Текст книги "Китайский алхимик"

Автор книги: Лин Гамильтон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)

Лин Гамильтон
«Китайский алхимик»

Мэри Джейн Маффини, коллеге и другу.

Пролог

Раньше я считал, что в бамбуковых зарослях на окраине нашего сада прячутся разбойники, а в колодце живет привидение. Но тетушка Чан рассказала мне о разбойниках. Думаю, она сделала это, чтобы меня напугать и чтобы я не уходил далеко от дома. Возможно также, что она не хотела, чтобы я заходил в ту часть наших владений. Разбойники не пугали меня. Я собирался, когда вырасту, стать храбрым воином на службе у императора, как Второй брат. Тогда у разбойников будут основания меня бояться.

Другое дело привидение. Это была уродливая женщина с растрепанными волосами и глазами, которые прожигали тебя насквозь. Я так в этом уверен, потому что тетушка Чан видела привидение и страшно испугалась. Она сказала, что это человек, чья хунь[1]1
  Хунь – душа в китайских мифологических представлениях (Примеч. переводчика).


[Закрыть] покинула тело, и привидение не успокоится, пока не будут проведены необходимые обряды, а рот трупа не запечатают яшмой, чтобы хунь не смогла вырваться.

Иногда мне представлялось, что Первая сестра присоединилась к разбойникам в бамбуковых зарослях, а странный стук, который издают его стебли, когда дует ветер, не что иное, как послание Первой сестры ко мне. Понимаете, Первая сестра просто исчезла из моей жизни. Вот она только что была, а на следующее утро ее уже нет.

Если Первая сестра была не с разбойниками, значит, она сбежала в Веселый квартал, чтобы стать танцовщицей. Это тоже казалось мне увлекательным. Я решил, что когда повзрослею и смогу ходить по городу, поищу ее там. Она будет носить самые модные платья из тончайшего шелка с яшмой, жемчугом и перьями зимородка, а все мужчины будут хлопать, когда она танцует и поет. Танцевала и пела она очень хорошо, это я знал, поскольку часто наблюдал за сестрой, которая ни о чем не подозревала. Когда я найду ее, то тоже буду хлопать.

Я скучал по сестре. Она единственная играла со мной в садах и разрешала смотреть, как укладывает волосы в изысканные высокие прически. Больше всего она любила прически с цветами и часто украшала волосы своими любимыми пионами. Она говорила, что когда выйдет замуж, то сможет ходить по улицам с такими прическами. Она единственная из всей семьи играла со мной на снегу, в то время как остальные предпочитали прятаться от сквозняков за ширмами или греть руки над жаровней. Я был благодарен сестре за эти минуты. Первый брат был слишком занят подготовкой к экзаменам для поступления на государственную службу и не обращал на меня внимания. Он сердился, когда я ему мешал. Он говорил, что его будущее зависит от успешной сдачи экзаменов. Мне было непонятно, почему он так говорит, ведь вместо этого можно было стать разбойником. Второй брат просто не обращал на меня внимания.

Из императорского дворца доносится бой барабанов. Скоро им начнут вторить все барабаны в городе, и двери кварталов закроют на ночь. Однажды Первая сестра вернулась только на рассвете. Отец всю ночь прождал у ворот, опасаясь, что Стража Золотой птицы найдет ее снаружи и станет бить, – двадцать ударов розгой за то, что она провела ночь за стенами своего квартала.

Вскоре после этого случая Первая сестра исчезла навсегда. Я так и не понял, почему она не попрощалась.

Глава 1

Первым признаком того, что что-то не так, стал телефонный звонок: незнакомец предлагал установить в моем доме детектор дыма. Я ответила, что это какая-то ошибка, хотя мой собеседник попросил к телефону именно Лару Макклинток. Он не сдавался. У него было мое имя, адрес и номер телефона. Я сказала: «Большое спасибо, но у меня уже есть детекторы дыма». На следующий день позвонил другой человек, который сказал, что желает узнать, когда можно забетонировать мой подвал. У меня в подвале прелестные мексиканские плитки в хорошем состоянии. Оба мужчины говорили с иностранным акцентом, происхождение которого я не смогла определить, и их голоса звучали так, словно у них в рот засунут носок. Через несколько часов после того как я случайно, а может, и не так уж и случайно, рассказала об этих звонках своему другу, Робу Лучке, сержанту Королевской канадской конной полиции, я оказалась в номере отеля.

Похоже, что Роб, которого я очень люблю, серьезно разозлил банду, терроризировавшую торговцев в Чайнатауне. Эти головорезы называют себя «Золотым лотосом», и это еще раз доказывает, что об организации нельзя судить по ее названию. Наверное, это работа Роба – злить плохих парней. Однако я никогда не думала, что это коснется меня, если не считать того, что порой я страшно тревожилась за него, когда он был на задании.

– Почему я здесь? – спросила я тоном, который всегда у меня появляется, стоит мне лишиться присутствия духа. А разве может быть иначе, когда надо забрасывать вещи в чемодан, а потом бегать по всему дому и проверять, все ли выключено, чтобы детекторы не сработали по моей собственной глупости, а не вследствие злого умысла со стороны мужчин с носками во рту?

– Ты здесь потому, что очень плохие люди узнали, как ты для меня важна, – ответил Роб. – Вероятно, им известно, что я живу по соседству и часто остаюсь у тебя ночевать. Если бы ты позволила мне сломать стену, разделяющую наши дома, мне не нужно было бы шлепать к тебе по грязи в снег и дождь, встречаться со злыми окрестными собаками, и они бы этого не узнали.

– Если это уловка, чтобы заставить меня к тебе переехать, то она не сработает.

– Неужели? Они пытались сказать тебе, что сожгут твой дом с тобой вместе. Или же убьют тебя как-то иначе и закопают в собственном подвале.

– Сжечь мой дом! – воскликнула я. – Они этого не сделают. Наши коттеджи были построены в 1887 году, и их защищает Закон об историческом наследии провинции Онтарио.

– Закон об историческом наследии! Интересно, почему умники из Главного управления об этом не подумали? Эти подонки занимаются вымогательством, грабят и убивают, когда им захочется, а нам так и не удалось их остановить. И вдруг ты со своим Законом об историческом наследии.

Я мгновение глядела на него. Роб, в отличие от меня, редко бывает язвительным.

– Тебя это действительно беспокоит, – заметила я.

– Мне бы не хотелось, чтобы ты подумала, будто я беспокоюсь, – ответил он, отводя глаза.

– Я бы так никогда не подумала. Дженнифер ведь в безопасности?

– Не думаю, чтобы эти парни из «Золотого лотоса» отправились искать ее на Тайвань. По крайней мере, это нам на руку.

Дженнифер, дочь Роба, уже год преподавала на Тайване английский. Конечно, мы переживали за нее, но в данный момент Тайвань казался безопаснее Торонто.

– Отлично. Все будет хорошо. И как же теперь мое имя?

– Чарлин Кран. Мы Герб и Чарлин Кран. Пожалуйста, не забудь подписывать так все счета.

– Краны платят за это? – спросила я.

– Конечно. Очень любезно с их стороны. Благодаря шефу у меня есть даже кредитка с именем Герба.

– И что теперь? Сокращенная версия программы по защите свидетелей, верно? Хотелось бы знать, сколько мы будем бездельничать в этом отеле? Я в отличие от тебя могу ходить на работу?

– Мое начальство приняло решение, что как полицейский под прикрытием я должен оставаться незаметным, а ты можешь ходить в свой магазин. Кто-нибудь будет следить за ним, и если вдруг что-то случится, мы придумаем другой план. Я знаю, что тебе не хочется слишком долго предоставлять вести дела этому доблестному Клайву.

Клайв Суэйн, мой бывший муж, – партнер в антикварной фирме, которая носит название «Макклинток и Суэйн». Нет, мне бы не хотелось оставлять Клайва в магазине одного слишком долго. Обычно, возвращаясь из поездок за предметами ценности, я нахожу магазин полностью переустроенным, что не всегда, а точнее сказать почти никогда, приходится мне по вкусу.

– Это но займет много времени. Мои коллеги примут меры в отношении этих людей, – закончил Роб.

– Что это значит?

– Что угодно. А пока у нас оплаченный отпуск. Посмотрим, что в гостиничном меню.

Несмотря на все удовольствия, которые можно получить от оплаченного проживания в милом отеле, когда каждый день для тебя кто-то готовит, убирает и застилает постель, могу вас уверить, что эта радость длится не более сорока восьми часов. После этого у вас начинается легкая клаустрофобия; еда, принесенная в номер, напоминает по вкусу тюремную, если, конечно, она на вкус именно такая, как я предполагаю; а человек, живущий с вами в одном номере, начинает вам надоедать. Полагаю, это чувство было взаимным. Если мы когда-нибудь станем жить вместе, этот дом будет очень большим, что-то вроде дворца в Версале.

Итак, похоже, мое острое чутье ко всякого рода нюансам притупилось, и мне хотелось поскорее выбраться из этого места. Поэтому звонок в магазин в один из погожих осенних дней от Дороти Мэттьюз, известной своим друзьям как просто Дори, показался мне ниспосланным свыше, но в действительности обернулся ловушкой, которая, конечно, была приготовлена не для меня, но в которую я тем не менее попала.

– Я хочу попросить об услуге, – начала Дори.

– Давай.

– Это скорее даже предложение, хотя я была бы очень благодарна, если бы ты согласилась на него. Вообще-то у меня две просьбы. Не пообедаешь со мной у меня дома? Я должна тебе кое-что показать, а сегодня у меня разыгрался артрит. Как бы мне ни хотелось принести эту вещь к тебе в магазин, это было бы затруднительно. Час дня тебя устроит?

– Я приду.

Когда я приехала в начале второго, прислуга ставила на стол тарелку с сэндвичами и фруктами. Дори, сидя в кресле, трость рядом, тепло поздоровалась со мной. Впервые я встретила Дори, когда занималась поисками китайских бронзовых изделий для одного из клиентов «Макклинток и Суэйн». В то время она была куратором отдела азиатского искусства в Коттингемском музее, куда ее переманил из одной из самых престижных канадских галерей майор Коттингем, когда только что основал музей для своей личной коллекции. Через пять лет отдел азиатского искусства не просто расширился, но и завоевал международное признание исключительно благодаря Дори. Все, что мне известно о китайском искусстве и предметах старины, я узнала от Дори Мэттьюз.

Люди, знавшие Дори лишь как выдающегося знатока китайской истории и искусства, бывали очень удивлены, когда встречались с ней лично, не ожидая увидеть перед собой китаянку. Имя Дори она получила от матери-англичанки, а фамилию Мэттьюз – от мужа, промышленника Джорджа Норфолка Мэттьюза. Дороти Чжан, или, точнее, Чжан Дороти, появившаяся на свет в 1944 году в Пекине, приехала с матерью в Англию в 1949-м, когда в Китае пришли к власти коммунисты, и в конце концов обосновалась в Канаде. Она рассказывала мне, как мучительно для них было покидать Китай. В царившем в те годы хаосе, когда столько людей стремилось уехать из страны, прежде чем коммунисты во главе с Мао Цзэдуном придут к власти, они с матерью потеряли отца. Больше Дороти его не видела. Ее убедили, что отец выжил, но предпочел остаться в Китайской Народной Республике. Какое-то время Дороти верила, что он занимал крупный пост в коммунистическом правительстве Мао, будучи его верным сподвижником, особенно во время «Длинного марша» 1934 года. Это было одно из самых известных стратегических отступлений в истории – марш в пять тысяч миль, который длился больше года, но позволил Мао прорвать линию Гоминьдана и со временем изгнать саму партию и ее лидера, Чан Кайши, из Китая на Тайвань, называвшийся тогда Формоза. Дори думала, что в Китае у нее могут быть и другие родственники, сводный брат или сестра, хотя она никогда не пыталась их найти. Мать Дори повторно вышла замуж, но был ли этот брак законен или нет, ни я, ни, возможно, даже сама Дори точно не знали. Думаю, она просто сказала, что ее брак с китайцем недействителен.

Когда мы оказались в комнате одни и я принялась уписывать ланч, Дори, не притронувшаяся к еде, заговорила.

– Уверена, ты знаешь, что не совсем этично со стороны куратора лично пополнять коллекцию в той области, в которой он работает. Мой муж несколько лет занимался коллекционированием, и я давала ему советы, когда могла, но только если предмет не принадлежал к области азиатского искусства. Однако теперь, когда я не связана больше ограничениями, я могу при желании заняться этим бизнесом. Ты со мной согласна?

– Конечно, почему бы и нет?

– Хорошо. Я переживала, что ты скажешь по этому поводу.

– Почему? Полагаю, ты не собираешься контрабандой вывозить ценности из страны или совершать покупки па черном рынке.

Дори помолчала.

– Знаешь, как разбогател мой отчим? – наконец спросила она.

Я решила, что хватит набивать рот чудесными домашними сэндвичами Дори, так приятно отличающимися от гостиничной еды, и начать слушать внимательно, поскольку эта беседа, казалось, меняет привычное русло и в ней скоро появятся подводные течения, возможно, довольно тревожные.

– Разве ты не говорила мне, что он импортировал после войны фарфор из оккупированной Японии? Или это был Гонконг?

– Из обеих стран. Так он зарабатывал на жизнь. А разбогател он благодаря ввозу редчайших китайских предметов старины, под которыми я подразумеваю старинные императорские сокровища, а иногда даже и кое-что более древнее; многие из них были контрабандой вывезены из Китая в Гонконг, где он грузил их на суда. В своих делах он использовал связи моей матери, некоего высокопоставленного чиновника из окружения Мао, который, как я пришла к выводу, был моим отцом. Если это так, то мой отец не испытывал угрызений совести, когда набивал карман, продавая то, до чего мог добраться, – а в его положении довольно до многого, – а отчим преспокойно вывозил это из страны и зарабатывал большие деньги.

– Знаю, что есть причины, по которым тебя это волнует, – осторожно начала я. – Правда, не уверена, что ты имела в виду под «контрабандой». Это вовсе не обязательно, когда речь идет о предметах из Китая, как тебе самой прекрасно известно. Было время, когда множество ценностей и старинных вещей были объявлены коммунистической партией остатками загнивающего империализма, и никого не волновало, если их вывозили из страны или даже уничтожали.

– Возможно, это приемлемо с точки зрения закона, но не морали, – возразила Дори. – Будет ли моя просьба в рамках закона? Конечно. В рамках морали? Полагаю, это зависит от того, что я решу делать с предметом, который ты достанешь для меня, если ты, конечно, на это согласишься. Я обещала тебе кое-что показать. Будь любезна, подойди к шкафчику из орехового дерева. Внизу слева лежит сверток. Принеси его сюда, чтобы мы могли посмотреть вместе.

В свертке оказалась изысканная прямоугольная серебряная шкатулка с закругленной откидной крышкой, по форме напоминающая ларец. На крышке была выгравирована птица, а с четырех сторон – женщины в саду.

– Можно открыть? – спросила я. Кажется, я говорила шепотом.

Дори кивнула. Внутри, по стенкам и дну, шкатулка была испещрена китайскими иероглифами. Я не могла их прочесть, но подумала, что это сумеет сделать Дори, и бережно закрыла шкатулку.

– Очень красивая. И очень старинная.

Я ждала, когда заговорит Дори.

– Династия Тан. Ты, конечно, знаешь эту эпоху.

– Не подсказывай. Я вспомню. Одну минутку, династия Тан – с 618 года по 907-й. Столица Чанань, на том месте, где сейчас Сиань. Ей предшествовала династия Суй, а после нее шла Эпоха пяти династий, а затем Сун, Юань, Мин и Цин. Я права?

Дори улыбнулась.

– Когда-то я думала, что ты никогда не запомнишь! Знаю, ты считала меня упрямой старухой, потому что я заставляла тебя учить все династии, но ведь если ты не знаешь династии, ты не знаешь китайскую историю и, естественно, не знаешь предметов китайской старины.

– Ничего подобного. Я никогда не считала тебя упрямой старухой, и мне приятно думать, что я твоя самая лучшая ученица, – ответила я, и Дори засмеялась, чего в последнее время я за ней почти не наблюдала.

– Наверное, так и есть.

Я еще раз посмотрела на шкатулку.

– Изысканная работа. Никогда не видела ничего, что хотя бы отдаленно напоминало такое. Но что именно ты от меня хочешь, Дори?

Вместо того чтобы ответить мне прямо, она медленно и мучительно потянулась к журнальной стойке у кресла и положила передо мной каталог ежегодного аукциона восточного искусства, проводимого в «Моулзуорт и Кокс» в Нью-Йорке. Желтым стикером была отмечена страница с изображением такой же серебряной шкатулки.

– Ты ее продаешь, – произнесла я. – Нет, минутку.

Я взглянула на стоявшую передо мной шкатулку. Она была примерно шесть дюймов в длину, четыре дюйма в ширину и примерно шесть или семь дюймов до вершины куполообразной крышки.

– Та, что выставлена на торги, очень похожа, но мне кажется, она чуть меньше.

– Ты очень наблюдательна, – ответила Дори. – И ты совершенно права. Они почти одинаковы, хотя, полагаю, внутри написан разный текст, рисунки на внешней стороне отличаются, и моя шкатулка чуть больше. Думаю, это шкатулки, которые вставляют одна в другую, как русские матрешки. Есть еще третья серебряная шкатулка больше моей и, возможно, четвертая из дерева, самая большая, по крайней мере, так говорил мой отчим, но, конечно же, дерево вряд ли сохранилось. Чего нельзя сказать о серебре при соответствующих условиях.

– Ты хочешь, чтобы я на следующей неделе отправилась в Нью-Йорк и купила для тебя эту шкатулку.

Моя фантазия разыгралась. Конечно, я остановлюсь в отеле, но это будет совсем другой отель. Мне не придется всякий раз, выходя на улицу, оглядываться назад в поисках бандитов, а в номере я не буду постоянно спотыкаться о ноги Роба.

– Ты согласна это сделать? Конечно, я оплачу твои расходы, а также заплачу дополнительно за потраченное время, а если шкатулка окажется у нас, ты получишь вознаграждение.

– Согласна. Узнаю, сможет ли Алекс несколько дней помогать Клайву в магазине. Мне бы хотелось приехать пораньше и предварительно исследовать вещицу, чтобы убедиться, что она подлинная.

– Тебе следует отправиться прямо сейчас, – сказала Дори. – Подлинная ли она? Я почти уверена в этом. Видишь ли, эта серебряная шкатулка перед нами – одна из трех, что мой отчим вывез в Гонконг, а оттуда в Северную Америку, где они одна за другой были проданы с аукциона в середине семидесятых. Полагаю, отчим думал, что сможет получить больше, продавая шкатулки по отдельности, хотя я не уверена, что он был прав. Джордж, мой муж, купил ее на аукционе около десяти лет назад. Я когда-нибудь показывала тебе его коллекцию? Пожалуйста, взгляни в соседней комнате.

Вдоль стен стояли встроенные стеллажи, разделенные на ячейки в двенадцать дюймов каждая за стеклянными дверцами. В каждой ячейке находился один освещенный сверху предмет. Вдоль неосвещенной стены экспонаты стояли в запечатанных витринах, в каждой из которых поддерживалась нужная влажность и температура.

– Можно включить свет на торцевой стене? – крикнула я, и когда Дори дала свое согласие, нажала на кнопку выключателя. Все экспонаты были очень, очень древними: несколько старинных серебряных чаш, пара золотых шкатулок и множество удивительных предметов, назначение которых я не могла определить. Мне понадобилось некоторое время, чтобы разобраться в этом.

– Какие-то медицинские инструменты, – наконец произнесла я.

– Верно, – отозвалась Дори из-за стены. – Мой муж, как тебе известно, возглавляет международную фармацевтическую компанию и собирает предметы, имеющие отношение к его бизнесу. Там есть формы для пилюлей, очень старинные спринцовки, мензурки и коробочки, в которых хранились лекарственные травы. Это довольно обширная и необычная коллекция. Некоторым предметам более двух тысяч лет.

– Возможно, им место в музее, – предположила я.

– Джордж наконец-то согласился, чтобы после его смерти они были переданы в музей.

– Надеюсь, у вас хорошая охранная система.

– Да. Я отключила ее, чтобы ты смогла осмотреть коллекцию. Обычно дверь в эту комнату запирается.

– А эта шкатулка тоже имеет отношение к медицине или же просто случайно попалась твоему мужу?

– Внутри шкатулки описан процесс приготовления некоего вещества, – ответила Дори. – Там сказано, что нужно нагревать какие-то точно не установленные ингредиенты в запечатанном сосуде в течение тридцати шести часов, а затем принимать полученное вещество в течение семи дней. Джордж решил, что речь идет о приготовлении лекарства, поэтому и купил шкатулку. Она из Китая, поэтому он не говорил со мной о ней по причинам, о которых я уже упоминала. Я сразу же узнала ее. Я видела все три шкатулки у отчима. Я просто влюбилась в них, но он их продал, несмотря на мои возражения. Джордж нашел вот эту, вторая всплыла в Нью-Йорке, и я хочу, чтобы ты ее купила, а третью я надеюсь найти прежде, чем умру. Возможно, мы с Джорджем, а теперь еще и ты, единственные, кто знает, что эта шкатулка – часть набора. Когда я найду все три, я собираюсь передать их историческому музею Шаньси в Сиане. Хочу, чтобы они отправились на родину.

– Очень великодушно. Но это обойдется недешево. Подумай, сколько тебе придется за все заплатить. Мы зарегистрируем тебя как не участвующего в торгах покупателя, подтвердим твою платежеспособность в «Моулзуорт и Кокс», а также я договорюсь, чтобы во время аукциона я могла связываться с тобой по телефону. Как только вернусь в магазин, сразу же закажу билеты.

Дори кивнула.

– Спасибо, но я не желаю регистрироваться как покупатель. Я переведу на твой счет солидную сумму, и покупателем будешь ты. Не хочу, чтобы кто-то знал, что я собираюсь приобрести шкатулку.

– Я ведь могу отправиться с твоими деньгами в Бразилию.

– Можешь, но я знаю, что ты этого не сделаешь. Кстати, вполне возможно, что за шкатулкой будет охотиться и Бертон Холдиманд, представляющий Коттингемский музей. Надеюсь перебить их цену. Мне бы очень не хотелось, чтобы доктор Холдиманд узнал о моем участии в торгах.

Я раскрыла рот, чтобы что-то сказать, но передумала. Мне хотелось знать, является ли это последнее условие именно той услугой, о которой собиралась просить меня Дори. Дело в том, что когда майор Коттингем умер и должность главы совета директоров перешла к его военному трофею, жене Кортни, было принято решение, что музею нужны новые силы. В случае с Дори, которая тогда была куратором отдела азиатского искусства, этой новой силой явился Бертон Холдиманд. Все прошло довольно помпезно, в истинном коттингемском духе, с изысканным прощальным ужином для Дори и преподнесенной в дар акварелью работы одного из ведущих китайских живописцев девятнадцатого века. Было произнесено множество речей, в том числе и весьма великодушная речь самой Дори, которая пожелала Бертону удачи на оставляемом ею посту. И только самые близкие знали, что Дори была раздавлена. К ее чести, надо сказать, что мы никогда не слышали, чтобы она критиковала политику музея или Бертона Холдиманда, получившего ее место.

Ей понадобилось время, чтобы вернуть себе утраченное равновесие, если это вообще было возможно. Первое время она приходила и просто сидела на стуле в «Макклинток и Суэйн», болтая с моим соседом, порой работавшим в магазине, Алексом Стюартом, человеком преклонного возраста. Мы с Клайвом были рады ее приходу, и уж конечно, присутствие Дори не мешало покупателям. Единственным из всего коллектива фирмы «Макклинток и Суэйн», который относился к ней с прохладцей, был рыжий кот Дизель, охраняющий магазин. Несомненно, причиной такого отношения было то, что Дори постоянно гладила и тискала Дизеля, а он это просто ненавидит. Стоило Дори появится в дверях, как Дизель распространял все свое внимание и дар распознавать воришек на подсобное помещение.

Не знаю, связано ли это с отстранением от должности, но артрит Дори, которого она почти не замечала во время работы, разыгрался во время ее вынужденной отставки, и вскоре ей пришлось отказаться даже от походов в наш магазин. Мне было жаль Дори, не в последнюю очередь потому, что я считала Бертона хуже Дори. Оставить его с носом доставило бы мне большое удовольствие.

Когда я прилетела в Нью-Йорк, там было очень тепло для этого времени года. Восточный аукцион «Моулзуорт и Кокс» был первым в этом сезоне и привлек всеобщее внимание. Выставлялось несколько замечательных предметов, и работники аукциона по праву гордились собой, поскольку им удалось привлечь внимание «Нью-Йорк Таймс». К несчастью, фотографию серебряной шкатулки тоже напечатали, так что определенно у меня появится больше конкурентов.

Так или иначе, аукцион заинтересовал множество людей, как представителей крупных музеев, так и обычных сомнительных личностей, выражаясь языком коллекционеров. Во время предварительного осмотра первым, кого я увидела, был куратор из Смитсоновского музея. Вторым на глаза мне попался доктор Бертон Холдиманд.

Назовите имя Бертона Холдиманда в узких кругах, и вы услышите множество совершенно полярных точек зрения. А именно: Холдиманд невероятно талантлив, возможно, даже гениален, и ему следует простить некоторые чудачества. Или: Холдиманд, может, и талантлив, но это один из самых амбициозных людей из всех музееведов, и горе тому, кто встанет у него на пути. И наконец: Холдиманд не столько чудак, сколько серьезно больной человек.

И все это было правдой. Холдиманд появился в Коттингеме с репутацией эксперта в области китайской старины, и я ни разу не слышала, чтобы кто-то усомнился в его профессионализме. Я редко имела с ним дело, но должна была признать, что он не зря занимает свой пост. Вне всякого сомнения, он был честолюбив. Не успел он возглавить китайский отдел, как устремил свои помыслы к отделу мебели. Пока куратору удавалось отражать его натиск, но я не была уверена, что это продлится долго. Кажется, Бертон умел войти в доверие к вышестоящим лицам, где бы ни работал, и обычно получал, что хотел.

Однако мало кто мог отрицать, что Холдиманд – очень странный человек. Дело в том, что он панически боялся микробов. Даже в самую теплую погоду, – а тот день в Нью-Йорке не был исключением – он носил шарф, почти всегда небесно-голубого цвета, и перчатки. Конечно, музееведы часто надевают перчатки, чтобы не повредить экспонаты, когда берут их в руки. Но я сейчас не об этом. Холдиманд носил перчатки постоянно, резиновые хирургические перчатки, которые снимал, как это делают врачи: вытягивая из перчатки руку так, чтобы голыми пальцами не коснуться ее внешней стороны. Холдиманд надевал их под зимние перчатки. Также, если верить сотрудниками Коттингемского музея, он каждый вечер перед уходом и даже приходя утром опрыскивал стол и все предметы на нем дезинфицирующим средством. Понятия не имею зачем, если только он не думал, будто отвечающие за уборку сотрудники ночью работали в его кабинете.

Если вы приходили на совещание в его кабинет, что случалось нечасто, так как почти невозможно было соображать под монотонное гудение огромного воздухоочистителя, он, вероятно, опрыскивал после вас стул. Он постоянно принимал какие-нибудь лекарства или витамины. Его помощница, некая Марла Чэппел, говорила, что в шкафу шефа полно разнообразных лекарств, гомеопатических и всяких других. Она также уверяла, что Холдиманд никогда не пользовался туалетами в Коттингеме, как для персонала, так и общественными. К счастью, он жил поблизости и, очевидно, имел очень крепкий мочевой пузырь, чтобы дотерпеть до обеда и до вечера. Вероятно, именно поэтому никто никогда не видел его с чашкой кофе.

Во время эпидемии гриппа он дополнял шарф хирургической маской. Когда в Торонто случилась ужасная вспышка атипичной пневмонии, он взял больничный, спрятался в своем викторианском таунхаусе в квартале Аннекс и не выходил оттуда, пока опасность не миновала. Правда, сообщение о миновавшей опасности оказалось несколько преждевременным, отчего, вероятно, Бертон был на грани нервного срыва, поскольку слишком рано покинул свое убежище. Однако он выжил. Мы решили, что он создал дома значительные запасы еды, чтобы пережить нашествие микробов. Уверена, он не стал бы заказывать пиццу.

Несмотря на все это или, возможно, именно поэтому, Бертон, казалось, болел чаще, чем обычные люди. У него вечно был то кашель, то насморк, головная боль или проблемы с желудком.

И все же Бертон знал свое дело. Он твердо намеревался собрать в Коттингемском музее коллекцию времен династии Тан, и, пока Дори рассказывала мне, что серебряная шкатулка как раз принадлежит к той эпохе, Бертон прямиком направился за ней. Во время предварительного осмотра он, в отличие от некоторых других покупателей, не делал вид, что ему это неинтересно. Под бдительным оком сотрудника «Моулзуорт и Кокс» Бертон взял шкатулку в руки – ему позволили это сделать, поскольку он был в перчатках – и с трудом смог скрыть свое ликование. И только тщательно рассмотрев ее в лупу, как и я за пару минут до него, он заметил меня.

– Лара! Какой сюрприз.

Впервые в жизни Бертон выглядел лучше меня, он, можно сказать, излучал здоровье: небольшой загар, осенью говоривший о том, что он достаточно погрелся на солнце, но не слишком, и пружинистая походка. А я была простужена уже пару недель. Сейчас это было досаднее, чем когда-либо, и свое состояние я приписывала затхлому гостиничному воздуху, но ничего не могла поделать и продолжала время от времени прочищать нос. Недомогание сделало меня ворчливой, и вид не очень-то приятного мне человека в добром здравии вызвал раздражение.

Не стоит и говорить, что Бертон не протянул мне руки, поскольку, войдя в комнату, я умудрилась два раза чихнуть. Возможно, он и был в перчатках, но не я. Бертон говорил довольно громко, поскольку у него была привычка стоять на почтительном расстоянии от собеседника. Наверное, кто-то сказал ему, что микробы могут разлетаться не более чем на шесть футов, потому что именно на такое расстояние он всегда отходил. Должно быть, ему было нелегко на вечеринках в Коттингеме, устраиваемых в честь важных дарителей.

– Ищешь что-то особенное? – поинтересовался он.

– Думаю, то же, что и ты, – ответила я.

– Вазу из перегородчатой эмали? – с напускной скромностью спросил Бертон.

– Точно.

– Ого! – весело воскликнул Бертон. – «Макклинток и Суэйн» нацелились на более обеспеченных клиентов? Не хочу тебя расстраивать, но начальная цена этой вазы состоит из шести цифр.

– Цена вазы из перегородчатой эмали? Многовато, не правда ли?

Вот и попался. Запутался в собственной лжи.

– Знаю, что ты приехала за серебряным коффрэ бижу.

Если можно применить какой-нибудь причудливый термин, в данном случае «шкатулка для драгоценностей» по-французски, Бертон обязательно его применит.

– Тебе меня не одурачить. Но и ее ты не сможешь себе позволить.

– Верно, Бертон. При обычных обстоятельствах нет, но сейчас я совершаю покупку для клиента, приятно это сказать. Деньги не мои, так что проблемы не возникнет.