Текст книги "Роль «зрелой женщины», или Чувствительные истории"

Автор книги: Лина Серебрякова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Лина Серебрякова
Роль "зрелой женщины", или Чувствительные истории

Летней июньской ночью торговый корабль « Виктор Панаёнков», шел в северо-восточном направлении, в порт приписки после долгого плавания. Со времени торжественного спуска на воду и бутылки шампанского, разбитой о его борт, корабль вновь и вновь возвращался домой с полными трюмами. Флаг на мачте бился родной, российский, а грузы в трюмах стояли разные, из дальних и совсем дальних стран, обычный торговый груз: легкий, в виде коробок и ящиков с наклейками, и тяжелый – приборы, оборудование, металлообрабатывающие станки.

В это летнее время даже северные моря благосклонно встречают утомленных моряков кроткой синевой, светлыми зорями и короткими ночами. Но сегодня море штормило, на палубу серой стеной рушился ливень. В такую погоду судно двигается только по приборам, круглосуточно показывающим курс. Этой ночью на мостике нес вахту Клим Ковалев, старший помощник капитана. Из своих тридцати семи лет он отдал морю почти семнадцать, и если не стал капитаном, то лишь по убеждению. Теперь же и вовсе подумывал о списании на берег.

Вдруг он напрягся: знакомое ощущение легкого звона, будто бы от пересыпания стальных опилок, знак тревоги, насторожило его.

– Что? Где? – обострился он. – Что-то впереди! Стоп машина! Полный назад! Лево руля!

Теперь главное – быстрота. Корабль медленно отвернул нос влево.

На мостик вбежал капитан, без плаща, в наскоро застегнутом кителе.

– Что опять случилось, Клим? Что ты творишь?

Корабль становился на якорь. Гремя, разматывала якорную цепь мощная лебедка.

– Сейчас увидим, – ответил Клим, включая дополнительные прожектора. – Вон она, красавица!

Капитан не верил своим глазам.

Прямо по курсу мощный луч прожектора сквозь дождь и волну высветил всплывающую махину подводной лодки. На ее поверхности уже метались люди. Вот замигал сигнальный фонарь.

– Норвеги. Неполадки с электропитанием, – читал капитан. – Требуется техническая помощь, – он дернул плечами. – Придется помочь.

И посмотрел на Клима. Только что они были на волосок от страшной морской беды. И только за один этот рейс старпом спасает их во второй раз. Что за чутье у этого человека?

– Силен, бродяга! А, Евгеньич?! То мель учуял, то лодку! Как тебе удается?

В этом рейсе Клим уже успел отличиться. Для него самого это его свойство было тайной. Легкий шорох в ушах, похожий на шорох пересыпаемых из ладони в ладонь стальных опилок и все, он готов к действию. Возможно, способность эта перешла от пращура, северного знахаря. Такой же шорох, но мягче, слышался и при мысли отказаться от перемен, которые он наметил в своей судьбе, оставить все по-прежнему. Значит, только вперед.

Уже работали световые сигналы, сообщая терпящим бедствие, что им в помощь посылается катер с механиком.

– Придется пойти с главмехом, познакомиться с соседями. Жаль, Нансена среди нет. И Хейердала тоже.

Шторм стихал. Летние северные ночи в июне очень коротки. Небо прояснилось, на востоке занимался новый день, солнце катилось по горизонту, будто яблочко.

Солнце красно вечером -

Моряку бояться нечего,

Солнце красно поутру -

Моряку не по нутру .

Солнце было золотым. Прощайте, морские приметы, байки, посиделки на корме в свободное от вахты время! Впереди… гм, посмотрим, что впереди. Клим усмехнулся.

Вот прилетели два вертолета, вызванные с берега, по воздушной лесенке на лодку спустились люди, журналист с кинокамерой и ярко-оранжевый баул с грузом. К завтраку с подарками и теплой благодарностью от экипажа моторный катерок отвалил от корпуса грозной подлодки и по веселой волне, под светлым небом понесся "домой! к «Виктору Панаёнкову". Они издали помахали руками Климу, показали пальцами полные двести граммов и вскоре сменили его на посту.

Корабль пошел дальше.

Капитан, Николай Васильевич Ромашин, «Васильич», как по отчеству называют на флоте, плавал уже более двадцати лет. Из них пятнадцать лет вместе с Ковалевым. Он принял его молодым мичманом, вырастил до своего помощника и давно прочил в капитаны, но тот отказывался. А сейчас и вовсе уходил. Васильич вздохнул. Как спокойно с Евгеньичем! Кому рассказать – не поверят! Жаль терять таких людей. Капитан вздохнул еще раз.

…Отоспавшись после вахты, Клим прошелся по судну, проверил в трюме крепление грузов, прошелся по отсекам и палубе, осматривая свое хозяйство. В конце обхода облокотился о бортик кормы, любуясь на закат. Сколько он их повидал за семнадцать лет!

– Прощаешься? – подошел капитан.

– Вроде того.

– Может, передумаешь?

Клим рассмеялся.

– Друг мой Колька! Не тяни кота за хвост и настраивайся на нового помощника. Долгие провода – лишние слезы.

– Сколько соли с тобой сьели, в таких переделках бывали, а не могу понять, что тебя мучает?

– Мне разобраться надо, Васильич.

– С кем это? – капитан улыбнулся.– С братвой портовой, что ли?

– Если бы! С самим собой. Судьба зовет, а куда, не сказывает.

– Э-э, брось, не ломай головы. Бабьи сказки. Статный сильный мужик, все при тебе. Не понимаю!

Помолчав, Клим тихо проговорил.

– Остановилось во мне что-то, Васильич. Все-то я здесь знаю, все-то мне известно. Глубины нет. Не цепляет. Застрял, одним словом. А,– он махнул рукой, – не объяснишь.

Корабль шел своим курсом, оставляя на мелкой волне широкий пенистый след. Матросы занимались генеральной уборкой, драили особенно тщательно палубу, чистили медь, подкрашивали белым и голубым название родного судна. Все должно блестеть, завтра придут в родной порт.

– Не обижайся, Васильич. Всегда буду тебя помнить.

– Меня не обидишь. А как семья?

– Я их обеспечу.

– Все-таки двое, сын и дочь.

– Взрослые уже.

– Какое взрослые… Разве что мать присмотрит.

Они снова замолчали.

– А сам? Или зазноба призывает? Скажи уж.

– Нет. Один буду жить.

– С нуля?

– С нуля. Даже из города уеду. В Москву.

– Ого.

– Там есть речной порт, наймусь крановщиком. Если остановлюсь сейчас – пропаду.

Капитан обнял Клима за плечи.

– Не понимаю тебя, мужик, но уважаю. С Богом.

– Спасибо, Николай Васильевич.

Капитан повернулся и пошел к себе. Ворохи бумаг, радиограмм дожидались его, да еще необходимо было составить доклад о происшествии прошлой ночи. Что ж, плохого ничего нет, честь и хвала Климу Ковалеву.

– Эх, – снова вздохнул капитан. – Зачем, зачем уходит?

Эту ночь Клим спал в своей каюте. Снился ему – в который раз – темный зал, освещенная сцена, и оттуда, лучась теплым светом, приближалось прекрасное родное существо.

"Кто ты, как найти тебя?"

Вдруг он ощутил все тот же шорох пересыпающихся стальных опилок.

– Что? Где? Скорее! – спустя секунды он уже мчался по коридору, грохотал вниз в машинное отделение.– Скорее! Сейчас рванет, скорее!

Он успел тик в тик. За столиком, впившись глазами в книжку, сидел молодой механик. Ну, очень интересная книжка! Стрелки манометров давно зашкаливали, слышался грозный гул, кое-где вырывались струйки пара, а тот, не видя, не слыша ничего, настигал убийцу, чтобы освободить золотоволосую красавицу!

Роман вылетел у него из рук, голова мотнулась в сторону. Клим молча привел его в чувство, сходу вырубил рубильник, вдавил до упора красную кнопку, щелкнул одним тумблером, другим. Гул стих. Вахтенный виновато стоял посреди помещения. Далеко у двери валялась пестрая книжка. Парень боялся сдвинуться с места, такая вина не прощается. Клим повернулся к нему.

– Чтобы духу твоего не было на судне, щенок. Положишь рапорт капитану на стол и пошел вон из машинного отделения!

Выгнав парня, Клим усмехнулся и принялся шагать из угла в угол, поглядывая на приборы.

– Пас, еще пас, блок! Молодцы! Переход подачи,– командовал тренер из приподнятого над волейбольной сеткой сидения.

Со свистком в зубах он внимательно наблюдал за игроками. Соревновались смешанные команды подростков, юношей и девушек, лет четырнадцати. По звуку приема мяча – подушечками пальцев, ладонью, обеими ладонями, лодочкой тренер отмечал мастерство. Все воспитанники спортивного лагеря были в прекрасной форме, успели хорошо загореть, несмотря на подмосковный июнь с его дождями.

– Катюша, играй, играй, не отвлекайся на маму. Гаси! Умница!– крикнул он тоненькой волейболистке, высоко подпрыгнувший над сеткой.

Ее мать, Ирина Константиновна, а попросту Ирина, потому что в свои тридцать два года была стройна и почти так же спортивна, как ее дочь, Киска, сидела среди болельщиков. Она приехала навестить дочку, по которой скучала в своей московской квартире

– Левые выиграли. Набирается новая команда. Ирина, вы можете поиграть против дочери, – улыбнулся тренер.

Ему нравилась эта спортивная зеленоглазая женщина, актриса, лицо которой было узнаваемо, и это веселило его.

– С удовольствием, – она поднялась и заняла свободное место.

– Разыграли. Подача справа.

Игра пошла. Ирине хорошо удавались дальние подачи, удавались блоки у сетки и одиночные завершающие удары, она раскраснелась и казалась не мамой, а старшей сестрой своей Киски, ростом почти догнавшей ее.

Спортивный лагерь "Святые ключи" расположился у северо-западной границы Подмосковья, справа от платформы с тем же названием, на высоком берегу реки Сестры. Через долину был перекинут длинный серебристый мост, казавшийся издали изящной игрушкой, с такими же игрушечными поездами, пробегавшими по нему. Справа по ходу поезда из Москвы на светлом взгорье раскинулась деревушка, недалеко от насыпи высилась старая полуразрушенная колокольня без навершия, с цепкие кустами и даже низенькой березкой вместо крыши; у подножья сохранились развалины церквушки да заросший старый пруд; посередине него блестела чистая вода Судя по ней, там и били ключи, давшие имя окрестностям.

Воспитанникам лагеря запрещалось переходить рельсы к старой колокольне. Киску тренер отпустил с матерью до самого вечера.

Девочка гордилась внешностью и профессией своей мамы, но ее собственная расцветающая красота занимала все ее мысли.

– Знаешь, мамочка, Витька Суворов пишет мне разные записки и даже рисует в профиль. Как ты думаешь, он влюблен в меня?

– А тебе как кажется?

– Нисколечки. Я не обращаю на него внимания.

– А на кого обращаешь?

– Ни на кого. Они только о своих мускулах думают.

– Навряд ли. Везде есть серьезные мальчики, с которыми интересно общаться.

Они болтали о том, о сём, о съемках фильма, в котором была занята Ирина, и в самом деле напоминали двух подружек-сестер.

Осталась позади деревенька, они перебрались через насыпь и спустились к пруду.

День клонился к вечеру. Из камышовых зарослей раздавался лягушачий хор, летали стрекозы, посверкивая твердым стеклянным блеском, тяжело клонились к воде старые ивы.

Они присели на белое, свободное от коры, бревно и замолчали. Девочка плела венок из цветов. Со стороны моста за их спинами прогремел поезд дальнего следования на Москву, несколько минут спустя прошумела пригородная электричка.

– Быть женщиной – очень ответственно, вдруг сказала Киска.

Ирина даже выпрямилась от неожиданности.

– Да ты совсем взрослая. И рассудительная, как отец.

– Я похожа на него?

– Очень. Ты помнишь его?

– Помню. И фотографии остались. Когда выйдет твой фильм?

– На фестивале. В ноябре.

– Когда полетят белые мухи?

– Да. Режиссер рассчитывает на конкурсный показ.

Киска качнула венком. Будет о чем рассказать вечером у костра.

Тихий московский переулок начинался двумя старинными храмами с кирпичной оградой, над которой поднимались тополя. У храмов были серебристые шлемовидные купола, за глубокими стрельчатыми окнами горели лампадки. Глубже по переулку с обеих сторон уходили сановитые, еще дворянские особняки, между виднелись и позднейшие, стилизованные четырехэтажные дома с белой лепниной по фасаду и навесами над крылечками из литого узорного чугуна.

В этот рассветный час в комнате второго этажа, за полуоткрытым окном, задернутым тюлем, беспокойно металась во сне молодая женщина.

– Мама, не уходи, мама…

Проснувшись, Ирина уткнулась лицом в горячую руку, приходя в себя после ночного кошмара.

Восемь лет назад в автомобильной катастрофе погибли муж Ирины и ее отец; а три дня спустя, от странных горловых спазмов умерла потрясенная мать. С тех пор Ирина жила с дочерью в опустевшей квартире.

Позавтракав овсянкой, джемом и чашкой кофе со сливками, она поутюжила цветастое платье и подсела к зеркалу. На нее смотрела свежая молодая женщина с чуть вздернутым носом и нежной улыбкой. За эту улыбку да за зеленые глаза ее когда-то и полюбил муж. Молодой, чуть старше нее. Как странно. Они с Сережей так любили друг друга, и вот его давно нет, а она живет и даже здорова.

– Меня не любят уже восемь лет! У меня нет ни любви, ни любимой работы. Я играю пенсионерку с мышиным хвостиком. Я засыхаю! Неужели это конец? Неужели ничего больше не будет? Как много девчонок крутятся вокруг режиссеров!… Стоп! – Ирина выпрямилась. – Держаться! Иначе не соберешь себя. Если в каждой малолетке видеть соперницу, лучше не жить.

Через полчаса, легкая, с отлетающей сумочкой, она сбежала с крыльца и помчалась на студию.

… Броские афиши полуобнаженных красоток и красавцев украшала гримерную. Лампы струили ослепительный свет, жара была бы нестерпимой, если бы не кондиционеры.

Ирина опустилась перед безжалостными зеркалами. Она не опоздала, хотя добраться сюда по длинным темным коридорам с бесчисленными дверьми с именами режиссеров и картин, прокуренным лестничным площадкам, переходам, разновысокими поворотами было не просто.

– Пришла, моя красавица, – обернулась к ней Анастасия, продолжая сильными руками растирать в мраморной чашке замороженный цветной грим собственного сочинения. – Посиди отдохни, все равно там еще не готово, – она кивком головы показала в сторону съемочного павильона.

Анастасия была задушевной подругой. Семь лет назад Ирина устроила ее на студию, и за это время Настя-маляр, окончив курсы-подкурсы, то да се, поставила себя так, что с нею считались даже директора фильмов.

– Что?– уловила она настроение подруги. – Вернулась от дочки поздним вечером и затосковала, голуба-душа? В пустом доме?

– Заметно? – Ирина опустила голову.– Ох!… Настя, милая, неужели это все? Неужели никогда? Я же ничего не успела, я даже женщиной не была. Я держусь, как могу, но впереди-то … что? Так скоро, так скоро…– Она закрыла лицо руками и склонилась к самым коленям.– Не хочу стареть, не хочу, не хочу…

– Полно, полно, – Анастасия прижала к себе ее голову.– Не тебе бы говорить, да не мне бы слушать! Мы тебя еще замуж отдадим, молодую-интересную. С такими-то глазами!

Ирина подняла лицо.

– Прости меня, Настя. Как-то одно к одному. Маму во сне видела… Помнишь, как она за один день ушла?

Анастасия обняла ее и поцеловала в лоб.

– Держись.

Ирина улыбнулась сквозь слезы.

– Утешительница ты моя. А я-то хороша… выплескиваю на тебя. Прости. Обида вскипела. Я могу играть редкостные характеры, русские, высокие …

Анастасия похлопала ее плечу и отвернулась к своим баночкам.

– Что у нас сейчас? Пенсионерка? О-о, – она замерла, вспомнив нечто важное, – да ты же ничего не знаешь!

– Чего не знаю?

– Того, что происходит здесь, в родной киностудии. Тут такое творится, что все на ушах стоят.

– Почему?

– Потому, что надо не слезы лить, а чуять верхним чутьем.

– Что чуять? Говори же.

– То-то, – Анастасия наставительно подняла палец. – Сейчас такое время, что надо и видеть, и слышать, и успевать во все места. Тогда будешь нужна. А нужна именно ты с твоей грацией, трепетностью, мастерством.

Анастасия преобразилась. Из добродушной хозяйки она превратилась в хваткого дельца, знающего, как устраиваются кинопробы, договора и сделки. Обойдя Ирину, она повернула ее к себе, потом опытным взглядом посмотрела на нее в зеркало.

– Я не понимаю, – проговорила Ирина.

– Костю Земскова знаешь?

– Ну?

– Ну и ну, баранки гну. Уже последнему лифтеру известно, что он, молодой и даровитый, надежда страны и киностудии, носится сейчас со сценарием "О зрелой женщине на изломе жизни" и не может найти актрису на главную роль. И что он должен увидеть именно тебя, свою звезду.

– Костя Земсков, такой вихрастый?

– Больше ничего не вспомнишь?

– Лауреат в Каннах, кажется.

– И того с лихвой хватит. Теперь все зависит от тебя. Нельзя допустить, чтобы он выбрал какую-то француженку! У тебя есть русскость, она в искрении глаз, в улыбке, в умном вдохновенном лице. Найди его. Действуй, действуй. Эти люди все решают все в одну секунду. Даже во сне.

Ирина сникла. Просьбы, смотрины! Ну почему ей, талантливой, молодой, надо гоняться за кем-то, жеманничать, умолять?

– Не вздыхай. Надо, значит надо, – поняла ее подруга.

В комнату уже заглядывали разные люди, и уже торопили, но после внушительного ответа хозяйки понимающе исчезали. Ничего не скажешь, Анастасия достойно поставила себя в этом капризном мире. Оборотясь к столам, полным баночек с мазями, краской, пудрой хозяйка принялась за дело.

Это было ее царство. Под ее руками Ирина, свежая, нежная Ирина стала превращаться в строгую и сухую учительницу химии, с обожженным реактивами лицом и полузакрывшимся глазом. Такова была роль в картине, которая снималась с расчетом на фестивальный и кассовый успех. В заключение Настя натянула на нее парик с мышиными прядками над ушами, с хвостиком на затылке и отстранилась, любуясь на свою работу.

– Путная старуха получилась, на страх ученикам. Ха-ха-ха! – и всплеснула руками. – А про юбилей-то мы и не вспомнили, две сороки. Мужу моему, Павлу Николаевичу, сорок лет в субботу стукнет.

– Сорок лет? – ахнула Ирина.

– Сорок, сорок.

– В субботу?

– Приходи помогать. Лучше пораньше, чтобы успеть.

– Приду.

Поднявшись с кресла, чтобы идти одеваться к роли, она обняла Анастасию и прижалась к ней, такой надежной.

– Солнышко мое! Всегда-то обогреешь, обласкаешь. Добрая женщина – это чудо света.

– Давай, Иришенька, с Богом!

К вечеру, после сьемок, Ирина и впрямь разыскала Костю Земскова. Он сидел в буфете с бутылкой пива и воблой, охраняемый негласным запретом на деловые переговоры во время еды. Ирина задержалась в дверях, постояла и… направилась к его столику. Была не была! Сделав первый шаг, она решилась и на второй, подсела на соседний стул. Поняв, о чем речь, Костя стал хохотать, лохматить свои вихры, уверять, что ничего не знает, впервые слышит, тут же проговорился, что думает о нем сутками напролет, покраснел и унесся подальше от этих актрис с их вечными звезными притязаниями.

Несносно, несносно!

По приходе в порт Клим занялся обычной передачей груза. Таможня продержала его недолго, часа полтора, и получилось это случайно, потому что одна смена таможенников уходила в отпуск, а другая ни за что не приняла бы незавершенку. Клим расценил это, как знак удачи. Солнце едва посмотрело на запад, как появился заказчик, кавказец с плечами тяжеловеса; команда его черноголовых подручных называла его босс. Он принял груз и рассчитался. Клим сдал деньги в бухгалтерию.

За другую партию груза, станки и тяжелую технику, которые разгружал портовый кран, отвечал второй помощник, Клим туда и не смотрел. С заявлением об уходе он направился в здание пароходства к начальнику порта. В кабинете шло совещание рыбаков. Он сидел в приемной. Из диспетчерской доносились переговоры капитана рейда с подходящими кораблями «Швартуйтесь правым бортом». По коридору ходили женщины-служащие. Некоторых он помнил, других уже не узнавал, за семнадцать лет милые девчушки, с которыми перемигивался молодой мичман, стали дамами, лица их надели совсем другие выражения.

Наконец, совещание окончилось.

– Александр Николаевич, вас дожидается старпом Ковалев, – доложила секретарша.

– Пусть войдет, – отозвался усталый голос.

Клим вошел и положил перед начальником свое заявление. Прочитав его, тот посмотрел на Клима помаргивающими выпуклыми глазами, потом нажал кнопку переговорного устройства.

– Капитана "Панаёнкова " ко мне срочно! А ты садись, садись. Поговорим-покурим.

Нечасто увольнялись люди столь заслуженные люди, да с такой выгодной и почетной морской работы. Вскоре явился капитан. Они обменялись рукопожатиями.

– Ознакомься, Васильич,– начальник кивнул головой на рапорт Ковалева.

– Да знаю, знаю.

– Что знаешь? Не можешь справиться? Мужик глупость делает, а ты руками разводишь?

Николай Васильевич действительно развел руками.

– Не могу. Уходит.

– Он у тебя в своем уме? В такое время списываться на берег!

И обратился к молчавшему доселе Климу.

– Подожди в приемной. Нам тут побалакать треба.

Клим вышел.

Начальник порта поднял брови и уставился на собеседника.

– Что происходит, Васильич? Мы не богатеи, чтобы разбрасываться. Рапорт подал, смотрите на него! Что, кошка пробежала? Согласится он на капитанскую должность?

Тот покачал головой .

– В том-то и дело…

– Ты беседовал с ним?

– А неужели… – Капитан дернул плечами.

– А он здоров вообще-то? – начальник неопределенно махнул рукой возле головы.

– Здоровее не бывает. Нет, Александр Николаевич, тут другое, а что, мне не вдомек. Для него это сверхсерьезно.

Они помолчали. На мгновенье им представилась сказочная жизнь, свободная от тягостей и ответственности, и показались они себе галерными рабами, прикованными к навечно-сделанному ревнивому выбору. Зачем? Что такое работа? А этот уходит, как орел в небо, и никакие указы про него не писаны. Но тут загудел на рейде стоящий под разгрузкой траулер и вернул их к действительности. Сказочной жизни без серьезной работы не бывает, и этот парень, Клим, все равно будет где-то вкалывать, выстраивая свою новую судьбу.

Начальник порта прошелся по кабинету. Из его окон виден был порт, причалы, разъезды.

– Решено. Подбирай нового помощника, и закончим с этим.

Через пару дней все было готово. Клим дал прощальный ужин своей команде. Все сожалели о его уходе, но у каждого были свои дела, и, покутив в портовом ресторане до полуночи, мужчины разошлись.

Утро настало ясное и свежее. Цветники, зеленые лужайки, скульптуры и фонтанчики, столь привычные для служащих порта, доставляли истинную радость морякам. Даже зимой их встречали оранжереей с вечнозелеными кустами. Недаром славился по флоту этот северный порт!

Клим вывел свой "мерседес" и поехал домой, на окраину города. По пути тормознул у гостиницы и заказал себе номер на одну ночь.

Дома его не ждали.

Такое случается в семьях моряков. Пока муж плавает, изредка появляясь в доме, жена работает, хлопочет по хозяйству, управляется с подрастающими детьми, тратит его деньги и отвыкает, отвыкает. Придет он на неделю-другую и вновь его нет месяцы и месяцы.

Он вошел, открыв дверь своим ключом.

Семья сидела за столом. Пахло пирогами, борщом, свежей зеленью. Его супруга, полнеющая блондинка, замерла от неожиданности. Между ними уже начиналось то отчуждение, о котором проговаривались старые моряки. Зато пятнадцатилетняя дочка вскочила со стула и повисла у него на шее.

– Папка! Я во сне видела, что ты приехал!

– Умница.

Поднялся и Шурка, старший сын, и тоже обнял отца, высокий, с пробившимися усиками

Два смешных чемодана на колесиках, похожие на крокодилов, проехались по передней прямо в большую комнату. Много добра вместилось каждый такой чемодан. Сын получил кожаную куртку, всю в блочках и молниях, дочь – все остальное. Для жены он положил на стол что-то мелкое, механическое, для работы.

– Как ты просила.

– Зоя, принеси прибор для отца, – сдержано произнесла женщина. – Мой руки, Клим, садись за стол. С приездом тебя.

Из резного деревянного буфета показалась бутылка коньяка. Она старалась быть хорошей женой. Того, что произойдет дальше, она не ожидала. Клим выложил на журнальный столик пачки денег.

– Вот деньги, рубли и валюта, – начал он.

– Да, да, – подхватила Зойка. – Все эти тряпки можно купить здесь и гораздо дешевле. Не трать больше валюту. Правда, мама?

– Уместное замечание, – усмехнулся Клим. – Оставьте-ка нас с матерью, пойдите, погуляйте. Будьте во дворе, есть серьезный разговор.

Они ушли. Оставшись наедине, Клим сказал просто, словно о чем-то обыденном.

– Я ухожу, Оля. Не от тебя и не к другой. К самому себе. Этих денег пока хватит, устроюсь – буду присылать.

Ольга молча наклонила голову и ушла на кухню.

Собрать личные вещи бы делом одной минуты. Клим сбежал вниз. Во дворе поджидали взрослые сын и дочь. Присев на скамейку, он со всей серьезностью поведал им о своем решении. Увидел, как опустились их головы, как заблестели девичьи слезы.

– Все, – сказал детям.– Я пошел. Подрастете – поймете, а сейчас примите, как данность. Я вас люблю и не бросаю,– он поднялся, держа в руке небольшой чемоданчик.– Живите, как жили. О деньгах не беспокойтесь.

В билетную кассу очередь была немалая. Все отпускники ехали через Москву, все были недовольны новым порядком покупки билетов с паспортом. Заняв очередь, Клим поспешил в товарное отделение оформлять доставку машины. Это сьело немало времени, но он успел и там и тут. С билетом и квитанцией в кармане направился в гостиницу.

Ночь была светлая, северная, городская. Солнце стояло за очертаниями кирпичных домов. Климу подумалось, что вот и кончилось для него море, что он свободен и одинок под слабыми мигающими звездочками. Новая жизнь уже началась.

На другой день сын провожал отца.

Посадка уже заканчивалась. В купе шестого вагона с удобствами устраивалось на ночь семейство из трех человек, родители с дочкой. Они обрадовались Шурке, решив, что именно он будет их попутчиком.

– А вот я его пирожком угощу, ну-ка, еще горяченьким, – захлопотала хозяйка, ласково поглядывая на молодого человека.

Узнав, что едет не мальчик, а его отец, они сдержано поздоровались с Климом. Забросив чемоданчик на полку, отец с сыном вышли на перрон.

Вокруг царила обычная вокзальная суета. Спешили с чемоданами, везли на колесиках корзины и баулы, прощались, целовались. Пахло копченой рыбой, северными дарами для южных родственников. Все как всегда. Разве что среди пассажиров чаще обычного виднелись матросские воротники и бескозырки, или что ни взрослые и ни дети еще не успели загореть. На отдых отправлялись целыми классами, человек по двадцать, под присмотром руководителя, сумевшего пронять очередного спонсора.

Спешили по перрону и мальчики-южане, вносили в купе ящики и коробки со знакомыми наклейками. Босс стоял скрестив руки и наблюдал за погрузкой. Клим усмехнулся, кивнул ему.

Отец и сын прошлись вдоль вагонов.

– Обижаешься на меня, Шурок?

Тот уклонился от прямого ответа. Клим отметил взрослое поведение сына-выпускника.

– Не усекаю, скажем так, – скупо усмехнулся тот.

Клим потер рукой подбородок.

– Завис я, сын, завис, как твой компьютер. Вот и все.

– Как это, батя?– снисходительно посмотрел тот. – Мой комп, между прочим, не зависает.

Клим закурил, посмотрел себе под ноги.

– Когда-то в юности я, видно, выбрал не ту дорогу. Попробуй-ка угадай в шестнадцать лет! Вроде, все как у людей, живи-радуйся, а мне мелко, глубины нет. Каждый день одно и то же, проскальзываю, как в смазке.

– У кого иначе?

– Я про себя говорю. Знаешь, почему я в море ходил? Не поверишь. Чтобы по берегу скучать, домой стремиться. Вернусь с рейса, а на берегу ничего не понятно, ну, и скорей обратно в море, о возвращении мечтать, хоть какое-то занятие. Сплошной самообман.

– Но ты же старпом!

– Поднаторел, верно. А понимать – ничего не понимаю. Только душа горит, просто пылает.

Он замолчал, заметив, что босс тонким кавказским слухом ловит их разговор. До отправления оставалось десять минут. Это много, когда душа твоя уже простилась с прошлым, и ты весь устремлен вперед. Шук хмурил брови. Он не осуждал, и по-юношески готов был восхищаться отцом, как всегда восхищался им. И красавец-корабль, которым он гордился перед друзьями, хотя, сказать по-честному, старпом – это еще не капитан, а у его друзей отцы были и капитанами. Вообще, у него были хорошие друзья. И все, как один, шли в морское дело. Кто в училище, кто в армию, на флот.

– Не жалко бросать корабль? – спросил он.

– Нет, – с неожиданной беззаботностью ответил Клим. – Наелся под завязку. Новая жизнь зовет. Не пойму, какая, а зовет. Уходить надо, пока все на мази, вертится, работает, когда и без тебя справятся. Ясно?

– Ясно. Пока уговаривают остаться, да?

– Вроде того. Но это не главное.

– А что главное?– насторожился юноша и затаил дыхание, ожидая чего-то необыкновенного, что сразу решит и его проблемы.

– Главное – это твое решение,– Клим посмотрел на большие вокзальные часы..

Отец и сын помолчали, направляясь к вагону.

– В Москве один будешь? – ревниво спросил сын.

– Один.

– Силен, отец!

– Не сердись, Шук. Как устроюсь, вызову тебя. Поступишь учиться. Москва же!

– Спасибо, батя!

– Какой я батя! Бродяга вселенская, а не батя. Все, прощай.

Поезд уже набирал скорость. Вскочив на подножку, Клим прошел в купе.

Нельзя сказать, что Птичий рынок – место, малоизвестное москвичам. Многие любят проводить здесь выходные дни, обычно, правда, ближе к весне, ближе к лету, и охотно покупают там все, что душе угодно, душе простой, неприхотливой, потому что купить здесь только и можно, что вещи простые, всё, что хочешь. Приходите, пока не перенесли «Птичку» за кольцевую автодорогу.

Еще издали, при подходе к воротам уже встречают вас продавцы котят и щенков, глядящих чистейшими глазами, впервые увидившими свет; тут же предлагают цыплят, кроликов; а уж канареек, попугайчиков… Где в Москве купишь козленка? Только волков нет. Хотя, может, и продали какого, слепым щенком. Внутри рынка тесно от рядов под узкими навесами. Чего-чего нет! Вот развешены рыболовные сети с ячейками мелкими, средними и крупными – на окуня, щуку, на семгу. Тут же удилища, лотки с приманкой, мотылем и червями, аквариумы пустые и полные воды, с цветными гротами, водорослями. А рыбки! На любую мечту. Толпа любителей собирается в проходах и говорит, говорит, как на восточном базаре. Смех и хохот.

Душа взлетает на птичьем рынке!

Здесь покупали снасти и припасы Павел и Сергей, муж Ирины. Все были молоды. Павел и Настя лишь недавно вернулись со строительства гидростанций, Ирина снималась в первых фильмах, а Сережа все решал, решал свои задачи по сверхпроводимости. Какие бывали застолья, какие вечера! А всего-то по случаю поездки на Птичий рынок!

Сегодня на Птичьем рынке Ирина выбирала подарок для Павла. Она толкалась уже битый час, даже отдаленно не представляя, что ей нужно, как вдруг увидела его, свой подарок. Вот он, зеленый пятнистый жилет, сплошь состоящий из карманов, с рюкзаком на спине, украшенный погончиками и золотистым ромбом, но не военный, без броневой прокладки,

– Бронежилет, – подмигнул продавец, проследив ее взгляд.– Семнадцать карманов на любую тару. Все по уму, хоть весь магазин неси.

Жилетов висело несколько. Карманчики на липучках, на кнопках, на молниях, подкладка тоже изнутри с карманами, застежка на вытяжных металлических пуговицах. Длинный карман на груди для авторучки, и для сигарет, и для зажигалки, надежная, долговременная вещь, сшитая на хорошей машине умелыми руками.