Текст книги "Лариса"

Автор книги: Лидия Арабей

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Часть вторая
СВЕТ И ТЕНИ

1

Пристроившись в кухне у стола, Лариса читала книгу, взятую сегодня в библиотеке. Янка Мавр «ТВТ».

– Доченька, ты бы пошла на Сережку глянула, что он там. Да и картошки надо начистить, – говорила мать, качая на руках маленького мальчика.

– Сейчас, мама, сейчас, – отвечала Лариса, а сама никак не могла оторваться от книжки.

Тогда мать взялась за полотенце.

– Ты послушаешь, наконец, или нет! – замахнулась она.

Лариса встала из-за стола, побежала в угол, где в корзинке стояла картошка. Она чистила картошку, а сама все думала, что бы ей сделать такое же, как те девочки и мальчишки из книжки. Но мать снова окликнула ее.

– Выбеги, доченька, глянь, где там Сережка, – попросила она.

– Так я же картошку чищу, – словно не понимая, чего от нее в конце концов хотят, отозвалась девочка.

– Брось, доченька, на минутку, выйди, посмотри.

«Вот уж этот Сережка, – думает Лариса. Вечно смотри за ним!»

У нее уже было два братика. Сережка и маленький Леник. Ну, Сережка, тот порядочный парень, говорит почти все, а маленький только недавно появился, Лариса к нему еще не привыкла, по имени даже не может назвать. Когда он плачет, а Лариса не умеет его успокоить, она зовет мать: «Иди скорее! Мальчик плачет!»

Правда, то же самое когда-то было и с Сережкой, но теперь Сережка это уже Сережка, его Лариса очень любит, только порою Ларисе так хочется куда-то побежать, поиграть, а Сережка – как кандалы. Вечно надо его нянчить, смотреть, чтоб не убежал, не залез куда, не натворил чего. И тяжелый он, как мешок, на руках не очень-то потаскаешь.

– Сережка! – крикнула Лариса, выбегая во двор.

Ответа не было.

Она окинула взглядом подворье, но мальчика нигде не было видно. Тогда Лариса завернула за угол дома – туда, где были ворота, ведущие на улицу. Сережка стоял у самых ворот и силился открыть калитку. Видно, ему уже стало тесно во дворе, захотелось узнать, что там, за воротами. А там, конечно, было интересней, чем во дворе. По улице проезжали телеги, проносились машины, шли и шли люди.

– Ах ты, негодяй! – закричала Лариса. – Так вот ты где!

– Ты знаешь, где он был? – говорила она матери, сажая Сережку возле нее на пол. – На улицу собирался выйти! Еле поймала!

– Да ну! – всполошилась мать. – Вот горе мое! Пускай его после этого одного во двор, еще выскочит на улицу да под машину…

– Еще бы, – ответила Лариса, возвращаясь к корзинке с картошкой. – За ним теперь глаз да глаз, – по-взрослому рассудительно заметила она.

В тот момент она и не думала, что теперь именно у нее прибавится работы, снова была с героями книги, которые так ей понравились.

Назавтра, когда была прочитана последняя страница, Лариса решила, что надо попытаться организовать и в своем дворе ТВТ – товарищество воинствующих техников.

Улучив свободную от бесконечных материнских поручений минуту, Лариса побежала к Семе.

– Давай создадим ТВТ! – с порога крикнула она.

Но Сема даже головы не повернул. Глаза его были прикованы к стоявшей перед ним тарелке с кашей. Рядом с Семой сидела его мать – тетя Рива. На лице ее было страдание, такое же страдание отражалось и на Семкином лице.

– Давай у нас организуем ТВТ, – уже менее энергично повторила Лариса.

– Ой, ТВТ, ТВТ, – с досадой передразнила ее тетя Рива. – Что там у вас еще за ТВТ такое, мало у меня еще горя!.. Ну, сыночек, долго ты будешь пить мою кровь? – повернулась она к Семе, в отчаяньи сцепив короткие пальцы.

Лариса сразу догадалась, что тут происходит. Сему снова кормили. Лариса никак не могла понять ни Семиной матери, ни самого Семы. Она просто в толк взять не могла, для чего тетя Рива заставляет Семку есть, если тот не хочет, и не могла понять Семку: почему он упорно не хочет есть такую вкусную еду. Лариску никогда не заставляли есть, наоборот, когда мама посылала ее за молоком для братишек, Ларисе всегда хотелось отпить хоть немножко, но она твердо знала, что делать этого нельзя, потому что молоко нужно малышам. А тут – заставляют человека есть такое вкусное, а он морщится и чуть не плачет.

– Я уже наелся, больше не хочу-у, – с мукой в голосе ныл Семка.

А тетя Рива смотрела на него полными страдания глазами.

– Ну, сыночка, ну, миленький, ну еще хоть ложечку, – умоляла она, мешая ложкой в тарелке. – Лариска, – повернулась она к девочке, – ну хоть ты скажи Семе, чтоб он ел. Скажи ему, что ты с ним играть не будешь, пока он не съест всю кашу.

Лариса сказала:

– Ешь, глупый, это же вкусно…

– Еще как вкусно, – подхватила тетя Рива. – Слышишь, Семка? Правильно говорит Лариска, что ты глупый, ешь, тебе говорят!

Семка взял ложку, вяло потыкал ею кашу в тарелке, вяло зачерпнул и словно отраву понес ко рту.

– Ой, горе мое! – причитала тетя Рива. – Накормить его – здоровье отдашь…

Лариска стояла у стола и терпеливо дожидалась, пока Семка съест кашу, чтобы начать наконец разговор о деле. Но Семка не спешил.

Тетя Рива, подперев пухлой рукою мягкую щеку, посматривала то на Семку, то на Лариску.

– Ну, а что ваш папа? Пьяный приходит? – спросила она у Лариски.

– Угу, – ответила Лариска и вздохнула.

– А что он пьяный дома делает?

– Ругается, дерется, – опустила глаза девочка.

– Вот холера, – возмутилась женщина. – А что мама?

– Мама? – Лариса переступила с ноги на ногу. – Мама ругает его и плачет.

– Бедная женщина, бедная женщина, – сочувственно вздыхала соседка.

Семка, заметив, что мать заговорилась с Лариской, набрал полную ложку каши и бросил ее под стол, где, повиливая хвостом, давно уже дожидался того Рексик. Но тетю Риву так просто не проведешь. Она тут же подскочила к Семке, выхватила у него ложку.

– Это так ты ешь, горе мое, шалопут несчастный! – заголосила она. – Кровь ты мою пьешь, а не ешь… Горя ты не знаешь, как другие дети! Научился бы тогда есть, черепок ты сломанный! – И тетя Рива от души хлопнула Семку ложкой по щеке, оставив на ней крупинки манной каши. – Марш от стола, гусак в ермолке!

Обрадованный Семка соскочил с табуретки, побежал в другую комнату.

ТВТ у себя во дворе они так и не организовали. Семка сказал, что мама не позволит ему что-нибудь чинить, а если выпадал из игры Семка, то и вся игра разваливалась, потому что остальные дети у них во дворе были совсем малышня, да и не очень-то Лариса переживала, она уже читала другие книги, и теперь герои других книг увлекали и восхищали ее. Когда она читала о морских путешествиях, ей хотелось плавать по морям, если про войну, воображала себя медицинской сестрой, перевязывающей раны бойцам под градом вражеских пуль.

Читая про мальчика Гавроша, Лариса и сама становилась Гаврошем, вместе с ним бродила по улицам Парижа, вместе с ним лазила на баррикады, разносила патроны. Вместе с ним под шквалом пуль распевала она песню, и когда сердце Гавроша пробила пуля, Ларисино сердце тоже замерло.

Пережила Лариса и все страдания, выпавшие на долю бедной Козетты. Потому что, пока читала книгу, была она и Козеттой.

Книги – ого! Это был особый мир, в котором жила Лариска. И как хотелось ей походить на тех, про кого читала. Пусть и у нее будет горе, пусть и ей будет трудно, но, в этом Лариса была уверена, будет интересно, радостно. Недаром столько удовольствия приносят книги. И как ни тяжела судьба героя – пусть гибнет он в тяжелых муках – Лариска, ни минуты не колеблясь, заняла б его место.

Да разве только на месте героев из книг хотела бы она оказаться?

Разве не страдала она от того, что не выпало ей на долю плавать на льдине с челюскинцами! О! Она бы ни капельки не испугалась! Она бы там помогала всем, как помогает дома маме. Не зря же мама зовет ее своей помощницей и говорит, что только на нее, Лариску, вся ее надежда.

А когда по радио передали про полет трех героинь-летчиц – Гризодубовой, Осипенко, Расковой, – Лариса в тот же день приняла решение – обязательно стать летчицей.

Когда по радио начинается интересная передача, Лариса становится на стул и приникает ухом к черной тарелке репродуктора, чтоб не пропустить ни единого слова. И как обидно, когда в самом интересном месте Сережка или Ленька, а то и оба вместе поднимают в доме такой гвалт, что ни слова не разберешь. Она кричит на них тогда чуть не со слезами: «Да тише вы!» Но чаще всего кончается тем, что приходится слезать со стула и успокаивать малышню, так и не дослушав передачи. Ну что ты с ними будешь делать, с этой несознательной мелюзгой. Они ведь не только радио не дают послушать, но и уроки мешают делать. А как интересно записать условие задачи, хорошенько подумать, потом заглянуть в ответ – правильно ли решила? И как это приятно, когда ответ совпадет!

А как интересно написать изложение по рисунку, который показала в классе учительница. А потом слушать, как твое изложение учительница читает вслух перед всем классом. То, что написано в твоей тетрадке, кажется тебе тогда незнакомым, будто вовсе и не ты написала…

Жизнь распахивала перед Ларисой дверь в свои огромные, полные света и красок просторы. И Лариса бродила по этим просторам, каждый день отыскивая в них что-то новое. Это новое всегда было таким светлым, таким ясным, радостным.

Но совсем иначе выглядело то, что происходило дома. Все радости обычно гасли вечером, когда возвращался отчим. Лариса даже научилась предчувствовать это время. Само собой уходило веселье, подступала тревога, Лариса начинала с испугом поглядывать то на мать, то на дверь, в которой должен был появиться он. Не как определенная мысль, а как предчувствие, ощущение сверлило Лариску: пьяный или не пьяный…

Наверно, те же мысли мучили и мать, все ниже склонявшую голову над шитьем, которое она брала из артели домой.

С утра до вечера мать шила. Каждую минуту, и даже когда кормили Леника, хваталась за иголку, чтобы еще что-то подметать или подшить.

И то сказать – что б они делали без ее заработка?

Лариска и мать бросают тревожные взгляды на дверь, прислушиваются к каждому звуку. Отцу уже пора бы вернуться с работы, но его все нет. Значит, и сегодня явится пьяный.

Лариска готовит уроки. Мать шьет. Леник спит. Сережка в уголке играет с кубиками.

Лариска отрывает взгляд от учебника, о чем-то задумывается.

– Мамочка, ты не ругайся с ним, если пьяный придет, – говорит она вдруг.

Мать поднимает глаза от шитья, бросает взгляд на Лариску. И тут Лариска замечает, какой стала мама. Она хорошо помнит, что еще совсем недавно у мамы были веселые, добрые глаза, а теперь они какие-то смутные, тревожные. Около рта залегли две грустные складочки. Руки стали худые и прозрачные, видны синие жилки.

Мать ничего не отвечает Ларисе, только вздыхает и снова принимается за шитье. Часто стрекочет машинка, оставляя на ситце длинную ровную строчку.

И вот в коридоре заскрипела дверь. Скрипела долго. Распахнулась во всю ширь. Знакомые неверные шаги – и на пороге стоит, шатаясь, отчим.

Ларисино сердце катится вниз…

Поздно вечером, лежа на своем диванчике и слушая, как посапывает спящий вместе с ней Сережка, Лариса думает: вот если бы найти, придумать слово, от которого отец бросил бы пить водку и ссориться с мамой. Как в сказке – стоит сказать «сим-сим, отвори дверь», – и дверь отворяется. Но какое слово? Как его придумать? Может, кара-вара… Или рона-корона… Вот если бы такое слово помогло…

И Лариска, лежа в постели, начинает шептать: «Кара-вара… рона-корона… пусть не приходит пьяным, пусть не ругается…»

А за ситцевой занавеской, которой завешен ее диванчик, отчим с пьяной придирчивостью изводит мать. Голос его то возвышается, то падает, и слышно, как плачет, всхлипывает мама.

2

В солнечный сентябрьский день бежала Лариса из школы. С кленов слетали красные, похожие на гусиные лапки, листья. Они ковром устилали дорожку, и Ларисе было жаль наступать на них. Она нагнулась, подняла один, второй, и пока пробежала сквер, набрала целый букет красных лапок. В одной руке букет, в другой – портфель. Он набит так туго, что измятые углы торчат, как у Рекса уши.

Сегодня у Ларисы удачный день. Во-первых, пятерка по контрольной по арифметике. Во-вторых, на большой перемене она выиграла открытку. Пионервожатая Валя устроила в зале игру. Из конца в конец зала протянула толстую нитку, к нитке прицепила конфеты, яблоки, карандаши, открытки. Всем по очереди завязывали глаза, давали в руки ножницы и, повертев на месте, направляли к нитке. И вот Лариса отрезала ножницами открытку, на которой была фотография Тельмана – вождя немецких коммунистов.

«Повешу дома на стенку, – подумала Лариса. – Вот только если б рамочку еще, если б такую, как у тети Зины, что около зеркала у них стоит».

Вспомнив про тетку, Лариса решила забежать к ней, тем более что улица, на которой жила тетка, была сейчас рядом.

У тети Зины, хотя жили они только вдвоем с дядей Колей, был свой, собственный дом. В доме были три большие комнаты, очень хорошо и красиво убранные. В каждой комнате на стенах висели ковры, ковры лежали даже на полу. На окнах, на дверях – бархатные портьеры. В одной комнате стояла широченная никелированная кровать, а на ней – целая гора, до самого потолка, подушек. И, главное, цветы. Очень много цветов, сделанных из бумаги. Цветы были как живые, словно их только что нарвали и поставили в воду.

Лариса знала, что тетя Зина – мамина двоюродная сестра, что дядя Коля, муж тети Зины, работает на заводе бухгалтером. Мама почему-то не очень любила тетю Зину и ходила к ней редко. Но Ларисе бегать туда не запрещала, и Лариса бегала довольно часто.

Когда она сегодня пришла к тете Зине, там как раз обедали. Дядя Коля в одной руке держал газету, в другой ложку и, не глядя в тарелку, ел суп. Порою он так и не доносил ложки до рта, увлеченный чем-то в газете, потом хлебал снова.

Тетя Зина велела Ларисе вымыть руки, усадила за стол. Она поставила перед ней тарелку с густым пахучим супом, в котором было много мяса, подала большую тяжелую ложку.

Лариса с удовольствием ела, тетя Зина смотрела, как она уписывает, и время от времени качала головой.

– А что ты сегодня ела на завтрак? – вдруг спросила она.

– Чай пила, – ответила Лариса.

– С чем?

– С хлебом, – сказала Лариса, беря из хлебницы еще кусок свежего белого хлеба.

– А хлеб с чем? – допытывалась тетка.

– Ни с чем.

Тетка глянула на дядю Колю, но тот по-прежнему читал свою газету, ничего, казалось, не видя и не слыша.

– Ну, а в школе ты обедала? – продолжала свой допрос тетка.

– Нет.

– А почему? У вас же там есть столовая. Сколько надо платить?

– Пять рублей.

– Так почему мама тебе не дала?

– У мамы тогда денег не было, – ответила Лариса.

– А разве папа денег не приносит?

– А, – махнула рукой Лариса. – Вы же знаете, какой он… Все только обещает: «Ну, эта получка у меня хорошая будет…» А потом напьется и ничего маме не даст.

Тетя Зина снова глянула на мужа. Тот из-за края газеты бросил беглый взгляд на тетю Зину, на Лариску и снова уставился в газету.

Лариска смотрела на столик около высокого, под самый потолок, зеркала. Там, среди флаконов с духами и разных коробочек, стояла фотография тети Зины. На фотографии тетка была молодая и красивая, с длинными, распущенными по плечам волосами, но Лариса смотрела не на фотографию, а на рамку. Именно такую хотела бы иметь Лариса, чтобы вставить в нее свою открытку.

Тетя Зина принесла из кухни кастрюльку, в которой, наверно, было продолжение обеда.

– А где вы купили такую красивую рамочку? – сделала дипломатичный подход Лариса.

– Эту? – тетка посмотрела туда, куда показывала Лариса. – О, это старинная вещь, сейчас такие не продаются.

– Жалко, – вздохнула Лариска. – А мне очень нужно…

Она рассказала, как выиграла сегодня открытку, порывшись в портфеле, нашла свой выигрыш и показала тетке.

– Ну, так не обязательно именно такая рамка, как эта. Можно и другую, – сказала тетка. – У меня как раз где-то была старая.

Когда Лариса уже собралась домой, тетя Зина вышла с ней в кухню. Там, в ящике кухонного шкафчика, среди ржавых вилок и кривых гвоздей нашлась старая, но еще вполне приличная рамочка.

– Возьми, – сказала тетка, – протрешь чистой тряпочкой, будет как новенькая.

Лариса поблагодарила.

– Подожди, – окликнула ее тетя Зина, когда Лариса уже стояла на пороге. Она вернулась в комнату, о чем-то там долго совещалась с дядей Колей. Потом вышла, держа в руке пять рублей.

– Бери, это тебе на обеды в школе.

Девочка вспыхнула.

– Нет, не надо, спасибо, – отступила она.

– Бери, бери, – строго говорила тетка. – Ну, сейчас же. – И она всунула деньги в Ларисину руку.

Из комнаты вышел дядя Коля. Ларисе показалось, что он очень внимательно, очень зорко рассматривает ее.

А тетя Зина говорила:

– И о чем только думают такие родители… Это же надо, чтобы ребенок голодным бегал…

– Не умеют люди жить… – значительно сказал дядя Коля, поддерживая мнение жены.

Тетя Зина открыла Ларисе дверь. Лариса попрощалась. Теперь в ее портфеле скрывались настоящие сокровища. Кроме открытки, там лежали рамка и пять рублей на обеды. Но почему-то Ларисе не становилось от этого весело, наоборот, на сердце скребли кошки.

«Ну, зачем я взяла деньги, – корила она себя. – Зачем взяла… И мама еще будет ругать…»

За рамку Ларисе стыдно не было, а вот за деньги…

«И почему, почему так? – думала Лариса. – У всех есть вкусная еда, у всех есть деньги, только у нас нет. Тетя Рива заставляет Семку есть, а он не хочет… Тетя Зина и дядя Коля взрослые, а как вкусно едят… Сережка маленький, а в глаза такого не видит… И почему у всех хорошо и только у нас плохо… И как это стыдно, что мне пять рублей дали… Не надо было брать…»

Ей припомнилось, как выпытывала тетка, что она ела на завтрак. В тот момент Лариса отвечала ей, как есть, ни о чем не думая, а сейчас ей почему-то стало обидно.

Ларисе захотелось вернуться и хорошенько все объяснить тетке, сказать ей, что во всем виноват только отчим, если бы он не пропивал…

Но недолго мучили Ларису все эти невеселые мысли. Был теплый осенний день, солнце так славно выкрасило листья, и Лариса все время посматривала на свой букет, любовалась им. А когда подняла глаза, увидела, что навстречу ей бежит мальчик. Он бежал, подпрыгивая то на одной, то на другой ноге, надувал щеки и смешно подмигивал Ларисе.

И девочке снова стало радостно. Словно из темного угла она выбежала на светлый простор. И она, как тот мальчик, побежала по тротуару, подпрыгивая и размахивая букетом.

3

– У меня узе нозки болят, хоцу на луцки, – ноет Сережка.

– Ну еще немножко, уже близко, – уговаривает его Лариса.

Сережа делает еще несколько шажков, потом останавливается.

– На лу-цки, – тянет он, и Лариска знает, что теперь уже он ни за что не двинется, хоть ты его на веревке волоки. Она приседает, Сережка взбирается ей на закорки.

– Такой большун, а не хочешь ножками ходить, – выговаривает Лариса. – Глянь, вон маленькая девочка, а идет сама, – показывает она на девчушку с громадным синим бантом на светлой головенке. Девчушка топает рядом с матерью, держась за ее руку.

Но Сережке это как с гуся вода. Он изо всех сил уцепился за шею сестры, и та тащит его на спине.

Немного впереди шагают Семка и Оля. Семка размахивает тонким длинным прутом, выломанным на кладбище.

Бегал за ними на кладбище и Рексик. Овчарки из Рексика почему-то не получилось, он так и остался небольшим лохматым песиком. Поначалу Семка сильно расстраивался: разве ж такая собака нужна пограничникам? Семка даже злился на Рексика, что он его так подвел, оказался не овчаркой, а обыкновенной дворняжкой. Но потом простил Рексику его происхождение, пес со своей стороны был очень благодарен мальчику за такую его доброту, охотно бегал за ним по пятам и при всяком удобном случае пытался лизнуть хозяина в его довольно большой для такого маленького и худенького личика нос.

Сейчас Рексик, как пушистый колобок, вертелся вокруг Семки, то отставал, то забегал вперед и, присев на краю тротуара, дожидался, пока подойдут дети. Но никто не обращал на него внимания, все были полны впечатлениями от того, что недавно видели.

– В тот костел можно залезть, – размахивая прутом, доказывал Семка Оле.

– Ой, что ты, это же страшно! – Олины глаза круглели.

А Ларисе ничуть не страшно. И она сказала бы об этом Семке и Оле, но Сережка мешает ей не только идти, но и говорить. Она и сегодня попыталась бы залезть в этот полуразрушенный костел, если бы не тот же Сережка. Лариса прекрасно знает, как заорал бы он, если б ей вздумалось залезть в костел, оставив его на кладбище. И без того сегодня ей влетит, что и сама куда-то со двора сошла и Сережку с собой потащила. И Лариска на минуту забывает и костел, и кладбище.

А Сережка такой тяжелый! Лариска тащит его, крепится из последних сил, но больше уже нет мочи.

– Ну, а теперь снова ножками. Теперь уже совсем близко, – говорит она брату, опуская его на землю.

Сережка с большой неохотой становится на ноги, перебирает ими еле-еле.

– А стекла какие там в окнах – видели? Красные, зеленые, желтые… – догоняет она Семку с Олей.

– Ага, – кивает Оля. – Там еще внутри боги нарисованы. Я их через разбитое стекло видела.

Но вот они и дома. У Лариски из головы снова выскакивают мысли про костел, про кладбище, снова возвращается тревога – мама ругать будет. Уже готовая принять заслуженную кару, отворяет Лариса калитку.

Но что это… Что это, такое знакомое, стоит во дворе?

Лариса всматривается. Ну, конечно, это же ее диванчик… Почему же он очутился во дворе? А вот и стол, кровать. На кровати лежат, свернутые в узел, вещи… Да это же их вещи! Вон и одеяло, сшитое из лоскутков, вон старая Ларисина кукла.

Все вещи стоят около сарайчика, дверь в нем распахнута, мать подметает там пол.

Потом мать вышла из сарайчика, швырнула веник на землю, пошла в дом, не взглянув на Лариску с Сережей, которые стояли посреди двора, держась за руки.

«Что ж это происходит? – думает Лариса. – Зачем они повытащили все из дому?..»

Из своей комнаты вышла тетя Соня. На руках она держала их Леника.

– Марусенька, – остановила она мать, которая выносила из дома стулья, – может, вы бы все-таки к нам?.. Хотя и маленькая комнатка…

Мать опустила стулья на землю, вытерла ладонью влажный лоб.

– Нет, Сонечка, спасибо, – сказала она. – Зачем же вас стеснять? Да, может, и не надолго это… – И она, снова подхватив стулья, понесла их к сарайчику.

Только сейчас Лариса поняла, что их семья переселяется в сарайчик.

А мать уже тащила из дома большую деревянную кровать.

– Зачем одной тащить? – подошел отчим. – Иди, я сам сделаю.

– Ты уже наделал, – зло сказала мать. – Допился… С работы погнали. Удивляюсь только, как они с тобой до сих пор цацкались.

Отец не ответил ни слова. Кряхтя, потащил кровать к двери.

Только сейчас мать заметила Лариску с Сережей, подошла к ним, взволнованная, усталая.

– Мамочка, – вскинула на нее удивленные глаза Лариса, – мы что, здесь жить будем?

– Да, доченька.

– Но почему?

Мать помолчала, потом хмуро объяснила:

– Отец ушел с завода… На другую работу… А квартира заводская. В ней теперь новый рабочий жить будет…

Отчим таскал вещи в сарайчик. Поставил большую кровать, потом маленькую, Ленину, с сеткой по бокам. У самой двери пристроил шкаф. А вот диван и стол не влезали, да вазоны так и остались на улице.

– Придется попросить соседей, чтобы пока у них постояли, – вздохнула мать.

После громадной комнаты новое их жилье выглядело неимоверным закутком. Места, чтобы можно было походить, не оставалось совершенно. Только крохотный лоскуток земляного пола был виден между большой и маленькой кроватями.

Кое-как расставив и распихав вещи, мать села на кровать и с тоской огляделась вокруг.

– Дожились, – с горечью сказала она. – Да и осень впереди… Холода на пороге… Дожди заладят…

Отец молчал. Он постоял с минуту на свободном лоскутке земли, переминаясь с ноги на ногу, взял свою шапку, куртку и вышел.

Вернулся поздно и долго не мог справиться с дверью в сарайчике. И целую ночь стоял над ними водочный чад.