Текст книги "Корсар (СИ)"
Автор книги: Лина Манило
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
– Чего тебе? – Роджер кладёт подбородок мне на макушку, не выпуская из объятий, а его широкая грудь вздымается в такт дыханию, тяжёлому и прерывистому.
– Ваш заказ, пожалуйста, – произносит официант мягким голосом, отводя взгляд.
– Поставь на стол. – Голос хриплый, а руки, обнимающие меня за талию, слишком напряжены, почти причиняют боль.
Официант шустро выполняет просьбу, выгружает на стол содержимое подноса и, глядя куда-то в сторону, поспешно удаляется, словно не он разрушил такой волшебный момент. А может быть, правильно сделал, возможно, именно это и нужно было? Мысли путаются, и я всё никак не могу привести в порядок дыхание, лишь утыкаюсь носом в грудь Роджера и вдыхаю аромат зимнего леса, табака и тёплой кожи. Надышаться бы, пока вся магия этого вечера не рассеялась окончательно.
– Извини, совсем забыл, что должны еду принести, – говорит Роджер и пальцем приподнимает мой подбородок, заставляя в глаза смотреть. – Кстати, пять минут, кажется, давно прошли.
А я смотрю на него и понимаю, что вовсе перестала замечать его недостаток, который, уверена, сильно тяготит самого Роджера.
– Вот и хорошо, что прошли.
– И что ты решила?
В его голосе сталь и полная готовность принять любой мой ответ, а мне даже прислушиваться к себе не нужно, чтобы знать его. Неужели он на самом деле думает, что после всего, что он сделал для меня, смогу просто развернуться и уйти? И ведь не потому, что обязанной себя чувствую, а потому, что он единственный человек, которому за долгие годы вообще было до меня дело. А ещё у него потрясающая улыбка.
– А ты до сих пор не понял? – Провожу пальцем по выемке на горле, ключицам, а Роджер вопросительно заламывает бровь, чуть ухмыляясь.
– Мало ли, что я понял, – произносит, целуя меня в макушку. Мне нравится этот невинный жест, от которого чувствую себя в особенной безопасности. – Ты сама скажи, вдруг я ошибаюсь.
– Уважаемый Родион Викторович Мещерский, – начинаю, вытягиваясь по струнке, – торжественно заявляю: никуда вы от меня не денетесь. И вообще, пошли есть, я голодная.
14. Роджер
И она смеётся, целует меня в щёку и направляется к столу, на котором официант – будь он неладен – расставил наш заказ. Услужливый какой, исполнительный, чтоб ему там икалось и не спалось.
Хотя, с другой стороны, я, наверное, должен быть ему благодарен, что завалился сюда. Вовремя он, потому что иначе не знаю, что случилось бы между нами с Евой. Вернее, знаю, но думать об этом нужно поменьше. Чёрт, чуть глаз последний не лопнул от напряжения, когда сдержаться всеми силами пытался и не разорвать её футболку. Это точно было бы лишним. Если уж и начинать что-то, то точно не здесь и не после того, что она пережила, потому что только последние козлы способны воспользоваться расстроенными чувствами девушки. Но, мать их за все места, как же удержаться и снова не начать её целовать?
– Вот это да, – произносит Ева, осматривая тарелки с провизией. – Зачем много-то столько?
Если бы я сам знал ответ на этот вопрос, цены бы мне не было.
– Не смог выбрать. – Пожимаю плечами, и отодвигаю назад стул, помогая ей присесть.
– А с несъеденным, что делать будем? Тут оставим? Или не выйдем, пока тарелки не опустеют? – смеётся, обводя рукой уставленный провизией стол.
– Разберёмся.
Присаживаюсь напротив, а Ева берёт расписную яркую салфетку и принимается её крутить в руках: то на палец намотает, то снова разгладит. Волнуется, здесь без вариантов. Да и у самого нервы, что те оголённые провода, в любой момент заискрить могут, угробив меня к чертям.
Чтобы хоть чем-то руки занять и абстрагироваться от пошлых мыслей, привстаю и начинаю накладывать в тарелку Евы всё, что кажется наиболее привлекательным: салат из морепродуктов, ещё какая-то ерунда, но выглядит неплохо. В меню я не смотрел, когда заказ делал, просто попросил принести всё, чем их повар больше всего гордится. Как оказалось, повар здесь – ещё тот самохвал.
– Хватит! – протестует, когда её тарелка наполнена до краёв, разве что не высыпается. Ева хохочет, глядя на гору еды и закрывает покрасневшее лицо руками. – Мне столько за всю жизнь не съесть!
Снова смеётся, и этот высокий чистый звук весенним ручьём внутри разливается. Только бы и делал, что слушал… С ума сойти можно, не иначе. Ева смотрит в свою тарелку расширившимися глазами, а я накладываю и себе ароматного, исходящего паром, рагу. Нужно отвлечься, потому что невозможно терпеть эту муку, когда она сидит напротив, вся такая юная и невинная, как майское утро. Зубы сводит от желания снова поцеловать её, но нет, не сейчас. Пусть поест хоть, а то светится вся, кости одни да бледная кожа.
Ева молчит, ковыряясь вилкой в тарелке. Смотрю на её кисти, обмотанные бинтами, а внутри ярость закипает, от которой никак избавиться не могу, как не пытаюсь. И, вроде бы, никакого дела до этого быть не должно, но вот, гляньте-ка, злюсь, точно мне снова пятнадцать.
Никогда мне, наверное, не избавиться от той проклятой памяти, когда бледные ноги под столом увидел и испытал острое желание убивать. И если бы меня не оттащили тогда от Урода, я бы живого места на нём не оставил, но точно бы свёл в могилу. Потому что мы оба тогда ступили за грань. Он – скотства, я – жажды справедливости.
Когда отец сообщил, что мать умерла, чётко увидел перед собой цель: отомстить Уроду. Только этими мыслями и жил, ведомый первобытной жаждой крови. Найти, где бы ни прятался, и уничтожить, на клочки разорвать собственными руками, но эта мразота сдохла раньше, чем я успел освободиться. Надеюсь, его душа гниёт без надежды на спасение, больше мне надеяться не на что.
Откладываю вилку в сторону и сжимаю пальцами переносицу. Злюсь на себя, что снова эти воспоминания всплыли на поверхность так не вовремя. Проклятие какое-то.
Тянусь рукой к бутылке минеральной воды, стоящей чуть левее от центра стола, и наливаю себе полный стакан. Когда выпиваю половину одним глотком, перевожу взгляд на Еву.
– Ешь, – говорю, глядя как портит еду, так ничего в рот и не положив.
С таким богатырским аппетитом она точно скоро растает.
– Не хочется. – Пожимает плечами и смотрит на меня, как будто сказать что-то решается, но никак не соберётся с духом. – Я вообще очень мало ем. То некогда, то забываю.
“То нечего”, – продолжаю за неё мысль, но вслух не высказываю, чтобы гордость ненароком не задеть. И ведь умом понимаю, что не имею права настаивать, насильно еду запихивать, но как же бесит, что она до конца расслабиться не может.
– Ева…
Так много сказать хочется, но не знаю, с чего начать.
– Роджер? – В глазах – вопрос, на который не знаю, что ответить.
Надо встать, найти в себе силы, чтобы схватить её в охапку и отвезти домой, но малодушничаю, потому что действительно сдохну, если отпустить решусь. Что-то такое есть в этой рыжей худой девушке, что покоя не даёт и внутри всё вверх дном переворачивает. С ней живым себя чувствую, способным на любое безумство, снова молодым.
Вдруг Ева встаёт и, стремительной походкой обойдя стол, оказывается совсем рядом. Даже сообразить ничего не успеваю, а она волосы мои с лица убирает и по скуле пальцами проводит, вычерчивая линии.
– Посмотри на меня, – тихо просит, и я слушаюсь. – Что тебя тревожит?
В глазах – зелёных, что майская трава – тепло и свет. А ещё искренность, которой давно уже не видел. Не в женских взглядах так точно. И от этого мозг взрывается, оставляя лишь чистые инстинкты, от которых невозможно укрыться, их нужно лишь удовлетворять.
Одним рывком встаю, а Ева ахает, когда ладонями её лицо зажимаю и в губы впиваюсь. Наплевать на всё в этом грёбаном мире, когда она так близко и так отзывчиво отвечает на поцелуй. Забываю обо всём, когда её язык сплетается с моим в диком танце, который длится и миг, и вечность одновременно, изматывая и опьяняя. Сжимаю Еву в объятиях, прижимаю к себе, а тело моё уже готово к бою, хотя ведь нельзя, не должен. Но тонкие пальцы уже задирают мою футболку, касаются кожи на спине, а я орать готов, до какой степени это приятно. Проводит короткими ногтями вдоль позвоночника, а внутри меня плотина рушится, и чистые эмоции накрывают с головой.
Мгновение и моя футболка летит куда-то в сторону, а я даже не задумываюсь о том, что Ева шрамы мои увидеть может. В этот момент не существует ничего, кроме общего кислорода и приглушённых стонов, которые ловлю ртом, выпиваю досуха, без остатка.
Не знаю, осознаёт ли сама, что делает со мной, когда так податлива в моих руках.
– Надо остановиться. Понимаешь это? Я старый, я не нужен тебе… Только скажи, и я сразу прекращу.
Ещё пытаюсь воззвать к её благоразумию, если уж своего не осталось, а мой голос больше похож на хрип раненого зверя, но Ева снова целует, и это окончательно разрушает стену из бронированного стекла, за которой ещё пытался спрятаться.
Поднимает руки, когда футболку эту чёртову срываю с неё. Лихорадочно, точно конец света буквально через секунду, покрываю поцелуями тонкую шею, спускаюсь вниз, прокладывая влажную дорожку вдоль пульсирующей жилки. Касаюсь языком кожи на плече – нежной и бархатистой, сладкой, – и из губ Евы вырывается стон, когда грудь через бельё ладонью сжимаю. Мне нужно больше, нужна она вся без остатка, но ведь не здесь же! Но остановиться практически невозможно, хоть и пытаюсь тормозить изо всех сил. Не выходит. Только не сейчас. Только не с ней.
– Ева… – выдыхаю, когда бельё летит на пол, а перед моими глазами открывается вид на самую красивую грудь на всём этом долбаном свете. Идеальные полукружья, с тёмными ореолами сосков…. – Божественно.
Прячет лицо на моей груди, бурчит, что должно же в ней быть хоть что-то красивое, приглушённо смеётся, а я прижимаю её к себе и лишний раз убеждаюсь, что больше не смогу отпустить. Больше того, позвоночник через задницу вырву тому, кто посмеет у меня Еву забрать.
Несколько мгновений стоим, не шевелясь, точно замерли мухами в янтаре, но всё-таки Ева отнимает лицо от моей груди и в глаза смотрит.
– Спасибо тебе, – говорит и до щеки моей дотрагивается. Прохладные тонкие пальцы гладят скулы, поглаживают бороду, которую совсем недавно подстриг, даже сбрить хотел, но в последний момент передумал, потому что слишком привык видеть в зеркале свою рожу именно такой. – Просто подумала, что должна это сказать.
Наши тела так близко, но в этот момент мы почти целомудренны, штаны даже на месте. И как бы мне не хотелось разорвать их на части, понимаю, что не должен этого делать. Во всяком случае, не здесь. Не знаю, девственница ли Ева – такие вопросы всегда волновали меня в самую последнюю очередь, – но наш первый раз не должен быть в стенах ресторана. Впервые за многие годы мне хочется сделать всё правильно. Букеты, конфеты, прочая ерунда, которую так любят девушки. Разве Ева не достойна этого?
– За что? – Наматываю толстые тяжёлые пряди на пальцы, а воспалённая фантазия подбрасывает кадры, как по подушкам моим волосы рыжие разметаются… – Я ничего особенно не сделал.
Находиться так близко к ней, почти голой, в объятиях сжимая до боли, и просто разговаривать? Что-то в этом есть, неуловимо прекрасное, призрачное, но наполняющее теплом изнутри.
– Ты что? – удивляется и кладёт ладони мне на грудь, где белеют шрамы. Гладит каждый, даже те, что татуировками замаскированы. Потом целует один, находящийся на плече, а у меня член болезненно дёргается. Если так продлится ещё хоть пять минут, спущу в штаны, как подросток. – Ты замечательный. Даже, наверное, сам не знаешь, насколько.
Её вера в то, что я хороший пугает и придаёт сил одновременно. Не хочется разочаровывать и страшно, что именно так всё и случится.
– Ага, я именно такой, – усмехаюсь и целую Еву в макушку. – Чудо как хорош, аж сам себя поцеловать мечтаю.
Надо одеваться, пока снова кто-то не вошёл и не напугал её. Стараюсь не думать, к чему ведут наши игрища, потому что снова заклинит, и тогда мы выберемся отсюда, в лучшем случае, к завтрашнему утру.
– Мне домой нужно, – произносит Ева тихо и взгляд отводит. – Вдруг Артём вернулся уже?
Мысли о её непутёвом брате раздражают, но стараюсь не беситься, чтобы не наделать глупостей.
– Волнуешься? – Целую в плечо, а она вздрагивает, когда снова чуть кожу прикусываю.
Мне нравится её реакция на мои прикосновения и поцелуи. Тело не умеет врать, особенно такое чувствительное, как у Евы.
– Да… – Голос прерывистый, а воздух из груди вырывается со свистом, когда медленно губами ниже спускаюсь и, достигнув манящего соска, сначала облизываю его, а потом чуть прикусываю. Не могу остановиться, не касаться её не могу, хоть разум вопит, что нужно тормозить. Но наплевать, я хочу этого, а Ева не останавливает, лишь вперёд подаётся и пальцами в волосы мне зарывается, ближе притягивая голову. – Ох…
Наслаждаясь её вкусом, руками в своих волосах, тихими неконтролируемыми стонами, буквально с ума схожу от острого желания взять Еву прямо здесь и сейчас. Но всё-таки останавливаюсь, пока напряжение внизу живота ещё хоть как-то терпеть можно, потому что ещё немного и рухну в непроглядную тьму, утаскивая Еву за собой. Знаю, что если сорвусь, то ведь никакие доводы воспалённого разума не спасут её от меня.
Успокаиваю себя мыслью, что скоро она будет вся моя. Просто не в этом дурацком месте, но будет и желательно в ближайшее время, пока меня паралич не разбил. Такое себе самовнушение.
– Хорошо, сейчас отвезу тебя, – произношу и буквально заставляю себя объятия разжать и в сторону отойти.
– Не смотри на меня, – снова краснеет и руками грудь прикрывает. – Мне неловко.
Смеюсь, потому что это настолько забавно, когда стоит, с алеющими щеками, и прячет от меня то, что рассмотреть уже успел в малейших деталях. И даже на вкус попробовать. Опираюсь спиной на стену, складываю руки на голой груди и слежу за Евой, которая пыхтит и кидает на меня возмущённые взгляды.
– И не подумаю, мне нравится на тебя смотреть. Ты красивая.
– Брехло, – фыркает и отворачивается спиной, поднимая с пола свои вещи. Когда дрожащими пальцами пытается справиться с застёжкой бюстгальтера, перехватываю инициативу, а Ева шумно выдыхает.
– А что с этой едой делать? – переводит разговор на безопасные рельсы. – Тут оставить? Мы же почти ничего не съели…
– Парням своим завезу, как раз хотел заехать, повидаться, – решаю, натягивая на себя футболку. – Они у меня вечно голодные, и стулья сгрызут, если вовремя не покормить.
Ева на мгновение замирает, даже забыв, кажется, что всё ещё наполовину раздета, а в глазах выражение непонятное застывает, словно больно ей сделал. Что это с ней?
– Эй, что случилось? – Беру её за плечи и чуть сжимаю. – Рассказывай, нечего темнить.
Только затаённых обид мне не хватало.
– Это неважно, – упрямо машет головой, но я не выпускаю, а то ещё сбежит. – Отпусти, всё нормально.
– Ага, щаз, нашла идиота. Ева, не доводи до греха, выпорю ведь.
Она бросает на меня сердитый взгляд и вздыхает. По глазам вижу, что мысли тяжёлые в голове рыжей бродят, теперь их нужно оттуда на свет вытащить.
– Нет, всё правда хорошо, – говорит, но потом всё-таки набирает полную грудь воздуха и выпаливает на одном дыхании: – Ты женатый, скажи честно? А “свои парни” – это сыновья? Правильно?
Застываю соляным столбом, пока до меня смысл её вопросов доходит, а после смеяться начинаю, хоть в Евиных глазах – полное непонимание и – чего скрывать? – обида. Нервным жестом собирает волосы на затылке, сматывает их в замысловатый пучок и каким-то чудом фиксирует. Такая сердитая, просто прелесть.
– Иди сюда, – протягиваю руку и, обхватив её за талию, вжимаю в себя, чтобы не делась никуда. Такая тонкая, как тростинка, что каждую косточку пересчитать могу. – Можешь верить, а можешь и дальше придумывать себе, чёрт знает что, но Роджер никогда не был женат.
Сопит, слова мои переваривая, а я каждой клеткой чувствую, насколько напряжена.
– Роджер, может быть, и не был. А Родион Мещерский был? – спрашивает, не глядя на меня, а лицо бледнее мела.
– И этого товарища данная участь миновала. Могу паспорт показать, мне не сложно.
Я действительно готов любыми способами доказать, что уж в этом-то вопросе точно чист перед ней.
– А дети? Они же не только после штампа в паспорте рождаются…
Нет, всё-таки Ева очень любопытная. Женщина, тут уж ничего не поделаешь.
– Да уж, – смеюсь, потираясь подбородком о макушку Евы, – штамп для того, чтобы ребёнка состругать нужен в последнюю очередь.
– И? – Ева решительно настроена докопаться до истины, а мне, чёрт возьми, приятно, что её такие вещи волнуют.
Принципы – это всегда хорошо.
– И ничего, – пожимаю плечами и на мгновение задумываюсь. – Возможно, я просто не в курсе. Ну, или не нашлась та, что отважится от меня ребёнка родить.
– Почему? – Ева заметно расслабляется, кладёт голову мне на плечо, а пальцами шрамы обводит. Похоже, уделять повышенное внимание последствиям моей буйной молодости у неё уже входит в привычку. Но ведь молчит, не спрашивает об их природе, давая шанс самому рассказать, без давления и принуждения. Ещё одно очко в пользу Евы.
– А чёрт его знает? – пожимаю плечами и глажу Еву по спине. – Не видели во мне, наверное, достойного кандидата.
– Бывает, – протягивает и больше ни о чём не спрашивает.
Разжимаю объятия и отхожу в сторону, а Ева снова вздыхает, но сейчас в этом вздохе только печаль.
– Поехали, домой тебя отвезу?
Кивает, и через несколько минут, расплатившись и, оставив всё-таки провизию в ресторане, мчусь в сторону её дома.
15. Ева
– Так, ты сиди пока дома, никуда не высовывайся, – говорит Роджер, когда подъезжаем к моему дому, и я открываю входную дверь. – А я съезжу кое-куда и сразу вернусь. Не больше часа, хорошо?
Внутри всё холодеет от осознания того, что он сейчас уедет, а мне снова придётся остаться одной, здесь, когда в любой момент может что-то приключиться. Раньше в этом доме я чувствовала себя в безопасности, но не сейчас, когда жилище превратилось в место паломничества извращенцев, увлекающихся разбиванием окон и запугиванием. А что если кто-то решит ворваться сюда, пока Роджер будет мотаться по своим делам? Что если на этот раз эти люди будут настроены серьёзнее, чем в прошлые разы? И Артём так и не вернулся...
Но попросить Роджера не уезжать не могу. У него есть своя жизнь, в которую я и так слишком уж влезла, спутав все карты. Наверняка ему нужно работать, заниматься тем, что для него по-настоящему важно, а не разгребанием моих проблем. Нет уж, пусть едет, обойдусь как-нибудь.
– Быстрее возвращайся, – всё, о чём могу попросить, делая шаг в комнату, но в следующее мгновение сильные руки обхватывают меня за талию, отрывают от земли и проносят вперёд.
Дверь за спиной хлопает, а у меня дыхание перекрывает, когда Роджер разворачивает меня к себе лицом, обхватывает пальцами за скулы и впивается в губы жадным поцелуем. Он не похож ни на что из того, что чувствовала до этого в жизни, даже на те поцелуи, что были в ресторане. Этот настолько глубокий, жадный и нетерпеливый, что просто с ума сводит. Не понимаю, что происходит вокруг, когда он дотрагивается до меня, но мир решительно перестаёт быть прежним. Я становлюсь другой – сильной и решительной, смелой и отчаянной.
– Ты же уезжать собирался, – произношу, когда он наконец отрывается от моих губ.
А разум воет о том, что я хочу, чтобы он остался, но требовать это? Никогда.
– И ты поверила, что оставлю тебя одну в этом… доме? – гладит по волосам, что упали на спину, когда моя гулька рассыпалась во время поцелуя. – Но если хочешь, то я уеду. Прямо сейчас. Хочешь?
Он провоцирует, ухмыляясь, не выпуская из объятий, словно демон, ворвавшийся в мою жизнь. Каждое его движение, каждое прикосновение губ к горячей коже – вызов и полное несоответствие словам, которые произносит.
– Нет. Я не хочу, чтобы ты уезжал.
Ответ вырывается на свободу быстрее, чем я успела подумать, но, даже если бы сто лет размышляла, именно это и сказала. Я действительно не хочу, чтобы он исчезал. Не сейчас. Не из моей жизни. Никогда.
– Ева-а… – то ли хрип, то ли стон, а потом решительное: – Да пошло оно всё на хрен!
И снова целует, ловя губами мои всхлипы, возвращая назад хрипы и приглушённые стоны. От этого звукового симбиоза кружится голова, а его руки, находящиеся одновременно везде и нигде, сводят с ума. Сминаю в кулаках футболку на его груди, потому что совершенно забыла о самоконтроле, о недостаточном опыте и неловкости. Роджер так напорист в своей страсти, так обезоруживающе честен в эмоциях, что невозможно не поддаться.
Проникая руками под футболку, снова провожу пальцами по шероховатости шрамов, а сердце помимо воли сжимается от тревоги. Почему так случилось, что это за отметки? Но тёплые губы ласкают шею, а борода щекочет кожу, и этот контраст заставляет прогнуться в пояснице. Подаюсь вперёд, словно кошка, в надежде прижаться сильнее, почувствовать близость, которой никогда не ощущала, потому что не было на это никакого желания.
– Ты такая… ты просто нереальная, – шепчет на ухо между поцелуями, а слова эти – огнём по венам. – Не доводи меня, Ева, до греха не доводи. Всё должно быть правильно, с тобой всё будет по-другому. Просто верь мне, и тогда я и сам поверю.
Молчу, не в силах произнести ни слова, ища его губы, лихорадочно блуждая по коже ладонями, стремясь раствориться в нём.
– Поехали ко мне? – вдруг спрашивает, прикусывая мочку уха, языком проводит, а у меня в глазах темнеет от острого желания, что дамасской сталью по нервам.
Упираюсь лбом в грудь Роджера, впитывая прерывистые вдохи и вибрацию неизлитого неистового желания, слушая тяжёлые удары сердца.
Мысль о брате снова врывается в сознание, словно ледяной водой окатывает. Как я могу думать о чём-то, обжиматься, целоваться, когда брат пропал и, возможно, с ним случилось что-то ужасное?! У него же никого нет, кроме меня, а я… я эгоистка!
Но следующим приходит злость на саму себя и осознание, что и так жизнь свою трачу на то, чтобы в холодильнике была еда, а за дом вносилась оплата. Артём же не очень-то и стремится облегчить наше существование, вечно влезает в неприятности, вместо того, чтобы просто найти работу. Просто работу. Хоть грузчиком, хоть дворником, хоть министром, но стабильную, за которую платят регулярно, пусть даже и мало. Это ведь не сложно, почему он понять этого не может?
Но все эти размышления, благие порывы и отговорки лишь для того, чтобы не думать, чем именно мы будем заниматься, если поеду к Роджеру. Я не маленькая, понимаю, что рано или поздно это должно произойти, раз не уехала, когда предлагал. Да и все наши страстные поцелуи неминуемо ведут к сексу… Слово такое, почти чужеродное, от которого нервная дрожь по позвоночнику проходит.
Так стыдно становится, что у меня совсем нет опыта в этом вопросе. Что я могу ему дать, такому взрослому? Смех один и мучения, не иначе. О многом слышала от подруг, читала, размышляла даже: о самых смелых экспериментах, разных техниках, дерзких выходках, но когда дело коснулось меня и Роджера, в одной постели, хочется сквозь землю провалиться или на другой конец света сбежать, лишь бы не думать, не представлять.
– Ева, что с тобой? – Приподнимает мой подбородок и взгляд ловит, гипнотизируя. – Ты снова задумалась. Не хочешь ехать? Так и не надо, чего ты? Я ж не заставляю.
Он улыбается, хотя в единственном глазу горит лихорадочный огонёк, а грудь вздымается и опадает в такт дыханию. И я понимаю, насколько ему тяжело в этот момент.
– Я хочу, очень хочу, – говорю тихо и даже улыбнуться пытаюсь, хотя больше всего на свете хочется провалиться сквозь землю. – Только боюсь.
Мамочки, зачем это сказала? Сейчас подумает, что я какая-то невменяемая.
– Меня боишься? – Заламывает бровь и медленно кивает. – Понимаю...
– Нет, не тебя, глупый какой! – спешу объяснить, потому что не хочу, чтобы понял меня неправильно, обиделся. Он же не виноват, что у меня в голове полная неразбериха. – Ты совсем не страшный. Ни в каком из смыслов этого слова.
– А чего тогда? – удивляется, поглаживая большим пальцем мой подбородок. – Я не планировал тебя обижать или заставлять делать то, что ты не хочешь. Никогда никого не принуждал, а тебя так тем более.
– Я боюсь того, что смеяться с меня будешь…
Роджер внимательно смотрит на меня, о чём-то размышляя, а на лице – полное непонимание. Вот как выразить словами всё, что чувствую? Это же практически невозможно, как ни пытайся. Чувства вообще очень сложно обрекать в слова, во всяком случае, для меня.
– Ты девственница, да? – спрашивает, снова проводя пальцами по линии подбородка, очерчивая контур губ, скулы, а я жмурюсь от удовольствия, расслабляясь под его прикосновениями. – Это ведь неважно, на самом деле. Не захочешь, вообще ничего не будет, просто поговорим. Я же не насильник. Но тебе нельзя здесь оставаться, понимаешь?
Вот что на это сказать? Снова заботится, а мне плакать хочется от невыносимой нежности, сжимающей сердце.
– Я не девственница... в техническом смысле, – пытаюсь объяснить, хотя умом понимаю, что всё это лишнее, наносное. Внутри ширится и растёт чувство, что хотела бы, чтобы именно этот мужчина был тем, первым. А это ли не самое важное? – Ладно, поехали!
Беру его за руку и иду к двери, решительная, но до одури страшащаяся передумать. Зачем все эти разговоры, когда так хорошо на душе, и впервые за очень долгое время не хочу ни о чём думать и беспокоиться? Просто с ним быть хочу, даже если будем просто разговаривать.
