Текст книги "Назад дороги нет (СИ)"

Автор книги: Лина Манило

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Ася, поехали отсюда, – предлагает мама, вздыхая. – Прогуляемся, в кафе позавтракаем, поболтаем. Давно мы с тобой, милая моя, никуда не выбирались, только вдвоём. Согласна?

Внутри борются два желания: утонуть в тоске и развеяться. Всё-таки, хорошенько поразмыслив, выбираю второй вариант. Всё равно не хочу и не могу больше оставаться в этом доме, пустом и безжизненном.

***

– Не хочешь рассказать, что произошло? – спрашивает мама, когда обсуждать всякую ерунду уже надоедает.

Отворачиваюсь к окну автомобиля и слежу за тем, как молодая мамочка толкает впереди себя коляску с младенцем. В сердце что-то ёкает, когда понимаю: у меня ведь тоже могли быть дети.

Я часто думала о том, что хочу иметь ребёнка – маленького человечка, которому смогу отдать весь нерастраченный запас нежности, которого буду любить безо всяких условностей, только за один факт его существования. Но Саша постоянно откладывал, убеждал, что ещё не время – в двадцать семь ему совершенно не хотелось брать на себя такую ответственность. А я молчала, потому что искренне считала: рождение детей – обоюдное желание. Ну и дура, зато сейчас не было бы так одиноко.

Так и тянулись годы – унылые и безотрадные, в которых мы с Сашей кружили по заведомо знакомому маршруту, кольцуя обоюдное одиночество. Одиночество вдвоём.

– Ничего особенного, мам, – говорю, когда молчать уже становится невозможным. – Просто я вдруг поняла, что не люблю его. Вот и всё.

Эта самая приемлемая версия правды. Не хочу вдаваться в подробности о Полине, пощёчине, любовнице… всё это лишнее, маме не очень-то и нужное. Пусть примет всё, как факт. Большего мне и не нужно.

Не очень люблю, когда копаются в душе.

– И как он воспринял эту новость? – Мама останавливает машину на обочине и поворачивается ко мне всем корпусом, внимательно глядя в глаза.

– Истерил, конечно, уговаривал… в общем, прикладывал усилия, чтобы что-то спасти. – Помолчав, всё-таки не выдерживаю и продолжаю: – Только перед этим привёл в наш дом какую-то бабу, которая называла его “Сашенькой”. Вот такие пироги, мама.

– Собственно, моё мнение ты и так знаешь, – произносит мама, отводя взгляд.

– Знаю. Только давай сейчас ты не будешь повторять всё сказанное уже тысячу раз. Я и так знаю, что сама виновата, что дура и прочее, не нужно мне об этом напоминать.

– Ася, прекрати истерику! – повышает голос, и от этого снова чувствую себя маленькой, когда мама одним словом могла прекратить любые мои страдания, успокоить.

У неё есть поразительная способность без лишних слов – одним кивком головы, жестом, полунамёком – объяснить свою позицию и сделать так, чтобы другие шли следом. Единственный раз, когда её метод дал сбой – мой брак с Сашей.

Я успокаиваюсь и потираю вмиг озябшие ладони. Кончики пальцев неприятно покалывает, но это хоть какое-то ощущение за истекшую с момента скандала ночь.

– Сейчас мы поедем завтракать, потому что ты бледная и выпившая, нужно прийти в себя. А там уж подумаем, что делать со всем этим дальше.

– Разводиться нужно.

– Это-то ясно, – улыбается и снова заводит мотор. – Если мужик привёл в супружескую спальню другую, то это полный конец. Измену можно простить, иногда даже нужно, но только не такую наглую. Саша твой всегда был ещё тем мурлом, но до такого он не опускался.

Я молчу, потому что на её слова мне возразить абсолютно нечего. Хотя даже без этой его выходки не собиралась жить с ним дальше, продолжая изображать счастье. Просто измена стала последней каплей, после которой мне не хочется сохранять даже видимость дружеских отношений.

Мама тем временем выкручивает рычаг громкости аудиосистемы, и салон заполняется звуками ариозо Иоланты из одноимённой оперы Чайковского. Мама всегда любила оперу, ну а мне всё равно, лишь бы не в тишине. Я устала от неё.

Когда мимо мелькают знакомые пейзажи, и показывается вывеска “Бразерса”, сердце предательски трепещет. Вдруг он всё-таки звонил? А вдруг?

– Мама, высадишь меня возле какого-нибудь салона мобильной связи? – прошу, впиваясь взглядом в парковку перед клубом, когда автомобиль останавливается на светофоре совсем рядом с центральным входом.

Сейчас бы выскочить, ворваться в клуб и увидеть Викинга. В момент, когда до него рукой подать, понимаю, насколько соскучилась. Глупость, да? Мы знакомы один вечер, у меня в жизни творится полный хаос, а мне хочется заглянуть в серые глаза со стальным отливом и понять, что мне не померещилось, не приснилось.

Когда выхожу из салона с белой прямоугольной коробкой, в которой лежит новенький мобильный, мама машет мне рукой, стоя на другой стороне дороги, на тротуаре возле симпатичного кафе. Мне не терпится вставить карточку в телефон, чтобы понять, звонил ли мне Викинг, потому присаживаюсь на выступ, окаймляющий здание магазина, не обращая внимания на призывы мамы и проходящих мимо людей. Я должна убедиться, что он забыл обо мне точно так же, как я пытаюсь забыть о нём. Просто так будет проще и легче, для нас обоих.

Открываю крышку, вставляю дрожащими пальцами в слот симку, а мобильный, включаясь, мигает экраном и переливается разноцветьем заставки. Когда сеть наконец найдена, приходят смс о пропущенных, а у меня замирает сердце, потому что кажется – каждое из этих пятидесяти только от него. И хочется, чтобы это было так, да только всё это – ерунда и блажь, потому что расстались мы некрасиво. Да и всё наше общение – череда бессмыслиц и нелепиц, от которых так сладко щемит сердце, а лицо горит от смущения.

Когда окончательно убеждаюсь, что в череде пропущенных ни одного незнакомого номера, становится тоскливо и светло одновременно. Я никогда не чувствовала такой широкий спектр эмоций по отношению к какому-то конкретному мужчине, малознакомому мужчине, всё проведённое время с которым – молниеносные несколько часов, проплывшие, точно во сне.

Выбрасываю в урну коробку, прячу телефон в сумку, потому что понимаю – всё это слишком бессмысленно, чтобы сидеть на холодном бетоне и чего-то ждать. Смотрю на кафе, куда так активно зазывала меня мама, а перед глазами всё плывёт. Нет, не плачу, просто почему-то так пусто на душе, а внутри лишь одно желание – развернуться и пойти домой. Там меня ждёт гулкая тишина, в коконе которой можно спрятаться от всего, что так давит и лишает покоя.

Но я нахожу в себе силы, расправляю плечи и иду туда, где ждёт мама, потому что сейчас мне необходимо хоть с кем-то поговорить, чтобы не увязнуть в топком одиночестве, из которого могу уж и не выбраться. Просто не захочу.

Я должна быть сильной, ради своих близких и друзей, которым на меня не наплевать. Пусть ради себя так тошно жить, ради других – обязана. И это даже не обсуждается.

В кафе пахнет корицей и диким мёдом, а в воздухе плавают солнечные лучи и отблески разноцветных витражей. Нахожу взглядом маму, которая сидит, как всегда, прямая и собранная, повернувшаяся к миру гордым профилем, и напряжённо вглядывается в меню. Иду к ней, чувствуя спиной взгляды мужчин. Иногда красота – так себе удовольствие, особенно, когда больше всего на свете хочешь, чтобы тебя перестали замечать и оставили в покое.

– Я вот выбираю между классическим английским и французским завтраками… – размышляет мама, когда присаживаюсь напротив. – Ты такая бледная, Асенька, что можно и оба заказать.

Смеюсь, представив, как съедаю яичницу с беконом и заедаю её парочкой круассанов.

– Мама, мне бы только кофе, больше ничего.

– Ты когда-нибудь перестанешь спорить с матерью? – бросает на меня пронизывающий до печёнки взгляд и постукивает ухоженными длинными пальцами по столику. – Понимаю, что у тебя не лучший период в жизни, но есть нужно регулярно и плотно.

Вот точно, сколько бы ни было мне лет, маму не перестанет волновать вопрос регулярности моего питания. С этим остаётся только мириться, спорить всё равно бесполезно.

– Ладно, давай французский, буду чувствовать себя жительницей парижских предместий, – смеюсь, но, наверное, получается не очень радостно, потому что мама продолжает смотреть на меня хмуро и с подозрением.

– Ася, есть же ещё что-то, кроме того, что произошло между вами с Александром… Я же чувствую.

Какая умная женщина, ничего от неё не скроешь.

Но я не знаю, что рассказывать. О том, что устала от тоски и одиночества, и на этой почве даже согласна была податься во все тяжкие, лишь бы не чувствовать сосущей пустоты внутри? Или о Викинге, с которым позволила себе так много, о чём ни капли не жалею? Или о таком сильном желании иметь ребёнка, к появлению которого мой муж оказался не готов? О чём конкретно рассказать?

Я не знаю, что она хочет услышать, потому молчу, дожидаясь, пока официант принесёт наш заказ. Время тянется, словно резиновое, а я рассматриваю в окно проходящих мимо людей, а взгляд, точно намеренно, выхватывает из толпы счастливые лица. Завидую ли я им? Нет. Но хочется и самой побыть на их месте.

Как это – чувствовать счастье? Почти ведь забыла, и от этого ещё горше.

– Ася, может быть, тебе поехать, отдохнуть? – спрашивает мама, когда я доедаю тёплый круассан, щедро смазанный сливочным маслом, и запиваю трапезу ароматным чёрным кофе. – Одной. Развеешься, познакомишься с кем-нибудь.

От мысли, что она имеет в виду, зубы сводит. Не хочу я ни с кем знакомиться, совершенно. Мне бы найти хоть какой-то баланс в этой жизни, а новые отношения, боюсь, не лучший вариант. Если бы только с Викингом… но это всё в порядке бреда, потому что он, знаю это, не позвонит. Не захочет связываться.

– Не хочу, извини.

– Асенька, я всё прекрасно понимаю, поверь мне. Понимаю, что сейчас у тебя выбили почву из-под ног, оставив собирать осколки. Тебе нужно подумать, восстановиться. Потому поезжай в пансионат, дом отдыха какой-нибудь, к морю.

– Я подумаю, спасибо.

На самом деле предложение заманчивое. Почему бы и не поехать, поменяв полностью обстановку? Подать заявление на развод, выставить дом на продажу, чтобы больше ничего не напоминало о прошлых ошибках и позорном фиаско?

Обещаю себе и маме подумать над этим позже, и всё-таки не выдерживаю и рассказываю о Викинге. Понимаю, что мама – не подружка, и о многом не расскажешь, но в общих чертах – вполне возможно. Главное, без лишних подробностей обжиманцев на столе – боюсь, этого она может не перенести.

Мама слушает меня молча, пьёт кофе маленькими глотками, не мешает исповедоваться.

– И что ты сама думаешь по этому поводу? – спрашивает, когда рассказ окончен.

– Ничего я не думаю. Вообще жалею, что номер телефона свой дала, теперь вот жду, не пойми чего.

– Знаешь, если он тебе понравился, то нужно пробовать. Жизнь слишком коротка, чтобы её тратить на пустые переживания.

Мама права, как всегда, потому молча киваю, не желая обсуждать способы, как именно мне нужно попробовать добиться Викинга. Да и нужно ли оно мне на самом деле?

– Всё-таки, дочь, поезжай в Дом отдыха какой-нибудь тихий, а потом будешь решать, что тебе дальше делать с этой жизнью.

После завтрака в кафе едем в Торговый центр, где планомерно обходим магазины женской одежды один за другим. Просто заходим, набираем охапку шмоток, меряем всё, без разбора, а я радуюсь, словно мне снова пять, а мама взяла меня с собой за покупками. Тогда я чувствовала себя очень взрослой и слишком умной, а сейчас хочется быть маленькой и глупой. Хотя и так дура, куда уж больше?

Мы почти ничего не покупаем – так, что-то из бижутерии, чулки, пляжные сланцы, – но сам факт выбора окрыляет. Кажется, что вот так же, как эти вещи, я могу перемерять на себя кучу вариантов дальнейших событий и взять самый подходящий.

Когда выходим на парковку, и я уже почти села в автомобиль, замечаю краем глаза знакомый силуэт. Присматриваюсь и убеждаюсь, что не померещилось – это Викинг. Слезает с мотоцикла, останавливается и, распустив светлые волосы, снова завязывает тугой хвост. Мне хочется подойти и спросить – не больно ли, когда так туго, но стою на месте, схватившись за ручку двери, не давая себе разрешения пошевелиться. Викинг в простой чёрной футболке, натянутой на рельефной груди и литых бицепсах, чёрных джинсах и начищенных до блеска сапогах, кажется таким красивым, что на миг перехватывает дыхание. Ну вот что я за дура такая? Можно же просто подойти и поздороваться, а я, вместо этого, словно в ледяную статую превратилась.

Тем временем он подбрасывает на ладони ключи, последний раз осматривает мотоцикл и уходит размеренной походкой, никуда не торопясь. Но, будто что-то почувствовав, оборачивается, а успеваю спрятаться за колонной. Не знаю, видел ли он меня, узнал ли, да это и неважно, наверное.

Мне кажется, или он чем-то расстроен? Дура, дура! Надо было подойти, но не могу себя заставить. Боюсь не увидеть в его глазах узнавания или, не дай Бог, насмешку. Это ведь добьёт меня, окончательно. Нет уж, пусть Викинг останется приятным светлым воспоминанием, чем пойму, что он такой же, как и все остальные.

Прислоняюсь спиной к прохладному мрамору и пытаюсь прийти в себя и понять, что, в конце концов, со мной происходит.

– Ася, что стряслось? – Мама оказывается рядом и гладит меня по щеке. – Ты очень бледная. Тебе плохо?

– Нет, всё нормально… просто увидела кое-кого.

Не хочу вдаваться в подробности, но мама слишком умна, чтобы я могла её обмануть.

– Дай угадаю. – Делает вид, что задумалась, а в голубых глазах хитрые чёртики пляшут. – Наверное, Викинга этого своего увидела, да?

– Скажи, пожалуйста, ты никогда не пыталась работать на разведку? – смеюсь, выходя из своего укрытия. – Очень уж у тебя ловко получается до сути докапываться.

– Пошли уже, горе моё, – говорит и обнимает меня за плечи. – Всё будет хорошо, рано или поздно, так или иначе. Ты же мне веришь?

Киваю и сажусь на пассажирское сидение. На душе уже намного легче, и я даже готова побороться за то, чтобы в конце тоннеля появился свет. И больше никогда не гас.

7. Викинг

– Здравствуй, сынок. Ты прости, я давно у тебя не был…

Ответом мне служит гулкая тишина кладбища, а холод могильных плит пробирается под одежду и впитывается в кожу.

Когда Ян только погиб от этих проклятых наркотиков, я бывал на кладбище так часто, что, казалось, проще уже здесь поселиться. Каждое утро брал бутылку водки, нехитрую закуску и ехал сюда, чтобы провести целый день в молчаливом отчаянии. Иногда даже плакал, хотя мужчинам, вроде как, и не положено, только наплевать на то, что там у кого положено. Я мало тогда задумывался о правилах и приличиях, положившись на волю судьбы и уничтожая себя чувством вины.

Часами тогда я рассматривал фотографию своего мальчика, прикреплённую к надгробию, вглядывался в знакомые до боли черты и не мог заставить себя поверить, не мог отпустить. Минуло первое лето без него, наступила разноцветная осень, а я так и приходил сюда, невзирая на день недели и погоду за окном. На самом глубинном уровне не мог прекратить эти ежедневные походы, точно на работу.

Меня знала здесь, наверное, каждая собака, и нескольких даже начал прикармливать, и через время свора уж ждала у ворот. Активнее других меня приветствовал здоровенный неказистый рыжий пёс с торчащими ушами и высунутым от нетерпения языком. Я прозвал его Вальтером – чёрт знает, почему, но кличка ему приглянулась, и часто он проводил целые дни, просто лёжа у моих ног и иногда печально поглядывая снизу вверх. Он был умным малым, жаль пропал однажды.

Я всё-таки нашёл в себе силы прекратить эту пытку. Была зима, я схватил жуткое воспаление лёгких и чуть не сдох, ослабев до крайности. И, проснувшись однажды утром, понял, что никакими походами на кладбище сына не вернёшь, ничего не изменишь. Ведь если бы это было возможно, Ян уже был бы рядом, но нет – как бы не двинулся умом тогда, в мистику не верил.

Помню, я стоял на балконе, курил, глядя на проплывающую мимо жизнь посторонних людей, и думал, что нужно начинать отсчёт дней с самого начала. Перечеркнуть прошлое и посмотреть на себя со стороны. Мне ведь всего тридцать четыре, я здоров физически, пусть и искалечен морально, но жив. А значит, нужно двигаться дальше, прекратив наматывать сопли на кулак.

Так я вернулся к делам в “Бразерсе” и стал открывать, одну за другой, клиники для наркозависимых. Просто потому, что однажды не смог помочь собственному сыну, решил попытаться спасти чужих детей. Часто даже получалось.

Размышляя обо всём, что пережил за восемь лет, присаживаюсь за небольшой мраморный столик, в самом углу просторной ограды. Ставлю пакет рядом с собой на лавочку, вытаскиваю на свет кулёк любимых конфет сына и бутылку водки. Не собираюсь выпивать всё, но помянуть нужно. Я слишком долго не был здесь – последний раз прошлой осенью.

Достаю два пластиковых стаканчика, наливаю себе половину, во второй – лишь на донышко, и ставлю на могильную плиту. Делаю глоток обжигающей жидкости, и она несётся по пищеводу огненным потоком.

Карл вчера – или уже сегодня? – был отвратительно прав: нужно попытаться вспомнить, какими мы были когда-то – без всех этих невосполнимых потерь и утраченных душ. И утром, проснувшись один, в чужой кровати, я подумал и решил, что обязательно Асе позвоню. Только вот с кладбищем разберусь, потому что, правда, слишком давно здесь не был, никуда это не годится.

Тёплый майский ветер обдувает, а я размышляю о том, что жизнь – удивительная штука, непредсказуемая. Я всегда мечтал стать военным, но однажды что-то пошло не так. В семнадцать влюбился, и всё закрутилось с такой скоростью, что не расхлебаешь. Родился Ян, и стало вдруг так необходимо зарабатывать деньги, вертеться, точно белке, чтобы выжить и не дать умереть с голоду ребёнку. В девяностых было тяжело, очень тяжело, но мы справились. Я справился. Но мать Яна однажды решила, что ей не нужен я, не нужен сын. Она ушла в поисках лёгкой жизни и, кажется, даже нашла. Давно перестал следить за тем, что с ней происходит. Жива, копыта откинула? Какая, нахрен, разница? Мы давно уже чужие люди.

Когда стакан пустеет, достаю сигареты и закуриваю, впервые за день. Горечь табачного дыма смешивается с алкогольным послевкусием, и я сплёвываю на землю. В ясном небе кружат птицы, а солнце припекает так, что испариной кожа покрывается. Надо ехать обратно, но ноги будто свинцом налились. Вот потому и боюсь сюда приезжать – боюсь, что снова не найду в себе силы уйти. Смерть Яна – рана, которой не суждено затянуться. Она всегда будет кровоточить, причинять боль при малейшем воспоминании. Можно только попытаться изобразить из себя полноценного человека, но разрушенным изнутри ты быть не перестанешь.

На кладбище совсем пустынно, лишь где-то вдалеке бойкая старушка сметает мусор с дорогих сердцу надгробий. Слежу за ней, прищурившись, выпуская кольца табачного дыма в синее небо. Вдруг какой-то шорох привлекает моё внимание, и чья-то рука ложится на плечо. Инстинктивно дёргаюсь, а когда узнаю того, кто решил отвлечь от тягостных мыслей, замираю соляным столбом.

– Привет, Витя.

Я смотрю и не верю своим глазам.

– Жанна, – выдыхаю, а она улыбается, обворожительная, как и целую жизнь назад.

Твою мать.

– Не узнал, что ли? – смеётся, и звук этот – ржавым гвоздём в сердце.

– На память пока не жалуюсь. Да и тебя сложно не узнать, на самом деле.

Не знаю, где нахожу в себе силы вести эту чёртову почти светскую беседу.

– Приятно слышать, что в твоих глазах я всё такая же красивая.

Никогда не перестану удивляться способности Жанны слышать только то, что ей удобно. Она из тех, кто не способен измениться и снизить своё эго хотя бы на немного – всегда уверена в себе, всегда мнит себя королевой школьного бала. И вот эту эгоистичную суку я когда-то любил без памяти? И где были мои мозги?

Внутренний голос подсказывает, что в то время они надёжно спрятались за ширинкой, и да, это воистину так.

– Ты зачем пришла? – спрашиваю, чтобы повернуть разговор в нужное мне русло.

– Странный вопрос, честно признаться, – передёргивает худыми плечами и смотрит на меня всё теми же прозрачными голубыми глазами, склонив голову набок. – Всё-таки Ян такой же мой сын, как и твой.

Поднимаюсь на ноги, а Жанна напрягается, зная, что могу быть поистине страшен в гневе. Отступает назад, когда делаю шаг в её сторону. Съёживается, становясь совсем маленькой.

– Твой сын, говоришь? – подхожу к ней вплотную и убираю блондинистые волосы, упавшие на лицо. Вглядываясь в знакомые до боли черты, пытаюсь вспомнить, за что любил её когда-то. Мы не виделись десять лет, за которые я отрастил бороду и заимел морщины вокруг глаз, а Жанна, кажется, не изменилась ни на грамм – всё такая же красивая почти до головокружения.

Избалованная эгоистичная сука, которую я уже даже разучился ненавидеть.

Вздрагивает, когда сжимаю пальцами её щёки, привлекая к себе. Второй рукой беру за затылок, сжимаю, а она сдавленно пищит, упираясь лицом мне в грудь.

– Ян перестал быть твоим сыном, когда ты оставила его одного в квартире и уехала с хахалем, – шепчу ей на ухо, а она от каждого слова вздрагивает. – Помнишь это? Помнишь? Отвечай!

Жанна пытается вырваться, молотит руками воздух, что-то говорит придушено, а я поднимаю её лицо, замечая панику в голубых глазах. Боится, что убью? Правильно делает.

– Витя, отпусти! – почти орёт, но я закрываю ей рот ладонью.

Никому не позволю повышать голос рядом с могилой моего сына. Даже той идиотке, между ног которой он вылез.

– Ты какого хрена припёрлась? – Нависаю над ней, прижимаюсь лбом к её, и со стороны мы, наверное, смотримся почти мило. Мне не нужен лишний шум, да и скандала здесь не потерплю. – Только учти, если скажешь, что пришла сюда ради Яна, я тебе голову откручу и лично закопаю, ты меня знаешь. Поняла?

– Сдурел, да? – шипит, когда отпускаю её, а она оправляет светлую блузку. – Я что, не имею права сюда прийти?

– Ты должна была, как минимум, не бросать его. Или потом хотя бы с праздниками его поздравлять. Или на похороны, твою мать, прийти!

Теряю терпение, чувствуя как гнев, огненной волной поднимается из самых глубин души. Слишком тяжело сдерживаться, когда она смотрит на меня, упорно не понимая, почему злюсь.

– Ты сам виноват! Во всём виноват только ты!

И почему я совсем не удивлён?

Жанна обнимает себя за плечи, а в глазах плещутся слёзы, но верить им – всё равно, что верить обещаниям депутатов. Моя бывшая жена насквозь фальшива, наиграна. Жаль, я слишком поздно это понял.

– Перестань ломать комедию! Мне твой театр ни в одном месте не нужен.

– Витя, постой! – кричит, когда уже почти вышел из ограды. Понимаю, что Жанна не просто так сюда пришла, что-то ей от меня нужно, но выяснять подробности совершенно нет никакого желания. Мы уж давно чужие друг другу люди, а проблемы посторонних людей меня не колышат. – Подожди ты!

Она догоняет меня, хватает за руку, пытается остановить. Она настойчива, всегда такой была.

– Отвали, хорошо? Вообще сгинь.

– Витя, пожалуйста, – почти плачет, а я вздыхаю. Какой-то отвратительный театр, не иначе. – Давай поговорим. Что тебе стоит? В знак общего прошлого, просто выслушай меня.

– Просто поговорить, говоришь? А оно мне надо?

– Ты жесток, Витя…

– Слушай, перестань. Какой я тебе, на хрен, Витя? Он остался там, в прошлом.

– Но для меня ты всегда будешь им – хорошим мальчиком из соседнего двора…

Мать её, нашла, что вспомнить.

Ухожу всё дальше, а она кричит мне вслед. Оборачиваюсь, а Жанна бежит ко мне, застревая каблуками в многочисленных ямках разбитого тысячами шагов асфальта.

Нет-нет, всё-таки ничего общего, кроме цвета волос между ней и валькирией нет. И как я сразу этого не понял? Что я за тупой ублюдок?!

– Ладно, от тебя как от холеры не отцепишься. У меня есть полчаса, не больше. Надеюсь, управишься.

Жанна улыбается, а мне что-нибудь разбить хочется.

***

– Я следила за тобой, – говорит, размешивая ложечкой сахар в чашке с кофе. – Уже неделю… подойти только не решалась.

– Жанна, давай вот сейчас договоримся кое о чём, да?

Она кивает, глядя на меня испуганными круглыми глазами.

– Во-первых, ты не тратишь моё и своё время на ложь. Хватит, наелся по самые уши. В то, что ты там чего-то боялась, я никогда не поверю. Во-вторых, поменьше лирики, у меня нет желания выслушивать сопливые истории. Ясно?

– Господи, ты вообще не меняешься, – фыркает, почти возмущённая мною, но потом быстро берёт себя в руки и улыбается.

– С хера ли мне этим заниматься? Меняться… Я ведь и не сдох тогда, восемь лет назад, только потому, что вот такой.

Жанна молчит, всматриваясь в мои глаза, размышляет, но, когда пауза затягивается, говорит, тяжело вздохнув:

– Ладно, если хочешь сразу к делу, то приступим. Мне нужны деньги.

Ну, чего-то именно такого я и ожидал.

– Меня это должно каким-то боком касаться?

– Но… мы же всё-таки не чужие люди…

Запрокидываю голову и начинаю смеяться, потому что эта хрень вообще уже ни в какие ворота не лезет. Не чужие мы, понимаешь ли. Комедия.

– Почему ты смеёшься?

– Жанна, скажи мне, ты на самом деле такая тупая?

– В смысле?

– В самом прямом. Ладно, допустим, твоя жизнь пошла по звезде, ты вернулась в город, чтобы… чтобы что, кстати?

– Ты же совсем не даёшь мне ничего рассказать! Только отделаться пытаешься! – Жанна дует пухлые губы, словно ей не сорок один, а десять. Такая очень обиженная вечная девочка. – Я осталась одна, мне не на что жить! Я поэтому и приехала сюда, вернулась, потому что думала… думала, ты мне поможешь. В память о Яне.

Сцепляю зубы с такой силой, что, кажется, слышится хруст.

Резко протягиваю руку через стол и хватаю Жанну за тонкое запястье. Она сдавленно ойкает, а я почти ломаю ей кости.

– Никогда – слышишь? – никогда не смей спекулировать памятью сына. Ты ему никто, просто баба, которая его родила.

– Я его мать! Это всё ты виноват, с тобой невозможно было жить! Ты не давал мне свободу, а я была молодая, мне гулять хотелось!

– Даже так? Я виноват? А в том, что Ян ждал тебя каждый день, притулившись носом к окну, а потом плакал, думая, что его никто не видел, тоже я виноват? А Дни рождения, во время которых он так и засыпал в обнимку с телефоном, потому что надеялся, что мама позвонит? Тоже моя вина?

– Ты не давал с ним видеться! – выплёвывает мне в лицо, пытаясь вырвать руку. – Ты тиран!

– Ты невменяемая, да? Когда я не давал тебе с ним видеться? Больная ты, шалава подзаборная.

– Да! Да! Может быть, я и шалава, но я узнала, что такое счастье! Или ты хотел, чтобы я похоронила себя под грудами пелёнок-распашонок?! Я личность!

Отпускаю её, а она прижимает руку к груди, потирая покрасневшее запястье.

– Псих, чуть руку мне не сломал.

– Я тебе шею сломаю, так надёжнее.

Бросает на меня испепеляющий взгляд и что-то бурчит себе под нос.

– В общем, так, Жанна. Проблемы твои мне до сраки. Я сейчас ухожу, а ты живи себе своей жизнью, как тебе нравится. А ко мне не лезь, потому что в следующий раз точно рукой не ограничусь.

– Но, Витя… мне много не надо! На первое время! – выкрикивает, чуть не плача.

– Поищи себе очередного папика. Ты же это умеешь, да?

Кидаю деньги на стол, разворачиваюсь и выхожу из кафе, оставив Жанну за спиной. Как и наше с ней общее прошлое.

8. Ася

Настойчивый стук, какие-то подозрительные шорохи, доносящиеся снизу, будят посреди ночи, и я подпрыгиваю на кровати, точно меня пчела в глаз укусила. Какого чёрта?! Оглядываюсь по сторонам, но во тьме ничего не рассмотреть. Лишь эти странные звуки и лихорадочное биение сердца в груди – вот и всё, что нарушает тишину.

Вдруг молния разрывает небо на несколько частей, и вспышка света бьёт по глазам. Считаю, как в детстве – раз, два, три, – и мощный раскат грома вносит свою лепту в какофонию звуков. Когда сон окончательно рассеивается, а кровь перестаёт гудеть полноводным водопадом в ушах, слышу стук капель по оконному стеклу.

Когда ложилась спать, ведь был такой прекрасный и тихий майский вечер, словно подаренный в награду за все волнения предыдущих дней. Даже то, что Викинг так и не позвонил, не так сильно и печалило, просто воспринималось как факт, и почти не было обидно. Перед сном немного посидела в саду с бокалом вина, погрустила, настроила себя на новую жизнь и легла спать почти счастливая, а тут дождь и гроза, которую с детства боюсь. Наверное, единственное, что может меня по-настоящему испугать – гром, молния и шквальный ливень. Вот как сейчас.

Спрыгиваю с кровати, натягиваю халат и выхожу из комнаты, чтобы наконец узнать, что за шум доносится снизу. Во всяком случае, так смогу отвлечься от грозы, которая пугает почти до чёртиков. Хочется, как в детстве, залезть под кровать, накрыть голову толстым пледом, и хоть так постараться переждать ненастье.

В доме на секунду воцаряется тишина, а я злюсь, что никого в доме, кроме меня, нет. Родители уехали с ночёвкой в загородный дом старинных приятелей, а я не захотела возвращаться в наш, с Сашей, дом, потому и осталась здесь. Как оказалось, зря.

Может быть, полицию вызвать? Явно же, что кто-то чужой внутри шурудит. Пусть приедут, задержат бандита, да? Для этого же они нужны, верно? Да только, чует мой хвост, никакой это не бандит, а очень даже знакомый гражданин, с которым ещё не успели оформить развод. Пусть Саша – предатель и идиот, но всё-таки...

Спустившись вниз, включаю свет в холле, и комнату затапливает тёплый свет, льющийся из большой люстры под потолком. Я люблю родительский дом – здесь всегда уютно и радостно. То, что мне сейчас необходимо больше всего – покой привычного с детства места и внутренняя гармония. Где-то вдалеке грохочет гром, а в стекле двери, выходящей на задний двор, отражаются вспышки молний. Апокалипсис какой-то, честное слово.

– Ася, Асенька! – зовёт меня, стоящий за дверью непрошенный гость.

Саша, чтоб его.

Так и знала, что это он припёрся, только его мне и не хватает. Ну почему просто не разойтись, как взрослым людям, без скандалов и истерик?! Развестись, мило улыбаться друг другу при случайной встрече и не помнить зла. Но нет, он решил взять меня измором, и это совсем не весело.

– Зачем пришёл?! – спрашиваю, подойдя к двери, но не открывая.

Для начала нужно понять, какие у него намерения. Вряд ли он мог узнать, что я сегодня ночью здесь одна. Значит, не думаю, что прихватил с собой в дорогу какой-нибудь нож или топор. Уж слишком он уважает – или просто побаивается? – моих родителей, чтобы устраивать кровавую баню в их доме.

Хотя… кто знает, что от него можно сейчас ожидать? После той сцены в нашей кухне, когда его глаза горели странным огнём, я уже ничему не удивлюсь.

– Асенька, открой, пожалуйста… – раздаётся жалобное из-за двери, – я весь мокрый, замёрз. Пожалуйста, Ася.

Да чтоб его. Спекулянт чёртов. Знает же, что я жалостливая и пользуется этим. И грозы этой гадкой боюсь, аж внутри всё стынет.