиться к тем, кто с холодным бесстыдством делает из всего этого выводы. (Берет шляпу.)

_Анна-Мари_. Куда ты?

_Раненый_. Раздобыть денег. Я не вернусь, пока не смогу сказать тебе: вот деньги, ты можешь быть такой, какой ты была. (Уходит.)

_Анна-Мари_ (одна). Как он прав! До чего я слаба, до чего я устала...

_Томас_ входит.

_Томас_. Мне говорили, что ты вернулся. Но я не решалась пойти к тебе. И вот ты пришел ко мне, Томас.

_Томас_. Я услышал, что ты опять живешь в бедности. И я пришел к тебе.

_Анна-Мари_. Только поэтому?

_Томас_. Да. Я хотел спросить тебя, Анна-Мари...

_Анна-Мари_. Спрашивай.

_Томас_. Вышло так, что теперь моя жизнь еще тяжелее, чем раньше. Хочешь помочь мне?

_Анна-Мари_. У тебя появились седые волосы, Томас. У тебя седеют виски.

_Томас_. Тебе пришлось бы от многого отказаться, Анна-Мари. Хочешь помочь мне нести мое бремя?

_Анна-Мари_. Не знаю.

_Томас_. Я немного могу прибавить к тому, что уже не раз говорил тебе. Мне было бы легче от сознания, что ты со мной. Ты совсем другого склада, чем я. И потому мне так нужно, чтобы ты была со мной.

_Анна-Мари_. Ты меня мучаешь. Все говорят, что я слаба и глупа, ни на что серьезное не гожусь.

_Томас_. Скажи мне, способна ты обречь себя на лишения?

_Анна-Мари_ (терзаясь). Я, право, не знаю. Ведь я не могу предвидеть, какой буду завтра, через неделю, через год.

_Томас_ (устало). Да. Тогда я, пожалуй, пойду. Прощай, Анна-Мари.

_Анна-Мари_. Прощай, Томас.

Томас уходит.

15

Задняя комната пивной. Собрание.

_Юный русский студент_. В Петербурге, в Москве не зевали. Впереди вожди. Масса за ними. И вот час настал. Где Томас Вендт?

_Кристоф_. Он придет. Непременно. С минуты на минуту он должен быть здесь.

_Еврейка из Галиции_. Все отсрочки да оттяжки. Вы так инертны, настоящие профессора. Одно слово – немцы. Если нужно действовать, вы всегда говорите: через три недели.

_Добродушный_. Не волнуйтесь, соседушка. В один прекрасный день бомбы обязательно полетят, я всегда это предсказывал. Но если Вендт говорит подождать, – значит, подождать.

_Социал-демократический депутат_. Нам еще нужны подписи, гарантии. Нет смысла выступать преждевременно. Будьте благоразумны. Помните: неудавшуюся революцию называют государственной изменой.

_Еврейка из Галиции_. У вас всякое предложение сейчас же тонет в море оговорок. Все растекается у вас между пальцев. Сегодня, как всегда, мы разойдемся, не приняв никакого решения.

_Томас_ появляется.

_Юный студент_. Томас Вендт.

Все устремляются к нему.

_Еврейка из Галиции_. Наконец-то вы опять с нами.

_Юный студент_. Руки ваши в морщинах. В волосах седина.

_Еврейка из Галиции_. Вы-то уж не потерпите этих канительщиков, этих водолеев с их вечными оговорочками?

_Юный студент_. Вы принесете нам огонь, вместо... статистических таблиц.

_Конрад_. Огонь разрушает. Мы хотим созидать.

_Кристоф_. Надо рассуждать трезво. Дайте ему сначала выслушать всех.

_Томас_. Я слушаю.

_Социал-демократический депутат_. Настроение достаточно подготовлено. Через три-четыре недели можно выступить. За это время, конечно негласно, не впутывая крупных вождей, следует организовать несколько вооруженных нападений на правительственные учреждения.

_Томас_. Цель?

_Социал-демократический депутат_. Надо спровоцировать полицию, чтобы она стреляла в народ. У нас будут убитые. Великолепный повод к демонстрации, как мне кажется.

_Томас_. Вам так кажется, господин депутат? Посылать людей на смерть, чтобы вы могли произнести речь? Вы продекламируете пролог, мы вам подадим в качестве декораций несколько трупов, и наконец финал – демонстрация под звуки труб и литавр. Сколько вам понадобится трупов для выхода во втором акте?

_Социал-демократический депутат_. Несколько человек не в счет, все дело поставлено на карту.

_Конрад_. Вы не правы, Томас. Одним энтузиазмом политика не делается. Нужна режиссура, нужна организация.

_Томас_. Не будем наперед пережевывать каждую возможность. Революцию рассчитать нельзя. Революцию нельзя "делать". Она должна разразиться. Ей нельзя приказать: повремени-ка, теперь ты нам не нужна, приди потом.

_Социал-демократический депутат_. Но ведь мы должны создать какой-либо непосредственный повод.

_Томас_. Непосредственный повод, сударь, – это трупы. Трупы во всем обитаемом мире, белые и чернокожие, вздутые от морской воды, высушенные зноем пустыни, трупы детей и трупы женщин.

_Социал-демократический депутат_. Но ведь необходима какая-то организация, нужно распределить обязанности, работу. Честь и слава вашему справедливому гневу, но что мы сделаем, если завтра кончится хлеб, а послезавтра деньги? Повремените. Нужны только три недели. И тогда все необходимое будет подготовлено.

_Томас_. Еще три недели. Вечно – "еще три недели". Война позади вас, перед вами, вокруг вас. У вас убитые, пленные, искалеченные. У вас одичание, ложь, голод, хищничество. Умирающие дети, изголодавшиеся женщины. Всякого, кто посмеет поднять голос против беснующейся стихии, дубиной валят наземь. Все это у вас есть, все это нагромождалось одно на другое четыре года подряд. Если таких четырех лет еще недостаточно, неужели вам помогут три недели?

_Молодой студент_. В России решились без проволочек. И когда начали, на все нашлись люди.

_Еврейка из Галиции_. И так будет всюду, где возьмутся за дело.

_Социал-демократический депутат_. А если неудача?

_Томас_. Революции происходили во все времена, и, по сути дела, они никогда не удавались. Но они двигали человечество вперед, порою едва ощутимо, но неизменно. Не удастся нам переворот – мы будем знать, что умираем за правое дело, умираем добровольно, тогда как теперь тысячи людей умирают поневоле и за дело неправое.

_Социал-демократический депутат_ (собирает свои папки с делами). Здесь ни у кого нет чувства действительности. Я ухожу. Я один буду продолжать работу в партии. Кто со мной? (Конраду.) Вы идете?

_Конрад_ (колеблется; решился). Нет.

Социал-демократический депутат удаляется.

_Томас_. Не поймите превратно, братья. В том, что он говорит, есть доля правды. Надо отдать себе ясный отчет: мы пускаемся в неизведанный путь. Правое дело само по себе – еще не гарантия успеха. Мы не должны бросаться в бой в угаре дурмана, как шла на эту войну молодежь, которой вскружили голову ложью. Мы пойдем без песни, реющей над нами, без лучезарного знамени впереди. Мы пойдем просто и сурово, крепко стиснув зубы, зная, что предстоят тяжелые испытания и что успех не обеспечен. Вы обдумали все это, друзья? Вы готовы отважиться?

_Все_. Мы обдумали. Мы готовы.

_Конрад_. Будет нелегко, и уверенности в победе нет, но мы пойдем.

_Добродушный_. Ну вот наконец полетят бомбы.

КНИГА ТРЕТЬЯ

Кинешь – видишь людей,

сердце разрывается или леденеет.

Шамфор.

1

Библиотека на вилле Георга. _Георг_ один, читает, курит.

_Анна-Мари_ входит. Георг поражен.

_Анна-Мари_. Да, это я. Я пришла к тебе. Это бесстыдно, но я пришла. Я бросаюсь тебе на шею. Ты очень презираешь меня? Я тебя люблю.

Ты покинул меня. Я осталась одна, и мне нужно было опьянение. Мне нужны были деньги, свет, платья, мотовство, исполнение моих причуд, танцы. Я пошла к Шульцу. Ушла от него, вернулась к жизни простой, без блеска. Потом пришел Томас. Но от него ко мне нет больше пути. Он требует от меня смирения, он требует, чтобы я решилась жить в бедности. Но я не могу. У меня нет для него слов. Я не могу больше оставаться с человеком, сила которого – в смирении. Ты же горд, ты ясен, ты надменен, красив, умен, богат. В моей жизни за последние годы было много мужчин. Но в памяти у меня остались только два лица – Томаса и твое. Томас многое мне дал. Но стать такой, как он, я не могу. Может быть, я дурная. Пусть лучше я буду дурной по-своему, чем хорошей по чужой указке.

Тебя я люблю, Георг. Презирай меня. Делай со мной что хочешь. Скажи, что ты презираешь меня. Пусть глаза и губы твои будут надменны. Но позволь мне приходить к тебе. Позволь мне любить тебя. Я люблю тебя, Георг. Я люблю тебя. Я люблю тебя. (Прижимается к нему.)

Георг резким движением привлекает ее к себе.

2

На Красной вилле. Предутренний час. Шампанское. Ликеры. Черный кофе.

Мужчины и дамы в вечерних туалетах. В соседней комнате танцы.

_Первый господин_. Итак, завтра это начинается.

_Второй господин_. Симпатичная страна. Революция в ней начинается по железнодорожному расписанию. Начало революции: девятое ноября, шесть часов десять минут утра. Опоздавшим вход разрешается только в антракте.

_Третий господин, изобретатель центрального охлаждения_. Вы видите в моем лице величайшего неудачника нашего столетия... До войны – Бангкок... проблема, как приспособить тропики для европейцев... система центрального охлаждения... В Центральной Европе, где даже летом нужно отопление...

_Господин Шульц_. Трое из моей прислуги попросили сегодня отпустить их по случаю революции.

_Первый господин_. Вы смотрите на вещи с птичьего полета, господин Шульц.

_Господин Шульц_. Я холоден, как лед. Что такое революция? Меняется флаг, сущность остается та же. Политика – вопрос второстепенный, хозяйство – это все. Денежное обращение должно во все времена так или иначе регулироваться. Всегда нужны люди, отводящие денежный поток по каналам. Это понимают немногие. Поэтому у меня мало конкурентов.

Беспокоиться мне нечего. Государство – это хозяйство.

_Раненый_. А хозяйство – это вы.

_Господин Шульц_ (указывая на раненого). Посмотрите, вот наша молодежь. Проливает немного крови за идеал. Теряет на этом деле руку или ногу. Пробивается к познанию истины. Находит свое место в реальной действительности. Четкий маршрут.

_Дама с бокалом шампанского_ (восторженно глядя на господина Шульца, прижимается к нему плечом). Мой ягненочек. Так умненько он болтает весь день. (Целует его.)

_Господин из австрийского посольства_ (аплодирует двумя пальцами). Прэ-э-элестно. Прэ-элестно.

_Второй господин_ (у карточного стола). Наличные вышли. Можно чеком?

_Третий господин_. Выпишите не раньше, как на одиннадцатое число. По случаю революции банки завтра и послезавтра закрыты.

_Второй господин_. Надо же было именно мне получить такие карты. Черт побери!

_Изобретатель центрального охлаждения_. Величайшего неудачника нашего столетия вы видите в моем лице... Бангкок... Система центрального охлаждения... Страна, где даже летом центральное отопление...

_Первый господин_. Я только что восхищался вашей библиотекой, господин Шульц. Однако я не вижу у вас роскошного издания "Коммунистического манифеста". Есть чудесное издание – японская бумага, переплет из свиной кожи, экспрессионистские виньетки. И даже не очень дорого. Восемьсот марок.

_Господин Шульц_. Всыплю же я моему секретарю. Ведь я дал ему распоряжение подписываться на все роскошные издания. В конце концов почему бы и нет. Деньги есть. Хрустящие кредитки день и ночь текут тебе в карманы. Покупаю все: книги, драгоценности, дома, искусство, хлеб, мужиков, кофе, женщин, скот, водку, мораль. Все, что пахнет барышом. Достаточно открытки с извещением о продаже.

_Высокий бледный господин_. Русские революционеры бросили офицеров в Неву. Им привязывали камни к ногам. Водолазы видели трупы, стоящие вертикально, до жути огромные, раздутые. Течение раскачивало их из стороны в сторону. Один водолаз сошел с ума.

Отдаленная трескотня пулемета.

_Первый господин_ (вздрагивает). Что это?

_Господин Шульц_. Легкий пулемет. Репетиция. Пристреливаются. Прошу не беспокоиться.

Пауза. Джаз в соседней комнате заглушает пулеметную стрельбу.

_Первый господин_. Вы ведь знакомы с Томасом Вендтом, господин Шульц?

_Господин Шульц_. Да. Писал когда-то драмы. Очень пикантны сцены распятия. Ему надо было остаться драматургом. Широкий размах, идеалы, этика – хороши в романе, на сцене. Юродивый. Впрочем, симпатичный человек. Молодой, строгий, живой, симпатичный, интересный.

_Действительный тайный советник медицины_. Вы, бесспорно, правы, господин Шульц. Томас Вендт – юродивый. Мы – психиатры – иначе и не рассматриваем революцию, как явление психопатическое. В состоянии нервного переутомления, возникающего на почве общего недостатка питания... (К лакею, обносящему гостей кушаньями.) Пожалуйста, еще один бутерброд с икрой... Пациент не замечает препятствий, стоящих на пути к избранной им цели. Он стремится, невзирая на эти препятствия, кратчайшим путем достичь цели, даже если это невозможно. В науке мы называем это законом кратчайшего пути. Некоторые идеи оцениваются чрезмерно высоко. Так, например, в настоящее время переоценены идеи справедливости и всеобщего счастья.

_Раненый_ (охмелев). Если я правильно вас понял, то история морали совпадает с историей душевных заболеваний.

_Действительный тайный советник медицины_. Конечно, милостивый государь, конечно.

_Три лакея_ (входят). С вашего разрешения, господин Шульц, мы сейчас пойдем. Иначе мы пропустим последний пригородный поезд и опоздаем на революцию.

_Господин Шульц_. Ступайте, ребята, и если сможете достать, купите мясные консервы. Наши запасы на исходе.

Лакеи уходят.

_Дама_. Ягненочек мой, давай и мы поглазеем на революцию, а? Я постараюсь говорить попроще и изобразить красотку с военного завода.

_Первый господин_. Жарко. Разрешите? (Раздвигает портьеры, открывает окно.)

Серое утро. Пулеметная стрельба доносится громче.

Музыка обрывается. Все прислушиваются. Тишина.

_Раненый_ (вскакивает на стул. Среди полной тишины, невнятно). Храбрость – идиотизм, мораль – сентиментальность, порядочность – вздор, искусство – блеф. Шампанское – это нечто реальное, женщины – это нечто реальное, деньги – это нечто реальное. Реально все, что идет в глотку, в нутро, в карман. То, что у меня есть, не отнимет у меня больше никакой жид, никакой большевик. Оплакивать скорби мира? Подставлять грудь под пули во имя блага человечества? Пить надо, танцевать, блудить...

Общее замешательство.

_Крики_. Он пьян. Закройте окно! Музыку!

Окно закрывают. Музыка.

3

Открытая площадь. Взволнованная толпа.

_Хор мелких буржуа_. Ну и времена! Ну и времена! (Шушуканье.) В восточной части города грабят. Взорван, говорят, военный завод. Поезда не ходят. Нет подвоза продовольствия.

_Газетчик_. Декларация правительства! Воззвание Томаса Вендта!

_Народ_ (вырывает друг у друга газеты. Кто-то читает вслух). Независимое государство! Социализация прессы! Национальное собрание! Свобода и личная собственность гарантируются.

_Рабочий_. Красный флаг на полицейском участке. Красные флаги на вокзалах. Наконец-то. Земля – трудящимся. Да здравствует Томас Вендт!

_Еврейка из Галиции_. Я ранена. Они попали мне в руку. О, как это хорошо. Кровь разжигает, кровь превращает порыв ветра в бурю. Как я счастлива, что могла пролить кровь за свободу.

_Буржуа_. Вообразите. Мой парикмахер сегодня не явился. Двадцать три года он приходил каждое утро в восемь часов десять минут. В первый раз за двадцать три года я не брит.

_Другой_. И трамвай не ходит, и поезда городской железной дороги стоят, и письма не доставляются, и магазины закрыты.

_Хор мелких буржуа_. Ну и времена! Ну и времена!

_Нарастающий ропот_. Все продовольственные управы разгромлены. Девять военных заводов взлетели на воздух. Город голодает.

_Изувеченный солдат_. Мы были на фронте. Нас морили голодом, отдавали на съедение вшам, заставляли кричать ура, посылая на смерть. Над нами глумились, глумились четыре года подряд. Теперь мы кричим ура, теперь мы командуем, теперь мы будем глумиться. Ура!

_Голоса_. Да здравствует революция. Да здравствует Томас Вендт.

_Актер_. Вчера вечером мы ставили "Тетку Чарлея", ерундовый фарс. Сбор был полный, в двухстах шагах от театра стреляли, непрерывно, с первого акта до последнего. Но смех зрителей заглушал пулеметную пальбу.

_Офицер_. Я перестаю понимать мир. Все, что до сих пор считалось честным и хорошим, вдруг стало плохим. Биться за отечество – позор, умереть за отечество – позор. Храбрость – позор. Чего они хотят? Чтобы всем было одинаково плохо, чтобы все были трусами, чтобы все смешалось в грошовый винегрет? Они с ума сошли.

_Подростки_ (шушукаются). Ты что-нибудь видел? Ты что-нибудь слышал? В газетах писали, что они бесчестят женщин, насилуют их. Где же? Когда же? Как они это делают? Ведь они застенчивее гимназистов на танцах.

_Толпа_ (все громче). Все продовольственные управы горят, все военные заводы взорваны. Город осажден. Два верных королю армейских корпуса идут на город.

_Женщина с окраины_. Я захватила шесть отличных меховых шубок. И у меня их отняли все до одной. Подумать только. Старой потомственной пролетарке нельзя социализировать несколько несчастных шуб. На кой мне тогда ваша революция.

_Старичок-рабочий_. Кхе-кхе. Дожил-таки, дожил. Я пьян от радости, точно вылакал бочонок пива. На площади перед дворцом я кричал: "Леман, кричал я. – Леман, поцелуй меня в ...". И все смеялись, и ни один фараон не появился. Ах ты. Дожил, так-таки дожил.

_Рабочий_. Все газеты мы взяли штурмом. Все казармы в наших руках. Да здравствует революция. Да здравствует Томас Вендт.

_Хор мелких буржуа_. Ну и времена. Ну и времена.

4

Дворец. Кабинет короля.

_Король_ (около тридцати пяти лет, цветущий вид, умен, высокомерен, утомлен; обращается к портрету на письменном столе). Теперь, пожалуй, ты перекочуешь в какой-нибудь музей, дедушка. Странно. Вчера еще все это имело смысл – твои золотые цепи, твоя порфира и держава, твоя корона, многие столетия царствования, порой жестокого, порой милостивого; а сегодня мы – анахронизм. Игрушка для детей, драматургов и историков. У этих людей с пулеметами никакого страха перед львами нашего герба. (Листает папки с делами.)

Двадцать три тысячи двести шестьдесят семь марок на, борьбу с филоксерой в королевских угодьях. Дополнительное требование к бюджету королевских театров. Разумеется, бюджет превышен. Двести пятьдесят девять тысяч двести двенадцать марок. Не подпиши я, подпишет кто-нибудь другой, кому эта штука так же безразлична, как и мне. Только вместо имени будет фамилия.

Это совсем не просто, когда вдруг приходится за все отвечать самому. Никаких традиций, никакого этикета – все нужно решать по собственному почину. Неужели нет правил хорошего тона для властителей в моем положении? Неужели ни один гофмаршал не написал нового "Книгге" – "Хороший тон для монарха на все случаи жизни"? Королю, последовательному в своих действиях, полагалось бы произнести какое-нибудь изречение для исторической хрестоматии и застрелиться.

Если как следует вдуматься – эти люди правы, громя все. Если бы только они не делали это так безвкусно и "непреклонно" и не пахли бы так скверно...

Чем мне заключить мое царствование? Отпустить двадцать три тысячи марок на филоксеру или двести пятьдесят девять тысяч на придворные театры?

_Адъютант и кто-то второй_ (вбегают). Ваше величество, они идут...

_Король_. Мы этого ждали. Вы, господа, можете удалиться – мне вы все равно не поможете.

_Адъютант_. Если его величество разрешит, мы останемся.

_Люди_ (за сценой). Нигде никого. Конечно. Улепетнули. Грязная банда. (Врываются. Увидев короля, останавливаются у двери и не знают, что делать.)

_Голоса_ (обращенные назад). Он здесь. Томаса Вендта сюда. Томас Вендт.

_Томас_ входит. Шум стихает.

_Король_ (сидя у письменного стола). Что вам угодно?

_Томас_. Мы требуем, чтобы вы подписали этот документ.

_Король_. От чьего имени это требование?

_Томас_. От имени народа.

_Король_. Этого вот?

_Томас_. Народа, который штурмовал ваши казармы, занял ваши правительственные здания, прогнал ваших чиновников и офицеров.

_Король_. Я мог бы вам возразить, что я сижу здесь от имени народа восемьсот лет; по сравнению с той кучкой людей, которые штурмовали казармы, мой народ представляет собой значительное большинство.

_Томас_. Нам с вами нет смысла сейчас пускаться в обсуждение исторических проблем. Мы вряд ли найдем общий язык. Я еще раз предлагаю вам подписать этот документ, освобождающий солдат и чиновников от присяги.

_Король_. Присягали не мне. Присягали (показывая на портрет) этому человеку в такой же степени, как и мне. Но это мне трудно будет вам объяснить. (Вежливо, чуть ли не любезно.) Вы – господин Вендт?

_Томас_. Да.

_Король_. В одном своем стихотворении, обращенном ко мне, вы говорите: "Никаким венком лавровым кровь с меча ты не сотрешь". Вы заметили, вероятно, что такие атрибуты не очень ко мне подходят. Вы пользуетесь известным авторитетом у этих?

_Томас_. Да.

_Король_. Что со мной будет?

_Томас_. Вы можете устраивать вашу жизнь как вам угодно. Подписав этот документ, вы становитесь частным лицом, не лучше и не хуже всякого другого.

_Король_. Машину, Ландсгоф. Могу я обратиться к людям с несколькими словами?

_Томас_. Ваше положение может растрогать чувствительные сердца. Но мы победители, и мы можем себе позволить быть великодушными. Пожалуйста, говорите.

_Король_ (сидя у письменного стола, вполоборота к толпе). Послушайте, я желал вам добра, но вы не понимали меня, а я вас. Вы полагаете, что я виноват, если вам плохо живется, и вы недовольны, и вы хотите меня убрать. Я не думаю, что вы от этого много выиграете. Письма вам будут доставлять республиканские почтальоны вместо королевских, ездить будете по республиканским железным дорогам, а если проворуетесь или подделаете вексель – вас приговорят не именем короля, а именем господина Вендта. Если я уйду отсюда, расстояние от земли до солнца не уменьшится, не изменится скорость вращения земли, и зимой по-прежнему придется топить, а летом вы будете потеть, и филоксера не исчезнет сама по себе, и дефицит придворных театров тоже. Готова машина, Ландсгоф?

Да. И еще одно я хотел сказать вам. (Встает, одергивает китель.) Господа и слуги – были, есть и будут. Приказание и повиновение – были, есть и будут. И, наверное, тот, кто столетиями учился повелевать, делает это лучше, чем тот, кто только сегодня начал этому учиться. (Его голос крепнет, его глаза, глядевшие куда-то поверх людей, останавливаются на них.) И если я подпишу эту бумажку, это будет лишь пустой формальностью. Я не могу освободить вас от присяги, даже если бы я и захотел. Я знаю, что король – я и что останусь им, даже если вы меня выгоните отсюда. (Он стоит возле письменного стола, молодой, высокомерный; тихо говорит.) Вы можете выпустить другие почтовые марки, можете переплавить монеты с моим профилем. Но землю этой страны вы не можете изменить. Я стою на ней тверже, чем тот, кого вы изберете своим вождем, – и тут вам ничего не сделать.

Молчание. Масса неподвижна.

_Томас_. Если желаете, я дам вам людей, чтобы вы могли беспрепятственно покинуть город.

_Король_. Благодарю вас. Я не нуждаюсь в охране.

(Удаляется.)

Толпа молча расступается перед ним. Он проходит по коридору,

образованному расступившимися людьми, которые на всем

пути его до выхода из замка молча снимают перед ним шапки.

5

На вилле Георга. Беттина одна.

_Томас_ (входит с Кристофом). Вы хотели меня видеть, Беттина.

_Беттина_. Георг арестован. Своими рабочими. Я не могу узнать, что с ним сделали. Вам известно, что Георг никогда не занимался политикой. Вам, Томас, это известно.

_Томас_. Нужно ли об этом говорить, Беттина. Я сделаю так, как вы хотите. (Пишет.) Пожалуйста, отправляйся немедленно на завод. (Передает записку Кристофу, который сейчас же уходит.)

_Беттина_. Стало быть, вы у цели, Томас?

_Томас_. Нет. Я не у цели. Самое важное – впереди.

_Беттина_. Неужели ваша борьба по-прежнему требует бешеного потока действий? Неужели действия по-прежнему должны осквернять ваши идеи?

_Томас_. Что мне в идее, если она не является зародышем действия? Я начинаю интересоваться идеен только тогда, когда она воплощается в действие. Я верю во власть идеи. Америка открыта силой идеи. Только потому, что Колумб твердо верил в свою физико-математическую идею, он шел, побираясь, от двора к двору, он отважился ринуться в грозную беспредельность. Почему же истина математическая должна мне быть дороже, чем истина моральная? Идея остается для меня фразой до тех пор, пока я не претворяю ее в жизнь.

_Беттина_. Тогда претворите ее в ваше искусство. Разве кто-нибудь живет полнее, чем поэт? Разве поэт не исчерпывает до дна всех возможностей, и разве эти возможности не богаче реальной действительности? Крайности человеческой жизни – действие и отречение, созерцание и активность – разве они не сливаются у него воедино?

_Томас_. Я не принадлежу себе.

_Беттина_. Было время, когда вы ощущали искусство как часть самого себя, Томас. Вы были свободны. И ведь вы никогда не теряли и не потеряете себя.