Текст книги "Цыганские сказания (СИ)"

Автор книги: Лилит Мазикина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

– Ты пьёшь чай или кофе?

– Кровь. Как и ты.

Малолетка решила повыпендриваться. Что бы она понимала в крови – неинициированная...

– Я не пью кровь. Я её жарю.

– Зря. В этом есть что-то от бульона из кубика и молока из порошка, не находишь?

– Чай или кофе?

– Шоколад есть?

– Нет.

– Тогда кофе. Со сливками и сахаром.

Я непроизвольно морщусь: вдруг стало неприятно, что она пьёт кофе точно так же, как я. Жестяная банка с заварным кофе – на кухонном столе. Сливки, масло и ежевичный джем – в холодильнике. Чашки и тарелка с печеньем – в шкафчике наверху; мне приходится встать на цыпочки, чтобы достать их.

– Ну ты и коротышка, – комментирует Катарина Рац. Я ставлю чашку и печенье перед девчонкой, глядя ей прямо в глаза. Когда-то мне это помогало укрощать нахалов, но на сиротку мой взгляд не производит ни малейшего впечатления. Она спокойно, не опуская глаз, берёт одно печенье и принимается намазывать его маслом. Я обрываю игру в гляделки, поворачиваясь к кухонному столу за банкой с кофе и чайной ложкой.

– Не думай, что сможешь быть в безопасности, просто запираясь на ночь или пряча от меня хлебные ножи. Отнять твою жизнь одним ударом было бы слишком просто.

Отчего-то Катарина Рац говорит со мной на сербском языке. От кого она прячет смысл своих слов? – от тёти Дины? Но если услышит Кристо, который сербский понимает, он может запросто пересказать всё мачехе. Или я могла бы пересказать сама, например.

Я отмеряю кофе во все три выставленные на обеденный стол чашки. Добавляю сахар, даже не спрашивая, сколько обычно кладёт Катарина. Чайнику надо немножечко остыть, крутой кипяток убьёт весь аромат. Я пока что вскрываю ножницами пакет со сливками.

– Я буду отнимать твою жизнь по кусочку. День за днём. Крошечка за крошечкой. Пока однажды ты не обнаружишь, что у тебя ничего не осталось.

– Пока тебе лучше крошечку за крошечкой поднять со стола, потому что ты ешь, как маленький поросёнок. Пододвинь блюдце и не чавкай.

– Не указывай мне.

– Не вынуждай меня.

Сиротка усмехается, одним движением расплющивая печенье о столешницу.

– Девочки? – свекровь заходит на кухню и приостанавливается в дверях, внимательно оглядывая наши лица. – Вы же не ссоритесь в моём доме, верно?

Катарина, хмыкнув, дёргает плечом и отворачивается. Я предлагаю тёте Дине кофе.

Сиротка. Сиротка. Сиротка. Чёртова сиротка. Я вбиваю это слово в упругий ворс. Мне плевать, как быстро он вытрется. Плевать. Плевать.

Хлеще Катарины только Тот. Я обнаруживаю его в четверг в своём кабинете; более того, в моём кресле и за моим столом.

Он сидит, живописно-небрежен – как всегда, в образе поэта начала прошлого века. Пышные тёмные волосы почти до плеч, с крохотной косичкой на затылке прямо поверх романтической шевелюры; светлый шёлковый шарф, узкое типичной карпатской лепки лицо. Иногда он кажется мне до невозможности похожим на своего деда, а иногда, как сейчас, не более чем карикатурой на него.

– Садитесь, – кидает он мне, даже не думая освободить моё законное кресло. – У нас будет разговор.

– Что ж вы так утрудились, господин Тот? – самым елейным тоном вопрошаю я, элегантно опускаясь на стул для посетителей. – Как мой непосредственный начальник, вы меня и вызвать могли. Тем более, что мне привычнее бывать в подземельях, чем вам – в наших смертных палатах.

– Не ёрничайте, – Тот раздражённо вертит мою, к слову сказать, перьевую ручку, выдерживая паузу, во время которой я пытаюсь сообразить, что именно могло его вызвать сюда, да к тому же в таком дурном расположении духа. Нет, теперь-то точно не моя провинность. Опять враги императора шалят? Интересно, а у императора действительно есть враги? Мне лично всегда казалось, что всем на него… всё равно. Не брать же в расчёт одиночный пикет в Магдебурге.

– Какого дьявола вы устроили тут в понедельник? Вас муха укусила? Или у вас особые дни? – некрасиво подёргивая углом рта, осведомляется Ладислав. Хм?

– А что было в понедельник? – искренне спрашиваю я. Тот кидает на меня испепеляющий взгляд.

– Какого чёрта вы переправляете мои приказы? Какого адского ада вам вообще понадобилось совать в них нос?

– Прекратите чертыхаться. На вас это смотрится чересчур опереточно. И я не помню, чтобы интересовалась вашими приказами; напротив, я перечитывала и правила только те, на которых стоит моя подпись.

Обычно я совсем не чувствую в себе такую боевитость. Но за два дня барышня Катарина Рац изволили меня довести до состояния почти идентичного тому, в котором совершаются ужасающие преступления против личности и особенно её здоровья. Пока Кристо возил тётю Дину к какой-то её родственнице, Ринка бродила за мной по пятам и вслух сравнивала каждое моё действие и каждое моё предпочтение с действиями и предпочтениями своей матери – конечно же, куда более совершенной, чем я, грешная. Во мне накопилось столько раздражения, что я с наслаждением сцеплюсь с Тотом, даже если он потом меня раздавит, как козявку. Я к тому времени уже выпущу пар и буду спокойна, умиротворена и полностью равнодушна к внешним обстоятельствам – а внутренние Ладиславу неподконтрольны.

– Вы прекрасно понимаете, о чём я говорю, Лилиана! Если вам что-то дали подписать – значит, вы должны подписать именно это, поскольку за вас уже подумали, как надо, и подумал некто гораздо более умный и опытный, чем вы, позвольте заметить!

Стальной корпус замечательной сувенирной ручки с филигранной чеканкой в пальцах вампира неровно треснул. Невероятно. Тот никогда не казался мне настолько эмоциональным.

– Кроме того, – Ладислав, нахмурившись, рассматривает покойную ручку, – ваше любопытство замедляет исполнение приказов. Будьте добры удовлетворять его хотя бы после того, как дадите документу силу.

– Некто умный и опытный, – с моего языка буквально точатся миро и мёд, – торопясь запустить исполнение очередного приказа, не продумал таких простых деталей, как экономия времени за счёт отказа от чрезмерной формализации обращения эвакуирующих к эвакуируемым и использования кодового слова опасности, которое также частично предотвращает возможность похищения юного князя Галицкого и его нянек под видом эвакуации. Более того, некто умный и опытный не подумал о том, что критическая ситуация может продлиться достаточно долго для того, чтобы ребёнок стал страдать от жажды и по этому поводу орать, брыкаться и отвлекать собственную охрану.

По лицу Тота я понимаю, что он даже не удосужился посмотреть, какие именно изменения я внесла в инструкции гвардейцам.

– Ну, – говорит он. – Ну… в данном случае любопытство, может быть, и оправданно. Но к чему вам, скажите, на милость, расписание занятий гвардии рядовых и офицеров и тем более указы об улучшении их быта? Вы думаете, что и здесь имеете больше понятия, чем я?

– Я думаю, что заметила одну нелепицу. Промах, строго говоря. Отчего-то рукопашному бою обучается не весь состав. Досадное упущение.

– В каком смысле не весь?

– «Волчицы» этих занятий не посещают.

Судя по взгляду Тота, он только что из разряда бунтовщиков перенёс меня в категорию умалишённых.

– Естественно. К чему женщине рукопашный бой? Тем более у нас нет инструкторов нужного пола, и им неизбежно придётся для показательных спаррингов вступать в телесный контакт с инструктором-мужчиной. Это скандально.

– Это необходимо. У нас нет двух разных уставов для гвардейцев императора, отдельно для «волков» и «волчиц». В результате, те и другие вынуждены выполнять одинаковые обязанности, включая возможное участие в боевых действиях, но с разной подготовкой. Уточняю: вообще без подготовки, когда речь заходит о половине – вслушайтесь, Тот! – половине состава. Это глупость масштабов буквально вселенских. Или подлость. Не уверена, к какому определению склоняюсь больше.

– Бросьте. Все отлично понимают, что их чины фиктивны, и никаких обязанностей, кроме парадного стояния у трона императора, на «волчиц» не вешают.

– Тогда какого чёрта они вообще делают в гвардии? Проматывают государственные деньги?

– Во-первых, Ловаш решил, что вы будете выглядеть глупо в качестве единственной женщины-гвардейца, и набрал вам кордебалет, подобающий солистке. Во-вторых, ему нужна лояльность «волков», всех. Новой Люции ему не надо. И чтобы ночная кукушка дневную перекуковала – тоже.

– В таком случае, господа вампиры, будьте последовательны. Сказав «А», вы оказались перед необходимостью сказать и «Б». Каковы бы ни были причины того, что «волчицы» оказались приняты в гвардию, они должны подчиняться уставу и хорошо выполнять свои обязанности. А для этого им нужна соответствующая подготовка.

– Лиляна, поймите, есть непреложные законы. Публика, благодаря французским сериалам и событиям турецкой войны, готова видеть девушек и женщин в форме. Но не готова видеть их же наставляющими друг другу синяки и тем более сцепившимися весьма тесно с инструкторами-мужчинами. Ваши «волчицы» вас первыми же и поднимут на смех.

– Не поднимут, если я подам остальным пример и сама начну посещать тренировки.

Звук, изданный Тотом, представляет нечто среднее между смешком и отрыжкой. Или рычанием.

– Это невозможно. Никогда. Император не допустит, чтобы вас валяли по матам, тем более какие-нибудь мужчины. Ведь даже для начала тренировок нужна хотя бы одна партнёрша. И это если ещё забыть про маты.

Про маты я точно не хотела бы забыть. Если валять без них, то гораздо больнее. На моей голове всё ещё можно нащупать напоминание о том, как мне довелось «поваляться» по чугунной лестнице. Спасибо Катарине, что напомнила, кто устроил мне такое развлечение.

– Может быть, я сама спрошу императора, что он допустит?

– Вы переоцениваете своё влияние на него.

– А вы недооцениваете народную мудрость «За спрос не бьют в нос» и «Попытка не пытка».

– Ну что же, – голос Тота стремительно леденеет. – Запретить этого я вам не могу. Тем не менее, как ваш начальник, я настаиваю на том, чтобы вы не задерживали приказы долее, чем на четверть часа, и не вносили изменений без предварительного согласования лично со мной. Как со мной связаться, вы отлично знаете.

– Яволь, майн генераль, – нежно выпеваю я. Ладислав, наконец, освобождает моё законное кресло и, засунув мою же законную ручку себе в карман, покидает кабинет с видом шефа имперской службы безопасности, устроившего эффектную и болезненную выволочку нерадивой подчинённой.

– Какая от тебя польза, кроме вреда, если ты даже кресло задницей нагреть не можешь, – обиженно бормочу я, устраиваясь на своём месте. Селектор издаёт лёгкое шипение и сухое замечание Тота:

– Госпожа Хорват, я всё ещё в приёмной.

– Принести вам чаю? – любезно осведомляюсь я.

– Спасибо, в другой раз, – голос Ладислава веет ночной Сахарой, и я вспоминаю очень популярный сейчас анекдот по бездомного вампира и дамский тампон. Чёрт.

Я выжидаю минут пятнадцать, повторяя русские глаголы, и требую у секретаря кофе и сегодняшний выпуск «Имперского вестника» на немецком. Встаю у двери, так, что она скрыла бы меня, открывшись – приёмчик, заимствованный мной у покойной матери сиротки Рац. Когда господин Балог проходит мимо меня с подносом в руках, я, не говоря ни слова, тычу пальцем ему в область правой почки.

Эффект несколько превосходит мои ожидания: мой секретарь не только вздрагивает и роняет поднос, но и, выхватив пистолет из кобуры на боку, резко оборачивается и целится мне в лоб. То есть целился бы, если бы я, во-первых, была на голову выше, а во-вторых, не переместилась бы под его рукой так же резко, вновь оказавшись в итоге за его не слишком широкой спиной.

– Вы только что покусились на жизнь императора, между прочим, – говорю я в сторону лопаток, обтянутых тонкой тканью сорочки.

– Прошу прощения, госпожа Хорват, – голос секретаря ровен и почтителен, но я вижу, как моментально наливается влагой белизна льна на его спине. С такого расстояния я даже запах его страха чувствую. Господин Балог аккуратно убирает пистолет в кобуру и разворачивается ко мне лицом.

– Подберите, – я указываю на бренные останки чашки и мокрую газету. – И сделайте мне другой кофе. И другую свежую газету принесите.

Секретарь присаживается на корточки, аккуратно собирая на поднос осколки. Наверное, в этом месте я должна упиваться его унижением, но меня накрывает чувство гадливости. Однако я продолжаю, как ни в чём не бывало:

– Господин Балог, вам выражение «цыганский нож» известно?

– Это идиома.

Он отвечает глухо, не поднимая головы.

– Да. Но вы вполне можете получить её в подарок, если будете слишком часто докладываться Тоту. И работа на ИСБ, как вы, наверное, знаете, вас не спасёт. Дворец, и особенно наша часть, кишит цыганами, если вы не заметили. И знаете, что я скажу? Не только дворец. Нас мало, но мы умеем всегда быть там, где надо. А потом там больше не быть.

Я жду его взгляда. Я знаю, что он будет исполнен ненависти, и готовлюсь его выдержать.

У него печальный, тусклый взгляд.

– Госпожа Хорват… я ведь не ваш враг. И докладываю не из вражды к вам. Я только дополняю показания устройств из вашего кабинета. Это моя работа. Я маленький человек, госпожа Хорват. Я делаю работу, которую брезгуют выполнять вампиры и к которой не приспособлены «волки».

Такого отвращения к себе я не испытывала со времён общения с покойным Марчином Казимежем Твардовским-Бялыляс.

– Идите, – говорю я. – Принесите мне кофе. А потом приготовьте приказ о зачислении в личную императорскую гвардию девицы Рац Катарины тысяча девятьсот восемьдесят девятого года рождения на звание курсанта… сопутствующие указы тоже.

Когда дверь за ним закрывается, добавляю в пространство негромко, но чётко:

– Лаци дурак! – и показываю язык. Наугад, в сторону зеркального шкафа в углу кабинета.

Лаци дурак. Дурак. Дурак. Я выкрикиваю это слово, выходя – выскакивая – из «крутилочки». Если Тот услышит, то отлично будет знать, о ком это. И мне всё равно.

***

Говорят, что у одного иранского офицера из знатной семьи была любовница, танцовщица шестнадцати или семнадцати лет. Она была так красива, что офицер не боялся дарить ей самые дорогие украшения, зная, что ни одно из них не затмит её красоты. Когда она кружилась в танце, разрумянившаяся, с рассыпанными косами, перс приходил в такой восторг, что принимался молиться.

Танцовщица любила его; когда Иран воевал с Россией за Арарат, она поехала за своим офицером на фронт и служила ему там усерднее любой жены.

Однажды ночью лагерь захватили русские. Офицер был тяжело ранен в схватке. Один русский врач, цыган, взялся его выдернуть за усы с того света. Сделал сложнейшую операцию. Танцовщица, которую русские сочли женой офицера, выхаживала возлюбленного днями и ночами. Офицер выжил.

Из благодарности перс подарил доктору свою любовницу.

Её крестили и венчали с цыганом в тот же день в походной часовне, и она больше ни разу в жизни не танцевала.

***

Кажется, я схожу с ума.

Глава III. «Дешевле всего купить беду». Цыганская народная пословица

 
Mulo dado, mulo dado,
so tu voinesa?
 

Я не вполне понимаю, как дожила до следующей пятницы – до возвращения Ловаша (ещё один плюс от прочитывания приказов – теперь я знаю, когда император куда-то собирается, потому что его обязательно должны сопровождать мои гвардейцы в том или ином количестве). Ладислав сделал мне повторную выволочку в понедельник. Как ни странно, не из-за «дурака» и не из-за Балога.

– Что это за чушь? Зачем нам четырнадцатилетняя девчонка?

– Низачем. Кордебалет.

– Это, позвольте, уже не кордебалет. Это, любезная Лилиана, детский сад. Как вам пришла в голову подобная мысль?

– Я сверялась с законами и уставом. Подросток может быть зачислен во все виды сухопутных войск в звании курсанта с четырнадцати лет, в виду особых обстоятельств и по специальному разрешению старшего офицера. Я – старший офицер, а среди особых обстоятельств значится в том числе утрата обоих родителей.

– Лилиана, вы что, ищете законные способы мне досадить?

– Отнюдь. Я могу поклясться, что не предвидела вашей реакции. Она какая-то очень острая, на мой взгляд, – я поневоле раздражаюсь, потому что мои нервы убиты уже прошедшей неделей и особенно выходными в компании сиротки Рац.

– Подпишите аннулирование разрешения и приказов о зачислении девочки в гвардию.

– С чего это?

– С того, что ей нечего там делать. У нас служат «волки». Малышне во дворце не место.

– Курсантам Пиште Лакатошу и Ангелике Шаркёзи по шестнадцать лет, ещё трём рядовым по семнадцать. Катарина повыше и посильнее половины из них.

– Сильнее двух с половиной человек! Великолепно! Курсанты Лакатош и Шаркёзи, а также трое рядовых являются полноценными «волками», поскольку уже проходили через смерть. Катарина – ребёнок. Ещё не хватало, чтобы она совершила попытку суицида прямо во дворце.

– Будет куда лучше, если она совершит попытку суицида днём у меня дома, без присмотра хотя бы одного «волка»? Лучше сразу признайтесь, что вы намерены избавиться от единственного ребёнка Люции Шерифович, ещё и замешав в этом меня.

– Я не убиваю детей!

– Ну да, просто позволяете им умереть, поместив в опасные условия. Думать, что при этом вы остаётесь приличным человеком – немного слишком самонадеянно.

– Лилиана, вы переходите границы. Я ваш начальник.

– Но, слава богу, не хозяин. Вы можете на меня давить, но не вертеть мной и моей семьёй, словно вещицей.

– Это что, бабий бунт? Отлично. Я не хозяин, это правда. Но мы можем просто дождаться вашего хозяина, и посмотрим, что он скажет на ваши выкрутасы.

Мне перехватывает горло, и единственное, что я могу из себя выдавить, это придушенный писк:

– Что? Что?

– Я, может быть, и не ваш хозяин, но зато я знаю, что он приезжает уже в эту пятницу. Вот и посмотрим, как вы запоёте, когда с вами поговорят действительно по-хозяйски. Надеюсь, Ловашу не придётся слишком утруждать себя бичом. Жалко портить такую хорошенькую шкурку.

– ЧТО?!

Сожри меня многорогий, если я понимаю, как у меня в руках оказалось пресс-папье... и как я умудрилась не попасть им в холёное лицо вампира, стоявшего в каких-то восьми или десяти шагах от меня. Гордый и статный першерон чистого серебра врезается в зеркальную дверь шкафа; стекло прыскает, кажется, во все стороны.

– Амальгама! – взвизгивает Тот, отшатываясь и в ужасе глядя на левую руку: тыльная сторона ладони порезана осколками зеркала. На левой щеке у него тоже царапины, хотя и помельче.

– Простите, – выдавливаю я. – Э... могу я как-то помочь?

– Раны от серебра не заживают! Я истеку кровью из-за пореза на руке только потому, что вам вздумалось показать мне характер! – упырь поднимает правой рукой левое запястье и возмущённо трясёт им в воздухе. – Какого чёрта! Что мне теперь делать? Ходить везде с человеком, чтобы постоянно восполнять запас крови?!

– Я могу вырезать повреждённые участки кожи и плоти перочинным ножом, тогда срастётся, как обычная рана.

Ладислав смотрит на меня с изумлением. Не могу поверить, но среди вампиров, кажется, не в ходу такой простой и очевидный способ лечения.

– Действуйте! Скорее!.. Вы с ума сошли, режьте тоньше, вы меня изуродуете!

– Ничего, ткани можно будет растянуть упражнениями.

– Вы представляете себе, насколько это... Господи, не обдели меня милосердием своим – аккуратнее же!.. вы представляете себе, насколько это больно?!

– Я думала, вампиры не чувствительны к боли.

– Не могу поверить, что вы такая невежда. Мы просто хорошо умеем терпеть. Эй!

– На лице тоже царапины. Если вы хотите, можно, конечно, ходить, интересно сочась кровью.

– Пресвятая Богородица, смилуйся! – аккуратнее, я не хочу ходить, как Квазимодо – с одним глазом. Эти ткани, знаете ли, не восстанавливаются!

– Главное, не дёрните непроизвольно головой. Мне и так трудно ровно стоять на цыпочках.

– Святые апостолы! За что мне это наказание!

– Да успокойтесь, я закончила. Держите на память. Можете хранить, как раввин, в баночке с солью.

Тот вылетает из моего кабинета, так и зажав в руке обрезки кожи. Я мизинцем нажимаю селектор:

– Господин Балог, принесите мне чем-нибудь вытереться. Не хочется идти по коридору с окровавленными руками и зря вызывать панику.

В ожидании секретаря я непроизвольно потираю лицо. Наверное, подавая мне мокрое полотенце, венгр задаётся вопросом, не попыталась ли я съесть начальника имперской службы безопасности.

– Вызовите уборщика, тут везде стекло, – морщась, говорю я.

– Да, госпожа гвардии голова.

***

До самого приезда Ловаша от Ладислава ни слуху, ни духу, но мне от этого не легче. Тот не из тех, кто прощает. Если не отомстил сразу – то готовит что-то грандиозное.

Катарина поступает на службу своим чередом – уже в среду она получает обмундирование и учебники: все «волки» имеют право посещать занятия в специальной дворцовой школе и даже сдавать экзамены на аттестаты общего образца. Как опекунша, я злорадно записываю Катарину на все имеющиеся курсы, включая бальные танцы и геральдику (последнюю, кажется, никто, кроме неё, и не посещает; предмет и ведёт-то не отдельный преподаватель, а один из служащих дворцового архива). Надеюсь, хороший массаж мозга вправит сиротке все его вывихи. Да и обычная гвардейская муштра должна бы помочь. Пока же девчонка совершенно непереносима. Образ Прекрасной Мамы тащится за ней по квартире и сверкает нимбом. Кристо, тем временем, бледнеет в страшной эстетической муке, натыкаясь взглядом на торчащие из джинс булавки и зелёные шары на сироткиной макушке и постепенно преисполняется раздражением – что будет, если он рванёт, мне страшно представить даже с учётом моего богатого на опасности опыта.

Ловаш, похоже, ждёт моего прихода. Стоит мне включить рабочий компьютер, как в углу экрана высвечивается значок нового сообщения.

«Лили, зайдите ко мне».

«В кабинет?»

«Да. В тронном зале немножко неудобно разбирать ссору двух ближайших доверенных лиц императора»

Ох. Надо собраться, а то многорогий ведает, чего я ещё с нервов натворю. Почиканного шефа ИСБ для этой недели вполне достаточно. Главное – внутренняя сила. Покажи её, Лиляна. Надо-надо.

Я подрываюсь с кресла как можно решительней и энергичней и немедленно ударяюсь мякотью бедра об угол тумбочки возле стола, да так, что в глазах темнеет. Не мой день. Не моя неделя. Не мой месяц. Может быть, даже не моя жизнь.

– Если меня будут спрашивать, я на совещании по вопросам безопасности императора, – гордо говорю я Балогу. Господи, кому я вру – кто это меня когда спрашивал? Только разве что муж.

Ладислав в кабинете деда уже развалился в кресле с видом раздражающе надменным. На щеке теперь не видно никаких следов, а на руке всё ещё розовеет шрам, и держит её Тот неловко.

– Ну и дела, один в порезах, другая хромает. Вы тут без меня не скучали, не так ли? – Ловаш пышет хорошим настроением и пьёт шампанское. Похоже, поездка выдалась удачной. Я приободряюсь. В конце концов, не может всё быть бесконечно плохо; свою порцию я уже точно получила.

– Я не могу работать, когда скандальные девчонки кидают мне в голову серебряные статуэтки, – с места в карьер отзывается Тот. То ли продолжает речь, начатую до моего прихода, то ли успел себя заранее накрутить.

– Я кинула её в зеркало.

– Совершенно случайно промахнувшись. Я с содроганием думаю о том, что было бы, разбей мне эта штука лицо или даже череп.

– Брось, Лаци, – Ловаш буквально отмахивается от жалоб Тота. – Ты же вампир, твоя реакция лучше. Просто бы увернулся.

– Всё равно это возмутительно, – настаивает Тот. – Я вообще не понимаю, откуда это... асоциальное поведение. Сначала она правит мои приказы, потом пишет свои, а потом дерзит и швыряется казённым имуществом.

– Да ты, милый мой, проканцелярился насквозь, – с той самой очаровательной улыбкой, которая светит с постеров на стенах комнат экзальтированным девочкам, журит внука Ловаш. – Не бывает семьи без ссоры, да плоха та семья, которая с ссорой заканчивается. Лили, садись... садитесь. В нашей семье вы точно не бедная родственница. Шампанского?

– Я на службе.

– Ну вот, и ты проканцелярилась, – Ловаш вздыхает и отставляет бокал, чтобы солидно облокотиться на стол. – Начинаем разбор полётов, господа и дамы. Лили?

– Я просто выполняю свою работу и ваши поручения. Не я придумала включить в мои обязанности все эти бумажки и повесить себе на шею проблемного подростка.

– Брось... те, Лили. Какие там проблемы, я видел досье девочки. Лёгкая истеричность – это перед прохождением через смерть всегда так. Не пьёт, не курит, девственница. Ни одной попытки побега, ни одного привода в полицию.

Я закрываю рукой лицо, потому что чувствую, как его буквально перекашивает, но не нахожу пока слов для возражения. Однако император и не готовился их выслушивать.

– Лаци?

– Её единственная обязанность – хранить вашу смерть, и мы все тут отлично это знаем. Не представляю, как можно уверить себя, что двадцатилетней девчонке, едва закончившей школу...

– Лицей!

– … двенадцать классов и зарабатывавшей на жизнь сотрясанием филе на радость публике...

– Мне нужно ещё одно пресс-папье. Сейчас же.

Тот повышает голос, чтобы перекрыть мои реплики:

– … всерьёз доверят управлять личной охраной императора. Ясно и младенцу, что все решения, которые необходимо принимать на этой должности, должны подготавливаться более опытными и компетентными лицами, которым цыганская девочка с улицы должна внимать благоговейно и трепетно.

– Но ведь у меня всё получается!

– Что конкретно получается? Два часа таращиться на графики и схемы, рассчитанные умными людьми, чтобы потом поставить свою корявенькую подпись?

– Но это и есть моя работа! Я – начальство, я не обязана все мелочи продумывать сама, я должна только принимать или отклонять работу экспертов. И с Катариной я придумала сама. Как ни крути, это лучший выход в ситуации.

– Каким образом возможно принимать или не принимать работу, ничего о ней не зная?

– Вот я и пытаюсь узнать.

– А что с Катариной?

– Она зачислила её в гвардию.

– Курсантом. Ей уже есть четырнадцать.

– Ну, замечательно, давайте соберём всех сосунков Империи во дворец. В этом ведь и состоит смысл существования личной императорской гвардии.

– Помолчите, оба.

Мы с Тотом сверлим друг друга одинаково выразительными взглядами.

– Значит, так. Лили, вам известно выражение «до первого косяка»? – если у Кристо всегда подпрыгивают обе брови разом, вверх-вниз, то Ловаш имеет обыкновение эффектно выгибать одну, правую, бровь и удерживать её на месте достаточно, чтобы это смотрелось выразительно и эротично. Да-да, и такие постеры на радость школьницам у него есть. В смысле, с бровью.

– Известно.

– Лаци, а тебе это выражение понятно? – Ловаш разворачивается бровью к Тоту.

– Вполне.

– Я рад.

Император откидывается на спинку кресла с видом человека, очень довольного хорошо проделанной работой, салютует мне бокалом с шампанским и делает сочный глоток, весьма чувственно приникая полными упругими губами к стеклу.

Вы не поверите, но он и в таком виде на постер снимался.

Когда мы с Тотом выходим из кабинета, он, не смущаясь двух моих гвардейцев, глядит на наручные часы:

– До первого косяка, и я уже засёк время. Мне очень интересно, как долго продержится прекрасный цветок Пшемысля.

Я светски улыбаюсь прежде, чем непринуждённо похромать в сторону своего кабинета.

***

Кристо берёт меня за руку, удерживая в прихожей, пока Катарина, скинув ботинки, уходит в спальню походкой, очень огорчающей её преподавателя бальных танцев. Муж привлекает меня к себе так близко, что его дыхание щекочет мне кожу на виске. Прежде, чем я успеваю толком задуматься о столь непривычно (и неприлично) откровенном жесте, разгадка приходит сама: Кристо начинает шептать мне на ухо.

– Говорят, пёс императора на тебя зол, что ужас.

Ладислав – один из немногих вампиров, понимающих по-цыгански. Правда, быструю речь он понимает не очень хорошо, но шептать – вернее всего. Я тянусь к уху мужа, и теперь моё дыхание шевелит блестящие белые волоски на его коже.

– Небольшие разногласия.

– Говорят, ты его сильно ножом порезала.

Я снова тянусь к Кристо, но так и застываю на цыпочках, не зная, что сказать.

– Лиляна, будь осторожней. Тот за своих горой встаёт, но зато и враг очень злой.

– Он первый начал.

Кристо отстраняется, чтобы взглянуть мне в лицо. Говорит почти одними губами:

– Он. На тебя. НАПАЛ?!

Его челюсти сжимаются так сильно, что на лице выпирают желваки. Я провожу по закаменевшей щеке кончиками пальцев, словно пытаясь расслабить напряжённые мышцы:

– Нет. Нет.

Кристо наклоняется ко мне, и я спешу объяснить:

– Он просто стал говорить гадости. Понимаешь, всё началось вроде бы из-за спора. О занятиях рукопашным боем. Я сказала, что надо обучать и «волчиц» тоже, и начать с меня. Показательно.

– Это невозможно!

– Отчего?

– Я не могу позволить, чтобы посторонние мужики набивали тебе синяки и шишки.

– Ну, ты можешь быть моим постоянным спарринг-партнёром. И тогда синяки и шишки набивать мне будешь тоже ты.

– Нет! Я тебя… не могу! – шёпот не очень подходит для выражения паники, но Кристо справился. Я чувствую, как напряглись его пальцы на моих плечах, почти впиваясь в них.

– Тогда надо допустить всех «волчиц» разом. Но вот именно этого Тот и не разрешает.

Кристо задумывается.

– А если начать пробное обучение на тебе и ещё какой-нибудь женщине? Наверное, получить разрешение на двоих то же самое, что и на одну.

От избытка чувств я даже прижимаюсь головой к его груди:

– Кристо!.. Кристо!..

Сиротка Рац проходит мимо нас на кухню, кинув взгляд, исполненный яда. Мы с мужем неловко отстраняемся друг от друга, ожидая, пока она скроется из виду.

– Кристо, то есть, ты не видишь ничего непристойного в самой идее?

– Э… нет.

– И «волчицы» не поднимут меня на смех, если я предложу им тоже заниматься рукопашкой?

– Э… откуда такие мысли вообще? Они же все учатся охоте, они же «волчицы».

– Ну, мне Тот сказал.

Кристо пожимает плечами и бормочет самое цыганское восклицание на свете:

– Гадже.

Если перевести максимально точно по смыслу, получится примерно так – «Эти нецыгане сами странные, идеи у них странные, и смотрят на мир они как-то странно, вообще ни с чем не сообразно». Таким восклицанием реагируют цыганские девчонки на замечание прохожего, что в огромной юбке они не смогут забраться на вишню или яблоню за лакомством; оно срывается с губ моего дяди, когда он видит, как выбрасывают замечательную керосиновую печь пятидесятых годов производства, которую всего-то надо почистить и в одном месте поправить; поцелуи на свадьбе, голубцы всего с одним-двумя видами мяса, неумение перечислить своих родственников хотя бы до четвёртого колена во всех областях Империи, выброшенные велосипеды и скупость в подарках – всё это вызывает у цыган короткое, звонкое замечание: «Гадже». Справедливости ради, надо сказать, что второе по популярности высказывание – «Рома», что значит: вечно у цыган всё как-то сумбурно, переполошно, горячно, неровно, легкомысленно и крикливо. Выиграть в лотерею пятьсот крон и на радостях прокутить со всей махаллой две тысячи; пойти за пивом, пропасть на два месяца и вернуться в новых штанах и женатым; разругаться вдрызг с лучшим другом, поспорив, кто кого больше, крепче и вернее любит… «Рома!» – «Цыгане есть цыгане!»