Текст книги "Единорог"

Автор книги: Лилия Баимбетова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц)

Баимбетова Лилия Рифовна
Единорог

Всем известно, что единорог – существо иного ми-ра и предвещает счастье – об этом говорят оды, труды ис-ториков, биографии знаменитых людей…. Даже дети и крестьянки знают, что единорог сулит удачу. Но зверь этот не принадлежит к числу домашних, редко встречается и с трудом поддается описанию. Это не конь или бык, не волк или олень. И поэтому, оказавшись пред единорогом, мы можем его не узнать. Известно, что животное с длинной гривой – это конь, а с рогами – бык. Но каков единорог, мы так и не знаем.

Хань Юй

Мария Печатникова, 19 лет, студентка 3-го курса географического факульте-та:

Какой Лера была? Внешне, вы имеете в виду? Ну… самой обыкновенной. Брю-нетка. Невысокая такая. Волосы у нее были роскошные, знаете, такие черные кудри, пушистые, мягкие. У многих такие проблемы с волосами, постоянно приходится поку-пать шампуни всякие специальные, бальзамы… Лерке все это не нужно было, у нее они от природы были такие. А так она выглядела вполне обычно. Нет, красивой я бы ее не назвала. Лицо у нее было самое обыкновенное, нос даже не очень, такой курносый. Глаза темные. И одевалась она не очень. Я слышала, что она из обеспеченной семьи, но по ней этого нельзя было сказать. Одевалась она как-то спортивно. Джинсы там, ру-башки, свитера. Иногда, правда, носила и юбки, но редко. Она совсем не красилась, только губы, и то неярко. Из таких, на которых никто не обращает внимания, кроме знакомых. Самая обычная девушка.

Эльвира Самигуллина, 20 лет, студентка 3-го курса географического факуль-тета:

Да, Лера училась с нами с первого курса. Она была очень активной, но не в об-щественном плане, а только в учебе. Как какая-нибудь дискотека или праздник надо отметить (уж в таких-то мероприятиях все участвуют), о Лерке и не слышно. Зато в учебе она была как зверь. У нас и так курса совершенно ненормальный, преподаватели говорят, до нас был один такой курс, пять лет назад выпустился, а потом уже не было. У нас же как темы на семинар дают, так драка за эти темы, даже до ругани доходит. На каждом экзамене по десять автоматов в группе ставят. Кому рассказать, даже не пове-рят, что студенты могут так с ума сходить по учебе. Но это не потому, что у нас все та-кие старательные, у нас все просто азартные, а это еще и заразно. Как какой-нибудь ба-ламут крикнет: "Давайте досрочно сдавать гидрологию", – и тут же половина загорает-ся, хотя зачем им досрочно, никто не знает. Вот Лерка была именно такая, то есть сда-вать досрочно она ничего бы не предложила, она вообще инициативы никогда не про-являла, но в учебе она была очень азартна. Она всегда делала доклады на семинарах и всегда… не то, чтобы она была старательна, даже наоборот, но она всегда вкладывала в это что-то свое.

Помню, на первом курсе, в самую первую сессию, Лерка первая получила зачет. Мы тогда смотрели на нее, как на самую умную. Нет, самой умной она не была, у нас были и поумнее на курсе. И знаете, мне кажется, Лерка особенно и не старалась учить-ся. Она и лекции часто прогуливала, на некоторые предметы вообще не ходила, потом постоянно у всех тетради просила переписать. Но по половине предметов она все равно получала автоматы.

Анвар Сафиуллин, 19 лет, студент 3-го курса географического факультета:

Лерка Щукина? Она была очень робкая. Парней вообще сторонилась, особенно на первых курсах. Даже не здоровалась никогда. Она мне всегда напоминала перепу-ганного зайца. Привлекательная? Я бы не сказал. Да ничего в ней не было привлека-тельного. Нет, лицо у нее было нормальное, уродиной она не было, но чего-то в ней не было. Чего-то не хватало, понимаете? И потом, она вся была в учебе, у нее и интересов-то других не было, кроме учебы. Она и на дискотеки не ходила. Я уверен, что у нее ни-кого не было. Эта Лерка была какая-то не от мира сего.

В учебе? В учебе она была – ух! У нее, я же говорю, интересов других не было. Вот она и выкладывалась вся.

Нет, мы с ней не общались. Вообще, Лерка была какая-то странная, иногда ей скажешь что-нибудь, она даже не отвечала. В коридоре могла пройти мимо, как будто даже тебя не знает. Нет, она мне не нравилась.

Лариса Самыкина, 19 лет, студентка 3-го курса географического факультета:

В субботу Лера пришла только к третьей паре, нам с Инной она потом сказала, что была в читалке. Да-а, на нее это похоже, с Лерой часто такое случается, особенно когда подходит время писать курсовую или реферат. Лере вообще больше нравиться по читалкам шататься, чем сидеть на лекциях. Она прогуливает еще больше, чем я, а по-том сессию сдает на отлично. Странно, правда?

На лекции Лера ходит, но прогулять она всегда готова. Вот Инну, ту не выта-щишь во время лекции ни в буфет, ни в читалку, она от природы ужасно правильная. Лейсан называет Инну "тургеневской девушкой". Видели бы вы Инну в автобусе, как она садиться в своем длинном пальто, в шляпе, руки на коленях сложит и за окошко устремит строгий взгляд – тургеневская девушка! А Лера, та хулиганка. По природе хулиганка.

Да, библиотеки – это ее страсть. Я даже не знаю, зачем она туда ходит. Придет и просто в каталоге роется, сколько раз я сама такое видела, это ее любимое занятие. С абонемента носит книги пачками, нам как третьекурсникам положено по пять книг на руки, а Лерке дают и десять, и пятнадцать, так она там всех замучила.

Какие лекции у нас были в субботу? Ой, я и не помню. Вроде бы Загорский у нас читал. А, мониторинг три пары и еще у нас с экологами была пара менеджмента. Лера-то пошла домой, у нее специализация по физгеографии.

Эдуард Пенкин, 19 лет, студент 3-го курса географического факультета:

Лера очень любила командовать. Ей казалось, что она все знает лучше, чем дру-гие. Когда мы на первом курсе выезжали на полевую практику, меня приписали в их бригаду. Их в бригаде было три девчонки, Лера, Инна и Лариса, они меня еще брать не хотели.

Весь первый курс Лера мне казалась такой приятной девушкой, милой, спокой-ной, но на практике она показала свой характер. Гоняла нас почем зря. Если что-то не сделано, скандалила. Под конец я старался к ней вообще не подходить.

Суббота

Из дневника Валерии Щукиной. Суббота, 1 декабря.

Около четырех вечера.

Я увидела его, когда ехала из университета домой. Странно, я не сразу даже по-няла, что случилось. Но теперь я видела его, и теперь я знаю, что все происходит со мной в реальности. Просто порой мне казалось, что я все выдумываю или просто раз-вивается у меня паранойя. Но это не паранойя и не бред взбудораженного воображения, все это – на самом деле. Если бы только понять, что это – все.

Сегодня у нас было три пары, все три мониторинг окружающей среды. С утра я опоздала и вместо лекции пошла в читалку. Курсовую я, правда, уже написала, но мне надо еще два реферата, по экономгеографии и по геоурбанистике.

С утра в нашем читальном зале никого не было. Даже интересно приходить сю-да по утрам: тишина и пустота, желтый электрический свет. Ни с чем не сравнимая свобода, немного грустная и неожиданно ограниченная – пространством, временем, выбором литературы. Библиотекарей не было ни видно, ни слышно, словно они и вовсе не существовали, лишь висел за столом старый календарь с лесом и речкой.

Две пары я просидела между журнальными стеллажами, смотрела "Вестник МГУ", потом "Вестник ЛГУ", потом "Известия РАН", все за двадцать лет, а на боль-шее меня не хватило. Но с десяток полезных статей я нашла. В общем, на две пары ме-ня хватило, а потом я устала и пошла на лекцию.

Народу было мало, видно, к третьей паре многие слиняли. На свое обычное ме-сто я не пошла, решила, что если я усядусь прямо перед лектором, как всегда, нос к но-су, то это будет уже наглостью. Явилась, называется, на третью пару – явление Христа народу. Села я на предпоследний ряд, с краешку, и всю пару слушала не Загорского, а болтовню парней на последнем ряду, у них там клуб шахматистов. Смешно, кстати ска-зать: что у нас на курсе все поголовно шахматисты, я еще могу понять; а вчера иду, смотрю, первокурсники сидят в коридоре возле закрытой аудитории и тоже в шахматы играют. Говорят, матфак играет в карты, а геофак, выходит, в шахматы.

Домой я ехала одна, у эконом географов с экологами была еще одна пара, и Ин-ка с Лариской остались, хоть я и сманивала их сбежать.

Какой сегодня странный, тихий день! Все в белесой дымке, словно в тумане. Де-ревья покрыты инеем – каждая веточка. Все бело, бело, бело вокруг. Иногда только встречается на дереве ворона, серая, с черными крыльями, но почти и незаметная в бе-лом и сером воздухе дня. Такие дни можно встретить разве что на картинах. И этот день похож на картину – до тех пор, пока какой-нибудь вороне не надоест сидеть на дереве и она не полетит, раскинув крылья.

На редкость странный, необычайный, тихий день. Я вышла из дверей универси-тета и обалдела. Когда утром едешь, ничего ведь не видно, совсем еще темно. А тут – все вокруг в дымке, нет ни света, ни тьмы, лишь белая мгла. Холодно, но не морозно, а этак – зябко. И тихо, тихо. На улице все замерзло, тротуары схвачены льдом. До оста-новки я шла чуть ли не полчаса, улица превратилась в сплошной каток.

Я так удачно сразу села на троллейбус, причем совершенно пустой. Правда, чем плох пустой транспорт зимой, так это тем, что там холодно. Да еще день такой про-мозглый. В общем, я забилась на сиденье в уголок и нахохлилась, как воробей. На сле-дующей остановке вошли две старушки в старых шубах. И этот мужчина. Он остано-вился у окна, спиной ко мне, так, что я видела лишь его руку, держащуюся за поручень. Перчатки на руке не было, и видна была сухая смуглая кисть, изящная, словно у пиани-ста. Я только на его руку и обратила внимание, по фигуре лишь скользнула взглядом. Ну, высокий, ну, худой, дубленка черная, длинноватая, почти до колен, черная лыжная шапочка. Обычный мужчина, малость поношенный, как старый пиджак.

Троллейбус ехал себе и ехал, один толчок сменял другой, я сидела, повернув-шись к мутному оконному стеклу и видела-не видела проталкивающиеся мимо дома, заснеженные деревья, белую снежную дымку. А потом, мельком обернувшись, я вдруг увидела, что он смотрит на меня, этот мужчина.

У него было узкое смуглое лицо с длинным хрящеватым носом и узким ртом. И глаза черные и пустые, словно у змеи. Из-под сбитой на затылок шапки свисала корот-кая прядь жестких черных волос. На вид ему было лет сорок, он казался полупьяным, но в черных, странных, змеиных глазах не было хмеля. Дубленка на груди была рас-стегнута, и виднелся серый самовязанный шарф, а под ним зеленый мутный джемпер с выложенным поверх воротником черной рубашки. Мужчина смотрел на меня в упор.

Сначала я подумала, что он пьян. Отвернулась к окну, но не выдержала, покоси-лась – он смотрел. Я снова повернулась к нему. И чем дольше я смотрела на этого муж-чину, тем больший страх меня охватывал. Сейчас я не могу сказать даже, что меня на-пугало. Просто странность происходящего, наверное. И еще этот взгляд пустых чер-ных глаз.

Не просто. Лера, нет, совсем не просто. В глазах его не было угрозы. В них не было ничего, такой взгляд встречается лишь у плюшевых игрушек. И чем дольше я смотрела, тем страшнее мне становилось. Этот равнодушно-пустой упорный взгляд словно прибил меня к креслу, я оцепенела, будто кролик перед удавом. И странно: в страхе, что я испытывала, было что-то знакомое. И я ведь не за себя боялась, я боялась не так, как боятся кусачую собаку, – так страшатся неведомого. А потом я вдруг поня-ла, отчего страх этот мне кажется таким знакомым. Это, наверное, очень странно, но иногда…. У мамы иногда случался именно такой же пустой и странный, равнодушный взгляд, только глаза у нее были светлые, смутные, а у этого мужчины – черные и твер-дые, словно пуговицы.

Я не могу это объяснить. Только сейчас я по-настоящему поняла, что временами я боялась ее. Не так, как боятся кусачую собаку. Меня пугало то неведомое, которое таилось в ней и иногда выглядывало из ее глаз. Странно, раньше я никогда не задумы-валась об этом. Родители бывают очень разные, и отношения с родителями бывают очень разные. Мама всегда была очень далекой. И очень красивой. Словно произведе-ние искусства, оно может быть рядом, но оно неподвластно тебе. И я всегда почему-то знала, что иногда к ней лучше не подходить, ибо она слишком отдаляется от мира.

На рынке в троллейбус набилась куча народа, все бабки с какими-то авоськами. Мужчина отвернулся, да я его почти не видела за пассажирами. Остановки через две людей поубавилось, и я снова увидела его. Он стоял боком и в профиль уже не казался пьяным или странным. Лицо у него было строгое и немного усталое. И вдруг я узнала его. Я уже видела этого мужчину, и не один раз. Так иногда случается с людьми в транспорте, многие ездят одним и тем же маршрутом, в один и тот же час, и со време-нем начинаешь узнавать их. И я – видела его, иногда в транспорте. Возле университета. И внутри. И в республиканской библиотеке. Он сидел за два стола от меня, я еще поду-мала – что такой мужчина делает в библиотеке? Бог мой, он крутиться вокруг меня уже, наверное, вторую неделю.

Он сошел на моей остановке, но за мной не пошел, а свернул к универмагу. И пока я дошла до дома, я уже успела уверить себя в том, что я параноидальная дура. Что мне просто почудилось. А когда поднималась по лестнице на свой дурацкий четвертый этаж, мне вдруг пришло в голову, что тогда же, когда я впервые увидела его, именно тогда и начались эти телефонные звонки по ночам. Звонят и молчат в трубку. Каждую ночь. Перед тем, как папа и мама умерли, было то же самое. Так же звонил телефон. Мама снимала трубку и сердилась. Опять, говорила она, какие-то хулиганы. Или квар-тиру проверяют. Это было год назад. И вот этот телефон снова звонит и звонит. Я про-бовала отключать его на ночь, но так мне еще страшнее. Я все думаю, может, они заго-ворят и скажут, что им от меня нужно.

Так этот мужчина и звонки начались одновременно. Одновременно! Вот тут-то я испугалась по-настоящему.

Все это так нелепо. Почему, почему, почему я должна бояться?! Год назад, когда они умерли, я думала, моя жизнь рухнула. Но как-то я сумела ее отстроить за этот год. И вот все начинается сначала.

Почему я должна бояться?

Это странно, но теперь я понимаю, что всегда пряталась от жизни. Я забивалась в какие-то рамки и боялась высунуть нос из своей добровольной тюрьмы. Я сама огра-ничиваю свою жизнь. Я стараюсь сделать ее более предсказуемой. Может, это из-за ро-дителей, из-за непредсказуемости ИХ жизни. Быть может, от такой, от непредсказуе-мой жизни я просто устала. Или я просто тупая ограниченная трусиха. Я боюсь – жить. Никогда бы не подумала.

Нет еще и пяти вечера, а небо на востоке уже окрасилось розовым отсветом, ко-торый бросает заходящее солнце. Все прозрачно-бело-розовое и напоминает нежней-ший воздушный крем или что-то еще столь же нежное и сладкое. В зените небо сине с отливом в фиолетовый, на востоке чуть-чуть тронуто розовым, только дым, вертикаль-но поднимающийся из трубы, окрашен сильнее, уже с оттенком красного. Всегда мне хотелось быть художником, всегда. Но какое там, ведь Лера боится жить!

Деревья покрыты инеем, но в вечерних тенях кажутся синеватыми или розова-тыми, ни капли белого в них нет. Переплетенье их ветвей на фоне розово-бледного не-ба похоже на груды кружева – та же тонкость, отчетливость и неразбериха.

Так вдруг ударили морозы, но на зиму отчего-то не похоже. С кленов иней поч-ти сошел, лишь верхушки и светло-коричневые грозди крылаток покрыты белой глазу-рью, а остальные деревья все стоят в седине и от этого кажутся ненастоящими. Помню, в детском саду мы рисовали зиму на необычной синей глянцевой бумаге, и воспита-тельница учила нас рисовать снег на ветках. Вот что напоминает мне эта картина за ок-ном. И еще она напоминает мне открытку, которая была у меня когда-то. Открытка бы-ла польская, очень красивая, на ней нарисован был зимний пейзажик, белое и коричне-вое, а сверху деревья, дома и снег были покрыты блестками. Блестки были сухие, ост-рые и отваливались от открытки. Вот что напоминает мне эта картина за окном.

В зиме есть что-то ненастоящее. Словно в ветке, к которой приклеены крошки пенопласта, изображающие снег. В зиме есть что-то… непохожее на жизнь. Отсутствие красок, звуков и запахов, мороз, ломкость воздуха. Будто ты в морге. Или это мне про-сто кажется оттого, что я готова умереть, сейчас, сегодня, сию секунду. Может быть. А может и наоборот, мне хочется умереть, потому что от зимы веет смертью, потому что она заражает меня этим ощущением. Я не знаю. Не знаю. Я боюсь жить, это правда. Жизнь с ее болью и страхом, с ее бесконечным страданием, эта жизнь пугает меня. До смерти родителей я жила как во сне, и тем больнее было мое пробуждение.

Вечер. Точнее уже ночь. Точнее, уже завтра, просто я заснуть не могу.

Когда я поднималась по лестницу, мне встретился Саша Новоселов. Он меня пригласил на день рождения. Смешно, как давно я его знаю, он же живет прямо подо мной, но на дне рождения я у него до сих пор не была. Я сначала стала отказываться, но потом пообещала зайти. Вообще-то, я просто пообещала, идти не собиралась, но потом мне стало так невыносимо сидеть дома одной, что я пошла.

Саша, конечно, гораздо старше меня, ему под сорок, но парень он компаней-ский. Я справляла у него прошлый Новый Год, это было после смерти родителей, и мне было тогда так паршиво. У Саши собирается куча народа, и в прошлый раз все было очень мило и весело. Люди собираются самые разные, и молодые, и постарше, и все веселятся до упаду. В общем, я пошла. Теперь я так рада, что пошла. Странно даже ду-мать, что я могла бы не пойти и просидеть весь вечер дома. Теперь странно думать, что я могла не встретить Валеру.

Квартира у Новоселова такая же, как у меня, четыре комнаты. Гостей было че-ловек тридцать. Когда я пришла, веселье было в самом разгаре. Оглушительно играла музыка. За накрытым столом сидели человек пять или шесть, остальные танцевали или просто стояли группками и болтали. В подарок я принесла книгу о рыбалке, взяла из папиной библиотеки, какой-то там раритет прошлого века. Саша на нее давно зуб то-чил, он заядлый рыбак. Он очень обрадовался и повел меня знакомиться с неким "мо-лодым человеком", буквально потащил, хоть я и сопротивлялась изо всех сил. "Моло-дой человек" оказался высоким чернявым парнем, звали его Шамиль, он работает про-граммистом у Саши на фирме. Саша, видно, решил, что меня обязательно нужно раз-влекать – ну, а как еще развлекать девушку? И Шамиль честно пытался, но мне было скорее скучно. Я не умею веселиться, наверное. Все эти танцы, выпивка и анекдоты ос-тавляют во мне лишь ощущение скуки. Мы выпили шампанского, поболтали немного. Танцевать я отказалась. Кончилось тем, что от шампанского у меня разболелась голова, и я вышла на кухню.

Здесь было темно. Через открытую форточку вливался свежий морозный воздух – хорошо-то как! Я стояла, опершись локтями об холодный подоконник, и смотрела в окно, а там наступила уже ночь, и улица была бархатно-черной, только в доме напротив горели несколько окон. Хорошо, в общем, было. Такое отдохновение для глаз и сердца. Я все смотрела вниз, а потом подняла глаза и засмотрелась на звезды – звездная была ночь! Здесь уж я, конечно, абсолютный профан, я уж и так смотрела, и этак, все пыта-лась понять, на Большую Медведицу я смотрю, или мне это только кажется от избы-точного невежества. А потом вдруг так бесцеремонно зажегся свет, я аж вздрогнула, и в кухню кто-то зашел.

Я повернулась, не стоять же к человеку спиной. Это был невысокий худой па-рень в темно-серых брюках и синей рубашке. Русые волосы, стриженные очень корот-ко. Он доставал что-то из холодильника, и в первый миг я увидела лишь согнутую спи-ну в свободной рубашке и серые костюмные брюки с задним карманом на пуговице. Он выпрямился, держа в каждой руке по бутылке шампанского.

О-ля-ля. Как объяснить это ощущение? Я не знаю. Я буквально не сводила с не-го глаз, он, наверное, подумал, что я не в себе. А я – я сразу почувствовала, что нечто необычайное вошло в мою жизнь, то, чего в ней не было до сих пор и чего не должно было быть. Я кожей почувствовала, что это – человек настолько мне чуждый, что будь он инопланетянином, он не мог быть более далек от меня, чем теперь. А так – ничего особенного. Очень худое лицо. Бледная кожа обтягивает скулы – словно шелковистая ткань, другого сравнения даже подобрать не могу. Лицо невыразительное совершенно, такое, впрочем, часто можно встретить у блондинов.

Он поставил обе бутылки на стол. Слегка откинул голову. И взгляд такой оцени-вающий. А потом этот парень улыбнулся слегка, одним углом рта и сказал:

– Привет. Меня зовут Валера. А тебя?

– Лера, – сказала я, – Валерия.

– Серьезно?

Лицо его изменилось. Потеплело, во всяком случае оценивающее выражение исчезло, а появилось…. Даже не знаю, как сказать. Веселье, что ли? Так появляются пузырьки в шампанском.

– Да, – сказала я, а губы мои расплывались в идиотской улыбке.

– Ну, надо же!

Он сунул большие пальцы в карманы брюк, оттянул карманы. Покачался на пят-ках. Глаза у него светлые, серые, почти бесцветные

– Валерка, да где ты там? – донеслось из комнаты.

– Иду! – откликнулся он.

Подхватил бутылки и, улыбнувшись мельком, исчез.

А я осталась стоять, и в груди моей было пусто и холодно, а в голове бродили шальные мысли – как бродит молодое вино. Я была слегка ошеломлена.

Все-таки мы многое узнаем о людях с первого взгляда. С первого вздоха, с пер-вого шелеста. Не зрением, не слухом, а просто – душой. Есть такой орган чувства, душа называется. Сразу ведь чувствуется, есть ли в человеке что-то родственное или он со-вершенно чужд тебе. Этот – был чужой абсолютно, как в этих фильмах про чудовищ, где снимается Сигурни Уивер. Наверное, это звучит очень странно, но так много на свете людей – почти шесть миллиардов! – и два человека могут быть бесконечно дале-ки друг от друга. Когда такие люди сталкиваются, обычно они понимают свою разность и уходят от общения. И если бы он сам не подошел ко мне, я сама никогда не заговори-ла бы с ним.

Тогда, в первый момент, я просто – не знаю – удивлялась тому, что встретила такого человека. Я чувствовала в нем что-то, мной совершенно неизведанное, что-то, что было и есть выше моего понимания. Чужой мир, незнакомый мир прошел рядом со мной. Скажи я такое кому-нибудь, это показалось бы излишней поэтичностью, но именно так я чувствовала. И ничего поэтичного в этом нет. Люди, которых я не пони-маю, пугают меня, я стараюсь обходить их стороной – именно потому, что не понимаю, что ими движет.

Я никогда бы не подошла к нему, не посмела бы заговорить. Мне всегда кажет-ся, что такие люди, люди реальности, не понимающие, что мной движет, должны пре-зирать меня. Мне отчего-то кажется, что они с первого взгляда чувствуют во мне мою слабость.

Я сидела в полутьме за столом и потихоньку ела виноград. Шамиль куда-то ус-вистал – на мое счастье. И тут подходит ко мне давешний парень и садиться рядом на стул, придвигается ко мне и так приобнимает. Я опешила. Мне показалось, он был уже хорошо навеселе. И сел он так близко, что я оказалась вся в атмосфере его жаркого раз-горяченного тела.

Вся беда в том, что я теряюсь в таких ситуациях. Будь мне противно, я не смогла бы от смущения даже отодвинуться от него. Правда, противно мне не было. Самое странно то, что он мне нравился, понравился с самого начала. Есть в нем что-то – что не выразить словами. Нет, вовсе не привлекательность, а – не знаю, не знаю. Одновре-менно что-то детское и старческое, умудренность жизнью и непосредственность. Не знаю. Он похож чем-то на животное: ведь животные мудры, они знаю то, чего не знаем мы, и в то же время – души их так неразвиты и наивны, как души еще не рожденных младенцев. Вот ведь какая штука. Я встретила парня, и он мне понравился – все так просто, но он понравился мне вовсе не как мужчина. Я могла бы так полюбить ветер. Я могла бы так полюбить дождь. Точнее я не могу это выразить. У меня просто нет таких слов.

А он ко мне наклонился и говорит:

– Что-то ты скучаешь, тезка. Выпьем? Давай выпьем. Что тебе налить, белого или красного?

Язык у него не заплетался, но интонации были какие-то пьяные – как будто бы напился не он, а только его интонации.

– Белого, – сказала я.

– Может, водки? Хорошая водка, мягкая? Давай водки?

От водки я отказалась. Он налил мне бокал желтоватого вина, себе плеснул вод-ки. Мы выпили. Он стал отщипывать виноград от грозди, которую я держала в руке. В его позе, в том, как он сидел, покачиваясь на стуле, было что-то пьяное и веселое. Во-обще-то я терпеть не могу пьяных, но в этот раз мне было просто смешно – и немного грустно. Уж сама не знаю, почему.

Мы не разговаривали. Оглушительно играла музыка. Он спросил только, чем я занимаюсь. Я сказала, что учусь в университете. Он заставил меня выпить еще бокал, а уж сколько он выпил сам, я просто не представляю. Он постоянно подливал себе – еще и еще. Виноград закончился. Валера встал и потянул меня за руку.

– Пошли потанцуем, тезка. Идем-идем.

Я не стала вырываться и пошла. Мы стали танцевать. Вообще-то, он совсем не-высокий, если и выше меня, то на пару сантиметров, и глаза наши оказались на одном уровне. Кожа у него так натянута, что уголки глаз слегка приподняты. Руки у него были страшно горячие. Мы едва не соприкасались носами. Смущение накатывало на меня волнами. Танцевали мы долго, и медленные танцы, и быстрые, он все не отпускал меня, а потом его позвали курить, и он ушел.

Я села на диван, и ко мне подошел Саша, устроился рядышком.

– Что, Валерка к тебе клеится? Сказать ему?

– Что сказать? – не поняла я.

– Ну, чтобы не лез.

– Не надо, – сказала я. Почти испугалась.

Саша усмехнулся и посмотрел на меня искоса.

– Понравился?

– Он, что, женат?

– Нет.

– А в чем тогда дело?

– Ну, просто я же вижу, он уже под градусом. И от тебя прям не отходит. Вот я и подумал, может, тебя уже спасать надо?

– Саш, – сказала я, – я и сама могу спастись. Ясно?

Это я, конечно, преувеличивала. Никогда сроду я никого не могла отшить.

– Чем он занимается, твой Валера?

– Бизнесом. Большим бизнесом, – и посмотрел на меня, – крутые деньги, крутые связи.

– Ты меня предупреждаешь, что ли?

– Что ты! Я Валерку хвалю. У него действительно серьезный бизнес.

– Серьезный криминал у него, я чувствую.

– С чего ты взяла? – и посмотрел так на меня.

– Мне так кажется, – сказала я неуверенно.

– Ну, да. Начинал он с криминала, но с него же все начинали, что ты думаешь, Лера, у нас, что, Дикий Запад, чтоб все цивилизовано было? А теперь у Валерки все серьезно, на уровне. Это правда, Лера.

– То ты отшить его хотел, то вдруг хвалишь.

– Валерка мне, можно сказать, жизнь спас. Ясно?

– Ясно, – сказала я.

– Я серьезно.

– Я поняла, – сказала я.

– Ну, давай. Глядишь, срастется у вас.

Хлопнул меня по плечу и ушел. И сразу откуда-то появился Валера, плюхнулся рядом. Спросил отрывисто:

– Нет надоел?

– Нет, – сказала я. Заулыбалась.

– Что тебе Сашка тут про меня наговорил?

– Он спрашивал, не нужно ли сказать тебе, чтоб ты ко мне не лез.

– А ты что?

– Если понадобится, я и сама скажу.

– Ясненько, – пробормотал он.

– Давно ты Сашу знаешь?

– С Афгана, – сказал он.

Не знаю, что я почувствовала, когда услышала это. Удивилась? Да, я удивилась, но как-то не слишком. То, что Саша бывший «афганец», я, конечно, знала. И в нем дей-ствительно есть, чего в обычном моем окружении нет совсем, в обычном моем книжно-заумном окружении. Не знаю даже, что это такое – просто обостренное принятие ре-альности и вместе с этим такое же обостренное непринятие внутренней жизни.

Я задумалась, а Валера смотрел на меня, и в глазах его появился нехороший блеск.

– В чем дело? – спросил он. Зло так спросил.

– Ни в чем, – сказала я.

– Лера!

– Я думала, тебе лет двадцать пять.

Он хмыкнул.

– Мне сорок скоро, – а потом, – Что, староват?

– Да нет, – сказала я, – Так даже лучше. Перебесился.

– По-моему, я еще не начинал, – сказал он задумчиво.

Я прыснула. Валера тоже улыбнулся, но не по-настоящему, а так, немного.

– Ты домой еще не собираешься? – спросил он.

– А что?

– Нет, просто спрашиваю.

– Да, вообще-то. Поздно уже.

– Я тебя провожу, ладно?

Я посмотрела на него, не выдержала, засмеялась.

– Что?

– Ничего. Извини.

– В чем дело?

– Валер, я живу этажом выше. Прямо над этой квартирой.

– Серьезно?

– Угу.

– А жаль, – сказал он, – Представляешь, как бы я тебя провожал по ночному го-роду…. – потом подумал, – Вообще-то я на машине. Ладно, я тебя по лестнице прово-жу.

И взял меня за руку – обеими своими руками. Смешно, ведь абсолютно чужой и практически незнакомый человек, а так было приятно. Наверное, у людей все-таки есть какая-то совместимость – не по духу, а именно телесная совместимость. К иным людям ведь и прикоснуться неприятно, а тут…. Странная штука – жизнь, как ни крути, ох, ка-кая странная.

– Идем, – сказал Валера.

Похлопал по моей руке и поднялся с дивана.

Мы вышли в прихожую. Валера крикнул Саше, что мы уходим, и отпер дверь.

– Подожди, не беги, – сказал Валера мне в спину.

– Ты бы накинул хоть что-нибудь. Холодно же.

– Лер….

– Мм?

– Давай сходим куда-нибудь?

– Сейчас?

– Нет. Завтра. Давай?

– Хорошо, – сказала я, – А куда?

– Ты хочешь куда-нибудь? Ну, в определенное место?

– Да нет. Мне все равно.

По лестнице мы поднялись быстро, остановились у моей двери. Я как-то расте-рялась. Не знаю, может, он ждал, что я приглашу его зайти, но мне это, честно говоря, вообще в голову пришло только сейчас – что он мог ждать такого от меня. Я, в сущно-сти, слишком невинная девочка, точнее, идиотски наивная.

А Валера вдруг спросил:

– Что тебе Сашка про меня наговорил?

– Ничего, – сказала я, ошеломленная. Уж очень тон у него был агрессивный.

– Лера!

– Да ничего он мне не говорил.

– Не говорил, не связывайся с ним?

– Он сказал, что ты ему жизнь спас, – сказала я.

– Ясно.

Он покачался на пятках.

– Так ты пойдешь завтра?..

– Да, – сказала я.

– Я зайду после обеда, ладно? Часа в три. Или давай я лучше тебе позвоню. Есть у тебя телефон?

– Есть.

Номер мой он записал на ладони.

– Ну, ладно, – сказал довольно, – Я пойду. До завтра.

– Да завтра, – сказала я.

Валера сбежал вниз по лестнице. Я стояла, пока не услышала, как захлопнулась дверь, только тогда зашла в свою квартиру.

Я все думаю, и вовсе не о тех, кто меня преследует. Я думаю о Валере. Боже мой, как это странно! Я не влюблена, нет, я просто бесконечно озадачена. Я никогда еще не встречала таких людей, в Саше всего этого нет – а чего «этого», я сама не знаю. Ощущение у меня рядом с Валерой странное возникает. Мне кажется, что он во всех отношениях выше меня, я сердцем чувствую, но еще… он и бесконечно ниже меня, в то же время. Он не думает, он чувствует мир, он действует в мире, но он не думает, нет. Он как кошка. Никогда я не любила кошек, им нельзя верить. Не знаю, не знаю. Не знаю. Это мучительная загадка, разгадки у которой просто нет. Он очень странный, и его странность слишком заметна, и это делает его беззащитным. Он очень странный. Я не позавидовала бы его врагам, а у него есть враги, я уверена. Он из тех, у кого бывают враги.