Текст книги "Тысяча девятьсот восемнадцатый год"

Автор книги: Лион Фейхтвангер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 7 страниц)

_Томас_ (стоя перед Буддой). Что ему тут делать, если вы так говорите?

_Георг_. Самоотречение, которому он учит, не имеет ничего общего с вашим пошлым смирением.

Я не желаю произносить дешевые фразы. Я моим рабочим не друг. Я оплачиваю их точно так же, как кормлю своих ломовых лошадей. И точка.

_Томас_. Очень удобно закрывать глаза. Очень удобно видеть различия и не видеть общего. Очень удобно, когда кто-нибудь зовет на помощь, пожать плечами: я, мол, не понимаю диалекта, на котором ты говоришь.

_Георг_. Вы – хороший оратор, Томас. Но мы не на митинге. Я не принимаю на веру фразы. Меня вы не ошеломите фонтанами красноречия. Дайте мне факты.

_Томас_. Если вашим рабочим не доступно ничего, кроме жратвы и распутства, почему они настаивают, чтобы вы извинились? На ваше извинение они хлеба ведь не купят. Почему они не довольствуются деньгами?

_Георг_. Они, вероятно, не упирались бы, если бы их не подстрекали. Если бы вы, Томас, их не подстрекали. Они были тупы и довольны. А теперь они кричат о "чести" и "человеческом достоинстве". И они несчастны.

_Томас_. Да, это я подстрекал их. Я разбудил в них недовольство. Я ненавижу тех, кто довольствуется малым. Во всех бедствиях на свете виноваты те, кому не нужно многого.

_Георг_. Вы как будто только что говорили о смирении? Странное смирение. С винтовками и бомбами. Не кажется ли вам порой самому, что это – та же гордость, только замаскированная?

_Томас_. Когда я вижу человека бедного, опустившегося, то не разницу между ним и собой я замечаю; нет, я чувствую, что сам нисколько не лучше его. Я знаю, что мы – братья, и отношусь к нему по-братски. Это и есть мое смирение.

_Георг_. Братья. Ерунда. Гете и какой-нибудь людоед не братья. Одного среди тысяч я, может быть, признаю братом. С единственным я могу общаться, пожалуй, даже приду ему на помощь. А масса, множество, человечество вздор.

_Томас_. Вы не думаете, что созерцателю, стоящему над человеком, вне человека, разница между так называемой духовно развитой личностью и массой должна казаться до смешного ничтожной? Животное развилось в человека, а вы не допускаете, что духовно неразвитый человек может преодолеть одну крохотную ступень и подняться к нам, развитым? Я верю в это, Георг.

_Георг_. Верить в человека – это теперь модно. Дешевая, удобная мода, каждый может следовать ей, она всем к лицу. Очень легко смешаться с массой. Трогательно и удобно говорить каждому встречному: ты мой брат. Вы не думаете, что гораздо трудней защищаться, оградить себя от этой бациллы гуманности?

_Томас_. Здесь уже никакая логика не поможет. Здесь чувство берет верх над самыми логическими доводами. Я не могу сидеть сложа руки, углубляться в размышления, рассчитывать и взвешивать, читать книги и писать драмы, когда вокруг столько горя.

Выстрел в окно.

_Томас_ (вздрагивает). Что это?

_Георг_. Будда разбит.

Только бы Беттина скорей вернулась. Она поехала в город. И ничего мне не сказала. (По телефону.) Что случилось? Погнались за ним? Прекрасно. Благодарю. (Кладет трубку.) Жаль статуи. Мне она доставляла огромную радость.

Я хочу рассказать вам коротенькую историю, Томас. Однажды Будда подошел к небольшой речушке, на берегу которой жил святой старец. Святой был очень старый и очень святой. Такой святой, что он мог перейти через реку, не омочив ног. Это была его специальность. Он показал свой фокус Будде. Действительно, перешел реку туда и обратно, не замочив ног, и был этим очень горд. Будда сказал ему: "Очень хорошо, сын мой, прекрасно. Но почему ты не переехал на лодке?"

_Томас_. К чему это вы?

_Георг_. На свете есть много такого, что нуждается в улучшении. Допустим. Но разве нельзя этого уладить административным путем? Организацией? Для чего утруждать дух, душу? (Тихо смеется.) Почему вы не садитесь в лодку, если вы хотите переправиться через реку?

_Двое слуг_ (вводят оборванца). Это он, господин Гейнзиус. Мы успели его поймать, когда он перелезал через забор. В полицию уже позвонили.

_Георг_. Оружие у него отобрано?

_Слуга_. Да. Вот оно.

_Георг_. Прекрасно. Он останется здесь до прихода полиции.

_Слуга_. Вы хотите остаться с ним вдвоем...

_Георг_. Здесь еще господин Вендт.

_Слуга_ (не то испуганно, не то презрительно). Господин Вендт! (Слуги уходят, покачивая головой.)

_Томас_. Почему вы стреляли?

_Оборванец_. Он назвал нас подлецами. Зверь и тот кусается, когда его разъярят.

_Георг_. Гм...

_Оборванец_. Вот вы стоите здесь, ухмыляетесь, потому что вы отделались благополучно, а я попался. Но погодите, придет другой и уже не промахнется.

_Георг_ (смотрит на него, ходит взад и вперед перед осколками, затем неожиданно). Уходите скорее. Не то полиция застанет вас здесь.

_Оборванец_ (вытаращив глаза). Что? Я могу...

_Георг_. Вот выход. Сверните направо, там начинается лес...

_Оборванец_ (ухмыляется). Ну, спасибо. Очень благодарен. (Исчезает.)

_Томас_. На жесты вы мастер, Георг.

_Георг_. Неприятно запирать зверей в клетку. Только и всего. А вы, Томас, любите сильные эффекты, признайтесь. Мои заводы стоят, мои статуи разбивают вдребезги, в меня самого стреляют. Ваши доводы не лишены силы. (Вспышка света.) Автомобиль. Наконец-то Беттина. (Очень любезно.) Простите мою агрессивность. Ни я вас, ни вы меня не переубедите. К чему тогда спорить? У меня, впрочем, перед вами преимущество: вы меня, как личность, не признаете, а я вас – признаю.

_Беттина_ входит: бледная, окровавленная, лицо перевязано;

ее поддерживает под руку горничная.

_Георг_ (бросается к ней). Что случилось, Беттина?

_Беттина_ (горничная и Георг усаживают ее в кресло). Ничего, дорогой. Пустяки.

_Горничная_. Они бросали в машину камнями. Мы были уже у самой виллы. Осколки стекла попали в лицо.

_Георг_. Бегите же. Звоните врачу.

Горничная уходит.

_Георг_. Беттина. Милая Беттина. Очень больно тебе? Чем тебе помочь?

_Беттина_. Ничего, дорогой, ничего.

_Томас_ (медленно приближается). Беттина.

_Георг_ (вспылив, по тихо). Уходите. Я ненавижу вас.

_Томас_ (с усилием поворачивается, делает несколько шагов к выходу). Прощайте.

_Беттина_. Подойдите ко мне, Томас. (Протягивает ему руку.) Забудьте то, что он сказал.

Томас берет ее руку.

_Георг_. Уходите.

Томас в большом горе удаляется.

КНИГА ВТОРАЯ

Тот, кто действует, всегда лишен совести.

Лишь у созерцателя есть совесть.

Гете.

1

Комната Томаса. _Анна-Мари_. _Кристоф_. _Конрад_.

_Анна-Мари_. Вы его не убедите.

_Кристоф_. Но должен же он понять. Надо рассуждать трезво. Как быть? Не подставлять же ему голову под пули только потому, что он гений?

_Анна-Мари_. Никто не может его теперь понять. Он часто внушает мне страх.

_Конрад_. Когда ему вручат приказ о явке, тогда будет уже поздно. Пока еще довольно легко освободить его. Надо только, чтобы он захотел этого.

_Анна-Мари_. Но он не захочет. Он прямо-таки ждет этого приказа. Уверяю вас.

_Конрад_. Томас – это сгусток ненависти. С тех пор как он умолк, его глаза агитируют лучше, чем самые пламенные речи.

_Анна-Мари_. Он совершенно перестал спать. Прошлой ночью он прилег на полчаса и вдруг начал стонать. Я спросила: "Ты спишь, Томас?" – "Нет", отвечает он, встает, одевается, садится к окну и смотрит в ночь. Без конца. Я спрашиваю: "Что с тобой?" Он только взглянул на меня, и взгляд был такой пустой, что у меня мурашки по спине побежали. И бросился вон. И вот до сих пор его нет.

_Кристоф_. Надо с ним поговорить. Вы, Конрад, должны урезонить его.

_Томас_ (входит). Вы здесь? Военный совет держите, а?

_Анна-Мари_. Ты, наверное, голоден, устал. Приготовить тебе завтрак?

_Томас_. Да, приготовь мне завтрак.

Анна-Мари уходит.

_Томас_. Я буду пить кофе и, может быть, даже булочку съем, а то и две. Видите, друзья, я благоразумен.

_Кристоф_ (печально). Почему ты не разговариваешь с нами? С тех пор как газета запрещена, ты совершенно не говоришь с нами.

_Томас_. О чем говорить? Вы добры ко мне. Вы преданны нашему делу. Вы отважны. Именно отважны, – это настоящее слово. Но мне нечего сказать вам. При всем желании. О чем говорить, друзья? Каждый из нас может спросить: почему? Но другой ответит ему тем же вопросом: почему? Конрад, умный Конрад, скажите, о чем говорить? (Похлопывает его по плечу; насмешливо). Голосовать против военных кредитов, что ли?

_Конрад_. Да, следовало бы. Среди прочего – и это. Бросать оружия не надо. Чем больше война раздувает отчаянье, тем лучше наши перспективы. Надо уметь спокойно смотреть на кровь, если хочешь быть врачом. Разве это мужество – закрывать глаза при виде крови? Разве это мужество – бежать по ночам в лес и там кричать деревьям о своем отчаянье?

_Томас_. Нет. Мужественно убить какого-нибудь генерала, зная, что за это убьют тебя. Мужественно обратиться с речью к народу, зная, что тебя бросят за решетку. Я не обладаю мужеством, умный Конрад; я не могу быть трезвым, милый Кристоф. Я вижу, как люди сходят с ума, я вижу, как люди умирают гнусной смертью, и тела их сваливают в ямы, как мусор. Я не могу рассуждать трезво, друзья.

_Кристоф_. Что ж ты собираешься делать, Томас?

_Томас_. Ждать.

_Конрад_. Чего?

_Томас_. Этого я не могу вам сказать. Этого не выразить словами. Вы себе представьте: пока мы здесь с вами разговариваем, там непрерывно умирают люди. Железо и огонь мечут они друг в друга; день и ночь они убивают друг друга. Представьте это себе! Я не могу рассуждать трезво, друзья мои!

_Конрад_ (с силой). Томас Вендт! Проснитесь! Неужели вы в состоянии сидеть и предаваться горестным размышлениям? Неужели вы не хотите действовать?

_Томас_. Помните редактора Веннингера? Он носил пенсне, он был уродлив, озлоблен, он смотрел на людей исподлобья. Он пошел и застрелился и взвалил на меня тяжкое бремя. И Беттина. Вы знали Беттину Гейнзиус? Достаточно было увидеть ее, чтобы понять, что такое красота. Теперь ее лицо обезображено навеки. Потом расстреляли рабочих. Семнадцать человек, если я не ошибаюсь. И много рабочих брошено в тюрьмы на долгие годы. На моем пути стоят могильные кресты; много, очень много крестов. Я не хочу действовать, Конрад.

_Конрад_. Поберегите себя. На будущее. В ближайшие дни вас призовут в армию. Разрешите мне похлопотать о вашем освобождении.

_Кристоф_. В самом деле, Томас. Ведь это же бессмысленно: позволять глумиться над собой какому-нибудь прохвосту унтеру, валяться в промозглых окопах. Бессмысленно позволять помыкать тобой, как скотиной, и, как скотина, идти на убой.

_Томас_ (взглянув на него; очень сухо). Конечно, Кристоф, в этом нет никакого смысла. Так. А теперь я буду пить кофе. Я чертовски устал. (Говорит в сторону соседней комнаты.) Анна-Мари, готов кофе? Если желаете составить мне компанию, прошу вас. Но ни слова о войне, освобождении от призыва и о каких-нибудь действиях. Ни слова.

2

Отлогий берег реки. Скамья. Вечер.

_Анна-Мари_ (одна). Так я сидела тогда. И так же заходило солнце. Теперь я бы этого больше не сделала. Он уехал, едва взглянув на меня. Когда я купалась в деньгах, я тосковала по нем. Теперь я почти рада его отсутствию. Три недели назад я отерла бы грязь с сапог последнего нищего. Почему же теперь я всем своим существом жажду нарядных людей, света и музыки? Я не хочу нести чужое бремя – нужду, уродство. Я не могу жить так, как он от меня требует. Я не хочу быть тенью Томаса.

Георг входит.

_Анна-Мари_ (вскрикивает). Георг! Беттина сказала мне, что вы в плену.

_Георг_. Был. Обменен, как тяжелораненый. Я хотел повидать Томаса.

_Анна-Мари_. Он ушел в армию.

_Георг_. Он страдает?

_Анна-Мари_. Он этого жаждал. Когда был получен приказ явиться, он ожил.

Георг удивлен.

_Анна-Мари_. Он почти не разговаривает. Не разберешь, что с ним. Он озлоблен. Смотрит сквозь тебя и не видит.

_Георг_. Надо ему помочь.

_Анна-Мари_. Как? Какими средствами?

_Георг_. Я освобожу его.

_Анна-Мари_. Он этого не хочет. Он не позволит этого.

_Георг_. Когда он увидит, что в казарме нет ничего трагического, а всего лишь пустая зловонная скука, он станет сговорчивей. (Оглядывает ее.) Знаете ли, Анна-Мари, вы изменились.

_Анна-Мари_. Я?

_Георг_. Сначала вы были маленькой девочкой. Затем вы жадно потянулись ко всему, что ярко, вы были полны любопытства и какого-то пестрого вздора. А внутри было пусто.

_Анна-Мари_ (чувствуя беспокойство под его взглядом). Как поживает Беттина?

_Георг_ (продолжает смотреть на нее). Все это прошло через вас, и теперь вы опять стали самой собой.

_Анна-Мари_. Как поживает Беттина?

_Георг_ (мрачнеет). Рубец останется. Пятна останутся. Лицо останется обезображенным. Никакой надежды. (Молчание.)

_Анна-Мари_. Вы много пережили?

_Георг_. Не мало. Балы в казино, а в пяти километрах смерть и мерзость. Города с измученными, ожесточенными жителями. Плен. Лазарет. Но я не хотел бы упустить ничего из всего этого.

_Анна-Мари_. Вы как будто похудели. Но в сущности не изменились.

_Георг_. Того, кто способен глубоко чувствовать, книга может потрясти так же, как ужасы боя. Война сейчас так далека от меня, что иное театральное представление кажется мне более реальным.

_Анна-Мари_. Вы не трус, Георг. Это вы показали во время стачки. На фронте вас, вероятно, многое увлекало, нравилось вам.

_Георг_. На фронте нечем вдохновляться. На второй, третий день ужас превращается в скуку. Трупный запах, вонь отхожего места – все это становится чем-то привычным. Слушаешь гул рвущихся снарядов, треск пулеметов, как тиканье стенных часов. Смотришь на обугленные дома, на умирающих или умерших людей так же равнодушно, как на рисунок своих обоев. В конце концов война – не большая бессмыслица, чем все остальное.

_Анна-Мари_ (смотрит на него). Я легко допускаю: ваш надменный и скучающий вид не оставляет вас даже тогда, когда кругом смерть. Да, теперь вам есть что порассказать Беттине.

_Георг_. Я ничего не рассказываю Беттине. У меня не хватает духу подолгу бывать с ней. Я не знаю, как сделать, чтобы она не заметила моего сострадания. Вам я охотно буду рассказывать, Анна-Мари. Что вы делаете сейчас, когда Томас в казарме?

_Анна-Мари_. Просто живу.

_Георг_. Я теперь провожу много времени на фабрике.

_Анна-Мари_. Прежде вы ненавидели свою контору. И любили свой дом.

_Георг_. Теперь я ежедневно хожу в контору. Я бываю там от одиннадцати до часу. (Встает.) Не зайдете ли вы ко мне, Анна-Мари?

_Анна-Мари_. Хорошо, я приду. Как-нибудь.

Георг уходит.

_Анна-Мари_. Неужели я дурной человек? Неужели все мы дурные люди? Раскаюсь я потом? (В порыве возмущения.) Почему он так суров со мной, почему в нем столько презрения ко мне, словно я отверженная? Пусть бы он дал мне утопиться тогда. Когда он смотрит на меня, точно на какой-то отброс, и молчит – я чувствую, что вся моя любовь уходит. Я – нечто такое, за что он должен бороться, сказал он однажды. Но я – не "нечто". Я не объект для опыта.

Томас, ведь я люблю тебя. Почему ты всегда задаешь мне твои проклятые задачи, такие трудные, что на меня нападает страх, словно в школе, когда я не знала урока? (Взвешивая.) Томас? Георг?

_Господин Шульц_ (входит). А, фрейлейн Анна-Мари! Любуетесь красивым видом? Давненько мы не виделись с вами. Знаменательные у нас были встречи: Красная вилла, отель "У пляжа". Я по-прежнему ваш искренний поклонник. Моему ожиревшему сердцу приходится серьезно остерегаться вас. А как поживает уважаемый маэстро? На некоторое время – не у дел? Должен довольствоваться идиллиями, элегиями, размышлениями? Или он пламенно воспевает кайзера и отечество?

_Анна-Мари_. Томас в армии.

_Господин Шульц_ (раскрывает от удивления рот). А? Гром среди ясного неба. Как же так? Кто же так поступает?

_Анна-Мари_. Его нельзя было переубедить.

_Господин Шульц_. Почему же вы не пришли ко мне, малютка? Мы ведь с вами старые знакомые. Мы бы просто за его спиной устроили ему освобождение. Люблю его, вашего Томаса. Пробуждает возвышенные воспоминания: Вильгельм Телль, Толстой, Армия Спасения. Обераммергау. Это дело надо обмозговать, фрейлейн Анна-Мари. Хотите, займемся вместе? За бутылочкой шампанского? (Подмигивая.) Помните, какие превосходные марки вин у меня там, наверху? Итак, если есть время и охота, приходите к людоеду, словно молящая о помощи принцесса. (Придвинувшись ближе, интимно.) Хотя я и лью пушки, но, право же, я не такой страшный. Разве каннибализм не бледнеет, когда открывается столько возможностей для сравнения? Так, стало быть, пусть мой проект обежит прелестные извилины вашего мозга. До свидания. Et on revient toujours... [начало французской пословицы, соответствующей примерно русской: "Старая любовь не ржавеет"] (Уходит.)

_Анна-Мари_. Я дала ему договорить до конца. Его жадные глазки так и шарили по мне. И я его не задушила. Что же я такое? Кто я? Неужели моя неблагодарность заглушила во мне голос сердца? "Делай все, что хочешь, сказал он однажды, – но не предавай самое себя". Трудно быть неблагодарной. Трудно взвешивать. Трудно выбирать. (Взвешивая.) Томас? Георг? (Решительно, с сияющим лицом.) Георг.

3

Здание школы, превращенное в казарму. Комната.

На полу тесно положены соломенные тюфяки. Вечер.

_Солдаты_, смертельно усталые, валяются в изнеможении на тюфяках.

Некоторые чистят форму. Двое играют в карты.

_Томас_ лежит, закрыв глаза.

_Первый_. Я спрашиваю: почему? Я спрашиваю: ради чего? И небо не обрушится. И бог не накажет виновных.

_Второй_. Ну, этого от него не дождешься: бог убрался в Швейцарию.

_Первый_. Но ведь какой-нибудь смысл должен в этом быть.

_Третий_. В кино я видел картину "Оборотень". Знаешь ты, что такое оборотень?

_Четвертый_. Это – который кровь сосет? Вот вы, Вендт, ведь вы образованный: скажите, бывают на самом деле оборотни?

_Томас_ (лежит неподвижно на своем тюфяке). Чепуха.

_Третий_. Нет, не чепуха. В афише приводится мнение авторитетов.

_Томас_ (про себя). Они верят в оборотня, которого показывают в кино.

_Третий_. До чего жутко было. Одно удовольствие. Возле меня сидела одна кухарка, так она прямо потела от страха. Но я ее так ущипнул, что у нее сразу страх пропал.

_Четвертый_. Кто это воздух испортил? Сил нет!

_Третий_. Ничего удивительного при нашей жратве.

_Второй_. К вони надо привыкать. В братской могиле еще не так воняет. Эй, ты, балагур, спой нам куплеты о свинье и младенце.

_Четвертый_. Я зверски устал. Все кости болят.

_Второй_. Ты разве костями поешь? Или спой нам "Мумия и сыр".

_Третий_. В казарме саперов теперь в ходу такая песенка:

Бог, родина... все ерунда!

Закон войны таков:

Стоим горой за богачей,

Стреляем в бедняков.

_Многие_ (шумно). Замечательно. Очень хорошо.

Стук в дверь.

_Первый_. Пришла дама, которая к Вендту ходит.

_Томас_. Можно ей войти?

_Голоса_. Да. Конечно. Да, разумеется.

_Анна-Мари_ (входит; робко). Здравствуйте! (Подходит к Томасу.) Добрый день, Томас.

_Томас_. Зачем ты пришла?

_Анна-Мари_. Поговори со мной, Томас. Нехорошо будет, если ты со мной не поговоришь.

_Томас_. О чем мне с тобой говорить? Если ты не видишь сама, то слова не сделают тебя зрячей.

_Первый_. Вы слушали, как трепался майор, когда отправляли на позиции третий эшелон?

_Третий_. С души воротит от их красивых речей. Пусть сами подставляют под пули голову, если это такое удовольствие издохнуть за отечество. Велика радость – вместо правой ноги принести домой Железный крест?

_Анна-Мари_. Ты не чувствуешь, как мне страшно, Томас? Неужели ты вытащил меня из воды для того, чтобы я теперь задохнулась?

_Второй_. Выгружали первый эшелон, и вдруг – комбинированная воздушная атака. Троих убило, семерых ранило – еще до того, как они попали на фронт.

_Первый_. Я наверняка буду убит. Трижды мне снилось, будто я еду в каком-то открытом вагоне, лежу и не могу сдвинуться с места, а с обеих сторон на меня сыплется угольная пыль, все сильнее, сильнее. А я никак не могу пошевельнуться.

_Анна-Мари_. Георг Гейнзиус возвратился с фронта. Он бы тебя без всякого труда освободил.

_Томас_. Все та же песня.

_Анна-Мари_. Я предприняла кое-какие шаги. Тебя отпустят. Надо лишь захотеть.

_Томас_. Я не хочу.

_Анна-Мари_. Я кое-что привезла тебе. Шоколад.

_Томас_. Благодарю. У других тоже нет шоколаду.

_Анна-Мари_. Ты можешь дать и другим. Эхо Беттина посылает.

_Томас_ (берет). Беттина? Так.

_Анна-Мари_. Ты не проводишь меня немного? Здесь не поговоришь.

_Томас_ (устало встает). Ты меня мучаешь.

_Второй_. Это жена его или любовница?

_Четвертый_. Не знаю. Но, по-видимому, она ему гекупак.

_Третий_. Не гекупак, а гекуба. Это греческое слово. Означает: "на черта она мне сдалась".

_Четвертый_. Спасибо, господин почтовый ящик.

_Второй_. Только из-за того, что здесь Вендт, они над нами так измываются.

_Третий_. Как странно, что ему не скажешь "ты".

_Четвертый_. "Величие и достоинство служат преградой к сближению" – как сказал Шиллингер.

_Третий_. Ему дьявольски трудно. Но он не увиливает, не жалуется, а стискивает зубы и молчит.

_Первый_. Иногда мне кажется, что он-то и мог бы сказать – зачем, чего ради?

_Второй_. Пока что от него только и есть пользы, что из-за него к нам придираются.

_Совсем молоденький солдатик_ (яростно). Придираются? К вам? Ко мне придираются! Из всей роты только ко мне одному.

_Четвертый_. Погляди-ка. Грудной младенец раскрыл рот. Еще в утробе матери, а уже лопочет.

_Третий_. За что это к тебе придираются, сосунок?

_Молоденький солдат_. Могу вам сказать. За то, что я однажды застал фельдфебеля в офицерском нужнике, когда он там примерял монокль.

_Четвертый_. Вот еще обезьяна, вот еще проклятая образина!

_Второй_. Лезет в офицеры.

_Третий_. А тебе что там понадобилось, в офицерском нужнике?

_Молоденький солдат_. Чистить мне его велели. И вот с тех пор он ко мне придирается. (Кричит.) Не могу я больше. Сил нет. Я застрелюсь. Лучше сразу на тот свет, чем так вот медленно подыхать.

Общее замешательство.

_Второй_. Ну, ну, друг, успокойся.

_Первый_ (раздумывая, тихо). По-моему, надо было бы сказать об этом Томасу Вендту.

_Молоденький солдат_. Вендт сам уже кое-что заметил. Он как-то так взглянул на меня, пожал мне руку. Я понял, что он все знает. Я – из деревни. Хоть разок бы еще взглянуть на поля, на землю, на деревья и небо, а отпуск я не получал ни разу. Никогда. Может быть, в это воскресенье... Да нет, ничего не будет. (Пауза.)

_Четвертый_. Тут у меня стихотворение.

_Второй_. Смешное что-нибудь? Вроде "Мумия и сыр"?

_Четвертый_. Ну, нет, не смешное. Это Вендт писал.

_Первый_. Вендт?

_Многие_. Вендт?

_Четвертый_. Называется "Песня павших".

_Второй_ (разочарованно). Ну, значит, уже не смешное.

_Голоса_. Заткнись!

_Четвертый_.

Мы здесь лежим, желты, как воск,

Нам черви высосали мозг.

В плену могильной немоты

Землей забиты наши рты.

Мы ждем...

_Первый_ (про себя). Мы ждем... Да, мы ждем!

_Четвертый_.

Плоть наша – пепел и труха,

Но как могила ни глуха,

Сквозь немоту, сквозь сон, сквозь тьму

Вопрос грохочет: – Почему?

Мы ждем...

_Первый_ (вскакивает). И он, значит, тоже спрашивает? И он, значит, тоже спрашивает?

_Многие_. Не мешай. Читай дальше!

_Второй_. Да это совсем не смешно.

_Четвертый_.

Пусть скорбный холм травой зарос,

Взрывает землю наш вопрос...

_Томас_ (вернулся). Что это? Почему вы замолчали? Вы говорили обо мне? Ну и продолжайте.

_Третий_. Он прочел ваше стихотворение.

_Томас_. Стихотворение? Вот как? Со стихотворениями далеко не уйдешь. Между прочим, друзья, почему вы со мной на "вы"? Читай дальше.

_Первый_. Пусть он читает. Он сам. Вы должны прочесть.

_Молоденький солдат_. Читай, друг. Прошу тебя.

_Томас_ (читает, без особой выразительности, со скрытой злобой).

Пусть скорбный холм травой зарос,

Взрывает землю наш вопрос...

Он, ненасытен и упрям,

Прорвался из могильных ям.

Мы ждем.

Мы ждем. Мы только семена,

Настанут жатвы времена.

Ответ созрел. Ответ идет.

Он долго медлил. Он грядет.

Мы ждем.

Тишина.

_Молоденький солдат_ (тихо, робко). Чего ж они ждут? Скажи нам.

_Первый_ (настойчиво). Растолкуй нам, Томас Вендт, непременно. Зачем это – война и все такое. Видишь, ведь и мы все спрашиваем. Видишь, ведь и мы умираем. Ты должен нам растолковать, Томас Вендт.

_Фельдфебель_ (с шумом распахивает дверь). Что здесь такое?

Солдаты стоят навытяжку.

_Фельдфебель_. Почему вы все скучились, как овцы перед грозой? (Молчание. Молоденькому солдату.) Эй, ты, сопляк. Что это тут опять за свинарник? Не положено, чтобы тюфяк виднелся из-под одеяла. Неряха. Чтобы этого больше не было.

_Молоденький солдат_ (боязливо). Честь имею доложить, господин фельдфебель, одеяло слишком короткое. Я по-всякому старался.

Фельдфебель. Что? Противоречить? Вшивый мальчишка! Вот я тебя проучу! Твой воскресный отпуск – пиши пропало.

_Томас_ (тихо, но очень ясно). Вы придираетесь к этому солдату, господин фельдфебель.

_Фельдфебель_. Что? Кто посмел?

_Томас_ (негромко). Вы придираетесь к этому солдату, господин фельдфебель.

_Фельдфебель_. Ах, вы? Конечно, вы. Я вас подведу под военный суд. Бунтовщик. Скотина чертова. (Выходит, хлопнув дверью.)

_Томас_ (тихо).

Он долго медлил. Он грядет.

Мы ждем.

4

Сад на вилле Георга. Поздняя осень. Вечер.

Издалека доносятся песни играющих детей. _Беттина_. _Анна-Мари_.

_Анна-Мари_. Ваши руки на солнце совершенно прозрачны, Беттина.

_Беттина_. Да, мои руки не изменились. Ты прелестно одета, Анна-Мари. Белое платье и флорентийская шляпа очень тебе идут.

_Анна-Мари_. Я собираюсь в Мариенклаузе.

_Беттина_. И Георг туда, кажется, поехал верхом.

_Анна-Мари_ (нерешительно). Вот как.

_Беттина_. Что с Томасом?

_Анна-Мари_. Завтра будто бы отправляют на фронт.

_Беттина_. И ты только теперь говоришь мне об этом?

_Анна-Мари_. Я все сделала, чтобы его удержать. С ним не сговоришься. Он и не смотрит на меня. Может быть, все было бы по-иному, если бы он со мной поговорил.

_Беттина_. Чего хотят эти ребята у решетки?

_Анна-Мари_. У мальчика мяч залетел в сад. Он не решается войти.

_Беттина_. Открой ему, пожалуйста, калитку.

Анна-Мари идет.

_Беттина_ (напевает.)

Играй, душа моя, и пой

Чудесной летнею порой.

Анна-Мари входит с маленьким мальчиком.

_Мальчик_. Тетя, это невеселая песенка.

_Беттина_. Подойди ко мне, маленький Иозеф.

_Мальчик_. Ты не можешь спеть что-нибудь веселое?

_Беттина_. Что, например?

_Мальчик_ (поет, точно петушок).

Птички лесные

Поют так чудесно

В родимом краю.

_Беттина_. Чего только не умеет маленький Иозеф? Как поживает мама?

_Мальчик_. Она получила письмо.

_Беттина_. От отца? С фронта?

_Мальчик_. Папа пишет, что там – настоящий свинарник. И ему не дают отпуска. А дядя Стефан рассмеялся и сказал: вот видишь, этого хочет бог и кайзер. И схватил маму вот так, крепко. И, должно быть, ей было больно. А то она не ревела бы целую ночь.

_Беттина_. Кто это дядя Стефан?

_Мальчик_. Это кучер из пивоварни, где такие чудные лошадки. Иногда он мне позволяет покататься верхом – гоп-гоп! Но раз он не хотел меня снять, и я так испугался и закричал. А дядя Стефан смеялся и не снимал меня. А на руке у него красивые синие рисунки. Но я его не люблю. Оттого, что мама меня всегда высылает вон, когда он приходит. Что это с тетей?

Анна-Мари с трудом овладевает собой.

_Беттина_ (смотрит на нее; тихо). А, вот что!

_Мальчик_. Дядя Стефан говорит, что папу убьют.

_Беттина_ (гладит его по волосам). Маленький Иозеф.

_Мальчик_. Ребята играют. Слышишь: "Заяц белый, куда бегал?" И я хочу с ними. Мне здесь не нравится. Тетя сейчас заплачет, а ты тоже невеселая.

_Беттина_. Иди, иди, Иозеф. В следующий раз, как придешь, получишь конфет.

Мальчик убегает.

_Беттина_ (тихо). Вот, значит, как. Вот как.

_Анна-Мари_. Этого вы мне никогда не простите, Беттина?

_Беттина_. Тебе?

5

У Анны-Мари.

_Георг_. Ты была с господином Шульцем в кабаре?

_Анна-Мари_ (вызывающе). Да.

_Георг_. С Шульцем!

_Анна-Мари_. Мне захотелось света, вина, танцев. Ты ведь не мог пойти со мной. Или не хотел.

_Георг_. Вчера вечером, когда мы читали с тобой новый том стихов, ты чувствовала малейшую шероховатость. На прошлой неделе, когда мы говорили о Томасе Вендте, у тебя были такие глаза, что я не смел до тебя дотронуться. А потом ты идешь с Шульцем в кабаре.

_Анна-Мари_. Я и сегодня с ним пойду, если будет охота. Ты что, запретишь мне?

_Георг_. Да.

_Анна-Мари_. А я все-таки пойду. Это и разлучило нас с Томасом, что я не всегда оставалась такой, какой он меня впервые увидел. Оставаться завтра такой же, как сегодня? Нет.

_Георг_. Анна-Мари...

_Анна-Мари_. Я не позволю производить над собой опыты. Бери меня такой, какая я есть. Я не позволю себя "лепить".

_Георг_. Кто же ты? Сегодня ты чувствуешь себя больной от дерзкого взгляда, а завтра ты бежишь с Шульцем на танцы.

_Анна-Мари_. Да. И это хорошо. И я не хочу, чтоб было иначе.

_Георг_. Прощай, Анна-Мари. (Уходит.)

_Анна-Мари_ (одна, медленно, тихо, упрямо). И это хорошо. И я не хочу, чтоб было иначе.

6

Сад на вилле Георга. Начало лета.

_Беттина_ (одна, вздрагивает). Кто там?

_Георг_ (входит). Это я. Я шел по траве. (Целует ей руку, тихонько гладит по волосам.) Беттина.

_Беттина_. Ты вернулся?

_Георг_. Долго я отсутствовал?

_Беттина_. Для меня время тянулось долго. Очень было тяжело расставаться с ней?

_Георг_. Сегодня можешь лепить из нее все что угодно, а завтра все опять распадается. (После паузы, резко.) Ему следовало оставить ее такой, какой она была: тупой, довольной. Теперь она мечется от одного чувства к другому, бросается из одной крайности в другую; у нее нет точки опоры. Ужасно подумать, кому она сейчас бросилась на шею.

_Беттина_. Быть может, она была для него только образом. Ведь он во всем видит только образы. Быть может, она была для него только образом той косной массы, которой он хочет помочь.

_Георг_. Он сеет несчастье всюду, где появляется. Он одержимый, меченый.

_Беттина_. Разве тебе не жаль его? Подумай только, он валяется в какой-нибудь яме, под огнем, ожесточенный, безмолвный; вокруг – ни единой души, которая бы поняла его.

_Георг_. Он этого хотел. И ты еще защищаешь его, Беттина, после всего, что он причинил тебе.

_Беттина_. Он страдает больше, чем те, кого он заставляет страдать.

7

Воронка, вырытая снарядом. Знойное солнце.

Группа солдат, из них некоторые ранены. _Томас_.

_Первый_ (раненый). Пить! Пить!

_Второй_. Тебе нельзя пить. Не то взвоешь от боли.

_Третий_. Хоть бы стрелять начали. Эта тишина невыносима.

_Четвертый_. А там они сидят теперь по разным кафе. Играет музыка. Газетчицы выкрикивают названия газет. Перед кино – давка. Молодые люди слоняются, курят и бегают за первыми вечерними проститутками, дежурят у служебных входов в универмаги, поджидают продавщиц.

_Первый_. А тут лежи и подыхай. Хороша справедливость. Ведь должен быть какой-нибудь смысл в том, что происходит.

_Второй_. Почему должен быть?

_Третий_. Вот и я так думаю. К черту эти розовые бредни. Надо быть трезвым. С девчонками фасон держать не штука. Вот когда каждую минуту тебя может прихлопнуть – тогда держи фасон.