Текст книги "Лариса"

Автор книги: Лидия Арабей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

2

По вечерам у Оли часто собиралась молодежь. Когда пришла Лариса, там была уже Надя Савельева, ученица их класса. У патефона хлопотал Ваня Заянчковский. Пришел и Игорь Бокунов – ученик девятого класса. Он недавно постригся «под нуль», расставшись со своим золотистым чубом. Игорь собирался в военное училище, а там, как убеждали его друзья, всех новичков «под нуль», стригут. Вот он и показывал свою готовность пойти на любые жертвы, лишь бы попасть в училище.

Лариса стояла у книжного шкафа и разглядывала Олины книги. Она всегда завидовала Оле, у которой такая большая собственная библиотека. Ларисе мать никогда не покупала книг. «Можно брать в библиотеке», – говорила она. Лариса и сама понимала, что покупать книги им не по средствам, и потому никогда не просила об этом.

Одну за другой Лариса вынимала из шкафа книги, листала их, а сама прислушивалась. Ни за что и никому на свете не призналась бы она, что ждет Володю. А всякий раз, когда где-то хлопала дверь, сердце у нее сжималось и она поправляла на плечах косынку. «А может, сегодня он и не придет, – думала Лариса. – Может, готовится к экзаменам? У него ведь не восьмой, как у нас, в девятом экзамены пострашнее…»

Но Володя пришел, и Лариса сразу почувствовала, что он здесь, хотя еще не видела его и даже не слышала его голоса. Она еще ниже склонилась над книгой, словно ничто на свете не интересовало ее больше.

Не оглядываясь, Лариса знала, что Володя уже стоит рядом, прямо у нее за спиной.

– Добрый вечер…

– Добрый вечер, – на миг оторвалась от книги Лариса, но тут же снова опустила глаза.

Ваня поставил новую пластинку. Игорь с Олей пошли танцевать.

– Лариса, брось ты, наконец, книжку, – крикнула Оля, глядя на нее через плечо Игоря. – Володя, повлияй на нее.

– Давай потанцуем, – пригласил Володя.

– Что ж, давай.

Они пошли танцевать. Лариса была Володе только по плечо. Она не видела его лица, видела только значки на его груди. Значок ПВХО на короткой тоненькой цепочке и значок ГТО первой ступени.

Пришли еще ребята и девочки из их школы – Коля Муравей, Вера Силицкая, Ваня Гудимов. В большой просторной комнате стало вроде даже тесновато.

– Увидала бы физичка, как мы выплясываем, всем бы по паре вкатила, – шутил Игорь.

– Ой, не говори, – дурашливо пугалась Оля. – При одном слове «физика» у меня сердце останавливается.

– Ничего, девочки, – успокоила всех Савельева. – Сегодня еще потанцуем. А уж после праздника засядем за учебники. Экзамены на носу.

Лариса танцевала со всеми – с Игорем, с Олей, с Николаем. Но каждую минуту знала, где Володя и что он делает. Ей казалось, что и Володя все время смотрит на нее. Несколько раз их взгляды встречались, и тогда Ларисино сердце замирало от незнакомой радости.

– Ты сегодня какая-то особенная, – обняла ее Оля.

Лариса весело засмеялась.

Как-то уж очень скоро прошел этот вечер, поpa было собираться домой. Только тут Лариса вспомнила, что обещала матери попросить у тети Вали денег, и радость ее померкла.

Когда все стали прощаться, она вошла в кухню, где еще хозяйничала Олина мать. Тетя Валя месила тесто. Руки у нее были в муке, темный фартук тоже мукой обсыпан.

– А, Лариса, – приветливо улыбнулась она девочке. – Ну, рассказывай, как поживаешь.

– Да так, ничего, спасибо, – Лариса комкала в руке уголок косынки.

– А что дома? Как мама, дети? – спрашивала тетя Валя.

– Дома все в порядке… Тетя Валя, – начала и запнулась Лариса. – Мама просила… – И снова замолчала.

Приветливая улыбка сбежала с лица хозяйки. Видно, она догадалась, о чем просила Ларисина мать. А девочка, заметив, как сразу затвердело лицо тети Вали, пожалела, что послушалась мать и согласилась попросить взаймы. Но отступать было поздно.

– Не одолжили бы вы нам двадцать рублей, – скороговоркой закончила Лариса. – До получки…

Было ясно, что Олина мать колеблется, не знает, отказать или одолжить.

– Видишь ли, у нас самих сейчас не очень… вон туфли Олечке купили новые, платье справили… Но хорошо, – наконец выпрямилась она и стала ножом соскребать тесто с пальцев. – Займу.

Пряча деньги в карман, Лариса думала, что никогда и ни за что в жизни больше не станет просить взаймы. Пусть мама хоть плачет, хоть ругает, а она не станет, и все!

С ощущением, что сделала что-то нехорошее, вышла Лариса на крыльцо.

Был конец апреля, земля, напоенная щедрыми водами, согретая теплом, готова была вспыхнуть первой зеленью, выбросить первый лист.

Был канун мая, когда радость весны чувствуется особенно сильно, когда сердце полнится только добрыми желаниями и надеждами. И Ларисе снова стало радостно и легко. В небе висел прозрачный и четкий, словно обведенный циркулем, круг луны. От большого куста сирени падала узорчатая тень.

Кто-то Ларису окликнул. Она оглянулась. Володя…

– Я ждал тебя, – подошел он к ней. – Поздно уже. Хотел проводить…

Володя не видел, как зарделось ее лицо. Еще ни разу в жизни ни один парень не ждал ее, не провожал.

Молча пошли по улице. Оба не знали, о чем говорить, и обоим было неловко.

– Какой у вас первый экзамен? – спросил наконец Володя.

– У нас? – Лариса шла, держа косынку за уголки, то связывая их, то развязывая. – У нас первый – русское сочинение.

– Когда я был в восьмом, писал сочинение «Мой любимый герой». Про Валерия Чкалова.

– Так ведь Чкалов – не литературный герой, а из жизни, – засомневалась Лариса.

– Он и из жизни, и из литературы. Я тогда, помню, книжку про Чкалова прочел… И вообще Чкалов – это настоящий герой. Я вот закончу десятилетку, и обязательно – в летную школу.

– А если у нас будет такая тема, я напишу про Павку Корчагина… Или про русских женщин из поэмы Некрасова.

– Гм, – неопределенно хмыкнул Володя. – Про Корчагина – я понимаю, а вот насчет этих княгинь… Не знаю, хорошая ли это тема.

– Ты так думаешь? – спросила Лариса.

И снова несколько минут шли молча.

– Нет, – заговорила Лариса, словно во время молчания в мыслях с кем-то спорила, а сейчас пришла к окончательному убеждению. – Это тоже очень интересно. Мне хотелось бы написать об этих женщинах… Ты пойми… Они ведь могли жить в роскоши и без всяких забот, а вот пошли за своими мужьями на каторгу… Разделили с ними их тяжелую судьбу… Старались облегчить участь своих близких. А сколько издевательств и горя пришлось им пережить… Нет, они настоящие героини.

– Я не говорю, что они не героини, но как-то так… – заколебался Володя.

– А я так очень люблю эту поэму.

Они свернули в другую улицу и теперь, не спеша, шли по тротуару. Лариса сняла косынку с головы и набросила на плечи.

– Тебе холодно? – спросил Володя.

– Нет, что ты, мне тепло, – ответила Лариса, хотя ей в самом деле было прохладно.

Володя снял пиджак, накинул Ларисе на плечи.

– Не надо, не надо, – Лариса хотела сбросить пиджак, но Володя удержал ее за руки, ей стало неловко от этого его прикосновения, и она покорилась.

Смущенные, растерянные, они молча шли рядом. Лариса ощущала тепло Володиного пиджака, и ей было стыдно и радостно. Володя укрыл ее плечи… Об этом Лариса только в книгах читала да порою видела, как ходили так с ребятами большие, взрослые девушки. Если бы сейчас встретился кто-то знакомый, Лариса сгорела бы со стыда.

– Давай будем дружить, – сказал Володя.

Лариса сбоку глянула на него.

– Вот… пиджак мне отдал, а сам в одной тенниске… Тебе же холодно…

– Что ты, я ведь спортсмен, – выпятил грудь Володя. – Мне никогда не бывает холодно. – Потом, помолчав немного, спросил: – Так согласна?

– Давай, – прошептала Лариса.

Они подошли уже к ее дому. Под их окнами был разбит палисадник. Между ним и стеной дома стояла деревянная лавочка.

– Посидим немного? – предложил Володя.

Ларисе и хотелось побыть еще с Володей, и было боязно – поздно уже, пора домой. Но она согласилась. Сели на лавочку.

Вокруг дома стояла тишина, в доме тоже было тихо, только из одного окна чуть слышалось радио. Вдруг в конце тротуара, ведущего к дому, показалась фигура. Человек двигался медленно, останавливаясь через каждые несколько шагов. В один миг узнала в нем Лариса отчима. Да, это он, так поздно – и пьяный. Сквозь землю бы теперь провалиться… Володя увидит его… Как стыдно…

А отчим приближался. Шел, петляя, с одной стороны тротуара к другой. Словно ноги его были связаны и он никак не мог освободить их от веревки.

Лариса вся сжалась, припала к стене. «Пусть бы Володя не заметил его, пусть бы не заметил…»

Но Володя заметил, что она с ужасом смотрит на пьяного.

– Испугалась? – шепотом спросил он. – Не бойся, пускай только сунется…

Лариса с облегчением вздохнула. «Ведь он же не знает… Не знает, что это мой отчим…» Но дрожь, бившая ее, не проходила.

Отчим протащился мимо, не заметив Ларисы, исчез в подъезде. Было слышно, как гремели в коридоре его сапоги, как стукнула дверь квартиры.

– Так этот тип в вашем доме живет? – спросил Володя.

Лариса не ответила, как будто не расслышала вопроса.

– Ну, я пошла, – сказала она, когда все вокруг снова затихло.

– Что ж, – согласился Володя, поднимаясь с лавочки, – и правда уже поздно.

Они попрощались за руку, и Володя ушел. Ларисе же теперь никак не хотелось возвращаться домой. Она хорошо представляла себе, что там сейчас творится, и не шли туда ноги. Притаилась в подъезде, прислонилась к стене. Решила переждать, пока там затихнет, улягутся.

Но стоять в подъезде тоже было неудобно. Могли выйти соседи, кто-то мог возвращаться домой и увидеть ее. Вот и на самом деле скрипнула чья-то дверь. Лариса выскользнула на улицу. Куда идти? Появилась мысль вообще не ночевать сегодня дома, вернуться к Оле. Но жаль было матери – станет беспокоиться.

Побродив еще немного вокруг дома, подошла к окошку, заглянула. Половину окна закрывал вазон – Ларисин огонек стал большим раскидистым кустом. Теперь он рос в деревянной кадке и был покрыт множеством ярких малиновых цветков.

Сквозь листья Лариса увидела мать, стоявшую посреди комнаты и углом белого платка вытиравшую слезы.

«Снова плачет, – сердито подумала Лариса. – Дала бы ему как следует», – стиснула она кулаки.

Отошла от окна, стала ходить по тротуару. Опустила руки в карман, нащупала взятые взаймы деньги.

«А когда кончатся и эти… Как жить дальше, – думала она. – Неужели вечно побираться… Какой стыд…»

Ларисе было холодно. Тоненькая косынка не спасала от ночной свежести. Но домой идти не хотелось.

«Ох, если б я могла хоть чем-нибудь помочь… Но когда еще кончу школу…»

И вдруг как молния блеснула мысль. «А почему обязательно кончать школу… Этим летом мне исполнится шестнадцать… Получу паспорт… Кончу восемь классов и – работать…»

Мысль была как неожиданной, так и интересной, и манящей, зовущей к новому, неизведанному.

«Пойду на завод, – думала Лариса. – Буду зарабатывать деньги, и маме сразу станет легче… Как я раньше до этого не додумалась… Праздники, экзамены… А потом… Все будет хорошо, мама. Помнишь, ты однажды сказала, что я у тебя хорошая помощница и что только на меня у тебя надежда. Так что позволь мне принять решение. Я теперь знаю, что надо делать».

3

Первомайское утро. Весь город в яркой алости флагов, дома сверкают вымытыми стеклами, ограды и заборы свежевыкрашены, побелены, зеленая травка под ними, словно ежик, топорщит острые иголки, на деревьях набухли – вот-вот полопаются – тугие клейкие почки. А надо всем – ясное, яркое, словно тоже вымытое и начищенное к празднику солнце. Слышится музыка – это уже собираются демонстранты. Скоро, в колоннах, со знаменами, люди двинутся к центру города. И Лариса торопится, бежит в школу. Ей кажется, что она уже опоздала, хотя точно знает, что вышла вовремя, что еще рано.

Возле школы – шумная толпа. Девочки в белых выглаженных блузках, с яркими галстуками, в синих или черных юбочках. Мальчики тоже в белых рубашках, тоже с красными галстуками, непривычно опрятные, подтянутые. У всех в руках ветки с только что распустившимися свеже-зелеными листьями. Так было условлено пойти на демонстрацию, чтобы их колонна выглядела по-весеннему красивой.

И на Ларисе белая блузка с синей юбочкой в складку. Мама специально сшила к празднику новую, вчера сидела за машинкой до полуночи, заканчивала.

– Оля! – кричит Лариса, увидев подругу.

– Лариса! – откликается та. Веселая всегда, сегодня так и светится от радости. – Иди сюда, здесь уже все наши, мы в одной шеренге пойдем, – махала Оля зеленой веткой.

– Надя! С праздником! Петя, Игорь, с праздником! – поздравляет Лариса друзей. – Ой, смотрите, у Игоря на ветке цветок распустился.

Все обступают Игоря, трогают пунцовую бумажную розу, которую тот привязал к своей ветке.

– Жаль, что мы не додумались, – переживает Надя.

– А у Володи, смотрите, шары! Да какие огромные, – увидела пробиравшегося к ним Володю Оля.

– Володечка, где взял? Володечка, дай шарик! – бросились к нему девочки.

Только Лариса стоит в стороне, смотрит на Володю. Какой он красивый в белой рубашке… На длинных нитках качаются над его головой шары – синий, желтый, красный… Но Лариса не попросит… Ни за что…

– С праздником, девочки, – приветствует всех Володя. – Да тише вы, не хватайте. Я их вам и несу. На! – подает он синий Оле. – На! – подносит он шар и Наде.

Лариса смотрит, как раздает Володя шары девочкам. Она верит, она даже уверена, что сейчас он подарит и ей. Тайной птицей бьется мысль, что Володя и подошел-то к ним только потому, что здесь она, Лариса…

– А вот это тебе, – протягивает Володя ей ниточку от красного шара, – самый красивый, самый большой.

– Володя, ты – рыцарь, – кричит Оля. – Каждая из нас вечером подарит тебе по вальсу!

– Ловлю на слове! Чтобы после не отпирались, – смеется Володя и исчезает в шумной толпе.

Лариса, счастливая, крепко удерживая длинную нитку, подбрасывает шар вверх. Он так и рвется к небу, и она, если бы могла, тоже полетела бы с ним под облака.

Горнист заиграл сбор.

– Строиться, строиться! – послышалась команда.

Минута смятения, суеты, беготни, и вот уже школа построилась в колонну. Белые блузки и темные юбочки, красные галстуки, зеленые ветки. Впереди красные знамена. Впереди школьный оркестр. И барабан отбивает дробь. И как легко, хорошо идти, если рядом шагают друзья, если играет музыка, а в руке у тебя красный шар. Словно само солнце держит на ниточке Лариса.

– Левой, левой, – слышится команда. Их физкультурник Олег Борисович пробежал вдоль колонны. Проверяет, хорошо ли, в ногу ли идут ученики. Олег Борисович улыбается, значит, все как надо, он доволен ими.

Из других улиц и переулков, словно весенние ручьи, текут и текут колонны демонстрантов. Чем ближе к центру, тем шире становится поток. Словно река, которая вбирает и вбирает в себя все новые и новые воды.

Теперь их школа движется с остановками. Немного продвинутся и станут. Уж очень много людей, очень.

– Смотри, смотри, – показывает Оля Ларисе. – Вон завод идет, станкостроительный, станок везут на машине.

Лариса смотрит на машину, убранную дерезой и плакатами. Машина медленно движется впереди колонны. В открытом кузове – станок, а около него женщина в комбинезоне и красной, повязанной вокруг головы косынке.

«Наверно, стахановка, – думает Лариса. – Плохую работницу не поставили бы во главе колонны».

За машиной идут рабочие, на груди у каждого красный бант, в руках – лозунги, флаги. Совсем еще молодой, почти что юноша, несет плакат – красноармеец обнимает крестьянина – своего брата из Западной Белоруссии.

За станкостроительным – обувная фабрика. Впереди колонны рабочие несут транспарант, на нем нарисован громадный ботинок, под ботинком цифры: сколько пар обуви выпущено в этом году, сколько будет выпущено до конца пятилетки.

Многие рабочие в колонне с детьми, у детей маленькие красные флажки, ребятишки размахивают флажками, смеются, им хорошо на отцовских плечах.

Солнце высоко встает над городом. Теплое, ласковое первомайское солнце. Звучат торжественные марши, из репродуктора слышен голос диктора, который рассказывает о тех, кто сейчас проходит перед праздничной трибуной.

А колонны все идут и идут. Студенты… Ученые… Артисты… Снова рабочие…

– Папа! Папочка! – вдруг закричала Оля. – Посмотри, вон мой папа, – схватила она за руку Ларису.

Лариса смотрит туда, куда показывает Оля, и видит ее отца. Вместе с другим рабочим он несет плакат, на котором написано: «Выполним пятилетку в четыре года».

В громе оркестров, шуме голосов Олин отец не сразу услышал ее голос. Но вот увидел дочку, засмеялся, замахал ей свободной рукой.

Оля отчаянно махала ему зеленой веткой, и Лариса вдруг почувствовала зависть, как тогда, много лет назад, когда они с Олей были совсем еще маленькими, и отец принес Оле конфеты. Лариса до сих пор помнит, как плакала она в тот день. Ей обидно было, что у Оли есть отец, а у нее – нет. И сейчас она снова завидовала Оле. До слез. До боли. Олин отец вместе со всеми идет в колонне, несет плакат, Олин отец машет Оле рукой, и вон она какая счастливая, веселая… А тот… отчим… где он? Почему он не вместе с людьми? Когда Лариса собиралась на демонстрацию, он еще спал…

И почему среди добрых, хороших людей бывают такие?.. Почему они портят людям жизнь?.. Портят праздник. Лариса ведь была так счастлива, пока не вспомнился ей этот отчим…

– Пошли, – схватила ее руку Оля. – Вон наши снова строятся.

Теперь их оркестр играл безостановочно. Все ближе была площадь Ленина с памятником перед Домом правительства.

Самое главное теперь – хорошо пройти перед этим памятником, перед трибуной. Надо, чтобы на трибуне увидели, какая хорошая их школа, какие они все дружные. И Лариса старается идти в ногу со всеми, старается ровно держаться в шеренге.

– Да здравствуют наши советские школьники! Да здравствует наше будущее! – слышен голос из репродуктора.

– Ура! – дружно кричат ребята.

И Лариса громко кричит «ура». Она снова счастлива. Счастлива, потому что вместе со всеми идет по площади, вместе со всеми и ее приветствуют с трибуны, называют «нашим будущим».

А будущее свое Лариса теперь представляет очень ясно. Скоро она будет выходить на демонстрацию вместе с колонной рабочих. Может, когда-нибудь и ее поставят на увитой дерезой машине возле станка… Может, когда-то и ей доверят нести знамя впереди колонны… Она станет работать так, чтобы быть достойной этого… Она будет стараться…

4

Маленькая Ирочка заливалась смехом.

– Идет коза рогатая, рогатая, пузатая, – приговаривала Лариса, выставив растопыренные пальцы, и хотя «коза» была еще далеко от Ирочкиного животика, малышка уже заливалась смехом.

– Мама, она такая хорошенькая становится, такая смешная, – поворачивает Лариса к матери свое оживленное лицо.

Была суббота, и вся семья собралась дома. Мать, как всегда, шила. Сережка, примостившись около нее за столом, читал книжку, он сидел, подперев кулаками щеки, вихор торчком стоял на его белобрысой макушке. Леня в спальне мастерил себе из куска проволоки что-то вроде кочерги, с помощью которой мальчишки гоняют по улице обручи.

Даже отец был дома. Он спал.

– Мировая книжка! – сказал Сережка, закрывая последнюю страницу. – Как ты считаешь, Лариска, можно и у нас такой «Наутилус» построить?

– Конечно, можно, – отозвалась Лариска. Она ходила по комнате с Ирочкой на руках и, разговаривая с Сережкой, забавляла ее – вертела перед малышкой красное резиновое колечко. – У нас еще и не такую подводную лодку построить можно, а той, про которую тут написано, и не существовало.

– Как не существовало? – глаза у Сережки стали по блюдцу.

– А так и не существовало, – засмеялась Лариска. – Это все Жюль Верн сочинил.

– Врешь! – не поверил Сережка.

– Слушай, ты, Жюль Верн, – встряла в их разговор мать. – Что-то я твоего дневника давно не видела.

Сережка провел рукавом под носом.

– Что там дневник? – безразлично сказал он.

Но матери это безразличие показалось подозрительным.

– А ну, покажи дневник, – уже настойчивей потребовала она.

– З-зачем он тебе, – не двигался с места Сережка. – Ничего интересного там нет.

– Вот я и боюсь, что интересного там мало, – отложила шитье мать. – А ну, неси сюда!

Сережка нехотя слез со стула, поплелся в спальню, где на низко вбитом гвоздике было отведено место его портфелю. Он долго рылся в нем, наконец появился в комнате с основательно измазанным чернилами дневником.

– Ну и грязища, – поморщилась мать.

Сережка помалкивал. Видно, чувствовал – не то еще скажет мать, увидя содержимое дневника. Мать перелистывала страницы.

– Кляксы… грязь… а пишешь ты… как курица лапой царапает…

– У меня такой почерк, – оправдывался Сережка.

– Почерк… Мало я тебе по одному месту ремнем пишу, потому и почерк никуда не годится.

Наконец перестала листать и застыла, глядя в графу, где было аккуратно выведено «плохо».

У матери опустились руки.

– По арифметике, – сказала она. – Уже второй раз… И это в конце года…

– Это учительница… из-за нее все, – заикался, оправдываясь, Сережка.

– Еще и виноватых ищет, на учительницу сваливает, – трясла мать дневником перед носом Сережки.

– Неправда, – вмешалась Лариса, – Зинаида Андреевна справедливо оценки ставит.

– Я… я… я только, – совсем запутался Сережка.

– Только, только… Носишься целый день с самокатом, такой большой парень, ты же переэкзаменовку получишь!

Сережка стоял, свесив голову, и уже не пытался оправдываться.

– Ну что мне с тобой делать, что делать? – расстроилась мать.

– Я… я исправлю…

– Когда ты исправишь, наказание мое? Год кончается! Сил моих больше нет, порадовал ты меня, сынок, так порадовал! – нос у матери покраснел, на глаза набежали слезы.

Сережка, заметив, что мать собирается плакать, сам стал всхлипывать.

– Ну, поехали оба, – с досадой сказала Лариса. – Ну ты скажи, мама, тебе-то зачем плакать? Пускай он плачет!

– Он у меня еще не так заплачет, – сквозь слезы грозила мать. – Как хлопну этим дневником по лбу! – замахнулась она.

Сережка отшатнулся и заревел уже в голос, испуганная его ревом, заплакала и Ирочка.

Отец повернулся на диване, открыл глаза.

– Чего вас там разобрало? – хриплым голосом пробурчал он.

– Вот, вот, папаша, проснись, – заговорила мать. – Посмотри, что за отметки твой сын приносит! Опять по арифметике «плохо» получил!

– Отвяжитесь, – буркнул отец и снова повернулся лицом к стене.

– Вот человек! – Мать перекинула гнев на отца. – Еще бы у такого дети не были второгодниками! Дрыхнет пьяный, и хоть бы ему что!

Отец не отозвался, неверно, снова спал.

– Замолчи, будет! – крикнула мать на Сережку, продолжавшего реветь на весь дом. – Я же тебя еще не била, получишь, тогда и реветь будешь!

В этом шуме никто не расслышал, как в дверь постучали – пришли тетя Зина и дядя Коля. Они очень редко приходили, так что появление таких гостей оказалось полной неожиданностью.

– Заходите, заходите, пожалуйста, – радушно приглашала мать. – Это я тут со своей гвардией воюю, забот с ними…

Тетя Зина была в синем шерстяном платье с белым воротником, дядя Коля в новом костюме и при галстуке, у обоих в руках какие-то свертки, пакеты.

– Может, мы не вовремя, – сказал тетя Зина.

– Что вы, что вы, – суетилась мать. – Мы вам всегда рады…

Она подошла к дивану, взяла за плечо отца.

– Вставай… Люди пришли, – сказала она.

Отец нехотя повернулся, но, увидев гостей, поднялся, сел на диване.

– Прошу прощения, – сказал он, протирая глаза кулаками. – Уснул вот…

Дядя Коля и тетя Зина положили на стол пакеты.

– Это детям, – объяснила тетя Зина и развернула кульки. Там были конфеты в ярких бумажках, пирожные.

– Ой, зачем было так тратиться, – сказала мать.

И в самом деле странно. Прежде тетка никогда не приносила столько гостинцев, – какую-нибудь конфетку попроще или на всех одну шоколадку.

Лариса с маленькой Ирочкой на руках стояла около печки и смотрела на тетку с дядькой. Они, казалось, были точно такие, как и всегда, нисколько не изменились, не постарели. Не то что мама, раньше она выглядела намного моложе своей двоюродной сестры, а сейчас они – как ровесницы.

Ларисе вспомнился тот вечер, когда они с мамой, Сережкой и маленьким Леником пришли к тетке. Это было давно, еще когда они жили в сарайчике. Сережка тогда плакал, не хотел возвращаться в сарай из теплого дома. Но тетка не пригласила их остаться, не оставила даже переночевать. Сейчас Ларисе вспомнилось это без особой обиды – прошло столько времени. А в тот раз сильно разозлилась на тетку, даже заявила матери, что больше никогда туда не пойдет, и не ходила, только сейчас когда-никогда забежит.

– Идите, детки, сюда, берите, – подзывала их тетя Зина. Она взяла горсть конфет и высыпала их на стол перед Сережкой.

– Ну, ему-то, может, и не стоило, – многозначительно заметила мать.

Сережка бросил на нее настороженный взгляд, несмело потянулся к конфете. Он все же надеялся, что при гостях мать не станет вспоминать его грехи.

Тетя Зина подозвала и Леню, и перед ним положила конфеты.

– А ты что же? – повернулась она к Ларисе. – Угощайся.

– Спасибо, мне не хочется, – потупила глаза Лариса.

– Она уже большая, ей не надо, – еле ворочая языком в набитом конфетами рту, заявил Леня.

– Надо и ей, не такая уж она и большая, – сказал тетя Зина. – Иди, Лариса, возьми.

Лариса подошла, взяла одну – «Раковую шейку».

Мать убрала со стола шитье, постелила белую скатерть. Начался обычный в таких случаях разговор – о родных, о знакомых, о погоде. Как кто живет, кто кого видел и где. Но Ларисе казалось, что и тетя Зина и дядя Коля сегодня какие-то не такие, как будто говорят об одном, а думают совсем другое, все время переглядываются и заметно, что разговор их мало интересует. Только когда Лариса с маленькой Ирочкой подошла к столу, тетя Зина будто оживилась, повернулась к девочке, и лицо у нее стало тоже, как конфетка, сладкое.

– Маленькая, хорошая, – заворковала она, – ну, иди же, иди ко мне на ручки…

Ирочка потянула к тетке свои пухлые ручки, и та взяла ее, стала подбрасывать, причмокивать языком. Девочка весело смеялась.

– Трудно тебе с ними, – вздохнула тетя Зина, взглянув на мать. – Всех накормить, обмыть, обшить…

– Ой, и не говори, – согласилась мать: – Хорошо вам, живете вдвоем и никаких забот.

– Не скажи, Марусенька, – снова вздохнула тетя Зина. – Не так уж нам и хорошо.

А дядя Коля ни с того ни с сего опять за свое:

– Жить люди не умеют, надо уметь жить…

Сколько помнит его Лариса, он про то и говорит – что люди жить не умеют и что жить надо уметь. И по тому, как он все это говорит, очень легко догадаться, что сам-то дядя Коля жить умеет, не то что некоторые…

Лариса понимает, что в этих его разговорах – упрек их семье, что это именно они жить не умеют. Ларисе досадно это сознавать, но она понимает, что и в самом деле в их семье все плохо. Она хорошо знает, кто в этом виноват, но ей не хотелось бы жить и так, как живут тетя Зина и дядя Коля. Она не очень понимает, что и почему ей не нравится в тетке с дядькой, но жить так, как они живут, она ни за что не хотела б.

А дядя Коля гнул свое:

– На каждую душу, которая является на свет, нужно заранее иметь запас. Дитя еще только подрастает, а для него уже кой-что приготовлено…

Тетя Зина, вероятно, была вполне согласна с мужем, потому что слушала его, кивая головой и поддакивая.

Отец сидел на диване и в разговор не вмешивался. Сережка с Леней с хрустом грызли конфеты. Только мать и Лариса вслушивались в дядькины речи. И хотя в них как будто не было ничего нового, и мать, и Лариса чувствовали, что на этот раз все эти разговоры имеют отношение к ним лично, к их семье.

Тетя Зина все подбрасывала на руках маленькую Ирочку, все прижимала ее к себе. Потом, словно на что-то решившись, сказала:

– А мы с серьезным разговором…

Она сказала это глуховатым голосом, и лицо ее стало каким-то чужим – на нем появилась не то улыбка, не то неловкость, которую тетка старалась скрыть за улыбкой.

У дядьки лицо тоже закаменело, и губы, казалось, вытянулись в нитку.

Мать ничего не ответила, только по глазам ее было заметно, что она готова внимательно слушать.

– Марусенька, – заговорила тетя Зина. – Ты знаешь, что мы живем неплохо… Хорошо живем… Хватило бы и нам, и нашим детям… Только вот… Не дал бог…

Она запнулась, вынула из кармана обшитый кружевами носовой платок и вытерла вспотевший лоб.

Дядя Коля сидел опустив голову и только время от времени кивал ею, подтверждая слова жены.

– Так вот что мы надумали… Это и тебе хорошо будет, и нам… Отдайте нам Ирочку… Насовсем…

Лариса увидела, как внезапно побелели у матери губы, она шевельнула ими, будто собираясь что-то сказать. В комнате стало тихо-тихо, только слышно было, как хрустит конфетами Леня.

А тетка, увидев, что и мать, и отец не возражают, сочла это за добрый знак, заговорила дальше:

– У нас она будет как сыр в масле кататься, а у вас что… Разве мы не знаем, что твои, Марусенька, дети на одной картошке растут?..

– Лучше, конечно, чтобы она не знала, кто ее настоящие родители… Мы бы ее удочерили, – рассудительно вставил дядя Коля.

– Ой, что вы, – наконец, как бы очнувшись, простонала мать. – Она же такая маленькая…

– Не такая она и маленькая, – перебила тетя Зина. – Бывает, дети совсем без матери остаются, еще при рождении, и вырастают, а ей семь месяцев… Ваня, – повернулась она к отцу. – Вы скажите Марусе… Мы же вам добра желаем…

– Ой, нет, – снова простонала мать и подалась к Ирочке. Девочка, увидев мать, протянула ей ручонки, но тетя Зина, словно твердо решив не расставаться с ребенком, крепко прижала девочку к себе. Ирочка засмеялась и обняла теткину шею. Мать, увидев это, в нерешительности отступила, отошла к стене и уже оттуда испуганными глазами смотрела на девочку. А тетя Зина снова обратилась к отцу.

– Ваня, я прошу вас, уговорите Марусю, скажите ей, что так будет лучше. Для Ирочки… Вы же знаете, что добра у нас немало, а жизнь человеческая не вечна, со временем все будет ее… А так что? Чужие люди все растащат, а нам на старости и воды подать некому будет…

Отец поднялся, отошел в угол, где висела его куртка. Долго шарил по карманам, пока нашел мятую пачку папирос. Вытащил одну, закурил.

– Как она, – хрипло бросил он, кивнув на мать.

– Что вы его спрашиваете! – в отчаянии заговорила та. – Разве он отец своим детям? Он не только Ларисе, он и своим детям отчим, всех бы пораздавал, разве ему жалко!

Мать заплакала. Отец не ответил ни слова, сел на диван и крепко затянулся папиросой.

– Не надо, Марусенька, не волнуйся, – подошла к матери тетя Зина, обняла ее одной рукой (на второй все еще держала Ирочку). – Мы и не думали, что так получится… Мы же хотели, как лучше… А для нас Ирочка была бы такой радостью… – И тетя Зина поднесла к глазам свой кружевной платок.

Мать с теткой всхлипывали. Дядя Коля сидел красный, надутый.

– Уж очень это неожиданно… Я просто и не знаю, – растерянная, сквозь слезы бормотала мать. Она словно бы стала сдаваться.