Текст книги "Три года ты мне снилась"
Автор книги: Лина Серебрякова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 7 страниц)
Лина Серебрякова
Три года ты мне снилась
1
Летней июньской ночью торговый корабль «Виктор Паноенков» двигался в северо-восточном направлении, в порт приписки после долгого нелегкого плавания. Со времени торжественного спуска на воду в южном городе Николаеве, когда его принял под командование опытный капитан, корабль вновь и вновь возвращался домой с полными трюмами.
Было так и на сей раз. Обычно в это летнее время даже северные моря благосклонны к утомленным долгим плаванием экипажам, не испытывают моряков на крепость, встречают яркой морской синевой, светлыми зорями после коротких ночей, словно приветствуя их возвращение домой, в самый северный порт России.
А вот сегодня море штормило. Небо затянули лохматые грозовые тучи, посверкивающие вспышками молний, и на палубу серой стеной обрушился ливень. Этот дождь сплошной пеленой застилал просветы между острыми пенистыми гребнями волн, ухудшая и без того плохую из-за сильной качки видимость. В такую погоду судно двигается вперед почти вслепую, по стрелкам и огонькам на приборной доске, круглосуточно высвечивающим курс в бушующем море и состояние всех жизненно важных механизмов корабля.
В эту ночь здесь нес вахту Клим Ковалев, старший помощник капитана. Он не ожидал морского ненастья на подходах к родному порту и даже рассчитывал поразмышлять кое о чем в эти последние часы на корабле. Из своих тридцати семи лет он отдал морю почти семнадцать и если не стал капитаном, то лишь по собственному внутреннему убеждению. А сейчас и вовсе подумывал о списании на берег. Именно это ему и хотелось хорошенько обмозговать в белую северную ночь последнего дежурства.
Но какая там белая ночь! Под темными сводами грозовых туч, застлавших горизонт, под проливным, словно осенним, холодным дождем, все внимание приходилось уделять приборам. Флаг на мачте бился родной, российский, а вот грузы в трюмах стояли разные, из дальних и совсем дальних стран.
Несмотря на ненастье, настроение у старпома было хорошее. В дождях и штормах новизны для него никакой, а вот то, что томительные думы последних недель наконец-то привели к окончательному решению, проливало на сердце спокойную уверенность. Итак, после семнадцати лет плавания он уходит с флота. И если жизнь неизвестно почему ставит перед ним странную задачу начать все сначала, он обязан слушать свой внутренний голос, свою душу, а не то, что ему говорят огорченные его выбором друзья, эти крепкие, верные и надежные парни, вместе с которыми пережито так много.
Нет, понять другого до глубины душевной, до печенок не дано никому. Сам-то себя не всегда понимаешь.
Клим усмехнулся, поглядывая на приборную доску, и негромко отдал команду рулевому.
Прощай, море! Все непросто в этом мире и в нем самом, Климе. Но как только они прибудут в порт, он подаст рапорт начальству. Решено. Прощай, соленая морская волна и крутая морская судьбина. Будущее, при всей его неопределенности, наполняло силой и ощущением глубокой внутренней правоты, пусть даже на удивление всем, кто его уважает, и к негодованию, он предполагал это, собственного семейства. Он достаточно хорошо знает себя, чтобы не ошибиться в принятии важного решения.
От мыслей внимание отвлекло ощущение, будто шуршат, пересыпаясь, стальные опилки – вернейший признак приближающейся угрозы. Подобное предчувствие было особенностью Клима, не раз доказавшей свою безошибочность, не единожды спасая Клима и весь корабль от неминуемой беды.
– Что происходит? – насторожился он.
Какая неведомая опасность подстерегла их? Главное, определить источник, хотя бы направление. Так. Что-то впереди! Что бы там ни было, необходимо резко остановиться и… и взять влево. Попробуй-ка произвести подобный маневр при такой волне!
– Стоп машина! Полный назад! Лево руля!
Теперь главное – быстрота. Корабль, пеня волну, зарылся, застопорился на коротком пробеге, медленно отвернул нос влево.
– Не остановишь сразу, не шоссе. И в полный-то штиль непросто, а в штормовое волнение… – напряженно шептал Клим, чутко ощущая многотонную махину судна.
На мостик вбежал капитан, невысокий мужчина, наскоро застегивая черный китель.
– Что опять случилось, Клим? Что ты творишь?
Корабль становился на якорь. Гремя, разматывала якорную цепь мощная лебедка.
– Сейчас увидим, – ответил Клим, включая дополнительные прожектора. – Вон она, красавица!
Капитан не верил своим глазам.
Прямо по курсу мощный луч прожектора сквозь дождь и волну высветил всплывающую темную махину подводной лодки. С нее еще бежала вода, на верхней палубе уже метались люди, замигал сигнальный фонарь.
Капитан покачал головой.
– Норвеги. Что-то случилось у них с электропитанием. Требуется техническая помощь, а береговая служба не может ее оказать, потому что молчит рация, да и погода нелетная. – Он передернул плечами. – Попробуй-ка заметить их при такой качке!
Он посмотрел на Клима. Только что они были на волосок от страшной морской трагедии! За один этот рейс старпом спасает всех во второй раз. Что за чутье у этого человека?
Уже заработали световые сигналы, сообщая терпящим бедствие подводникам, что им в помощь посылается катер с корабельным механиком и полным набором необходимой аппаратуры.
– Придется пойти с главмехом, – пожал плечами капитан. – Познакомимся с друзьями-соседями. Жаль, Нансена среди них нет.
Он посмотрел на Клима.
– Силен, бродяга! – еще не оправившись до конца от потрясения, хлопнул он помощника по спине. – А, Евгеньич?! То мель учуял, то лодку! Как тебе удается?
Да, в этом рейсе Клим уже успел отличиться. Как и во многих предыдущих. Для него самого было тайной, как это получается. Легкий шорох в ушах, похожий на звук пересыпаемых из ладони в ладонь стальных опилок – и все, он готов к действию. Более того, тот же шорох слышался ему при мысли отказаться от перемен, оставить все по-прежнему.
Значит, только вперед.
Может, это было дальним посылом от пращура, северного знахаря, знатока таких таинств, какие Климу и не снились. Он не любил об этом говорить, боялся насмешек. А какое тут суеверие? Главное, люди живы и корабли целы.
Во всем остальном Клим не отличался от окружающих, его уважали, как хорошего моряка и отличного парня, излишне, правда, задумчивого.
Непогода стихала. Вместе с нею кончилась и ночь. В последний раз Клим встречал зарю на мостике.
Морские северные ночи в июне коротки. Небо давно уже ясно, хотя и посвечивает последними звездочками, а на востоке уже занимается новый день, и краешек солнца медленно перекатывается по горизонту, чтобы появиться либо в золотом убранстве, либо в алом.
Солнце красно вечером —
Моряку бояться нечего,
Солнце красно поутру —
Рыбаку не по нутру.
Прощайте, морские приметы, байки, посиделки на корме в свободное от вахты время! Но почему столь настойчивый, нетерпеливый зов у него внутри? Невозможно не подчиниться. В общем-то, он знал, что с жизнью в прятки не играют. Иначе сорвешься так, что разнесет по волне. Но как поступить с семьей? Впрочем, если он уверен в себе, то поймут и они, и все другие.
Уверенному в себе не нужно много слов.
Он видел, как прилетели два вертолета, вызванные с берега, как сверху, по воздушной лесенке, на лодку спустились люди – среди них и парень с кинокамерой – и ярко-оранжевый баул с грузом.
Лодка действительно оказалась норвежская, и у нее в самом деле отказало электропитание. Экипаж едва-едва всплыл на резервном.
Всю ночь продолжался сложный ремонт техники.
Лишь к завтраку, полный подарков и от капитана подлодки и от вертолетчиков, пораженных зоркостью и мастерством русских в вождении корабля, отвалил от корпуса грозной подлодки наш моторный катерок и по веселой волне, под светлым небом понесся в сторону «Виктора Паноенкова». После благодарственного приема, устроенного в их честь в кают-компании, все казалось морякам особенно замечательным. И голубое небо, и розовые перья облаков на востоке, и отблеск светлых бортов родного судна на сине-зеленой морской волне.
Посмеиваясь, они издали махали руками Климу, показывая пальцами «полные двести граммов».
Корабль пошел дальше.
Капитан, Николай Васильевич Ромашин, Васильич, как все любят называть друг друга на флоте, плавал уже более двадцати лет. Из них пятнадцать вместе с Климом Ковалевым. Он принял его молодым мичманом, вырастил до своего помощника и давно бы рекомендовал в капитаны, если бы не совершенно непонятное, но твердое сопротивление самого Клима. Почему он отказывался? А сейчас вот и вовсе уходит. В расцвете сил покидает флот! Разве так поступают?
Но таков человек!
Васильич вздохнул. Конечно, он, капитан божьей милостью, не одобрял подобного ухода, не понимал его. А как спокойно с Евгеньичем! Взять хотя бы нынешний рейс. Кому рассказать – не поверят!
Капитан вздохнул еще раз. Что делать! В этой жизни частенько приходилось расставаться с хорошими людьми. Ничего не попишешь. У Клима своя голова на плечах.
Да, голова. И что-то в этой голове, делающее его, отличного парня, человеком иной, особенной закваски. Жаль терять таких людей.
Отоспавшись после вахты в своей каюте, Клим проверил крепления грузов, вылез из трюма и прошел по палубе, осматривая свое многотрудное хозяйство. В конце обхода он облокотился о бортик кормы, любуясь на закат. Сколько он их повидал за семнадцать лет!
– Прощаешься? – подошел капитан.
– Вроде того.
– Может, передумаешь, а? Что за блажь! Никакой причины уходить.
Клим рассмеялся.
– Друг мой Колька! Не тяни кота за хвост и настраивайся на нового помощника. В порту подберут подходящего.
– «Подходящего»! Сколько лет с тобой плаваю, люблю тебя как брата, а не могу понять, что тебя мучает? Скажи. Дома нелады? Жена ультиматум ставит? Такое бывает. Но всегда можно по-хорошему, лаской, уважением договориться и плавать дальше. А, Евгеньич? Может, передумаешь? Столько соли съели, в таких переделках бывали… вспомнить страшно! Последний раз прошу – оставайся!
– Не расстраивайся, Васильич. Мне разобраться надо.
– С кем это? – капитан улыбнулся. – С братвой портовой, что ли? Только свистни, как говорится, все за тебя встанем. Да и что у тебя с ними?
– Еще не хватало! Нет, Васильич, тут смотри в корень. Разбираться-то мне нужно с самим собой. Судьба зовет, как говорится, а куда, не сказывает.
– Э-э, брось ты бабьи сказки, не ломай голову. Что ты, кисейная барышня, что ли? Статный, сильный мужик, до сорока еще не близко, семейный, все при тебе. На работе цены нет, и вдруг… Не понимаю!
Клим опустил голову и, помолчав, тихо проговорил:
– Остановилось во мне что-то, Васильич. Все-то я здесь знаю, все-то мне известно, а глубины в душе нет. Застрял, как говорится. Вот, стою сейчас с тобой, да? Будто понимаю что-то. А на самом-то деле лишь слова подбираю, чтобы не молчать. А! Не объяснишь этого!
Они замолчали. По мужскому обычаю занялись делом, закурили. Удивительно, как заполняет паузу нехитрое это действо.
Корабль мирно шел своим курсом, оставляя на мелкой волне широкий пенистый след. Матросы занимались генеральной уборкой перед приходом в порт. Драили особенно тщательно палубу, чистили медь, даже подкрашивали белым и голубым название родного судна.
– Не обижайся, Васильич. Всю жизнь буду помнить твою науку.
– Меня не обидишь, – махнул рукой капитан, – а как семья?
– Я их обеспечу.
– Все-таки двое, сын и дочь.
– Взрослые уже.
– Какое там взрослые… Разве что мать присмотрит, как обычно.
Они снова замолчали.
– А сам? – капитан с интересом взглянул на Клима. – Или зазноба призывает? Остерегись.
– Нет, – усмехнулся Клим. – Жить буду один.
– Все с нуля?
– Все. В Москву уеду.
– Ого!
– Там есть речной порт, наймусь крановщиком. Не пропаду. Зато если струхну сейчас, остановлюсь на полпути – все, конец, попаду как кур в ощип. Застряну на веки вечные. Точно, Васильич.
Капитан обнял Клима за плечи.
– Не понимаю тебя, мужик, но, зная тебя, уважаю твою волю. С Богом.
– Спасибо, Николай Васильевич.
Капитан повернулся и пошел к себе. Дел было невпроворот, да еще надо доклад составить о происшествии прошлой ночи, поскольку начальство наверняка обо всем узнало по своим каналам. Да и журналисты тоже поработали, видел он одного на борту вертолета. Что ж, плохого ничего нет, напротив, честь и хвала Климу Ковалеву.
– Эх, – снова вздохнул капитан и даже махнул рукой. – Зачем, зачем уходит этот парень? Так сработались!
Эту ночь Клим спал в своей каюте. Снился ему – в который раз – темный зал, освещенная сцена, и по ней под звуки музыки приближалось прекрасное родное существо. Оно словно лучилось теплым светом, он силился разглядеть и не мог, но чувствовал, что роднее и ближе нет для него никого на свете.
«Кто ты? – говорил он во сне и протягивал руки. – Как найти тебя, родная?»
…И вдруг сквозь чудесную музыку сна Клим ощутил все тот же шорох пересыпающихся стальных опилок. Сигнал, сигнал!
Клим вскочил.
– Что? Где? Скорее! – Полуодетый, без рубашки, он помчался по коридору, загрохотал пятками вниз по крутой короткой лестнице в машинное отделение. – Скорее! Сейчас рванет, скорее!
Он успел минута в минуту. За столиком, впившись глазами в книжку, сидел молодой механик. Ну очень интересный детектив был у него в руках! Стрелки манометров давно зашкаливали, слышался грозный гул котлов, и кое-где уже вырывались наружу струйки пара – а механик, ничего не видя и не слыша, настигал серийного убийцу, чтобы освободить из его когтей пышноволосую красавицу!
Книжка вылетела у него из рук и голова мотнулась в сторону – Клим молча привел его в чувство, с ходу вырубил рубильник, вдавил до упора красную кнопку, щелкнул одним тумблером, другим. Гул стих.
Вахтенный виновато стоял посреди помещения. Далеко у двери валялась книжка. Парень боялся поднять глаза на грозно шагающего вдоль котлов помощника капитана.
Такая вина не прощается, он знал это. Самое разумное – молчать.
Клим повернулся к нему. Парень замер. Клим еще раз проверил давление, просмотрел запись в журнале. Наконец, жестким командирским тоном приказал:
– В ту же минуту, как придем в порт, чтобы духу твоего не было на судне, щенок. А сейчас пиши рапорт капитану и пошел вон из машинного отделения!
Выгнав парня, Клим качнул головой, усмехнулся и вновь зашагал из угла в угол, поглядывая на приборы.
2
– Пас, удар, еще пас, блок! Молодцы! Переход подачи, – командовал тренер из приподнятого на высокой лесенке сиденья над площадкой.
На нем была бейсболка с длинным козырьком, яркая майка и короткие шорты. Со свистком в зубах он внимательно наблюдал за своими подопечными.
Соревновались смешанные команды юношей и девушек. Стройные, ловкие, красивые своей молодостью и азартом, они сильными пальцами пасовали мяч, ставили блоки, доставали подачу из самых дальних углов. По звуку приема мяча – подушечками пальцев, ладонью, обеими ладонями, сложенными лодочкой, тренер отмечал мастерство игрока. Все его воспитанники были в прекрасной форме, успели загореть, как на юге, несмотря на подмосковный июнь с его дождичками и вовсе не африканской жарой.
– Катюша, играй, играй, не отвлекайся на маму. Гаси! Молодец! – крикнул он тоненькой волейболистке, высоко подпрыгнувшей над сеткой.
Ее мать, Ирина Константиновна, а попросту Ирина, потому что в свои тридцать два была стройна, красива и почти так же спортивна, как ее дочь Киска, сидела среди болельщиков, ничем от них не отличаясь.
Она приехала в лагерь навестить дочку, по которой очень скучала в своей московской квартире.
– Левые проиграли. Набирается новая команда. Ирина, вы можете принять участие, поиграть против дочери, – улыбнулся тренер.
Ему нравилась эта спортивная зеленоглазая женщина, актриса, лицо которой изредка мелькало на телевизионном экране.
Та улыбнулась.
– С удовольствием.
Поднялась, одернула майку, шорты, и заняла свободное место.
– Все готовы? Разыграли. Подача справа.
Тренер снова задержал на ней взгляд. Среди ребятни, с которой он работал, она казалась ему особенно привлекательной.
– Переход подачи. Очко!
Игра пошла. Ирине хорошо удавались дальние подачи, блоки у сетки и одиночные завершающие удары, она раскраснелась и казалась не мамой, а старшей сестрой своей Киски, ростом почти догнавшей родительницу.
– Катюша, не стесняйся, а то проиграешь. Ирина, забудьте, что вы мама. Подача слева. Блок. Очко. Подача слева. Молодцы. Левые выиграли. Ничья. Поздравляю! – Тренер спрыгнул со своей верхотуры и забрал мяч. – Ирина, вы можете побыть с дочерью до шестнадцати часов, но не дольше: у нас, как вам известно, строго.
– Это мне и нравится, Алексей Алексеевич. Детки за вами как за каменной стеной.
Тренер довольно улыбнулся.
Спортивный лагерь «Святые ключи» расположился у северо-западной границы Подмосковья, на высоком берегу озера, в которое впадала маленькая речка. Через эту речку и почти всю долину был перекинут серебристый арочный мост, казавшийся издали изящной игрушкой. Такими же игрушечными выглядели и поезда, проползавшие по нему. К спортивному лагерю вела автодорога из деревни с тем же названием – «Святые ключи», так называлась и ближайшая станция пригородной электрички. Деревня располагалась неподалеку от лагеря на холме, справа от железнодорожных путей.
Слева же, за насыпью, высилась старая колокольня, полуразрушенная, без навершия, вместо которого росли цепкие кусты и даже низенькая березка. Возле колокольни виднелись развалины приземистой деревенской церквушки да старый пруд, почти заросший камышом. Серединка его оставалась чистой, по-видимому, там-то и били холодные подземные ключи. Когда-то, в те времена, когда пруд был чист и обрамлен тонкими серебристыми ивами, подземные родники считались святыми. По великим церковным праздникам их освящали и бережно разносили воду по домам, а в Крещенье, в самые морозы, окунались в пруд, спускаясь по мосткам, от которых остались торчать лишь черные столбики.
Поговаривали, что в церковных верхах будто бы принято решение возродить и храм, и пруд со святой водой, но точно никто не знал, хотя и надеялись.
Ирина с дочерью давно приметили это место.
Они любовались далями, окружавшими спортивный лагерь, долиной, где поодаль от реки росли смолистые сосны, ели и редкий березняк. Горизонт, насколько хватало глаз, даже в ясные дни был подернут голубоватой дымкой.
На холмистых взгорьях раскинулись деревеньки, на лугах паслись коровы и козы, кое-где уже краснели из зелени кирпичные дома состоятельных людей.
Распорядок дня в спортивном лагере «Святые ключи» был строгим. Никаких лежаний после обеда! Дальние прогулки, пробежки, волейбол, плавание, настольный теннис, футбол для юношей и художественная гимнастика для девушек заполняли дни. Вечерами, конечно, были и послабления – кино и танцы.
Запрещалось ходить к старой колокольне и ее романтическому пруду и взбираться на железнодорожный мост.
Но Катюшу-Киску тренер спокойно отпустил с матерью до самого вечера.
Они вприпрыжку выбежали за ворота.
– Что будем делать, Киска?
– Вначале искупаемся!
– Скорей!
В чистой воде на светлом песчаном дне играли пескари, колыхались длинные зеленые травы. Ах, блаженство! Какая удача, что Киска согласилась остаться здесь на вторую смену, пока у нее, Ирины, закончатся съемки! Да, Ирина была актрисой, хотя и не слишком известной. Во всяком случае, в метро ее не узнавали.
Сильными движениями поплыла она на середину реки и повернулась на спину, глядя в небо. Мелкие облачка, словно прозрачные перышки, застыли в синеве, предвещая солнечную погоду. Слышался тихий перестук вагонных колес на стыках моста. Жизнь продолжается. Девочка подрастает умненькой и здоровой. И красивой, уже мальчики заглядываются. И сама Ирина еще многое сыграет и в кино, и в театре, хотя это ох как нелегко в сегодняшней-то ситуации. Но она выстоит! Дочь и работа удержат ее на ногах после всего, что стряслось с ними обеими.
«Ах, – подумалось ей, – как славно, как прекрасно можно было жить! И почему, почему такие ужасные беды выпали именно на нашу долю?»
Муж Ирины и ее отец погибли в автокатастрофе восемь лет назад. Это случилось ранней осенью на железнодорожном переезде под Липецком, куда они поехали – подумать только! – за картошкой. И тогда же, месяц спустя, от странных горловых спазмов умерла потрясенная мать, ничего не понимая, не ощущая вокруг, кроме своей ужасной потери.
С тех пор Ирина не любила ни машин, ни поездов.
После купания они с Киской пошли в лес. Девочка превращалась в настоящую красавицу. Это и радовало, и пугало Ирину. Она задумчиво грызла травинку, слушая беззаботное щебетание дочки.
– Знаешь, мамочка, Витька Суворов пишет мне разные записки и даже рисует в профиль. Как ты думаешь, он любит меня?
– А как тебе кажется?
– По-моему, нисколечки. Я просто не обращаю на него внимания, ему и обидно.
– А кто удостаивается твоего внимания?
– У-у! Никто, если по-настоящему. А понарошке я не хочу. Они глупые, наши спортсмены, только о своих мышцах думают.
– Навряд ли. Везде есть серьезные мальчики, с которыми интересно общаться, – мягко возразила Ирина.
Они болтали о друзьях и подругах, о тренере, о том, когда закончится работа над фильмом, в котором снималась сейчас Ирина, и со стороны напоминали двух сестер.
– Мамочка ты моя милая, – говорила Киска, заплетая венок из ромашек. – Мы с тобой хорошо живем. Я же тебе помогаю, да?
– Да, конечно, Киска. Ты – моя верная опора.
– А знаешь, ты здесь всем нравишься, правда-правда, даже тренеру, хоть он и с женой.
– Ну и прекрасно. Я уверена, что и ты нравишься кое-кому, не только Вите.
– Чуть-чуть.
– Тогда будь построже. Знаешь ведь, какие сейчас нравы.
Осталась позади деревенька, раскинувшаяся на взгорье, они перешли через насыпь и спустились к пруду.
День клонился к вечеру. Из камышовых зарослей, зеленых листьев кувшинок слышался нестройный лягушачий хор. Летали стрекозы, посверкивая цветным стеклянным блеском твердых крыльев. И тяжело клонились к воде толстые неровные ивы, обламывая ветви прямо в заросли болотных трав. Пруд цвел зеленой ряской, и лишь в самом центре поблескивало зеркало чистой воды.
Они присели на сухое, давно свободное от коры, бревно и замолчали, думая каждая о своем. Со стороны моста за их спинами прогремел поезд дальнего следования на Москву, потом прошла пригородная электричка.
Мать и дочь поднялись и пошли по мягкой зеленой траве в сторону лагеря. Ирина обещала привести дочь к вечернему чаю. Они болтали обо всем на свете, словно подружки, понимающие друг друга с полуслова, и вдруг Киска вздохнула и сказала, хмуря брови:
– Я все понимаю, мама. Быть женщиной очень ответственно.
Ирина даже остановилась от неожиданности, ухватившись ладонью за шершавую сосну.
– О, да ты и вправду совсем взрослая и рассудительная, как отец.
– Я и похожа на него, правда?
– Очень похожа. А как же он тебя любил! Помнишь?
– Помню. И фотографии остались.
– Да, целый альбом.
– Ты, мамочка, не скучаешь без меня?
– Конечно. Я много работаю, ты же знаешь.
Киска задумалась, надела венок на голову. Получилось очень трогательно.
– Жаль, фотоаппарат не захватила, – сказала Ирина. – Пошли быстрее, сегодня после ужина у вас фильм «Семь лет в Тибете». Не пропусти.
– Ты видела?
– О, да! Тибет, Далай-Лама и два немца-альпиниста. Ну а мне надо ехать домой, завтра ранние съемки.
– Когда выйдет твой фильм?
– В ноябре.
– Когда полетят белые мухи?
– Да. Режиссер рассчитывает попасть в конкурсный показ на фестивале.
– О-о! – Киска качнула венком, думая, как будет рассказывать сегодня у костра о конкурсном показе фильма с ее мамой.
Тихий московский переулок у «Балчуга» начинался двумя старинными храмами с темно-серебристыми луковицами звонниц, напоминающими старинные русские воинские шлемы. Сейчас вокруг них сплетались леса реставрации. За оградой росли мощные старые тополя, высоко поднимаясь над крашеной кирпичной стеной. В этот ранний предрассветный час вокруг было тихо и безлюдно, однако за стрельчатыми окнами с причудливыми зелеными решеточками в обоих храмах горели ясные огоньки лампадок.
Глубже по переулку, в изогнутом ряду строений виднелись старинные дворянские особняки, с колоннами, портиками над невысокими, в три-четыре ступеньки, каменными лестницами, ведущими к полированным дверям. Между особняками, когда-то разделенными плодовыми садами и парками, красовались теперь искусно встроенные стильные четырехэтажные дома с такими же высокими окнами и белой лепниной по фасаду. Вот только колонны у входа были плоскими – дань то ли моде, то ли возможностям. Дома эти были поставлены в переулке гораздо позже, в двадцатых годах. Тогдашние строители постарались, как могли, сохранить архитектурное благородство старинного русского переулка. Не забыты были даже каменные крылечки с узорными навесами из черного литого чугуна.
В этот ранний час в комнате второго этажа, за полуоткрытым окном, задернутым желтоватым тюлем, беспокойно металась во сне молодая женщина.
– Мама, не уходи, мама! – Ирина, проснувшись, уткнулась лицом в горячую руку, медленно приходя в себя после ночного кошмара.
Вскоре она поднялась, сделала зарядку и приняла душ. От плавных, но сильных движений, дневного света, солнца, просветившего лучами густой тополь перед окном, настроение ее поднялось. Она даже запела какую-то новомодную песенку.
Позавтракав овсянкой, джемом и чашкой кофе со сливками, она убрала кухню и спальню, поутюжила цветастое платье, слушая вполуха последние известия, повесила его на плечики и подсела к зеркалу.
– Ну, вот и мы. Привет тебе, дорогая Ирина Соловьева!
На нее смотрела очаровательная женщина с короткой стрижкой, чуть вздернутым носом и улыбкой, таящейся в уголках губ. За эту улыбку ее, семнадцатилетнюю, когда-то полюбил муж. Да за зеленые глаза. Так он признавался потом. Молодой, чуть старше нее…
Как странно… Они так любили друг друга, и вот его давно уже нет, а она жива и даже надеется на что-то. Нет, нет, ничего уже больше не будет. Не правда ли, Ирина Соловьева?
Утреннее настроение рассеялось, в глазах появилась печаль.
– Меня не любят уже восемь лет! – Она смотрела на свое отражение, едва сдерживая слезы. – Восемь лет… Как я жива? Конечно, у меня есть дочь как оправдание моего существования. Но Киска скоро вырастет и пойдет своей дорогой. Она уже сейчас тянется к любви, к собственной молодой жизни. Разве я вправе грузить ее своей несостоявшейся судьбой?
Она подперла кулачком щеку.
– У меня нет ни любви, ни любимой работы. Я играю пенсионерку с мышиным хвостиком на затылке. Неужели это предел и ничего больше не будет? – Ирина выпрямилась и строго посмотрела в свои глаза. – Стоп! Ни слова больше. Иначе придется собирать себя по кусочкам. Так уже бывало. Все хорошо. У тебя все прекрасно, Ирина Соловьева!
Набор косметики, кисточки, карандаши, тени, кремы и духи. Чтобы выглядеть ослепительно, как сказал ей один режиссер. Сказал просто так, а у нее-то уж прыгнуло сердечко. Как у девчонки.
Ах, как там много девчонок!
– Ну и что? – Она подкрасила брови и взялась за тени для век. – Если в каждой девчонке на киностудии видеть соперницу – лучше не жить. У меня, Ирины Соловьевой, своя судьба, а значит, надо идти навстречу судьбе и ничего не бояться.
Через полчаса, легкая, прекрасная, с отлетающей сумочкой, она сбежала с крыльца и помчалась на студию. В переполненном автобусе ее прижало к груди молодого человека. Из-под полуопущенных ресниц увидела она атлетическое плечо, крепкую мужскую руку, и в ее душе заиграла волнующая музыка. Уловив это, парень бросил на нее оценивающий взгляд, самодовольно хмыкнул и двинулся к выходу.
«Вот тебе и вся любовь», – усмехнулась Ирина.
Яркие афиши с полуобнаженными красавицами украшали гримерную. Они смотрели призывными взглядами на таких же эффектных мужчин. Мощные лампы струили ослепительный свет, и жара была бы нестерпимой, если бы кондиционер исправно не гнал прохладный воздух.
Ирина села перед безжалостными зеркалами гримерной и откинулась на спинку кресла.
Она не опоздала, хотя добраться сюда было непросто. Длинные тоннели темных коридоров казались бесконечными, запутанные переходы и бесчисленные двери с именами известных режиссеров, названиями снимающихся кинокартин, ряды технических комнат, холлы близ лифтов с курящим и спорящим народом – настоящая ловушка для новичка.
На пороге гримерной картинно нарисовалась полная симпатичная женщина.
– Привет, дорогая, – улыбнулась Ирина.
– Пришла, моя красавица! – Женщина сильными руками принялась растирать в мраморной чаше замороженную смесь жира, краски и заполнителя для грима собственного сочинения. – Подожди одну минутку. Все равно там еще не готово, – кивком головы показала она в сторону съемочного павильона.
Анастасия, задушевная подруга Ирины, хозяйничала здесь вот уже одиннадцать лет, с тех пор как ее привела на студию начинающая тогда актриса Соловьева. За это время расторопная и веселая Настя-маляр окончила курсы художественного макияжа, располнела, стала «крутой», то есть поставила себя так, что с нею, простой гримершей, считались режиссеры и директора фильмов.
«Еще до автокатастрофы», – мельком подумала Ирина и сразу, как ни крепилась, закручинилась.
Тактичная Анастасия, сразу уловив перемену в настроении подруги, бодро заметила:
– Выглядишь на все сто!
– Скорее, на двести, – усмехнулась Ирина.
– У Киски была, беспокойная мамаша? – догадалась Настя. – Как там девочка? Загорела, поправилась? Небось и не вспоминает о доме?
– Пожалуй, – кивнула Ирина. – Ах, Настя! Там такая красота, такой воздух… Замечательное место!
Анастасия уперла руки в мощные бока. Она любила Ирину, жалела ее. Когда-то они дружили домами, мужья увозили их в дремучие леса, на озера, охотились, рыбачили, а они, жены с малыми ребятишками, наслаждались этими простыми дарами жизни.
Хозяйка гримерной покачала головой.
– Вернулась от дочки поздним вечером и затосковала в пустом доме, голуба-душа. Так?
Ирина опустила голову.
– Заметно, да? Еще бы… – Слезы заструились по ее щекам. – Настя, милая, неужели это все? Неужели никогда? Я же ничего не успела, я даже женщиной не была. Держусь как могу, но до каких пор? Ведь уже скоро, скоро… – Она закрыла лицо руками, склонилась к коленям. – Не хочу стареть, не хочу, не хочу…
– Полно, полно… – Анастасия прижала к себе ее голову. – О чем ты горюешь? Не тебе бы так говорить, да не мне это слушать! Да мы тебя, если хочешь знать, еще замуж отдадим, молодую-интересную. С твоими-то глазами!
Ирина подняла лицо.
– Спасибо, роднуша. Прости меня. Все как-то одно к одному. Маму во сне видела… Помнишь, как она за один день ушла?
Анастасия обняла ее и поцеловала в лоб.
– Все будет хорошо.
Ирина вздохнула.
– Что мне делать?
– Работать и дочь растить. Остальное приложится. И не терзай себя. Прошлого не воротишь, устраивайся с тем, что есть.
