Текст книги "Единорог"

Автор книги: Лилия Баимбетова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 8 страниц)

Во мне нет стыдливости или чего-то такого. Может, я просто не чувствовала еще желания. Просто мне вдруг интересно стало, какой он без одежды. Он и одетый то выглядит как мальчик.

Это пошло, пошло, пошло! И так безумно глупо! Я чувствую себя глупой.

Мы там сидели на качелях, и у Валерки зазвонил телефон. Валерка вытащил мо-бильник, глянул на меня, поднялся и отошел в сторону, к одиноко стоящим тополям… коротко переговорил, поглядывая на меня, вернулся к качелям, на ходу засовывая мо-бильник в карман. Присел передо мной на корточки.

– Тебе пора? – сказала я.

Он помотал головой, улыбаясь.

– Пойдем, может, мороженного поедим? Ты любишь мороженное? – я кивнула, – Тут какое-то кафе открыли, «Баскин-роббинс»…

– Валер, – сказала я, может, лучше в стаканчиках и на улице? Я не люблю в кафе.

– А ты любишь мороженное в стаканчиках?

– Я всякое люблю, ив стаканчиках, и эскимо, а еще весовое. Положишь его дома в чашку, зальешь вареньем. Или медом.

– Но ты не любишь ходить в кафе?

– Угу.

– Знаешь, Лер, – сказал он неожиданно, – мне кажется, у тебя были очень стран-ные родители.

– Почему? – спросила я настороженно.

– Ты не ходишь в кафе, не любишь, когда тебе дарят цветы или приглашают ку-да-нибудь. Спорю, ты и на дискотеки не ходишь.

– Почему я должна ходить на дискотеки?

– Ну, все же ходят.

– Я не все, – сказала я зло.

– Вот-вот. Мне кажется, ты была очень несчастлива с ними.

– Не говори так, – сказала я сухо, про себя поразившись: как верно! Неужели это видно каждому, или это Валерка такой проницательный?

– Извини, – сказал он, протягивая мне руку, – Идем есть мороженное.

Я ухватилась за его руку и поднялась с качелей. Дворами мы вышли к универма-гу, с лотка купили два эскимо.

– Лер, – сказал Валерка вдруг, – давай я тебе что-нибудь куплю?

– В смысле?

– Ну, украшение какое-нибудь.

– Валер! Хватит со своими деньгами выпендриваться.

– Разве я выпендриваюсь?

– А что ты делаешь?

– Знаешь, – сказал он, я все хотел тебя спросить. Ты ведь не работаешь?

– И что?

– И на что ты живешь? Ведь не на стипендию.

– А меня, между прочим, повышенная.

– Ну, и сколько она твоя повышенная?

Я молчала. Потом сказала тихо:

– Мне осталось кое-что от родителей.

– И много?

Я посмотрела на Валеру. Он криво усмехнулся.

– Я, что, похож на охотника за приданным? На жизнь, мне, знаешь ли, хватает.

– Я в курсе, – сказала я.

Валера усмехнулся и откусил от моего мороженого: вот нахал! Я развеселилась и под влиянием этого веселья рассказала. Не то, чтобы я ему не доверяла, я ему дове-ряю и могу гораздо большее доверить, чем историю о моем благосостоянии. Просто я не люблю об этом думать. Просто это история о моих родителях.

– Понимаешь, – сказала я, – мой дед был поляк, настоящая его фамилия была За-болоцкий. Он ее сменил потом на фамилию жены, его репрессировали из-за того, что он поляк. В общем, у нас есть родственники за рубежом, и очень много родственников, гораздо больше, чем здесь. И брат моего деда оставил папе наследство, еще тогда, при Советской власти. Деньги лежат в банке в Лондоне, вот. Я получаю только проценты.

– Ежемесячно?

– Угу.

– Через здешний банк?

– Да, через «Газпром»

– Ясно. А почему деньги в Лондоне, а не в Варшаве?

– У нас в Польше вообще нет родни, они все в Англии. Заболоцкие – это британ-ские поляки, они там века с тринадцатого.

– Родовитая семья, – заметил Валерка, Дворяне какие-то, может, вообще, князья.

– Ты издеваешься?

– Нет.

Мы вышли, наконец, из людского круговорота. Валера держал меня под руку, крепко, словно боялся, что я убегу. Мы шли тихонько, а вокруг падал снег. А потом у Валеры опять зазвонил телефон.

Я хотела отойти, но Валера удержал меня за руку.

– Да, – зло сказал он в трубку, – Да! Ладно, сейчас. Сейчас, я сказал. Сейчас приеду, – и, убрав телефон, – Ты извини, Лер, ладно? Я тебя провожу и поеду…. Слу-шай, дай откусить.

– А твое где?

– Съел.

– На, хоть все съешь. Обжора!

– Я такой, довольно согласился он, забирая у меня эскимо.

– Да? А по тебе не скажешь. Ты же худой, как спичка.

– Ну, уж! – картинно обиделся он и доел эскимо. Воровато оглянувшись, обертку выбросил в сугроб.

– Валера! – сказала я.

– Ну, давай, давай, эколог!

– Я не эколог, – сказала я, – а физико-географ.

– И на том спасибо.

Он засмеялся. Под конец он неожиданно развеселился, как ребенок.

Валерка проводил меня до подъезда. Постоял передо мной.

– А можно я тебя поцелую? – вдруг сказал он.

– Целуй, – сказала я, растерявшись.

Он обнял меня за шею одной рукой, наклонил голову и коснулся сухими губами моей щеки возле уха.

Н-да. Такое это было невообразимое, странное и легкое касание – будто сухой лист, падая, задел мою щеку.

Потом Валерка сел в свою дурацкую ауди и уехал. А я стояла и смотрела ему вслед, растерянная и притихшая. О боже, как легко, в сущности, сойти с ума! А ведь у меня завтра защита курсовой, у меня наглядные пособия не готовы, и доклад еще не готов. Суета сует, в общем.

Так странно. Зачем мы живем, если всю свою жизнь проводим в этой суете? Мой папа искал смысл жизни – или философский камень? Мама ничего не искал, но и суетиться она не умела. Я думаю иногда, что смысл жизни был ей ведом, оттого она и не суетилась. А я? Зачем я живу, хожу в университет? Для чего все это? Для чего живет большинство людей? Ведь они не думают, не замечают, что в погоне за хлебом насущ-ным проживают свою жизнь без остатка. А жизнь уходит, как песок утекает в песочных часах. На следующий год мне будет двадцать – мне самой не вериться в это. И зачем я прожила эти годы, зачем? И зачем мне жить дальше, что делать? – тупо выходить за-муж, тупо рожать детей, терять любовь, тупеть на работе, сводить концы с концами? За-чем?

Иногда я думаю об этом, но никогда еще я так ясно не видела всю бессмыслен-ность существования. Я сидела и думала, что мне сделать с собой? Пойти в папин ка-бинет и выпить что-нибудь из реактивов? И превратиться в сову! Может, перерезать вены? Как жаль, что в доме нет снотворного! Мне кажется, это лучший способ для не-решительных самоубийц: не больно и не страшно, просто ляжешь спать и не проснешь-ся. Или, может, прыгнуть с балкона? Поможет ли, ведь четвертый этаж, упадешь и только ноги переломаешь.

А потом я вдруг подумала: зачем живет Валерка? Вот уж кто точно знает, за-чем живет. И вдруг мне стало так стыдно. Я не знаю, может быть, страшно глупо кон-чать с собой из-за того, что не знаешь, зачем живешь. Что бы сказал Валерка, если б узнал? Вот кто никогда не станет самоубийцей. За жизнь свою он будет драться до по-следнего, он всех врагов своих перетопит, горло каждому перегрызет, но будет дер-жаться за жизнь. А почему, что он видит в ней такого ценного, в своей жизни? Что он знает такого, чего не знаю я?

Хорошо, он знает очень многое. Но ведь я не боюсь смерти, той самой смерти, которой он боится. Я не боюсь, я готова умереть в любой момент.

Пустомеля. Почему же ты тогда этого не сделаешь? Ну, давай, Лера!

Если бы не Валерка. С ним в моей жизни появился хоть какой-то смысл. Нет, дело даже не в этом. Просто для меня жизнь – это сон и смерть – это сон, а для него все слишком реально. Что будет с ним, если он узнает о том, что я покончила с собой? Ведь я ему все-таки небезразлична, ведь не каждой он говорит, что любит. А хоть бы и каждой. Все равно, он был со мной знаком, а я по себе знаю, несчастья, случившиеся со знакомыми тебе людьми, имеют обыкновение давить на совесть. А совесть у Валер-ки есть.

У него все есть, тормозов только нет.

Мне просто стыдно. Валерка бы, наверное, этого даже не понял. А мне безумно стыдно – не оттого, что я хотела покончить с собой, а просто оттого, что я такая, какая есть. Я прожила два десятка лет, не думая об этом, мне спокойно и уютно было с моей личностью. Но на самом деле, конечно, я призрачный, пустой, никчемный человек. Особенно если поставить меня рядом с таким, как Валера.

Мне мало приходилось иметь дела с такими людьми. Если мы сталкивались, они старались избегать меня, да и я старалась их избегать. У меня с такими людьми на-столько мало общего, что мы словно живем в разных вселенных. Даже если захотим поговорить, то не поймем друг друга. Я и думать не могла, что такой человек, как Ва-лера, однажды обратит на меня внимание. Мне всегда казалось, что люди действия должны презирать тех, кто живет скорее фантазиями. А он – влюбился.

В общем, я почти успокоилась и села рисовать наглядные пособия. И вдруг за-звонил телефон. Я думала, это Валерка, а это опять оказались ОНИ. Молчат и молчат. Я тоже помолчала в трубку и положила ее на рычаг. Мне так хотелось, чтобы Валерка по-звонил, а он не звонил. Я нарисовала все, свернула, убрала в тубус, все приготовила, а потом пошла и начала пить все таблетки, которые были в аптечке. Все подряд.

Мне стыдно. Но на самом деле мне все равно. У меня нет ни горя, ни особых проблем. Просто в моей жизни нет смысла, и Валерка еще не так прочно вошел в мою жизнь, чтобы смысл в ней появился. Буду верной себе до конца – вот еще один дурац-кий стишок:

Мой грех таков, что на земле другого

Нет тяжелее. Я не знал мгновенья

Счастливого. Пусть навсегда забвенье

Меня сотрет лавиной ледниковой.

Я предками был создан для горнила

Судьбы с ее грозой и красотою —

Для ветра и земли, воды и пыла.

Но я несчастлив и надежд не стою.

Я обманул их. Жизненная схватка

Не для меня, ушедшего в повторы

Стиха, из дыма ткущего узоры.

Геройский род, я робкого десятка.

И не спастись: за мною в мире челом —

Все та же тень с несбывшемся уделом.

Валер, если ты это прочтешь, прости меня. Я тебя не достойна. Я никчемная ду-ра, я никто. От меня в жизни не будет никакого толка. Меня надо презирать, а не лю-бить.

Прости меня.

Венера Якупова, 20 лет, студентка 3-го курса географического факультета:

Я уверена, она никогда бы не покончила с собой. Лера казалась такой довольной жизнью, да и сумасшедшей она тоже не была.

Анвар Сафиуллин, 19 лет, студент 3-го курса географического факультета:

Самоубийство? Ну, да, не смешите! У нее никогда не хватило бы ни воли, ни смелости. Она была такая робкая, бездарная дурочка, жила в каком-то, знаете, буржу-азном ограниченном мире. Знаете, бантики, кофточки, плюшевые игрушки, конфетки. Я никогда не думал, что такие девушки вообще бывают, это же девятнадцатый век ка-кой-то. Такие жеманные девчонки с собой не кончают, скорее они всех окружающих доводят до самоубийства.

Лариса Самыкина, 19 лет, студентка 3-го курса географического факультета:

Не знаю, что и сказать. Во вторник Лера была не в настроении, это точно. Но у нее часто бывало плохое настроение. Бывает, Лера приходит вялая, бледная, ни с кем не разговаривает, а бывает, носиться как сумасшедшая, рассказывает анекдоты, прика-лывается вовсю.

Нет, мы и не подумали что-то плохое, нет, и на заболевшую она была непохожа. Я, честно говоря, подумала, что она просто не выспалась.

Александр Новоселов, 39 лет, бизнесмен:

Знаете, Валера по-настоящему любил ее. Вообще, я никогда не думал, что Ва-лерка способен на такую любовь, он всегда старался не подпускать людей к своему сердцу. Хотя…. Знаете, в нем есть что-то странное, он всегда отстраняется от людей, но есть те, за кого он отдаст жизнь и даже больше, чем жизнь. Валера вообще странный человек.

А Леру он любил. Когда она умерла, он весь потух. Я не думал, что когда-нибудь увижу Валеру таким. В нем горело пламя, понимаете? А потом все перегорело и остались угли. Он был уже конченым человеком. Воля к жизни неожиданно исчезла. Тогда, на войне, он тащил меня, заставлял бороться. Да и потом – он заставлял меня жить, добиваться чего-то лучшего, бороться за свою жизнь. А теперь он сам неожидан-но утратил волю к борьбе. Я никогда не думал, что увижу его таким. Но вам этого не понять, вам этого не понять.

Я иногда думаю, что было бы, если б я не пригласил Леру на день рождения, ес-ли бы они не познакомились. Было бы лучше? Мне кажется – нет. Валера умер бы – ра-но или поздно. Скорее рано, знаете, он был завязан в серьезных делах, и врагов у него хватало. И счастья ему в жизни досталось маловато. А с ней он был счастлив. Как мальчишка счастлив.

Нет, я и не знал, что она хотела покончить с собой. Мы ведь слишком тесно не общались с ней. Во вторник я ее с утра не видел, она, наверное, ушла позже, чем обыч-но. Если бы она покончила с собой, Валерка бы точно в петлю полез. Да и любой на его месте, я уверен. Впрочем, им обоим недолго уже оставалось жить.

Доцент Аушев Марат Анварович, преподаватель кафедры физической геогра-фии:

Лера Щукина была очень старательной студенткой, вдумчивой. Видно было, что человек все пропускает через себя. Ей несомненно была открыта научная карьера, я со-бирался рекомендовать ее в аспирантуру. Да она и сама готова была продолжать науч-ную работу.

Я замечал, что Валерия не слишком любит кропотливую работу, ей всегда хоте-лось сделать дело с наскока. Но если это ей не удавалось, она садилась и начинала серьезно работать.

У нее была фантазия. Она умела нетрадиционно подойти к проблеме, посмот-реть на нее под иным углом. Под моим руководством Валерия разработала новую ме-тодику расчета пастбищной емкости для малых горных пастбищ, для нашего региона это очень важно, деградация горных лесных пастбищ приводит к изменению водности наших главных рек, ведь их сток формируется именно в горах. А от этого страдает в первую очередь народное хозяйство. Заказ на эту тему поступил из Министерства эко-логии.

Валерия с удовольствием выезжала в поле, много времени проводила в библио-теке. Историю исследования пастбищной дигрессии она написала очень подробную, нашла несколько неизвестных мне источников. Обычно для курсовых не пишут исто-рию исследования проблемы, не пишут даже для диплома, это требуется только для диссертации, но я хотел, чтобы она сразу приучалась к правильному порядку научного исследования.

Эльвира Самигуллина, 20 лет, студентка 3-го курса географического факуль-тета:

Слышали бы вы, как прошла защита. Лера всегда защищается хорошо, но в этот раз это было супер. Василий Эдуардович на нее наехал, а Лера так спокойненько вы-ставила ему на все свои возражения. Понимаете, он на нее наезжает, что эту проблему надо было решать так-то и почему она этого не сделала, а она ему – нет, так эту про-блему не надо было решать, это неправильный подход и объясняет, почему неправиль-ный. Это декану-то! А он такой, с ним спорит вообще невозможно, он считает, что он всегда прав. Ну уж Лера-то его вразумила, он ее так явно зауважал после этого, называл по имени отчеству, вроде как показать хотел, что ей прямая дорога в преподаватели. Да мы и сами все так думали.

Айрат Байбурин, 19 лет, студент 3-го курса географического факультета:

Я помню, Лера так странно запнулась посреди защиты и посмотрела в окно. Она побледнела, но не слишком сильно. Но говорила она уверенно, как и всегда. Она ведь всегда очень самоуверенна, даже до странности.

Лера всегда очень старательно готовиться к защите. Мне кажется, она всю ночь сидит и работает над своей курсовой до последнего. Знаете, есть такой тип – отличница до мозга костей. Лера была такой.

Она пыталась покончить с собой? Серьезно? Нет, я не верю. Она была такая обычная во вторник, вела себя нормально. А уж защиту провела блестяще. Как и все-гда.

Вторник

Из дневника Валерии Щукиной. Вторник, 4 декабря.

Такой сегодня тяжелый был день.

Что до моей бездарной попытки самоубийства, то она кончилась весьма позор-но. Полночи меня рвало, я из ванной не выходила.

На лекции я приехала с пустой и сонной головой. Ничего я не записывала на лекциях, села не на свое место, а на крайнюю парту у стены и сидела там. Я не грусти-ла, нет, я просто ужасно устала за эту ночь. Я просто сидела и смотрела в окно. С утра все было синевато. Тихий снег, лежащий повсюду, на крышах и тротуарах, того оттен-ка, который бывает у слабо подсиненного белья. Я смотрела в окно, а небо было сине-серо, и на востоке над синеватыми, словно кремом покрытыми крышами, разливалась полоса бледного, чуть розоватого сияния. Ветви деревьев необычайно четко выделя-лись на фоне этого сияния. Сбоку полоса этого сияния расширялась, а в центре, меж облаков, пробился вдруг узкой полоской яркий и ясный желтый свет. Всюду лежали синеватые тени. Утро было так тихо. Утро расцветало.

Где-то за облаками всходило солнце. Тонкие повислые ветви берез похожи были на паутину: так они тонки и так их много. Коричневые ветви тополей будто вычерчены карандашом. Солнце было все выше, полоса ярчеет и наливается розовым. В зените ра-зошлись тучи, и видны стали белесые разводы перистых облаков. Преподаватели сме-нялись, звенели звонки, а я сидела и смотрела в окно, на то, как утро потихоньку пре-вращается в день. В общем-то, я провела неплохое утро.

А защита прошла кошмарно. Руководитель мой болеет, да от него и так толку не много. Меня, конечно, как всегда заклевали. Черт меня дернул год назад согласиться на эту тему, на пастбищную эту дигрессию. Но кто же знал, что ее никто еще не разраба-тывал, в смысле, для нашей горной зоны. Что она такая спорная. Стоит мне выйти на защиту, как на меня все преподы налетают, сколько раз уже так было. А вот когда в том семестре мы писали курсовые по экономгеографии, я выбрала теорию Гумилева, и ка-кая же приятная тогда была защита. Все только слушали, и вопросы задавали не на за-вал, а потому что интересно.

В общем, еле я от них сегодня отговорилась, но поставили мне пять. Еще бы мне поставили четверку! Я бы их загрызла бы всех, ей-богу! Столько нервов положить на эту курсовую. Пока я диплом напишу, я, наверное, поседею.

Защищались мы на третьем этаже, в 315-ой. На этом курсе мы там сидим почти безвылазно. Я пошла третьей. Пока я им суть своей темы рассказывала, я, как обычно, ходила вдоль доски, от одного наглядного пособия к другому. И случайно посмотрела в окно.

Странно, что я не сбилась и продолжала говорить. Окна 315-ой выходят во двор, образованный тремя корпусами. Посреди стоят еще невысокие сооружения, то ли бой-лерные, то ли еще что. Там, на крыше, широко расставив ноги и заложив руки за спину, стоял мой преследователь. Дубленка нараспашку. Черная шапка этак залихватски сбита на затылок.

Я даже не испугалась. Просто посмотрела и продолжала говорить. Я не знаю, видел ли он меня; возможно ли вообще оттуда кого-то увидеть в окнах третьего этажа. А потом, когда меня завалили вопросами, я совсем про него забыла. Пару дней назад я не поверила бы, что могу о нем забыть – так просто, но мне не до него было, я отбива-лась от преподов, отстаивая свой многомесячный труд. А потом я вообще обо всем за-была, ждала, какую оценку мне поставят, вся изнервничалась.

Наконец, нас отпустили. Домой я ехала Ларисой и Инной. Последние дни стоял мороз, но уже вчера к вечеру немного потеплело. Сегодня с утра было всего минус де-сять. День тихий, спокойный, деревья стоят, словно весной или поздней осенью, гнета зимы не чувствуя, не ощущая. Синеватые облака к обеду затянули все небо. Солнце просвечивает сквозь них смутно сияющим круглым пятном, будто НЛО. На востоке не-бо было какое-то полосатое, свет и синева перечертили друг друга. Снег на крышах по-серел. На дорогах грязный лед и каша.

У Лариски, как всегда, с защитой были проблемы; у Инки пятерка. Мы ехали домой на маршрутке, на этом, новом автобусе, немецком, что ли. Когда мы выехали на 50-лет СССР, вдруг с поворота выскочил грузовик и буквально вмялся в переднюю часть автобуса. Мы сидели сзади, то есть Лариска с Инкой сидели, а я стояла. Я полете-ла на пол, благо, людей было много, и я упала на кого-то. Впереди творился какой-то ужас. Кто кричал, кто плакал. Какой-то мужчина открыл дверь, и все повалили на ули-цу.

Передняя часть автобуса смялась, как гармошка. Грузовик перевернулся на бок и валялся, как сломанный автомобильчик. Жертв, наверное, много было, я даже и смот-реть не стала. Девчонки были в шоке, а меня не оставляло в покое одно видение: высо-кий худой мужчина в черной дубленке стоит на крыше и смотрит вверх, на окна третье-го этажа. Я была уверена, что это он, что это сделал он. Это все – из-за меня.

Я заставила девчонок пойти на остановку и поскорее уехать отсюда.

Наверняка, кто-то погиб. Наверняка. Но я не горюю об этих людях. Видно, я со-всем безнравственна. Я не боюсь смерти, уже не боюсь. Но почему же мой преследова-тель такой бестолковый? Есть куча способов убить человека, и все они безотказны. Да заплати какому-нибудь придурку-наркоману, и он прибьет меня в подъезде. А так – столько попыток, и не одной по-настоящему действенной.

Я вернулась домой, пошла в папин кабинет и стала вышвыривать бумаги из сто-ла, из шкафов – на пол, на пол, на пол. Несколько раз звонил телефон, я не подошла. Сидела и перебирала тетради, папки, листки пожелтевшей бумаги. В отдельной папке лежала куча конвертов, обратные адреса все в Лондоне. Наугад я вытащила листок из конверта и стала читать:

"Станислав, поздравляю тебя с женитьбой. Не знаю, правильный ли это был шаг с твоей стороны, но шаг этот бесспорно смел и неординарен, не каждый решился бы на такое. Я хочу сказать, что Ниниана очень необычная женщина, и жизнь с ней может стать непростым испытанием даже для такого искушенного человека, како-вым я тебя считаю.

Не прими мои слова за неодобрение. Я знаю, что ты искренен, когда говоришь, что любишь ее. Она необыкновенна. Слишком необыкновенна. Ее нужно скорее осте-регаться, хоть она и беззащитней, чем большинство из нас. Она беззащитна, потому что опасности, окружающие ее, неисчислимы. Если тебе нужно мое благословение, то я даю его тебе с легким сердцем. Люби ее, Станислав. Оберегай ее. Она необыкновен-на, но она тоже нуждается в любви и заботе, она тоже хочет быть счастливой. Лю-би ее, Станислав. Люби ее."

Я убрала письмо в конверт и в смятении перемешала всю кучу. Помедлила, вы-тащила еще одно письмо.

"Пан Станислав!

Мы незнакомы с Вами, однако же я взял на себя смелость написать Вам. В не-котором роде мы с Вами, пан Станислав, являемся коллегами, и я осведомлен о том, что Вы, вероятно, полагаете своим семейным секретом. Я имею в виду истинную сущность пани Инны. Я знаю, что Инна происходит из весьма известного и значи-тельного рода. До меня дошли некие слухи о том, что на отпрысков этого рода начи-нается охота, и потому я взял на себя смелость предостеречь Вас, пан Станислав. Мне известно, что пани Инна последняя из своего рода. Теперь пани Инне грозит опас-ность. Вы могущественный человек, пан Станислав, и сможете уберечь свою жену, если будете достаточно осторожно.

Не сочтите мое письмо наглостью или глупой шуткой. Все это правда. Если не верите мне, справьтесь у тех, кто занимается Великим Деянием. Они расскажут Вам, для чего может понадобиться кому-то пани Инна."

Я посмотрела на дату. Ноябрь прошлого года. В начале декабря их убили. Кто мог охотиться на маму, кому она была нужна?

Какой-то известный род. Великое Деяние – это, кажется, что-то из алхимии. О, Господи, почему у меня были такие родители? Почему они не были обычными, скуч-ными, бездарными людьми, чье существование бессмысленно и утомительно? Нет же, им нужно было быть необыкновенными! А теперь они просто мертвы.

Снова зазвонил телефон. Я стряхнула с колен конверты и пошла, взяла трубку.

– Алло? – сказала я.

В трубке царило молчание. Неожиданная мысль пришла мне в голову. Что бы это ни означало, за мамой охотились, потому что она была последней из какого-то ро-да. Но она – моя мать, она породила меня, во мне ее кровь. Теперь я – последняя из это-го чертова рода. И вот охота идет на меня.

– При чем здесь Великое Деяние? – сказала я в трубку, – Что вам нужно от меня, что вам было нужно от моей матери? Если вам нужна моя жизнь, приходите и возьмите ее, ведь это так просто!

А в ответ я услышала старческий голос, читавший «Единорога». Я выслушала стихотворение до конца. Снова воцарилось молчание.

– Да говорите же! – закричала я, и в ухо мне ударил гудок.

Не успела я положить трубку, как телефон зазвонил вновь. Это оказался Валер-ка.

– Что ты не подходишь к телефону? – сказал он.

– Я только что пришла.

– Не ври.

Я искренне удивилась.

– Валера, ты с ума сошел?

– Ты уже три часа, как пришла.

– Откуда ты знаешь?

– Я видел.

Я засмеялась.

– Ты, что, следишь за мной?

– Я у Сашки был. Только что уехал.

– Что же ты не зашел?

– Я боюсь, я тебе уже надоел. Нет?

– Нет, – сказала я.

– Я зайду послезавтра, ладно?

– Заходи. Во сколько?

– А когда ты придешь домой?

– Часа в три.

– Тогда я в четыре приду. Или попозже?

– Как хочешь.

– Как у тебя дела, Лер?

– Нормально.

Про защиту курсовых я и не подумала ему рассказать. Мне вообще не нравить-ся, как Валера относится к моему образованию. Про аварию я тем более ему не расска-зала.

– А у тебя? – спросила я.

– Я соскучился. Глупо, да?

– Я тоже соскучилась.

– Правда?

– Да, – сказала я.

– Мы же вчера виделись.

– Я знаю.

– Если я успею, я зайду сегодня. Я уезжаю, завтра меня в городе не будет. Лер, а можно я тебе цветы принесу?

– Зачем?

– Ты же любишь какие-нибудь цветы, ну, хоть ромашки, любишь?

– Где ты посреди зимы возьмешь ромашки?

– Я найду, ты только скажи.

– Валер, не надо.

– А хочешь, я тебе кактус подарю?

– Они дорогие.

Он помолчал и вдруг сказал:

– Не хочешь быть обязанной? Не хочешь, чтобы я мог что-то требовать? Ты не перегибаешь ли? Думаешь, я плату потребую за подарки? Лера, я же не шлюху себе по-купаю!

Я вдруг страшно разозлилась.

– Да пошел ты! – крикнула я и бросила трубку.

Злая как кошка, я сидела, потом вскочила и заходила по комнате. Телефон за-звонил снова. Я схватила трубку.

– Я люблю тебя, – сказал Валера тихо, – Лера, не сердись на меня, пожалуйста. Может, я просто чего-то не понимаю.

– Чего ты не понимаешь? – сказала я устало.

– Тебя.

– Тебе было бы проще, если бы я принимала подарки, ходила бы с тобой в рес-тораны, улеглась бы с тобой в койку? Мы знакомы четвертый день. Четвертый день, Валера! Какого черта ты от меня хочешь?

– Если я приду в четверг, ты меня пустишь?

– Да, – сказала я уже тише.

– Я больше ничего не хочу.

– Извини, что я на тебя накричала.

– Наверное, я заслужил.

– Валера! – сказала я. Мне показалось, он издевается.

– Лерка, я так хочу сесть возле тебя и голову на колени тебе положить.

– Как Гамлет? Приезжай сегодня.

– Ты меня пустишь?

– Нет, выгоню. Валера!

– Я постараюсь. Мне пора.

– Пока, – сказала я.

Потом я пошла в ванную и долго смотрела на себя в зеркало. Что мне делать, ес-ли он приедет? До сих пор он только один раз поцеловал меня – в щеку, нераскрытыми губами. Мне вспомнился разговор Левина с Кити. "Как руку у архиерея целуют". Вот именно что. Так можно дочь поцеловать, а вовсе не девушку, которая тебе нравится.

Я и не думала об этом, пока в запале не сказала ему про койку. А сейчас задума-лась. Ведь он взрослый мужчина. С ним у меня не выйдет как в школе с одноклассни-ком. Как оно происходит со взрослыми мужчинами? Может, четвертый день – это са-мое время укладываться в постель? Господи, до чего же я невинна! Валерка же испуга-ется, когда поймет! Решит, что я ненормальная, ведь мне уже девятнадцать, а я не знаю даже, как люди целуются. По-настоящему целуются.

Это, наверное, действительно ненормально, что эта сторона жизни никогда не интересовала меня. Я испытывала иногда смутное любопытство и все.

С другой стороны, судя по разговорам, нечастым откровенным разговорам, ко-торые я иногда слышу, немало найдется девушек в моем возрасте, у которых не было серьезных романов и даже половых отношений. Теперь ведь мы все взрослеем гораздо позже, чем взрослели когда-то наши родители. Конечно, по сравнению с остальными я слишком уж невинна.

Валерка так и не пришел. Не знаю, считать ли, что мне повезло. Я, и правда, уже скучаю. Я хочу снова взглянуть в его лицо. Я ловлю его черты, каждое его движение и вбираю в себя. В сущности, я могла бы нарисовать его портрет – если бы умела рисо-вать.

Волосы у него подстрижены коротко и не слишком хорошо. На затылке лежат неровно. Он очень часто стискивает зубы, в нем чувствуется постоянное напряжение, которое никогда не оставляет его. Он похож на гитарную струну, натянутую так, что она вот-вот порвется. И еще он очень мало улыбается.

Я стояла перед зеркалом и разглядывала себя. Я все еще не могу решить, краси-ва я или уродлива. С одной стороны, жаль, что я пошла не в маму. Она-то была на-стоящей красавицей. От нее невозможно было отвести глаз. Она была как молния. Не захочешь, а заметишь.

Я-то пошла в папу. Такая же черная, плотная и ничем не примечательная. Кудри разве что. Кстати, я решила постричься. А то с этой гривой никакого сладу нет, их же расчесать по утрам и то не меньше получаса уходит.

Боюсь только, вдруг Валерке не понравится. Говорят, мужчину больше любят, когда у девушки длинные волосы.

Господи, как глупо.

В общем, я сходила и подстриглась. Коротко. Просто жуть, по-моему, я на Пуш-кина стала похожа. Правда, у меня волосы покороче. Все мои кудряшки завились, я и не знала, что я такая кудрявая. Тут на беду Валерка позвонил. Я ему и сказала, что под-стриглась.

– Что ты сделала?

– Подстриглась. Коротко, под мальчика.

– Лерка, я тебя убью, – сказал он обречено.

– Я так и знала, что тебе не понравится.

– Откуда ты это, интересно, знала?

– Оттуда! Все мужчины консерваторы.

– Лерка, я приеду, отшлепаю тебя, ей-богу.

– Так ты что уже уехал?

– Ага. Я на трассе.

– Тогда не болтай, а веди машину.

– Ладно уж, – сказал он, – Пока.

– Пока.

А потом я уже ничего не делала, только ходила по квартире и смотрела на себя в зеркало. Без своей гривы я так изменилась, даже самой странно.

Лариса Самыкина, 19 лет, студентка 3-го курса географического факультета:

Это было просто ужасно. Вы не представляете, как это было ужасно. Грузовик буквально смял переднюю часть автобуса, ничего ужаснее я в жизни не видела.

Мы ведь тоже могли погибнуть. А сколько людей пострадало! Я пришла домой, и у меня сердце разболелось.

Александр Новоселов, 39 лет, бизнесмен:

Нет, Валера у меня во вторник не был. Да точно говорю, не был. Меня во втор-ник вообще дома не было, я уехал рано и вернулся уже за полночь.

Нет, я не знаю, куда он уезжал. Он звонил мне в среду, я думал, он в городе.

Инна Михайлова, 19 лет, студентка 3-го курса географического факультета:

Да, она подстриглась. Я так удивилась, когда ее увидела. Лера же всегда ходила с длинными волосами, сколько я ее помню, а мы еще в школе вместе учились.

С короткой стрижкой она стала такой необычной. Очень изменилась. Нет, ей очень шло. Она даже повзрослела, стала такой элегантной.

Да, аварию я помню, конечно. Такой ужас разве забудешь. Нет, мне не показа-лось, что Лера равнодушно к этому отнеслась. По-моему, она очень испугалась и рас-строилась.