Текст книги "Благословенное дитя"

Автор книги: Лин Ульман

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

– Точно? – Лаура крепче прижала телефон к уху.

– Да они вечно берут кучу анализов! Все в порядке – я уверен.

Лаура посмотрела на помидоры. Сзади ее толкнул еще один покупатель.

– Наверняка встреча прошла замечательно.

– Нет. Я мямлил!

– Я тебя вкусно накормлю сегодня вечером.

Она слышала дыхание Ларса-Эйвинда. Он дышит. Он жив. Он где-то рядом. У него есть лицо, тело, две руки и голос, который она слышит сейчас. Лаура положила два помидора в корзинку. Ей еще много чего нужно – она решила приготовить настоящий ужин, значит, надо купить и другие овощи, а потом она пойдет в рыбный магазин, винный и в супермаркет. Однако сейчас у нее в голове были только эти помидоры.

– Чем ты сегодня занималась? – спросил Ларс-Эйвинд. – На что потратила выходной?

– Даже не знаю, – прошептала Лаура. Ей нужно срочно отойти от прилавка с овощами. – Ничего особенного не делала. С Эрикой разговаривала. Она сейчас едет на Хаммарсё, хочет папу проведать.

Ларса-Эйвинда прервали: кто-то позвал его или просто отвлек. Потом он опять задышал в трубку.

– Лаура, позже поговорим. Я тебе ближе к вечеру позвоню. Все в порядке.

* * *

Лаура лежит одна, в своей собственной кровати, в своей собственной комнате. Все, как полагается, по мнению Розы. Каждая сестра в собственной комнате, в собственной постели. Летом до конца никогда не темнеет. Разве что в августе. В июне и июле всегда светло. Во всяком случае, на Хаммарсё. Переход от июля к августу празднуют – ставят спектакль «Представление на Хаммарсё». Это означает, что лето кончилось и наступает осень, а свет сменяется тьмой. После спектакля все заканчивается, хотя до конца летних каникул еще три недели. Все равно считается, что каникулы кончились. В августе по вечерам темнеет рано, и все спрашивают, соскучилась ли ты по школе. И даже если школу ненавидишь, надо отвечать, что да, соскучилась. Роза говорит, именно такого ответа от тебя ждут люди, а Роза лучше знает, что и когда надо говорить. Да, соскучилась по школе, и по директрисе, и по одноклассникам, и по занятиям. Но сейчас до августа еще долго. Июль только начался, и, как всегда, избавиться от света в комнате невозможно – даже по ночам и даже если повесить плотные занавески, вроде тех, за которыми Роза специально ездила на материк. Свет всегда найдет щелку, дырочку или зазор. Обычно окно на ночь закрывали не до конца, и, несмотря на теплую, почти безветренную погоду (да-да, такого жаркого лета не было с 1874 года), занавески медленно колыхались, а свету только того и надо. Если приоткрыть глаза, то увидишь радио на тумбочке, плакаты с фотографиями собак, лошадей и знаменитостей на стенах, разбросанные по полу комиксы про Дональда, а на стуле – кучу одежды, ту, что сняла с себя, и ту, что собиралась надеть на следующий день.

* * *

Лаура прикрыла за собой дверь террасы. Она решила сбегать короткой дорогой к морю и выкупаться. На плече у нее висела большая синяя сумка, а в ней – то, что нужно для купания. Бикини, полотенце, кассетный магнитофон, журналы, чипсы, шипучка, шоколад, тянучки – все это она покупала на собственные деньги и прятала от Розы. Роза говорит, что в неделю можно съесть лишь полпакетика чипсов и одну-единственную плитку шоколада, и то по пятницам или субботам, и никогда, ни при каких обстоятельствах по средам, к примеру. Прямо перед домом под деревом трепыхалась птица. Она махала крылышками, но взлететь ей не удавалось. Она не пищала, не плакала, не пела – Лаура не знала, какие еще звуки могут издавать птицы, у которых не получается взлететь. Во всяком случае, эта птица молчала. Из ее клюва не вырывалось ни звука. Птица не унималась: отчаянно напрягаясь, она махала крыльями, а потом затихала и вновь собиралась с силами. И так раз за разом. Лаура пожалела, что вообще заметила эту птицу. Она же шла купаться, впереди был целый день – светлый и безоблачный, и вот, пожалуйста: умирающая птица, которой больно и которая мучается. Теперь Лауре придется ей помочь. Конечно, она могла бы просто пройти мимо, оставив птицу махать крыльями и убеждая себя в том, что скоро выкинет ее из головы. Скорей всего, через некоторое время она забудет о птице, но неприятный осадок все равно останется. Что-нибудь да напомнит ей – может, лебеди над морем, камень у кромки воды, песня, льющаяся из магнитофончика. Лаура посмотрела на птицу. Она посмотрела на птицу, которая стала ее головной болью. Мерзкая птица! Проклятая птица! Все так хорошо начиналось, а теперь эта проклятая пичуга требовала, чтобы Лаура каким-то образом положила конец ее страданиям. Нужно убить ее, обычно именно так поступают с птицами, которые не могут взлететь и лежат на земле, судорожно махая крыльями, а потом затихают, чтобы через пару секунд вновь начать трепыхаться! Лаура коснулась птицы ногой, та вздрогнула, а вместе с ней и Лаура. Усевшись на землю, Лаура погладила пальцем маленькое тельце и почувствовала, как к горлу подступает комок. Она словно провела пальцем по кусочку мха. Я должна убить тебя, проклятая птица, должна, ты все равно не взлетишь. Она продолжала гладить птицу. Она может раздавить ее ногой, но тогда нога будет чувствовать птичье тело весь день или даже всю жизнь. Она может встать, закрыть глаза и с размаху ударить сумкой, но тогда на сумке останутся кровь, перья и птичьи внутренности и сумку придется выкинуть. Пока она сидела в раздумьях, к ней подошел Исак. Иногда он выходил прогуляться – просто обходил дом и возвращался в кабинет. У него была роль в спектакле, и, когда он вот так принимался нарезать круги вокруг дома, это означало, что он повторяет про себя реплики. У него никогда не получалось выучить их как следует. Он то и дело подглядывал в текст пьесы, который держал в руках. Исаку все по плечу, у него прекрасная память, он запоминает даже сложные стихотворения про водоворот тьмы, которых никто, кроме него, не понимает, однако реплики пьесы ему не по силам. Увидев Лауру с птицей, Исак остановился.

– Ой, – сказал он, осторожно дотронувшись до птичьего тела ногой, совсем как дочь, – ее нужно убить. Избавить от страданий.

Птица взмахнула крыльями. Сев на землю, Исак вздохнул. Его тело тяжело опустилось на землю, и Лаура подумала, что если бы он взял и уселся на птицу, то ей пришел бы конец, но Исак сел рядом, так что она оказалась между ним и Лаурой. Лаура продолжала поглаживать птицу пальцем. Исак наморщил лоб.

– Может, мне вколоть ей снотворного? – сказал он. – Или я подниму ее и с размаху брошу о землю – тогда она не будет мучиться. Бедняга! – Исак посмотрел на Лауру. – Жалко, правда?

Лаура кивнула.

Никто из них не шевелился. Лаура радовалась, что пришел отец: теперь ей не придется убивать птицу самой. Только вот почему он ничего не делает? Почему сидит на земле и палец о палец ударить не может? Иногда Лауре кажется, что отец хочет поговорить с ней о чем-то важном. Лаура уже взрослая, поэтому ему интересно ее мнение, он словно ждет от нее чего-то, ждет, что она откроет рот и поделится с ним мыслями, планами, идеями и впечатлениями. Однажды он даже спросил, каковы ее представления о будущем, а Лаура не знала, что такое представления, поэтому просто помотала головой и пожала плечами. Отец, похоже, был сильно разочарован. Лаура понимала: это оттого, что он любит ее сильнее, чем других. Эрику и Молли он любит меньше. Нет, она ничего особенного не делала, и ничего замечательного в ней нет, но он очень любит ее мать, ведь Роза вытащила его из пропасти.

– Я замерзал, а твоя мать спасла меня.

– А почему ты замерзал, папа?

– Потому что мне было холодно. Я совсем заледенел.

– Чего же ты не надел свитер?

«Ты – дитя любви, – говорил он Лауре, – ты особенная», и мало-помалу Лаура начала воспринимать его слова как обвинение. Ей не хотелось быть самой любимой. Она не такая, как Молли – изящная, милая и странноватая, и не такая, как Эрика – высокая, красивая и способная. Когда они сидят вот так, возле умирающей птицы, она не может рассказывать о чем-нибудь интересном. И у нее нет никаких представлений о будущем – во всяком случае, тех, с которыми Исак мог бы согласиться и сказать: «Да, Лаура! Верно! Так оно и есть! Какая же ты умная девочка!» Лаура как-то спросила Розу, есть ли у той представления о будущем, на что Роза ответила, что у нее есть лишь одежда, еда и сон, а больше ей ничего не надо и что Лауре лучше не выпендриваться и воздержаться от напыщенной болтовни, которая никому не нужна.

Лаура посмотрела на отца. Он улыбнулся ей.

– Вот и сидим мы тут – я и ты, – сказал он.

– Угу А ты скоро ее убьешь? – нетерпеливо спросила Лаура. – Я хотела пойти позагорать!

Вздохнув, Исак отвел взгляд.

Взяв отца за руку, Лаура пожала ее.

– Но пока мы с тобой сидим тут – я и ты, – повторила она, и он снова улыбнулся.

Лаура с Исаком еще долго сидели под деревом, держась за руки, а птица взмахивала крыльями и дрожала. Лаура понимала, что отец считает эти минуты очень важными, он так и сказал: «Эти минуты ты запомнишь на всю жизнь», но Лауре хотелось размяться, ей надо в туалет, а потом на пляж, пока не набежали облака и не похолодало. В конце концов на террасу вышла Роза с термосом в одной руке и газетой в другой. По утрам Роза любила посидеть в одиночестве, почитать газету и выпить кофе. Увидев, что Лаура с Исаком сидят на земле, она остановилась как вкопанная.

– Чем это вы занимаетесь? – спросила она.

– Мы наблюдаем за умирающей птицей, – ответил Исак.

Подойдя поближе, Роза нахмурилась и уперла руки в бока. Она кивнула Лауре.

– А ну-ка, встань с земли! – скомандовала Роза. – Замерзнешь и заработаешь воспаление мочевого пузыря! – Она посмотрела на Исака. – Ты что, хочешь, чтобы у нее мочевой пузырь воспалился?! А еще называешься врачом! Быстро встали! Оба!

Подав Лауре с Исаком руку, она помогла им подняться, а потом наклонилась и взглянула на птицу:

– Ее надо убить. – Она развернулась и ушла за дом.

Лаура и Исак стояли молча. Сказать им было нечего. Лаура посмотрела на птицу. Теперь, когда та перестала махать крыльями и тихо лежала, видно было, как дрожит ее маленькое тельце. Она дышит. Сердце бьется. Водоворот тьмы еще не увлек ее. Лаура пристально посмотрела на Исака, но ничего не сказала. Однако водоворот тьмы еще не поглотил птицу.

Нет, птица – это водоворот тепла, дыхания и света.

Роза вернулась, держа в руках лопату, купленную Исаком прошлым летом, чтобы ровнять гравий возле дома.

– Ну-ка, отойдите! – сказала она, нетерпеливо махнув рукой.

Лаура с Исаком попятились.

Подняв лопату, Роза собралась с духом и ударила.

– Вот так! – сказала она.

Она повернулась к Лауре и Исаку.

Щеки у Розы всегда такие румяные.

Взяв Лауру за косу, она сказала:

– После купания не забудь переодеть мокрые трусы! С мочевым пузырем шутки плохи!

* * *

«Вот так всегда!» – подумала Лаура. Снова начался снегопад, и через час будет темно. Вот тебе и свободный день! Скоро надо забирать Еспера из детского садика, а Юлию – из продленки. Столько собиралась сделать и ничего не сделала! Она купила два помидора и букет белых тюльпанов, а сейчас неподвижно стоит на тротуаре между супермаркетом и церковью. На нее и сумку на колесиках падают снежинки. Надо собраться! Пойти в винный магазин, затем в рыбный, потом в супермаркет и опять в турецкую лавочку. Купить все необходимое! Забрать Еспера из детского садика и Юлию из продленки… Поиграть с ними во дворе. Слепить снеговика. Я не буду торопиться. Я приготовлю вкусный ужин. Она стоит неподвижно. Она думает: «Мне надо только приказать правой ноге сделать шаг вперед, и тогда нога шагнет вперед. А потом надо и левой ноге приказать шагать – и она тоже поднимется и шагнет. И я двинусь вперед, несмотря на снег, – правой, левой, правой, левой. Я вытащу из сумки мобильник, позвоню Юнасу Гуаве и скажу, что мы не будем продавать дом». Иногда Ларс-Эйвинд говорит, что хотел бы умереть в этом доме. Не сейчас, через много лет. Он хочет увидеть, как дети вырастут, обзавестись внуками, состариться рядом с Лаурой и умереть. А жизнь прожить хочет в этом доме. То, что случилось сегодня утром, – это просто так, ничего не значащий момент. Юнасу Гуаве лучше забыть об их встрече. «Я должна это сделать. Должна». Она стоит неподвижно. Снежинки опускаются на ее шапку, на выбивающуюся из-под шапки косу, на куртку, брюки, ботинки, на неплотно прикрытую сумку на колесиках, на два помидора и букет тюльпанов. Лаура закрыла и открыла глаза. Итак – сначала правой, потом левой. Ничего не выходит. Она стоит неподвижно. Она стояла до тех пор, пока молодой мужчина с мобильником и пакетом из супермаркета не толкнул ее. Больно не было, но ее поразила резкость движения, его грубость, бесцеремонность и навязчивость. Мужчина двигался прямо на нее, а потом просто прошел сквозь нее, словно Лауры там и не было, словно она вообще не существовала.

– Эй! Извините! – крикнула Лаура ему вслед.

Мужчина обернулся – он по-прежнему прижимал к уху мобильник.

– Извиняю! – крикнул он в ответ.

– Вы меня толкнули! – громко сказала Лаура. – Вы что, с ума сошли – так толкаться?!

– Если вы стоите посреди дороги и мешаете людям, почему бы вас и не толкнуть? – ответил мужчина, не останавливаясь.

Подхватив сумку, Лаура двинулась за ним. Он что, думает, ему можно просто вот так толкаться, а потом как ни в чем не бывало идти дальше? Она будет кричать на него. Она будет драться, вот только непонятно как – может, ударить его сумкой по спине? Тогда он обернется, и она стукнет его по лицу… Мужчина прибавил ходу, Лаура тоже зашагала быстрее. Пусть не смеет обижать других людей! Мужчина остановился. Обернулся. Посмотрел на нее.

– Прекратите! – сказал он. – Уймитесь!

– Какого черта вы задели меня?! – спросила Лаура. – Почему нельзя спокойно постоять на улице?

Мужчина растерянно покачал головой и пошел дальше. Перейдя на другую сторону улицы, он свернул за угол и исчез из виду.

Теперь Лаура оказалась возле церкви. Они с Ларсом-Эйвиндом прожили в жилищном кооперативе уже шесть лет, это их приходская церковь, тут они венчались и крестили детей. Дверь оказалась запертой.

Когда Лауре было двадцать четыре года, ее мать заболела и не смогла больше двигаться и разговаривать. Сидя в инвалидной коляске, Роза иногда набирала отдельные слова на клавиатуре маленького компьютера: «Да. Нет. Устала. Не хочу». А иногда просила дочь отвезти ее в церковь. Лаура отвозила.

Задолго до болезни Розы, задолго до того, как в жизни Лауры появились сестры Эрика и Молли, Роза повела Лауру в магазин на Хаммарсё. По дороге домой они проходили мимо каменной церкви, они всегда там ходили, и Роза рассказывала, что церковь эта очень старая, она хранит множество тайн и часы на ней бьют каждые полчаса, круглый год. В церкви на Хаммарсё дверь не запиралась (жители утверждали, что, хотя Бог позабыл о них, они Бога помнят), и Лаура потянула Розу за руку и попросила зайти внутрь. Они зашли. Тогда Лаура опять потянула Розу за руку и спросила, нельзя ли ей поставить свечку.

– За кого ты хочешь поставить свечку? – поинтересовалась Роза.

– Не знаю, – ответила Лаура и рассмеялась. Два верхних передних молочных зуба у нее недавно выпали, а коренные еще не выросли. – Может, поставлю свечку за тебя, – сказала Лаура, – если ты дашь мне пятьдесят эре.

Роза протянула ей пятьдесят эре.

К ним неслышно подошла худощавая темноволосая женщина в коротком платье с оранжевыми полосками.

– Так-так, Роза Лёвенстад привела в церковь дочку, чтобы та поставила свечку, – тихо сказала женщина.

Вздрогнув, Роза резко обернулась:

– Анна-Кристина! Как ты меня напугала!

Женщина усмехнулась:

– Ну, такое частенько бывает, правда?

– Что именно? – спросила Роза.

– Я тебя часто пугаю, да?

– Нет, Анна-Кристина, тебе меня не напугать, – ответила Роза, взяв Лауру за руку.

– Рагнар болел. У него был жар. Я так устала.

– Но сейчас-то ему лучше? – спросила Роза.

– Да, получше, – ответила женщина.

– Это хорошо, – сказала Роза.

– Передавай привет Исаку.

– Может, передам, а может, и нет, – ответила Роза, потянув Лауру к выходу, прочь от горящих свечей.

– Кто это? – спросила Лаура.

– Одна давняя папина знакомая. Они познакомились много лет назад. Летом она приезжает на остров, а зимой живет в Стокгольме, как и мы.

– А кто такой Рагнар? – не унималась Лаура.

– Мальчик.

– А сколько ему лет?

– Не знаю. Он старше тебя. Ему около шести.

Перед смертью Розы Лаура спросила у нее, верит ли она в Бога.

Мышцы в материнском теле настолько ослабели, что она не могла ни кивнуть, ни покачать головой, ни улыбнуться. Могла лишь шевелить указательным пальцем – этого было достаточно, чтобы набирать на клавиатуре слова. «Не знаю, – написала она и посмотрела на Лауру, – спроси Исака. Он скажет. Я устала». Теперь, когда ее общение сводилось к нескольким написанным словам, взгляд ее стал более пронзительным. В тот момент Лаура подумала, что мать хранит какую-то тайну, знает ответы на тысячу вопросов, но потом она решила, что у всех умирающих такой взгляд, будто они – хранители тайн. Просто их близкие хотят отыскать во всем смысл, взаимосвязь, объяснение и утешение.

Когда Роза умерла, Лаура обмыла тело матери и обрядила ее. Она одела Розу в мягкое цветастое платье, которое та носила многие годы, и синие тряпичные туфли, которые Роза надевала летом. У матери были и красивые туфли на высоком каблуке, но Лаура с Исаком посчитали, что она не сможет лежать в могиле в таких туфлях. Лаура расчесала матери волосы и заплела их в косу, как заплетала свои волосы. Ответы на тысячу вопросов. Лаура внимательно посмотрела на материнское лицо. Отыскав в сумочке помаду, размазала ее по сухим щекам Розы. Вот так! Немного отойдя назад, она поглядела, что получилось. Цветастое платье, синие туфли, длинная коса, румяные щеки. Исак может входить – Роза готова.

Развернувшись, Лаура пошла домой. Она оставит сумку на колесиках и захватит детскую коляску. Еспер терпеть не может идти из садика пешком, во всяком случае, в такой холод и снегопад. Ну не получился вкусный ужин – ерунда! Закажут пиццу. Она украсит пиццу помидорами, а себе и дочери вплетет в волосы тюльпаны. А потом все усядутся на кровать и будут смотреть телевизор. Она обнимет Ларса-Эйвинда, Юлию и Еспера – руки у Лауры длинные, их на всех хватит! Сидя на кровати, они будут есть пиццу и смотреть телевизор, а если детям захочется, они могут всю ночь спать в родительской кровати, даже могут лечь валетом.

* * *

– Молли, это ты?

Лаура прошла по дорожке мимо плаката. ЗДЕСЬ ДЕТИ! Она свернула направо. Ну вот, почти дома. ЕСТЬ ДЕТИ! Лаура прижала к уху мобильник. Когда она вышла замуж за Ларса-Эйвинда и переехала из Стокгольма в Осло, то сначала думала, что они с Молли будут часто видеться. Однако ничего из этого не вышло. Иногда они встречались втроем – Эрика, Лаура и Молли, болтали и обещали друг дружке, что теперь будут видеться чаще. Как ни крути – все же они сестры.

– Молли, это ты!

Молли засмеялась.

– Я понимаю, мы уже полгода не разговаривали, поэтому я тебе сразу скажу, зачем звоню, а ты подумай немного и перезвони мне, ладно?

– Что ты хочешь сказать? – спросила Молли.

– Эрика сейчас едет на Хаммарсё в гости к папе, – сказала Лаура.

– К папе? – переспросила Молли.

– Ну да, к папе. К Исаку! Он уже очень старый.

– Да, старый. Но я с ним последний раз разговаривала много лет назад.

– Верно, – сказала Лаура, – поэтому мы с Эрикой решили, что было бы неплохо, если мы все к нему съездим на несколько дней.

– На Хаммарсё? – спросила Молли.

– Да, на Хаммарсё, – ответила Лаура. – Он посмотрит на нас, а мы посмотрим на него. Понимаешь, о чем я?

– В последний раз я ездила на Хаммарсё, когда мне было… Сколько же мне было? Пять лет, кажется.

– Тебе было пять лет.

– Ты хочешь сказать, что ехать надо прямо сейчас? – спросила Молли.

– Да сейчас! И побыстрее! – ответила Лаура. – Я выезжаю завтра с утра. Эрика уже в дороге, но отправилась кружным путем, через Сунне. Я поеду рано утром. Давай со мной.

– Но я не могу! У меня через неделю в театре начинаются репетиции… Я не могу вот так взять и все бросить… В моей жизни не осталось места для Исака.

– Я тоже сначала решила не ездить, – перебила ее Лаура, – но сейчас я точно знаю, что поеду.

– По-вашему, он умрет? Папа заболел?

– Нет, Молли, по-нашему, не умрет. Конечно, он старый, но ничем не болен. Сам он, правда, говорит, что скоро умрет, но он твердит об этом последние двенадцать лет.

– Мне часто кажется, что смерть стала бы для него избавлением, – сказала Молли.

– Это почему?

– Не знаю. Просто мне так кажется.

Когда мать Молли, Руфь, умерла, девочке было всего восемь лет. Пятнадцатилетняя Лаура проходила мимо приоткрытой двери на кухню в их квартире в Стокгольме и подслушала, как Роза с Исаком обсуждают, нужно ли забрать Молли к себе. Все же она дочь Исака.

Шепот.

– Ты вечно в Лунде, – говорила Роза, – я здесь одна и в одиночку воспитываю Лауру, а теперь ты хочешь повесить мне на шею еще и этого кукушонка?!

– Нет, – ответил Исак, – не хочу. Ее может взять мать Руфи. Она живет в Осло. Так будет лучше всего.

Лаура и Молли не общались много лет. Они росли по отдельности. Лаура стала учительницей, а Молли поступила в театральное училище Осло и получила диплом режиссера.

– Она что, не могла получить нормальное образование и найти достойную работу? – ворчал Исак.

Лаура с Эрикой защищали младшую – они говорили, что Исаку стоило бы гордиться Молли. Что Молли очень способная. И что все называют ее талантливым человеком.

Однако Лаура и Молли на какое-то время потеряли друг дружку из вида. Между ними воцарилась тишина.

Молли! Ты прижималась ко мне, лежа на узкой кроватке в темной комнате, на острове, о котором мы думали, что он вечно будет нашим островом. Прижавшись друг к дружке, мы прислушивались к голосу Исака, доносившемуся из соседней комнаты. Он сидел на кровати Эрики и пытался ее успокоить. Была ночь, но никто в доме не спал. В ту ночь ни один человек не спал. В ту ужасную ночь никто не смог уснуть, ты знаешь почему, и я сказала, что тебе придется забыть все увиденное. И тогда – ты помнишь, Молли? – Исак запел! Он пел для Эрики, которая лежала в соседней комнате на кровати и плакала. Его голос был низким и грохочущим. И ты посмотрела на меня, улыбнулась своей прекрасной улыбкой и сказала: «Бум! Бум! Бум!»

Между ними воцарилась тишина. Однако после смерти Розы Лаура получила от Молли письмо. В нем было написано:

«Дорогая Лаура! Мы обе остались без матерей. Возможно, теперь мы станем ближе друг другу как сестры? Мне исполнилось восемнадцать лет, я по-прежнему живу с бабушкой. Но скоро перееду и начну самостоятельную жизнь. Может, мы могли бы встретиться, если ты приедешь в Осло или я в Стокгольм? Целую, Молли.

P.S. Передай привет папе. Эрика говорит, что из-за смерти Розы он хочет покончить с собой. По-моему, он этого не сделает. Мне кажется, он доживет до глубокой старости».

* * *

В рюкзаке у Юлии лежало уведомление об общем собрании родителей жилищного кооператива. Под уведомлением подписались Миккель Скар, Гейр Квиккстад, Тува Гран, а также Гунилла и Уле-Петтер Крамер. Собрание состоится в декабре, и на повестке дня вновь будет поведение Паапа.

Еще в начале ноября Уле-Петтер Крамер попытался поговорить с Паапом. Тогда Крамер посчитал, что они обо всем договорились. Они сидели на плетеных стульях на старой кухне Паапа. Пили жидкий растворимый кофе. Кивая, Паап говорил, что такое больше не повторится. Живущие по соседству маленькие девочки должны уяснить, что нехорошо принимать подарки от незнакомцев. Он понимает беспокойство родителей. Они говорили прямо и честно, как сосед с соседом и мужчина с мужчиной, поэтому Паап согласился также и за домом следить, чтобы его вид не оскорблял соседский взор. Он обещал позвонить стекольщику, привести в порядок сад, а когда выпадет снег, то и дорожку будет расчищать. Под конец Паап взял Крамера за руку и сказал что-то про ворон – Крамер, правда, не разобрал, что именно, однако решил, что их разговор увенчался успехом. Именно поэтому на декабрьском родительском собрании Уле-Петтер Крамер возмущался громче всех. Он просто-таки из себя выходил. «Черт побери этого придурка!» – кричал он, потрясая кулаками. Обычно родительское собрание в декабре сводилось к приятной болтовне и распитию глинтвейна, а семейство Краг рассказывало, как самим сделать рождественские подарки. На этот же раз, когда родители один за другим говорили о новых браслетах, рождественское настроение таяло на глазах. После бесконечных бесед с родителями маленьким девочкам пора было уже понять, что им нельзя разговаривать с Паапом и принимать в подарок его браслеты. Однако они не слушались и принимали. Брали браслеты, надевали их на руки, а потом сравнивали, у кого бусинки, ракушки, камешки и шишки в браслете красивее. Дома они прятали браслеты в кукольной одежде, засовывали под плюшевых мишек, в коробки из-под компакт-дисков, в давно заброшенные приключенческие книжки или окошки рождественских календарей. А потом родители находили их – один, другой, третий. Так больше нельзя, это не может продолжаться до бесконечности. Паап должен убраться отсюда.

– Не понимаю, – сказал Уле-Петтер Крамер, – просто не понимаю. Мы же поговорили. Сидели на его загаженной кухне, пили помои, которые он называл кофе, и он вроде бы все понял. Я говорил просто и понятно. До него дошло, насколько все это серьезно, и тем не менее он опять взялся за свое. Он что, издевается над нами? Думает, мы слепые и ничего не видим?

Он тянет свои тощие дряхлые руки к нашим дочкам, ловит их по пути домой, заговаривает с ними, дарит им подарки и трогает их.

Они организовали что-то вроде комитета, кто-то назвал его сомнительным, ведь ни названия, ни устава у них не было. Скорее рабочую группу, которая должна была обсудить различные способы решения этой проблемы.

– Вот это мы и придумали.

Расхаживая по саду, Лаура разговаривала по мобильнику с Тувой Гран, держа в руке уведомление. Уже совсем стемнело, и Юлия и Еспер нехотя лепили снеговика. Вообще-то Юлии хотелось посмотреть телевизор, а Еспер предпочел бы к маме на ручки, но Лаура сказала, что снеговика лепить – это так здорово, потом можно ему приделать морковку вместо носа, а на шею повязать шарф, и когда папа придет с работы, то снеговик будет стоять в саду и махать ему руками.

А потом она начала читать уведомление, найденное в рюкзаке у Юлии.

– Все это лишь для вида, – сказала Тува Гран. – Надо дать ему понять, что мы не хотим, чтобы он мучил наших детей.

– Он не мучает наших детей, – ответила Лаура, посмотрев на Юлию, которая помогала младшему брату лепить большой снежный ком.

– Поди знай, что он еще может натворить, – тихо сказала Тува Гран. – Я много чего наслушалась. Мои дочери говорят, что он мерзкий. Лаура, что значит – мерзкий? Почему они так его называют?

– Не знаю, – ответила Лаура.

– А еще они говорят, что он зазывал их к себе домой. Что они забыли у него дома? Дженни Осмундсен – Лаура, ей всего-то четыре года! – рассказала им, как он подарил ей браслет и показывал на свою мошонку!

– Дети чего только не наболтают, – сказала Лаура.

– А зачем им врать? – сказала Тува Гран. Голос ее дрожал. – Я ни о чем их не спрашивала, они сами рассказали. Так и сказали: он дал Дженни Осмундсен браслет и показал на штаны. Если точнее, на пипиську. И что, нам надо с этим смириться? Так, по-твоему?

– Нет, конечно, – ответила Лаура. – Но мне кажется, Паап не… по-моему, он просто одинокий старик.

– Такое поведение в любом случае ненормально, – перебила ее Тува Гран. – Чтобы взрослый человек приставал к маленьким девочкам и заманивал их к себе подарками! Ты же понимаешь, Лаура! Понимаешь! И он не унимается, а ведь мы настоятельно просили его прекратить это!

В уведомлении комитет советовал родителям осмотреть комнаты дочерей и постараться отыскать все браслеты. К письму прилагался список возможных тайников. Еще родителей просили сдать найденные браслеты Миккелю Скару, Гейру Квиккстаду, Туве Гран, Гунилле или Уле-Петтеру Крамер. Комитет соберет браслеты (может, они сложат их в ведро? или в пакет? а может, в коробку?) и вернет их Паапу.

– Если хочешь, можешь пойти с нами, – сказала Тува Гран. – Мы встречаемся сегодня в девять вечера на Фрюденсе, а оттуда все вместе отправимся к Паапу.

– И сколько будет народу? Тех, кто в девять пойдет к Паапу? – спросила Лаура.

– Не знаю, – ответила Тува Гран, – думаю, много. Ему придется раз и навсегда усвоить, что от наших детей надо держаться подальше!

Лаура посмотрела на Юлию и Еспера. Надо бы им помочь. Без нее им не слепить снеговика, а она болтает по телефону. Ведь снеговик-то – ее идея. Она сказала им, что лепить снеговика – это весело, и вот теперь они возятся в мокром, липком снегу, да еще в потемках. Снеговик получился без головы, а детям хочется побыстрее уйти домой. Вздохнув, она взяла их за руки и сказала:

– Мы сейчас вот что сделаем: сначала слепим большой снежный шар. Будем его катать и катать, и у нас выйдет голова для снеговика.

– И мы вставим ему морковку вместо носа! – закричал Еспер.

– Ясное дело, у него будет морковка, – ответила Юлия.

Лаура посмотрела на детей. Морковь она купить забыла.

– Нет, вместо носа у него будет помидор! – сказала Лаура. – Большой красный нос-помидор! Это куда лучше!

Она взглянула на дочку. Никто не посмеет тебя тронуть.

– Так ведь, Юлия?

Юлия открыла было рот, но снова закрыла его. Еспер вытер лицо варежкой и принялся прыгать, стараясь согреться. С каждым прыжком он повторял: «Лепим, лепим, лепим, лепим, лепим, лепим».

– Помидор – тоже хорошо, – тихо произнесла Юлия.

* * *

Лаура бежала. Бегала она быстрее всех. Лаура всегда быстро бегала. Выбежав за ворота, она выскочила на дорогу, обогнула угол, миновала дом Тувы Гран и помчалась по засыпанной снегом дорожке, которую после снегопада так никто и не расчистил. Подбежав к ветхому дому с разбитыми окнами, она принялась колотить в дверь. Старик открыл дверь и посмотрел на нее.

– Желаете зайти? – спросил он.

– Да, – ответила Лаура.

– Присядете? – предложил Паап.

– Да, – сказала Лаура.

Топая, он прошел по темному коридору, а потом через такую же темную гостиную. Лаура шла следом. Они уселись на кухне. Из мебели там было два плетеных стула и большой желтый деревянный стол. С потолка свешивалась лампочка. На подоконнике стояли четыре зеленых цветка. Свежих, не увядших. На столе множество коробочек с бусинками, шишками, камушками, кусочками стекла и ракушками. Паап налил Лауре растворимого кофе. Кофе был жидким. Паап не спрашивал, зачем она пришла. А она и сама не знала зачем. Она сказала Ларсу-Эйвинду, что ей срочно надо сбегать кое-куда, и велела разогреть на ужин пиццу.