Текст книги "Мера времени"
Автор книги: Лидия Арабей
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)
Она подбежала к Любиной кровати, вытащила из-под нее ящик. Там в тонких белых стружках лежали большие желтые антоновки, Валя взяла несколько яблок и положила на стол.
– Бери, угощайся, – сказала она. – Это Любе родители из дому прислали, но у нас же здесь все общее… Ешь…
Зоя взяла большое желтое яблоко, обтерла ладошкой мелкую пыльцу от стружек, надкусила.
– А где Реня?
– Она сегодня в институте, – задвигая ящик обратно под кровать, ответила Валя. – Ты подумай, вот уже на третий курс переходит, а я такая глупая – и в медицинский не прошла, и на вечернее не захотела. А время так летит, сейчас и я бы уже на третий переходила. – Она снова села на диван, с хрустом надкусила яблоко. – На будущий год буду поступать. И Люба тоже. Обязательно, вот увидишь, – с полным ртом говорила она. – Ну, а ты как? Что-то похудела. – И, не дожидаясь ответа, снова заговорила. – А знаешь, к Женьке жена приезжала, беременная… Дней пять побыла и уехала, и он с ней, взял отпуск и уехал.
Говорила Валя об этом будто между прочим, будто ей и в голову не приходило, что Зою это может интересовать. Так, попутно с другими новостями. Она даже сделала вид, что не заметила, как покраснела Зоя. Ну, и Зоя притворилась, будто вся эта история с Жениной женой и его отпуском ее совершенно не касается.
– А как ты? Работаешь где-нибудь? – перевела Валя разговор на другое.
– Нет, нигде не работаю, – опустила Зоя глаза.
– Глупенькая, зачем же бросила завод? – с сожалением сказала Валя.
Возле дома Зою встретил Михаил Павлович.
– Где ты была, Зоенька, я давно тебя жду.
– Ждешь? Здесь? Что-нибудь случилось? – испугалась Зоя.
– Мама заболела. Приезжала «скорая».
– Мамочка! – бросилась в подъезд Зоя.
– Подожди, – придержал ее за руку отец. – Не ходи пока домой. Там с мамой тетя Маша, а мне с тобой надо поговорить.
– А что, что с мамой? – заплакала Зоя.
Михаил Павлович обнял дочь за плечи.
– Не плачь. Ничего страшного. Ты же знаешь ее сердце. Еще с войны больное. Доктор сказал, что придется с неделю полежать в больнице, анализы сделать, кардиаграмму… А тут… понимаешь…
Зоя ничего не понимала. Она не верила, что болезнь матери не опасна. Почему тогда отец так взволнован, зачем дожидался ее на улице?
– Послушай, дочка, что я тебе скажу, – обнял он Зою за плечи. – Хотел я все сделать сам. Хотел до времени не говорить вам ничего, но не могу больше выдержать, да и помощь мне твоя понадобиться… Вот, – Михаил Павлович вынул из кармана пальто синий конверт. – Видишь? Пойдем сюда, на скамейку.
Они сели прямо на снег, укрывавший скамейку.
– Слушай, что я тебе прочитаю. – Он вынул письмо из конверта, развернул его, отыскал глазами нужные строчки. – Вот, слушай: «В документах значится, что Юра Новаторов поступил в наш детский дом 30 июня 1941 года. Привел его младший лейтенант Новаторов Борис Степанович, 1920 года рождения, белорус. Младший лейтенант Новаторов сказал, что мать мальчика погибла во время обстрела эшелона немецкими самолетами. На лейтенанта Новаторова мы Юру и записали, потому что своей фамилии он назвать не мог, был очень испуган. Из вашего письма видно, что мальчик, которого привел младший лейтенант Новаторов, потерялся при обстоятельствах, похожих на те, в которых потерялся ваш сын. Однако утверждать наверное, что Юра ваш сын, пока не могу. В то время к нам таким же образом попало немало детей. Многих из них мы переводили в другие детские дома. Возможно, возникла бы большая ясность, если бы мне удалось отыскать письма, присланные нам младшим лейтенантом Новаторовым. А то, что он писал, я хорошо помню. Помню даже, что он собирался усыновить Юру, но потом к нам пришло извещение, что старший лейтенант Новаторов (к тому времени он уже был старший лейтенант) погиб при обороне Сталинграда. Если письма Новаторова сохранились, они должны быть где-то в нашем архиве. Я обещаю вам при первой возможности заняться поисками. Не знаю, скоро ли пришлю ответ, потому что архив у нас большой. Понадобится порядочно времени, чтобы его просмотреть. Но главное – найти письма. Прошло так много времени, и они могли просто потеряться…
– Понимаешь, Зоенька, – хрипло заговорил Михаил Павлович. Порыв ветра подхватил листок письма и чуть не вырвал его из рук. Михаил Павлович прижал его к колену и начал старательно складывать, спасая от ветра и снежинок, посыпавшихся с дерева. – Если еще взять во внимание Ренины фотографии, то я думаю…
– Какие фотографии? – не поняла Зоя.
– Ах, ты же ничего не знаешь, – ладонью потер отец небритую щеку.
И Михаил Павлович рассказал Зое все. О том, как приходила Реня и приносила фотографии, о Рениной догадке и о том, как благодаря ей он стал снова искать Шурика… И вот…
Зоя сидела, боясь шелохнуться, боясь поверить в чудо, – ее брат, которого она и представить себе не могла, считала чем-то нереальным, мечтой своих родителей, вдруг мог появиться в образе живого человека.
– Так вот, я хотел поехать туда, в Калиновку… Сегодня, завтра… Надо помочь этой доброй женщине искать письма. А тут мама заболела, в больницу придется класть. Можно, конечно, подождать, пока мама поправится, но где взять терпение, силы?
– А она ничего не знает?
– Нет, – покачал головой отец.
– Это правильно, – согласилась Зоя.
И вдруг она почувствовала к отцу такую благодарность. Он говорит с ней о том, о чем не мог сказать даже матери. Значит, Зое можно доверять, с ней можно говорить, как с человеком, советоваться даже. Решение пришло тут же.
– Папочка, – схватила она отца за руку. – Позволь мне поехать, я все сделаю, как надо, помогу искать письма, вот увидишь. – На глаза ей снова набежали слезы. Она то вытирала их своей красной рукавичкой, то снова брала отца за руку. Ей сейчас казалось, что от его разрешения зависит очень многое.
– Думал я, Зоенька, и над таким вариантом. Но боюсь, боюсь отпускать тебя одну…
– Пусти, папочка, пусти, – горячей прежнего стала упрашивать Зоя. – Ничего со мной не случится, а ты будешь каждый день маму навещать. Про меня ей что-нибудь придумаешь, придумал бы ведь что-то, если бы сам поехал.
– Да я, признаться, уже и придумал… Сказал бы, что еду к фронтовым друзьям, поговорить, повспоминать, обновить в памяти прошлое для своих мемуаров…
– Вот видишь, – уже смеялась Зоя. – Так что и про меня что-нибудь сочинишь. А я поеду…
– Да, пожалуй, придется так и сделать, – согласился отец. – А сейчас пошли домой. Ох, как это скверно, что мама у нас заболела, – вздохнул Михаил Павлович.
Зоя сидела в купе вагона, облокотившись на столик у окна. Заходило солнце, поезд, казалось, бежал за ним, догонял и догонял его красный раскаленный диск. Часто мелькали столбы, провода то перечеркивали солнечный круг, то поднимались выше, то падали вниз. Зоя, не отрываясь, смотрела в окно и думала: как хорошо, что папа разрешил поехать. Она будет стараться изо всех сил, чтобы хоть чем-нибудь быть полезной. И неужели действительно найдут брата? Об этом Зоя раньше даже и не думала. В ее жизнь слово «брат» вошло как отзвук далекой беды, как отзвук того страшного, что называется войной. Она не раз слышала печальный рассказ матери, и когда пробовала представить себе брата, он казался ей маленьким мальчиком, в точности таким, как на портрете, висевшем у них на стене. Так неужели Шурик может оказаться тем красивым юношей, которого она видела на снимке у Рени?
Перед самым отъездом Зоя зашла к ней. Рассказала, что едет в Калиновку. Расспрашивала о Юре.
Реня с Михаилом Павловичем провожали Зою. На вокзале Реня в который раз объясняла Зое, как добраться от станции до Калиновки. На прощанье обняла, поцеловала.
– Ни пуха тебе ни пера! Счастливо!
– Будь осторожна в дороге! – тоже в который раз предупредил Михаил Павлович.
– Что я, маленькая?! – неожиданно запальчиво сказала Зоя.
Солнце опускалось все ниже. Вот уже коснулось вершин дальнего леса, на мгновение будто застыло и покатилось, все глубже утопая за горизонтом.
«Значит, Реня любит, – думала Зоя. – Любит Юру, который, возможно, мой брат. Вот у них, наверно, настоящая любовь, не то что было у меня. Юра из самого Ленинграда на каникулы едет к Рене. А разве и у меня не могло быть такой любви? Хорошей, чистой…»
– Хотите чаю? – отвлекла ее от мыслей девушка, соседка по купе.
Она ехала с матерью и братом, непоседливым мальчуганом лет двенадцати. В черном шерстяном свитере, в шароварах, коротко стриженная, девушка и сама была похожа на мальчика-подростка.
– Давайте, вместе веселее, – говорила девушка, вынимая из сетки колбасу, вареные яйца, хлеб. – Сейчас сбегаю к проводнице, спрошу, готов ли чай.
Девушка убежала, оставив дверь купе открытой. Братик ее тут же шмыгнул в коридор. Зоя потянулась за чемоданом, чтобы достать и свои припасы, наготовленные отцом в дорогу.
– Чай сейчас будет, – сказала девушка, входя в купе. – А где же Витька?
– Да вот, следом за тобой выскочил, – ответила мать девушки.
Она сидела, сложив на коленях большие тяжелые руки. Казалось, что женщина сильно наработалась и теперь присела отдохнуть. Возможно, впереди еще много работы, работы этой столько, что ее не переделаешь за всю жизнь, но вот теперь она села и сидит, отдыхает.
– Витя, Витя, – звала девушка, выглядывая в коридор, – хватит тебе носиться. Посиди хоть минутку.
Витя послушно вернулся в купе и сел рядом с матерью, но глаза его так и бегали, казалось, только отвернись, он тут же вскочит, помчится неизвестно куда.
– Впервые в купированном едет, да еще так далеко, – словно извиняясь за брата, объясняла девушка, – вот и не усидит на месте. Мама, подвинься ближе к окну, за стол, – командовала она, – тебе так удобнее будет. А ты, Витя, около тети садись. Он вам не будет мешать? Простите, вас как зовут? – вежливо спросила она у Зои. – Меня – Валя. А я вот здесь буду, – примостилась она с краешка стола.
Зоя выложила на общий стол кусок жареной курицы, котлеты. Проводница принесла чай и поставила на стол три стакана в белых подстаканниках.
– О, нам надо четыре, – весело глянула на нее Валя.
Проводница попалась строгая, она не улыбнулась Вале, только что-то пробурчала себе под нос.
– Ничего, – сказала Валя, не теряя хорошего настроения, – вы пейте, я потом, подожду.
Поужинав и убрав со стола, стали готовиться ко сну. Валя стелила постели.
– Ты, мамочка, ляжешь здесь, на нижней полке. Пускай и Витька с тобой спит, а то сверху еще свалится. А я наверх полезу.
Зоя смотрела на это семейство – на мать, на дочку и брата – и удивлялась. Если они куда-то ехали с мамой, всем командовала и все делала мама. Мама покупала еду и следила за тем, чтобы Зоя вовремя поела. Мама следила за тем, чтобы Зое было хорошо и удобно. Все лучшее было для Зои, а мама – как попало, маме все равно. За все в дороге отвечала мама, а Зоя только подчинялась ей, когда охотно, а когда и не очень. А тут дочка за матерью смотрит, как за маленькой. И брат как ее слушается!
– Вы далеко едете? – спросила Валя, когда постели уже были постелены, и мать с братом улеглись.
– Мне нужно в Калиновку, – ответила Зоя.
– О, так вы завтра утром уже будете на месте. А нам после вас еще четыре станции, а потом еще на автобусе. Если к вечеру доберемся, хорошо будет.
– А вы что – там живете? – спросила Зоя.
– Ага, сейчас живу. И вот маму с братом к себе везу. В этом году закончила медучилище, получила направление в село. Полгода уже работаю сестрой в больнице. А сейчас вот дали комнату, и везу их к себе, – показала Валя на мать с братом.
Зоя с любопытством смотрела на Валю. Вроде обыкновенная девушка, встретила бы на улице – и не оглянулась. Ничего особенного. А смотри, какая отважная… Сама, одна в деревню поехала, а теперь еще и мать с братом с собой везет. Вот почему они ее так слушаются, она, выходит, в семье главная.
– У меня, знаешь, программа-максимум есть, – доверительно рассказывала Валя. Она перешла с Зоей на «ты», потому что видела в ней ровесницу, товарища, а еще полутемный вагон и мерный перестук колес настраивали на задушевность. А может, просто захотелось рассказать случайной спутнице о том, что волновало. – Вот поработаю года три сестрой, немного скоплю денег, чтоб маме оставить. Витька к тому времени подрастет, может, в ремесленное поступит. А я… я в Минск поеду, в медицинский поступать. Папа наш умер от рака желудка. Никак не пойму, неужели ничего нельзя придумать, чтоб люди не умирали от этой болезни?.. Конечно, пока я закончу институт, что-то придумают, найдут средство… Но все равно… Всю свою жизнь посвящу…
Зое теперь казалось, что не такая уж она обыкновенная, эта Валя. И в лице, и в глазах у нее есть что-то особенное. Что-то такое, что и на самом деле может заставить слушаться ее. Слушаться и верить ей.
– А ты, если не секрет, где работаешь? – спросила она Зою.
– Я? – Зоя склонилась под столик, будто что-то там отыскивая. Так, не поднимая головы, тихо ответила. – На часовом работаю…
– На часовом? – переспросила Валя. – Это ведь, наверно, очень интересно.
– Да, интересно…
– Ой, уже поздно, – посмотрела на часы Валя, – а вам завтра рано вставать. Будем ложиться. Спокойной вам ночи.
– Это хорошо, Зоенька, что вы приехали. Поможете мне. Видите, сколько нам с вами придется писем пересмотреть, – говорила Анна Владимировна.
Они стояли в небольшом кабинете перед канцелярским шкафом, набитым разноцветными папками – желтыми, зелеными, розовыми. Папки были толстые и тонкие, новые и старые, с ободранными, измятыми углами.
– Это наш архив. Здесь я храню все письма, которые мы получаем. Пускай будут на память. А некоторые, возможно, пригодятся. Понадобились же сейчас… Только отыскать бы…
Зоя смотрела на папки и представить себе не могла, как к ним подступиться. В самом деле, если во всех этих папках письма, сколько ж это надо времени, чтобы все пересмотреть?
– Сегодня же и начнем, Зоенька, а сейчас пойдем позавтракаем. Раз уж приехали к нам, будьте нашей гостьей.
По узкой деревянной лестнице с перилами, украшенными затейливой резьбой, сошли они вниз. Дальше вел просторный коридор с большими окнами вдоль стены. Анна Владимировна обняла Зою за плечи, и Зое было приятно так идти с ней. Ей казалось, что с этой женщиной она знакома уже давно. Просто не верилось, что впервые они увиделись только сегодня.
Остановились у двери, за которой слышался шум, похожий на шум класса, куда еще не пришел учитель.
– Это наша столовая, – сказала Анна Владимировна, открывая дверь. Гул, стоявший в комнате, казалось, только того и дожидался: в коридор вырвались голоса, стук ложек, тарелок. Зоя на минуту смутилась, не решаясь войти.
– Иди, иди, – ласково подтолкнула ее Анна Владимировна, обращаясь к Зое уже на «ты».
Они пошли вдоль столиков, стоявших с двух сторон.
Вдруг Зоя почувствовала толчок в спину и одновременное испуганное «ах!». Обернулась. Прямо перед ней стоял мальчик в синем лыжном костюме. В глазах у него был самый натуральный испуг, а вихор на макушке, казалось, только что вскочил от страха да так и замер. На подносе в коричневой лужице кофе лежала опрокинутая чашка.
– Извините, – чуть слышно выговорил мальчик.
– Надо же осторожнее, Валерик! – с укором сказала Анна Владимировна. – Разве так дежурные встречают гостей?
– Я не хотел, – оправдывался Валерик.
– Ну, ничего, ничего. Все в порядке. Только больше не носись так, – Анна Владимировна поставила на место опрокинутую чашку. – Подавай, пожалуйста, завтрак и нам.
Они устроились за отдельным столиком у окна, и через минуту перед ним уже стоял Валерик с полным подносом.
– Однако быстрый ты, – улыбнулась Анна Владимировна. – А больше никого с ног не сбил?
– Нет, – помотал головой Валерик.
Он сначала поставил поднос на соседний свободный столик и чистой тряпочкой старательно протер клеенку. По тому, как снимал с подноса и ставил перед Анной Владимировной и Зоей тарелки с кашей и чашки с кофе, было видно, что старается он делать все как можно лучше.
Поставив все на стол, Валерик отошел в сторону, словно дожидаясь, не будет ли еще каких-нибудь распоряжений. Но Анна Владимировна улыбнулась ему:
– Спасибо, Валерик. Можешь возвращаться к своим обязанностям.
Валерик удалился, слегка косолапя.
И вот Зоя уже третий день в Калиновке. Сразу после завтрака поднимается наверх в маленький кабинет и открывает шкаф с папками. Как много их она уже просмотрела и как много еще остается! Письма, письма… В конвертах и без конвертов, написанные чернилами или карандашом, выведенные красивым почерком и нацарапанные неумелой, нередко детской рукой. Писем, еще недавних, на свежей белой бумаге, и очень старых. Многие листки пожелтели, пожухли, чернила расплылись, карандаш стерся, и трудно уже разобрать написанное. И откуда только их нет! Из Москвы и Вильнюса, из Дорогобужа и Алма-Аты, из Полоцка и Мозыря, из Гродно и Вилейки, из Ялты и Воронежа.
Анна Владимировна предупредила Зою, чтоб особенно внимательно читала подписи – в конце писем и на конвертах. Надо отыскать фамилию Новаторова. И Зоя искала. В основном только на это она и обращала внимание, но временами какое-то слово или фраза невольно привлекали внимание, и тогда Зоя начинала читать все письмо – одно, второе. В основном письма были адресованы Анне Владимировне и Ивану Гавриловичу. Некоторые начинались словами: «Дорогие товарищи!»
Писали родители, которые искали своих детей, родители, которые уже нашли их. Писали сами дети, уезжая куда-нибудь или насовсем покидая Калиновку.
«Дорогая Анна Владимировна! – прочла Зоя в одном письме. – Хочу написать вам о своей большой радости. У меня родилась дочь, очень красивая, здоровенькая и большая. Ей три месяца, а в консультации говорят, что она как пятимесячная. Дочку мы с мужем назвали Аннушкой, в вашу честь. Я своему мужу много о вас рассказывала, и он вас уже знает. Если будет у вас время, приезжайте к нам в гости. Муж у меня очень хороший и мы будем вам очень рады.
Катя Веремейчик».
Зоя понимала, что у нее нет времени перечитывать письма: ей не хватит тогда и нескольких недель. У нее и так уже начинает кружиться в голове – от неразборчивых почерков, от пыли, накопившейся в старой бумаге, от напряжения и внимания, с которыми она проделывала свою работу. Временами ей начинало казаться, что ничего она здесь не найдет, что не могут сохраниться письма, написанные столько лет назад, что они либо затерялись, либо истерлись в пыль и тогда руки опускались. Но она вспоминала больную мать, потерявшую здоровье еще тогда, когда потеряла Шурика, вспоминала фотографию юноши, которую видела у Рени, и снова начинала искать.
«Дорогой Иван Гаврилович! – прочла она в одном письме. – Это письмо я пишу вам своими собственными руками. Научился. В этом году я даже поступил в педагогический институт. Есть у меня и девушка. Зовут ее Лена. Она мне настоящий друг и верный товарищ. Так что жизнь у меня только начинается, а я не забыл, что однажды сказал вам, что она уже кончилась. Спасибо вам за все, что вы для меня сделали. На всю жизнь я считаю вас своим отцом.
Эраст Горделадзе».
– Анна Владимировна, а почему тут один человек хвастает, что своими руками письмо написал? – заинтересовалась Зоя.
– Где?
– Вот, – показала Зоя письмо.
– А, это наверно, от Эрика Горделадзе. У него, Зоенька, нет обеих рук. Оторвало миной.
Анна Владимировна сняла очки, в задумчивости поднесла дужки к губам. Она смотрела на письмо, которое было у Зои в руке, и словно что-то припоминала, что-то в этом письме она видела такое, чего не видела Зоя.
– Как ему трудно было учиться, – рассказывала Анна Владимировна, глядя на письмо, – по два года в одном классе сидел. Пока был маленький, кажется, не так страдал, а стал подрастать, совсем отчаялся. Перестал есть, разговаривать ни с кем не хотел, школу бросил… Но вот как-то Иван Гаврилович сумел с ним, не жалостью, не сочувствием, а как-то по-мужски, по-человечески. Сумел убедить… Парнишка совсем переменился, в школу вернулся, закончил. А сейчас, видишь, и в институт поступил…
Зоя бережно складывала листок. Он теперь казался ей необыкновенным. Ей даже захотелось положить его отдельно, чтоб не затерялся в кипах других писем.
И снова письма. Дорогая Анна Владимировна! Дорогой Иван Гаврилович! Дорогие товарищи! У Зои уже появились знакомые среди тех, кто жил здесь когда-то. Некоторых она уже узнает по почерку. Потому что не однажды встречался уже ей этот почерк. Вот ровные, словно под линейку выписанные строчки. Круглые буквы с нажимом. Под ними обязательно будет подпись – Оля Свиридова. Ну, так и есть. А вот этот мелкий и густой-густой – это не иначе как Таир Сатибалдин из Алма-Аты… Но тех, нужных ей писем, все нет и нет. И как все тут перепутано! Вот письмо, датированное 1952 годом, а с ним вместе – написанное в 1946. Зое же нужны те, которые писались в 1942. Еще не попадалось ни одного из тех давних лет. Хотя вот одно – от 12 января 1944 года.
«Дорогие товарищи!
Я узнал, что мой сын Владимир Тарасович Потапенко находится в вашем детском доме. Передайте моему сыну, что отец его пока жив, что он мстит фашистскому зверю за кровь и слезы нашего народа. Передайте ему, что как только мы задавим фашистского зверя в его собственной берлоге, я сразу приеду за ним. А также передайте ему, что отец имеет награды – орден Отечественной войны II степени и медаль «За отвагу». А вам всем я низко кланяюсь за то, что воспитываете моего сына. Да здравствует наша великая советская Родина! Смерть фашистским оккупантам!
Рядовой Тарас Потапенко».
Письмо было написано на одной стороне листка. На другой был адрес Потапенко – номер полевой почты. Листок еще хранил слабый след того, как был свернут когда-то – треугольником.
И снова поиски.
Зоя кашлянула раз, другой. Потом стала чихать. Это от пыли, от истлевшей лежалой бумаги.
– Иди отдохни, Зоенька, – сказала Анна Владимировна, – а то потеряешь внимание, и работа будет напрасной.
После маленькой, плохо освещенной комнаты солнце и снег ослепили Зою. Она и понятия не имела, что за городом уже так много снега. В городе он не задерживается: не успеет нападать, как его уберут и снова нет. Только в скверах да на бульварах где-нибудь белеет. А здесь вон как сверкает вокруг.
За домом слышались голоса, смех; пошла взглянуть, что там происходит.
Несколько мальчиков и девочек расчищали дорогу к шоссе. Высоко взлетали лопаты, дети смеялись, громко переговаривались. Здесь был и Валерик – в том же лыжном костюме, без шапки. Зоя подошла к ребятам.
Валерик давно заметил Зою и следил за ней глазами, но когда подошла, сделал вид, что не видит. Только лопата быстрее замелькала в его руках да груды снега на ней стали больше.
– Нажмем! – крикнул он, подзадоривая друзей. Но их не было нужды подзадоривать, они и так старались.
– А ты не простудишься? – спросила Зоя Валерика.
– Что вы, – повернул он к ней разгоряченное лицо. Ему приятно было, что Зоя заговорила с ним. И очень хотелось сделать что-нибудь особенное, как-то показать себя. – Мне знаете как жарко! – Он бросил лопату, набрал полные горсти снега и стал тереть им лицо, шею.
– Что ты, что ты делаешь? – смеялась Зоя. – Зачем…
– Если бы вы знали, как мне жарко! – не унимался Валерик. Снег таял на его лице. Мальчик сунул руку в карман, вытащил мятый носовой платок, стал вытираться.
– Наверно, он утром не умывался, так сейчас старается, – засмеялся паренек в сдвинутой на затылок шапке-ушанке.
– Что ты, он еще позавчера умывался, – поддела Валерика девчонка, похожая на кошечку в своей белой пуховой шапочке со смешно торчащими ушками.
– Вы уж очень чистые, – огрызнулся Валерик.
– А вам что, тетя, холодно? – спросил у Зои паренек в шапке-ушанке. – Можем дать лопату, сразу жарко станет.
Зое стало смешно. Еще никто не называл ее тетей. А до чего хитрые глаза у этого мальчишки! Так и прыгают в них лукавые огоньки.
Валерику, кажется, не понравилось, что кто-то другой заговорил с «его» тетей. А в том, что это именно его тетя, разве можно сомневаться? Разве не он чуть не облил ее кофе в первый же день приезда?
– Хотите, я принесу вам лопату? – спросил Валерик и, не дожидаясь ответа, убежал.
Скоро Зоя тоже сняла пальто, а потом и шапку. Осталась в голубой вязаной кофточке и черной юбочке. Ей доставляло удовольствие брать на лопату ком снега и отбрасывать его далеко в сторону. Приятно было видеть, как ширилась и уходила вперед ровная дорога. Без пальто она, наверно, совсем не была похожа на тетю, потому что Валерик вдруг заговорил с ней совсем по-свойски.
– Ты лопату вот здесь бери, – показал он Зое. – И вот так набирай, а то ты только сверху снег долбишь. Он тогда рассыпается и много не наберешь. Вот, смотри, как я. – Он ловко подвел лопату под пласт снега, и снег остался на ней плотным кубиком.
В небе послышался гул. Валерик бросил работу, оперся о лопату и, задрав голову, стал смотреть в небо. Бросил работу и его сосед. Высоко в холодной бесконечности летели два самолета. За ними стлалась узенькая белая дорожка. Постепенно она расплывалась, становилась похожей на перистое облако.
Мальчики смотрели на самолеты, приставив к глазам ладони.
– Реактивные, – с восторгом сказал Валерик.
– Здорово! – в тон ему откликнулся сосед.
– А высота какая… Тысяч десять наверное, – с видом знатока отметил Валерик.
– Больше, – поправил другой, – наши реактивные поднимаются больше чем на тридцать тысяч…
– А я, когда вырасту, буду вертолетчиком, – послышался чей-то писк.
Зоя оглянулась. Рядом стоял малыш лет пяти, в длинном пальто и теплой шапке, из-под которой виднелся еще ситцевый платочек. И платочек и шапка, наверно, были завязаны слишком туго, потому что щеки малыша сильно выдавались из них.
– И он туда же, – расхохотался Валерик. – Ты не вертолетчиком будешь, а поваром, как твой папа. Щеки вон уже какие наел. – Это сын нашего повара, – объяснил он Зое.
Как ни весело было ей с ребятами, а надо возвращаться к Анне Владимировне, она там сейчас одна просматривает письма.
Зоя оделась, погладила тугую розовую щеку малыша, мечтавшего стать вертолетчиком, и пошла снова к письмам.
Снова набитые конвертами папки, снова людские слезы и радости.
А где же те, которые ищет Зоя? Неужели она их так и не найдет? Неужели они затерялись навсегда?
И вдруг словно что-то ударило по глазам. Чья-то знакомая фамилия. Новаторов… Ну, конечно, Новаторов… Сложенный треугольником листок с номером полевой почты в обратном адресе. Пожелтевший, мятый треугольник…
– Анна Владимировна, – с трудом выговорила Зоя. – Вот оно… Вот…
В который раз перечитывают они эти письма. Химический карандаш местами стерся, местами расплылся лиловыми пятнами, разобрать написанное почти невозможно. Но постепенно они вчитались и скоро знали уже каждую строчку наизусть.
Зоя нашла два письма лейтенанта Новаторова. И если бы она не нашла письма второго, первое мало могло добавить к тому, что уже было известно. В первом письме младший лейтенант Новаторов писал, что он чувствует себя ответственным перед мальчиком, которого привел в детдом и которому дал свою фамилию. Он писал, что, когда окончится война и если он останется жив, заберет Юру и усыновит его. «Скажите Юре, что у него есть отец, чтобы он не считал себя сиротой», – писал младший лейтенант Новаторов в своем первом письме.
Прочитав это письмо, Анна Владимировна загрустила. «Благородный ты был человек, младший лейтенант Новаторов, – говорила она. – И почему я, глупая, не расспросила тебя обо всех подробностях, не записала их. Война. Было не до писем. Только приехали на новое место. Все это так. Но почему я не бросила все другие дела и не поговорила с тобой… А может, и те, другие дела, были не менее важны…»
И словно в ответ на ее горькие мысли Зоя протянула второе письмо Новаторова.
«Дорогие товарищи!
Я писал уже вам, что согласен усыновить Юру, пусть только кончится война и скорее разобъем мы проклятого фашиста. Но, может быть, Юрин отец жив. Может, и он, как и я, воюет сейчас с ненавистным врагом, по-звериному напавшим на нашу Родину.
Если Юрин отец останется в живых, надо обязательно помочь ему отыскать сына. Но как это сделать? Как найти человека, если мы и фамилии его не знаем? А ведь возможно, что он был даже мой земляк, потому что женщина с мальчиком садились в поезд в Борисове, а я там прожил всю свою жизнь.
Гитлеровские захватчики принесли нашим людям много страданий. Только они могли пойти на такое. Сколько женщин и детей видел я убитыми на дорогах. И Юрина мать, как я понял, была беременна.
Сейчас вечер, и мы сидим в окопах…»
– Подождите, стойте, – перебила Анну Владимировну Зоя. – Он пишет, что… Так ведь это же я…
– Что – ты? – не сразу поняла Анна Владимировна.
– Женщина беременная… Это мама мной ходила…
Зоя была белее снега.
– Тебе нехорошо? – испугалась Анна Владимировна.
– Нет, нет, – шептала Зоя, опускаясь на стул.
Анна Владимировна снова перечитала письмо.
– Значит, Юра твой брат, – сказала она. Обняла Зою, и та припала головой к ее плечу. Обе плакали.
Потом они смеялись. Смеялись и плакали. Снова и снова перечитывали письмо.
– Анна Владимировна, я должна сейчас же ехать домой. Там у нас мама болеет… Вы должны дать мне эти письма… Знаете, что это будет значить для мамы… А папа… Нет, пока я доеду, пройдет еще столько времени… Я должна позвонить папе, дать телеграмму…
– Сделаем, Зоенька, все сделаем. Сейчас мы уже все сделаем, – с облегчением вздохнула Анна Владимировна.
– Мама, ну что ты все плачешь, что ты все плачешь, – говорил Юра Антонине Ивановне, обнимая ее. – Или ты не рада, что я нашелся?
– Господи, тайком от меня, украдкой, – вытирала слезы Антонина Ивановна. – Да надо ж было только показать его мне, так я бы без всяких ваших фотографий и писем узнала… Дитя ты мое родное, страдалец ты мой горький, – приговаривала Антонина Ивановна, снова заливаясь слезами.
– Ну, на страдальца-то он не очень похож. Ты только посмотри, какой высокий, здоровый, красивый, – глухим от волнения голосом говорил отец. Он подошел к сыну, обнял его, положил ему на плечо руку. – Наша порода. Булатовская.
Когда Михаил Павлович встал рядом с Юрой, одного с ним роста, такой же плечистый, особенно стало заметно, как они похожи.
Антонина Ивановна напоминает сейчас Рене маму Володи Кожухова, которая нашла своего сына и приехала за ним в Калиновку. Она тоже все время плакала и как привязаная ходила следом за Володей. Точно так же ходит сейчас и Антонина Ивановна. Из комнаты в комнату, из кухни в коридор и обратно в кухню.
А Юра незаметно с интересом оглядывает квартиру, посматривает на диван, на столик, на полку с книгами, на деревянные кровати в спальне с горой больших и маленьких подушек. Это ведь дом его родителей, а стало быть, и его дом.
