Текст книги "Враг моего мужа (СИ)"
Автор книги: Лина Манило
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
2 глава
Злата
Крымский достаёт из кармана брюк небольшой брелок и, не сводя с меня взгляда, нажимает на него. Раздаётся слабый писк, и вскоре слышится звук шагов. Он несётся издалека, стремительно нарастает, и ощущение, будто бы рота солдат грохочет сапогами по мостовой, не покидает меня.
Это нервы, убеждаю себя, но на сердце неспокойно. Ведь, когда мы шли с лысым сюда, даже каблуки мои не стучали по полу, а тут такой отчётливый и громкий звук.
– Неужели не боишься? – усмехается Артур, а я пожимаю плечами.
– Мне скрывать нечего, и я действительно пришла сюда сама. Ваша воля мне не верить.
– Такая упёртая, – качает головой, и взгляд полосует кожу. – Я же всё равно тебя сломаю.
Он заявляет это так легко и просто, будто бы для него это обычная практика – ломать людей, подчинять их своей воле, выкручивать, подобно мокрому пододеяльнику. И я верю, что при желании у него это получится. Только… только нельзя разрушить то, чего не существует. Меня уничтожил Коля. Вряд ли кто-то способен сделать со мной что-то похуже.
Но я молчу об этом, потому что сейчас Крымскому не нужны мои рассказы о горькой доле. Потом. Потом я обязательно найду способ его убедить, докажу.
Если жива останусь.
Дверь распахивается, и на пороге оказывается высокий короткостриженный мужчина. На нём кожаная куртка с, кажется, тысячей заклёпок и каких-то бляшек. Я смотрю на него искоса, а он не видит никого, кроме Крымского.
– Эту – на базу, – бросает короткий приказ Артур, а я смотрю прямо в его ледяные глаза и зачем-то провожу тыльной стороной ладони по губам. Не знаю зачем, неосознанно. На коже остаются красные пятна, я перевожу на них взгляд, и меня утягивает в чёрную воронку памяти, на дне которой пахнет кровью и падалью.
Меня снова пытаются схватить за руку, но я веду плечом и бросаю короткое: “Я сама”.
– Только не дёргайся, я нервный, – абсолютно равнодушно заявляет очередной провожатый и подталкивает меня к двери.
Господи, по уши вляпалась.
– Налево, крошка, – за спиной, и я следую очередному приказу. Перед глазами двоится, я едва разбираю дорогу перед собой, словно всё вокруг затянуло плотным смогом. Даже запах гари ощущаю.
И снова никого вокруг, и только многочисленные железяки на куртке моего провожатого грохочут набатом. Вот, что я слышала, оказывается.
Спиной я ощущаю липкий взгляд на себе – острое чувство дискомфорта, словно мне за шиворот кинули змею, и сейчас она ползает под платьем, извивается. Вздрагиваю, даже плечами передёргиваю, кручу головой – делаю всё, чтобы сбросить с себя эту иллюзию.
– Направо, – и я сворачиваю, ощущая себя отбывающей наказание за страшное преступление. Только руки за спину не заламывают и к стене лицом не прижимают, а так один в один.
Пока я плаваю в мареве тяжёлых раздумий, мы оказываемся у стальной двери, и она сама, без чей-то помощи, разъезжается.
Я делаю шаг вперёд, и свежий ветер бьёт в лицо. Волосы взлетают вспышками пламени, снова опадают на плечи, щекочут шею. Я закрываю на мгновение глаза и позволяю себе взять паузу и делаю несколько глубоких вдохов.
Почему я не пытаюсь вырваться? Почему не зову на помощь? Не угрожаю полицией?
Потому что слишком хочу возмездия и очень хорошо знаю, как умеет бездействовать полиция. Иначе бы Коля сидел в тюрьме, а не трахал очередную бабу в какой-нибудь сауне в компании “деловых партнёров”.
Разве поехала бы я к Крымскому, если бы тогда эти продажные твари хотя бы попытались завести дело? Если бы допросили больше одного раза, а протокол первой беседы не уничтожили? Нет, конечно. Мне бы и в голову не пришло. Но вышло так, что кроме Артура мне не на кого надеяться.
Зачем-то же я тогда выжила, может быть, и сейчас повезёт.
– В машину, – как сухой щелчок, и я оказываюсь в огромном салоне. Внутри пахнет кожей, дымом и немножко по?том.
Когда дверца за мной с грохотом захлопывается, а водитель занимает своё место, я зачем-то поворачиваюсь назад и вижу Крымского. Он курит и смотрит на меня. В глаза. Не отрываясь.
А после идёт в нашу сторону, а водитель мешкает, устраивается удобнее и ждёт. Я инстинктивно съёживаюсь, когда Крымский оказывается возле машины, и его энергетика проникает в салон. Он садится на сиденье рядом со мной, но приблизиться не пытается. А водитель поворачивается в его сторону и ждёт. Наверное, приказа.
– Саш, я знаю вас всех отлично. Её, – скупой жест в мою сторону, – не трогать. Никому. Ясно? Это мой приказ, так всем и передай. Шкуру спущу лично с каждого, если ослушаетесь. Она мне целая нужна.
И покидает салон.
Машина плавно набирает скорость и уносит меня куда-то далеко-далеко. Я не смотрю на часы, совершенно не слежу за дорогой, потому что за окнами слишком темно, чтобы хоть что-то рассмотреть. Толку тогда напрягаться?
Ощущаю себя рыбой, выброшенной на берег. И вдохнуть бы полной грудью, только вода далеко и никак до неё не добраться, как не бей хвостом о песчаный берег.
Иногда ловлю на себе цепкий взгляд водителя, но стоит ответить на него, как меня снова игнорируют. Но я понимаю: ко мне присматриваются. Только вот с какой целью? Как к забавной зверушке? Угрозе? Красивой женщине?
Я не умею считывать чужие эмоции, не могу разобраться, что в голове у другого, в сущности незнакомого, человека, потому прикрываю глаза, сбрасываю туфли, подтягиваю ноги и, согнув их в коленях, прикрываю глаза.
В голове звучат слова Крымского, его отрывистый приказ “её – не трогать”, и верю, что его послушаются. Даже не могу понять, почему так сильно доверяю этому.
Наверное, я засыпаю. Даже не сразу понимаю, что машина остановилась, и открываю глаза только тогда, когда с моей стороны распахивается дверца, и кожу холодит прохладный ночной воздух.
Лето в этом году что-то припозднилось, и ветерок ощутимо холодный– заставляет поежиться.
– Выходи, – всё тот же скрипучий низкий голос.
Саша даже не наклоняется ко мне, просто объявляет, что именно мне нужно делать. И так… проще, что ли, потому что я не способна сейчас к долгим разговорам с людьми. Мне всё ещё сложно держать себя в руках и не показать всему миру, насколько изранена изнутри и снаружи.
Нахожу туфли, кое-как засовываю в них ноги, а мой конвоир – именно такое слово ему больше всего и подходит – не торопит. А говорил, что нервный, надо же.
– Где мы? – спрашиваю без надежды на ответ, и в самом деле его не получаю. Похоже, я достойна лишь коротких приказов и руководств к действию, всё остальное не для меня.
Позади огромные ворота, наглухо запертые и непроницаемые. Впереди огромная площадь незнакомого мощёного плиткой двора с припаркованными то тут то там внедорожниками и всё теми же мотоциклами, что и у клуба. Или очень похожими. Сколько на территории человек, если столько транспорта? И они все… мужчины? Ох ты ж…
– Куда идти? – спрашиваю, и мне кивком головы указывают направление: вперёд и налево.
Не успеваю сделать нескольких шагов, как появляется невысокий сухонький мужичок, в клетчатой рубашке и с какой-то коробкой в руках. Окидывает нас взглядом и ускоряет шаг.
– Санёк, Артур звонил, он минут через пятнадцать будет здесь.
Его голос совсем не подходит внешности: низкий глубокий баритон с бархатистыми нотками. И ещё он… не вызывает страха, даже кажется симпатичным. Я не та, кто бросится к незнакомому человеку с дружескими объятиями, но этот старичок не кажется способным на злые поступки.
Так бы мог выглядеть мой дедушка, если бы он у меня был.
Хотя, что я понимаю в людях, если даже в Коле далеко не сразу разглядела самое настоящее чудовище?
Санёк отводит старичка в сторону, о чём-то быстро докладывает, низко наклонившись, а я растираю озябшие плечи и переступаю с ноги на ногу. Подошвы стоп жутко болят от высоких каблуков, хоть я и снимала их в машине, но физический дискомфорт снова спасает меня от внутреннего апокалипсиса.
– Пойдёмте, барышня, – почти ласково улыбается дедок и, отдав коробку Саше, предлагает пойти за ним. – Меня дядей Ваней кличут.
– Как у Чехова? – улыбаюсь в ответ, и дядя Ваня мне подмигивает. – А я Злата.
– Красивое имя, тебе подходит, – он намекает на мои рыжие волосы, и это мне кажется почему-то милым.
Я всегда была блондинкой, а выйдя из больницы, поняла, что не могу видеть себя, прежнюю, в зеркале. Вообще не могла смотреть на себя, тошнило от собственной внешности, от себя самой тошнило. Пошла в магазин, купила самый яркий оттенок краски и стала рыжей. И мне… понравилось.
Чем дальше мы углубляемся, тем громче и отчётливее слышатся мужские голоса, громкий смех, споры. И маты, да. В воздухе витает аромат чужой силы, тестостерона и алкоголя.
– Мальчики у нас шумные, – отвечает на незаданный вопрос дядя Ваня, будто бы извиняется. – Артур распорядился тебя пока в гостевой домик отвести. Там… безопасно.
Безопасно. Странное слово, исходя из того, что меня по сути похитили и привезли в место, где не меньше тридцати мужчин о чём-то громко общаются.
– Тут мило, – отмечаю, когда дядя Ваня распахивает дверь кажущегося совсем крошечным домика в самой глубине двора. Внутри всего одна комната, но довольно уютная. – Спасибо вам.
Дядя Ваня улыбается, обнажая довольно крепкие белые зубы, и, не сказав больше ни слова, просто уходит. Оставляет меня одну. Вот просто закрывает за собой дверь с той стороны и проворачивает ключ в замке, а я решаю внимательнее осмотреть своё пристанище. Только временное ли или мне тут до скончания века сидеть?
Светлая комната, в которой есть всё необходимое для жизни: небольшой стол у окошка, кожаный диван, подобное ему кресло с широкими подлокотниками и высокой спинкой, действительно очень уютная. Светлые стены, широкое окно, бирюзовые жалюзи в поперечную полоску и книжный шкаф. Почему-то это кажется мне удивительным – книги? Здесь?
Я не хочу ничего трогать в комнате, потому прохожу к креслу, присаживаюсь на самый краешек, как примерная девочка, складываю руки ладонями вверх на коленях и жду. Чего? Или лучше спросить “кого”?
Минуты текут, словно густой кисель. Теряю терпение, встаю, принимаюсь ходить из угла в угол. Растираю лицо руками, босые ноги щекочет мягкий ворс ковра, в котором утопаю практически по щиколотку, в горле пересыхает – безумно хочу пить. Если я начну кричать и биться в дверь, потребую воды, меня хоть кто-то услышит? Сомневаюсь, потому что звуки чужого веселья проникают даже сквозь стены моего узилища.
Я стою у стола, пытаюсь разглядеть хоть что-то в темноте за окном, а за спиной снова проворачивается ключ. Не поворачиваюсь, так и смотрю, точно завороженная, впереди себя, а чужие шаги всё ближе. Терпкий аромат щекочет ноздри, и я прикрываю глаза. Крымский.
– Повернись, – в голосе Артура ни капли мягкости или теплоты. Только вечные льды и требовательность.
Он совсем близко – спиной чувствую давление его ауры, тяжёлой и мрачной. Крымский злой и опасный, и я это понимаю прежде чем медленно оборачиваюсь и встречаюсь с его стылым взглядом. Совершенно холодным, чужим, но… не равнодушным.
Я делаю крошечный шажок назад, упираюсь попой в стол и хватаюсь за него руками так сильно, что ноют суставы. Но это не делает расстояние между нами больше – напротив. Крымский становится будто бы ещё ближе, и меня обжигает жаром его тела и почти звериным ароматом: острым и пряным. Он ставит свои руки поверх моих, между нами исчезают в этот момент даже жалкие миллиметры расстояния. Артур напирает всем телом, без намёка на ласку, в единственном желании подавить, и наклоняется ниже, к самому уху.
– Я бы мог тебя прихлопнуть за одну секунду. – Нет, это не угроза, это всего лишь констатация факта. – Я так и собирался сделать, веришь?
– Верю, – и не лукавлю. И даже почти готова к такому развитию событий.
– Зато я не верю тебе ни на грамм, Зла-ата Романова, – его тяжёлое дыхание щекочет мою шею, ощущается на коже, как ожог. – Но твоя гордость, упёртость и вместе с тем покорность… меня это, мать его, заводит. Я не могу понять, кто ты такая, какая ты. Меня это бесит, у меня не получается просчитать. Но я найду ответ, Злата, обязательно найду. И если это он тебя послал, я убью тебя.
Я пытаюсь оттолкнуть его, дёргаюсь вперёд, но Крымский обхватывает мой затылок рукой, крепко удерживает, спутывает волосы пальцами, и его губы сминают мои властно и неудержимо, с дикой яростью голодного хищника.
Терзают. Мучают. Пытаются подчинить.
Его бешеным напором меня вплющивает ягодицами в дерево так сильно, что даже больно. Я пытаюсь выпутаться, вырваться, хоть на мгновение спрятаться от этого урагана, который обязательно сломает мне все кости и вывернет наизнанку. Ёрзаю, и Крымский понимает это по-своему: отпускает мой затылок, и не прерывая поцелуя, усаживает на стол.
Сопротивляться бесполезно, но я всё ещё пытаюсь.
Он раздвигает мои бёдра, устраивается между, а слишком короткое платье задирается высоко. Между нами лишь жалкие клочки ткани, и реши Крымский взять меня сейчас, силой, я совершенно ничего не смогу с этим сделать – с Артуром мне физически не справиться. Но Крымский не переходит границу, только пьёт моё дыхание, таранит языком рот, трахает им меня до перекрытого дыхания, неутомимо и беспощадно.
Я не понимаю, что это. Насилие? Поцелуй? Секс? Это всё вместе и ничто из этого одновременно. Мужчины разве умеют так целоваться? Разве в одном человеке может быть столько силы и власти губами подчинять себе?
Кусаю его за нижнюю губу, но это, кажется, только раззадоривает Крымского: он приглушённо стонет, толкается вперёд, будто действительно трахает меня не только языком, и я ощущаю между ног твёрдую эрекцию под тканью серых брюк, и что-то совсем глубинное во мне отзывается. Пульсирует где-то на кончиках пальцев, течёт по венам, волнует.
В конце концов, мне же не пятнадцать, я никому ничего не должна, вот только…
Вот только после издевательств Романова я думала, мне казалось, что всё внутри отсохло и отвалилось напрочь, что никогда и ни за что, ни с кем больше. Думалось, что всё женское во мне умерло.
Это неправильно, я не должна это ощущать. Потому что пришла сюда за помощью, а не для того чтобы умирать от желания, истекать в руках совершенно чужого и злого мужчины. Мужчины, который не верит мне и в любой момент может просто прихлопнуть меня, как таракана.
Но я невольно подаюсь вперёд, Крымский шипит и, отпустив мой затылок, сжимает крепкими пальцами мои щёки. Отрывается от губ, упирается лбом в мой и тяжело дышит.
– В тот момент, когда ты стёрла совершенно по-блядски помаду со своих губ, я захотел тебя трахнуть, – в его голосе хрипота и злость. – Прямо там прижать к стене и вытрахать всю твою упёртость, гордость. Чтобы умоляла, чтобы горло сорвала, чтобы призналась, зачем на самом деле припёрлась в мой клуб. Потом убить захотел, потому что всё, что касается твоего мужа, мне противно. И ты мне должна быть противна.
Он слегка отстраняется – ровно настолько, чтобы мне удалось сделать глоток воздуха. Крымский снова ставит руку на стол, рядом с моим бедром, задевает его большим пальцем, чертит какие-то линии и круги по покрытой мурашками коже. А пальцы второй руки смыкаются на моём подбородке, как клещи.
– Течёшь, – усмехается, – по взгляду вижу, что течёшь.
И снова этот взгляд, от которого душа изморозью покрывается.
– Это такой был план? – снова усмешка с оттенком презрения. – Прислать ко мне рыжую бабу, посадить её на мой член, да? Или ты действительно пришла сюда сама, по личной инициативе, чтобы доказать Колюне свою любовь?
– Господи, нет! Вообще нет!
Я дёргаю головой, сбрасываю его пальцы, а волосы падают на лицо, закрывают меня на мгновение от Крымского. Он не верит мне, это правильно, это нормально. Но мне мерзко от мысли, что кто-то может считать меня любящей Колю.
– Можешь убить меня, – выкрикиваю и толкаю Крымского в грудь в бессильной попытке до него достучаться. – Можешь изнасиловать. Если хочешь, отдай своим ребятам, пусть они позабавятся, а ты посмотришь. Вон, меня лысый в коридоре лапал, ему отдай. Признавайся, ты же об этом думал? Прокручивал в своей голове такие варианты, представлял, как весело это будет, когда толпа мужиков по очереди меня трахнет?
Крымский отходит назад, закладывает руки в карманы брюк и смотрит на меня с интересом, что ли. Не понимаю, но что-то в его взгляде изменилось. Наверное, моя истерика кажется ему забавной.
– Ты можешь сделать со мной, что угодно, я ничего не боюсь. Ни тебя, ни твоих хохочущих неподалёку парней, ни твоей больной фантазии. Сдох во мне страх, умерло всё.
Я теряю терпение, потому что мне действительно нечего терять. Пусть делает, что хочет.
– Я многих баб видел, но такой странной никогда, – замечает задумчиво. – Ты сумасшедшая?
– Ещё какая. Ты даже представить себе не можешь, насколько я безумная и отчаявшаяся.
– И ведь не врёшь, действительно не боишься. Тебе Романов вообще обо мне ничего не рассказывал? Что я делаю с предателями не говорил?
– Ты можешь считать меня кем угодно, хоть шалавой, хоть предательницей. Вообще кем угодно, но я пришла к тебе только потому, что ненавижу Николая. Так сильно ненавижу, что дышать не могу. Каждую чёртову ночь уже шесть месяцев я молюсь, чтобы он перестал мне сниться, потому что я просыпаюсь в холодном поту всякий раз и до утра блуждаю по комнате. А ещё я молюсь, чтобы он сдох в муках. Ненавижу.
Крымский прищуривается и смотрит так, будто бы череп пытается вскрыть без медицинских инструментов, голыми руками. Его лицо каменеет, становится больше похожим на маску, а после он разворачивается на пятках и, не проронив ни слова, выходит из комнаты.
3 глава
Злата
Конечно, я могла бы броситься следом и долго биться в закрытую дверь. Кричать, истерить, даже зарыдать бы могла. Почему нет? Только… бесполезно это. Крымский не отпустит меня так просто, он мне не верит, и для него я – жена его врага и конкурента. Только хуже сделаю себе же в первую очередь.
Я не знаю, отчего Крымский и Романов так друг друга ненавидят, но очень хорошо запомнила, как однажды спросила об этом у Коли, а он… тогда он сказал, что это не бабское дело в мужские разборки влезать, разозлился и, громко хлопнув дверью, ушёл на всю ночь.
Не бабское дело…
Я влезаю на стол, через него переползаю на подоконник и, опершись на стену спиной, смотрю в окно. До рассвета далеко, и могла бы провести это время на диване, поспать немного, но я боюсь ложиться. Боюсь того, что за этим последует – жуткие сны, от которых я никак не могу избавиться.
Сколько проходит времени? Не знаю, но небо постепенно сереет, и в рассветной дымке начинаю различать не только нечёткие силуэты, но и то, что за ними кроется. Сквозь открытые жалюзи в комнату проникает свет, делает её просторнее, а картину за окном яснее.
Люди. Очень много мужчин в коже, джинсе и татуировках. Высокие и не очень, крупные, стройные – разные. Мне открывается отличный вид на просторный двор, но на меня, похоже, всем плевать. Они слушают Крымского. Тот стоит чуть поодаль, о чём-то рассказывает, а в воздухе ещё немного и искры начнут летать.
Напряжение. Самое подходящее определение тому, что вижу. Оно витает в воздухе, делает прямыми спины, провоцирует гробовую тишину – в мою комнату больше не проникает ни единого звука, хотя ещё совсем недавно хохот и даже песни не прекращались ни на мгновение.
На Крымском чёрные джинсы, идеально сидящие на заднице, светлая рубашка с короткими рукавами, и я на мгновение жмурюсь от того, как плотно забиты его руки татуировками. Узора в неярком утреннем свете не рассмотреть, и я обвожу взглядом притихшую толпу. Интересно, о чём он им рассказывает?
У Крымского странное выражение лица: злое и усталое одновременно. Периодически он взмахивает рукой и с какой-то только ему понятной системой дробит скупыми жестами фразы на отрывки – я понимаю это по крепко сжатым губам в такие моменты.
Может быть, обо мне? Может быть, как раз и разрешает им воспользоваться моей глупостью и… не знаю, я действительно не знаю, что можно ожидать от ситуации, в которую сама себя загнала.
Загнала, но ни о чём не жалею. И дай мне судьба возможность изменить этот момент, всё равно пришла бы к Крымскому, потому что он единственный, наверное, кто ненавидит Колю сильнее меня, а враг моего врага – мой друг, верно?
Утешаю себя мыслью, что кроме поцелуев – слишком жарких, волнующих, злых и настойчивых – Артур ничего не сделал мне. Пока что ничего. Чего он ждёт? Почему не прихлопнет, как грозился, если действительно не имеет причин мне верить? Если я на самом деле могу оказаться предательницей, засланным казачком, лазутчиком, почему не избавится от меня решительно? Почему он тянет?
Это тяжёлые вопросы, но я не вздрагиваю от открывающихся за ними перспектив. Даже если прихлопнет, то я в любом случае добьюсь того, чего хотела – избавлюсь от ненависти к Николаю и гнилой памяти о его жестокости.
Я смотрю на Крымского, неосознанно слежу за его движениями и пытаюсь прочитать хоть что-то по губам, но он вдруг замечает меня. Убегать – поздно, прятаться – глупо, потому отвечаю ему прямым взглядом, хоть внутри что-то и сжимается от подобия страха. Смотреть в глаза Артуру – нелёгкая задача, но мне пока удаётся с ней справиться.
Крымский взмахивает рукой, даёт отмашку, и толпа мужиков распадается на несколько кучек-группок, рассеивается по периметру, а Артур всё ещё не сводит с меня глаз. А потом снова, как несколько часов назад, резко разворачивается на пятках и уходит. Да что он за человек такой? То обвиняет, то целует, то сбегает.
А ещё кто-то меня странной называет.
Тем же путём сползаю с подоконника и становлюсь в центре комнаты, закрываю глаза, развожу руки в стороны и делаю размеренные глубокие вдохи. Это единственное, что мне хоть как-то помогает. Нужно обязательно представить перед глазами что-то приятное – какое-то место, где всё ещё хорошо. Так советовал психолог, и я благодарна ему. Рождаю перед глазами покрытый изумрудной зеленью покатый склон, куда меня водили когда-то родители. Там мы устраивали пикники, играли в волейбол и были счастливы.
Моя жизнь поделилась на до и после, но есть вещи, о которых я люблю вспоминать. Хорошие события прошлого, за которые держусь, чтобы не захлебнуться в тоске, делают меня сильнее. Помогают идти вперёд, не сломавшись.
Увлекшись, не сразу понимаю, что в комнате давно уже не одна, а когда до меня доходит, раскрываю глаза и вижу Крымского. Он сидит в кресле и смотрит на меня. Опирается согнутой в локте татуированной правой рукой на колено, а в левой держит какой-то свёрток.
– Что это?
– Одежда, – как само собой разумеющееся и кладёт свёрток на подлокотник. – В этом… – широкий жест, очерчивающий мою фигуру, – нельзя за пределы комнаты выходить.
– Ты меня отпустить решил? Или покажешь всем, как забавного зверька?
– Я решил тебя выслушать, – обрывает мои нервные вопросы точно таким же жестом, каким разогнал до этого своих архаровцев. – Ты же этого хотела? Разве не именно за этим ты пришла ко мне?
– Почему не здесь и не сейчас? Я готова всё рассказать, а ты можешь послушать.
– Потому что. Злата, ты задаёшь слишком много вопросов для человека в твоём положении.
Уголок его рта дрожит в призрачной улыбке, а во взгляде мелькает нечто тёмное и опасное. Взгляд этот, как лезвие бритвы, вонзается в плоть и медленно проходится ниже, ощупывает, гладит кожу от макушки до кончиков пальцев.
– Ты не выйдешь? – сглатываю, потому что совершенно не понимаю, что хочет от меня этот мужчина с ледяными глазами.
– Нет, – качает головой и откидывается на спинку кресла. Кладёт ладони на подлокотники и принимается выстукивать длинными пальцами какую-то мелодию с рваным ритмом. – Раздевайся.
– Ты вуайерист?
Моя неудачная шутка остаётся без внимания – всегда знала, что юмор не мой конёк. Но у меня не получается молчать, когда Крымский так странно смотрит на меня.
– Ты красивая, – замечает и поправляет натянутые в паху брюки, и жест этот как немое доказательство слов. – Но мне важно знать, нет ли на тебе жучков.
– Жучков? Ты точно параноик.
– Я просто человек, который знает цену безопасности, – пожимает плечами и облизывает губы, медленно, лениво. – Особенно, когда дело касается твоего муженька. Эта база… о ней ни одна живая душа не знает. Саша специально тебя вёз такими путями, чтобы даже если бы ты что-то и заметила, не смогла потом рассказать. Никому, даже если захочешь.
Что-то мне подсказывает, что не только это – главная причина, почему он сидит и смотрит.
– Прислал бы сюда кого-то из своих бугаёв, пусть бы ощупали меня с головы до ног, – повожу плечами, но приближаться не спешу.
– Отличный план, но рисковый. Для тебя в первую очередь. Я уверен, ты не хочешь на своей шкуре испытать, на что способен злой и возбуждённый мужик. Что бы ты не говорила и как бы не храбрилась, не хочешь.
Ха-ха-ха, это даже смешно.
– Поверь, уж это я могу представить в красках.
Крымский заламывает бровь – мои слова его удивили, и я внутренне ликую от этой маленькой, но такой важной для меня победы.
Так, крошечными шажками, я пробью его оборону.
– Значит, раздеться? – уточняю, а Крымский кивает и прищуривается. Указывает рукой на свёрток, лежащий на подлокотнике, ждёт. – Полностью?
– Абсолютно, – откашливается и снова поправляет брюки.
Ну, хорошо, Крымский. На это я тоже готова пойти.
Я делаю глубокий вдох, будто бы собираюсь нырнуть в бушующее море с высокого крутого обрыва, а Крымский потирает пальцами левый висок и вновь облизывает губы. А ещё сглатывает, и я вижу двигающийся вверх-вниз под кожей кадык.
Так смотрят охотники на своих жертв, только и я не так проста, как Артуру кажется. Грубить Крымскому, посылать его в далёкие матерные дали – отличный способ самоубиться, но я выбираю другую тактику.
Нащупываю пальцами замок платья и уверенно, но медленно тяну “собачку” до талии вниз. Под ним на мне ажурный комплект белья – единственное напоминание, что я ещё женщина, которой положено любить себя и баловать.
Я смотрю на лицо Крымского с резкими, но не грубыми чертами, а платье падает к моим голым ногам. Переступаю через уже никому не нужную тряпку, ступнёй откидываю её в сторону и на миг теряюсь – неужели действительно всё нужно снять?
Артур прикрывает глаза – велит продолжать, – и я избавляюсь сначала от бюстгальтера, а после и от бикини. Всё, дело сделано, я унизилась настолько, насколько могла. И только моя одержимость жаждой справедливости, невозможность жить, пока Коля не получил сполна, не дают возненавидеть саму себя ещё сильнее.
– Повернись, – хриплый приказ, и я слушаюсь и замираю.
Шаги за спиной, я прикрываю глаза. Не могу сдержать нервный рваный вдох, когда тёплые шероховатые пальцы дотрагиваются до моего плеча. Крымский проводит вниз по руке, кружит по контуру острого локтя, касается запястья, а после снова вверх. Сгребает мои волосы в пригоршню, наматывает на кулак и говорит тихо на ухо:
– Ровно два оборота.
Тянет на себя мои волосы, заставляет запрокинуть голову и обхватывает свободной рукой горло.
– Сейчас надавлю и не станет куколки.
– Надави, – почти прошу и этим снова сбиваю с толка Крымского.
– Ты точно сумасшедшая, – усмехается, а хватка на горле становится слабее. – Безумная рыжая ведьма. Неужели не врёшь? Или такая дура?
Он проводит рукой ниже, касается ключиц и замирает в опасной близости от обнажённой груди. Его ладонь горячая, с огрубевшей кожей, большая и тяжёлая.
– Засела в башке занозой, – признаётся, а я прикрываю глаза. Крымский не делает мне больно, но его власть пугает и выбивает из колеи.
Отпускает волосы и крепко обвивает рукой мою талию и прижимает меня к груди. Возбуждение твёрдой эрекцией упирается чуть выше ягодиц, а грубая ткань джинсов царапает кожу. Крымский так явно хочет меня, что это одновременно пугает и волнует. Я голая, зажатая в тисках мощных татуированных рук, где-то рядом толпа мужиков, а чужие губы касаются моего уха, опускаются всё ниже и ниже, а кончиком языка Крымский слизывает с кожи мой вкус.
Это всё неправильно, и я не должна ничего чувствовать, но что-то внутри откликается на первобытный призыв самца. Внизу живота раскатывается жар, отдаёт пульсацией в висках и шумом в ушах.
– Я никогда не брал баб силой, – признаётся Крымский и прикусывает нежную кожу на плече. – Зачем мне это? Но тебя так невыносимо хочется трахнуть. Стояк, как в пятнадцать.
Артур отпускает меня и толкает вперёд, к стене, и приходится упереться в неё руками, чтобы не упасть. Оборачиваюсь, ловлю взгляд Крымского, исследующий моё тело, полыхающий желанием и жаркой страстью. В его глазах даже не похоть – странная жажда. Она сметает меня, сминает, выкручивает наизнанку.
– Расставь ноги.
Крымский приказывает, я слушаюсь, и происходящее больше похоже на безумие, но… в этом столько порочной страсти, тёмной и горькой на вкус, что остаётся только подчиниться.
– Покорная и гордая, сумасшедшая и расчётливая – слишком сложный коктейль для подосланной бабы, – проводит пальцами вдоль позвонков, вниз к пояснице, кружит вокруг левой ямки, потом касается правой. Спускается ещё ниже, оглаживает выемку меж ягодиц, не проникая глубже, и замирает на внутренней стороне бедра, практически у входа. – Снова течёшь. Если ты не врёшь мне, чем же Колюня так тебя разозлил?
– Он подонок, – выплёвываю. – Я его ненавижу.
– Коля всегда был дебилом, хоть и хитрый, зараза. Ему, наверное, не объяснили, что злая и обиженная баба – самый страшный враг. Особенно, если она такая красивая.
Усмехается, глядя прямо мне в глаза. Снова облизывает губы, а я вторю этому движению, и взгляд Крымского туманится животным голодом. Артуру нужно сделать усилие – отчётливо вижу, – чтобы отойти от меня хотя бы на шаг.
– Одевайся, – бросает короткое и запускает руку в светлые волосы на затылке. Ерошит их, сканируя меня вновь заледеневшим взглядом.
Киваю, а Крымский идёт к двери, но в последний момент останавливается:
– К тебе придёт дядя Ваня, отведёт ко мне. Будь готова, поговорим.
И выходит, а я понимаю, что ничего не понимаю. Колени дрожат, ноги ватные, а перед глазами туман клубится. Господи, дай мне сил всё это выдержать и не рухнуть на ещё более глубокое дно.
Я не имею права к кому-то привязываться – я здесь не для этого.
В свёртке оказывается летнее платье в синюю полоску и лёгкие мокасины. И ничего больше. Никакого белья, ни чулок, ни других атрибутов возможных сексуальных игрищ: простая одежда, практичная и удобная. И это наводит на мысль, что Крымский действительно готов меня выслушать.
Вот только интересно, кто помогал ему с выбором одежды. Кто этот человек? Он сам? Не знаю и знать не хочу.
Отрываю бирки, быстро одеваюсь и спустя несколько минут уже готова к выходу. И, словно за мной всё это время наблюдали, практически сразу, как я расправляю последнюю складку на юбке чуть ниже колен, в дверь стучат.
