Текст книги "Искренне ваша грешница"
Автор книги: Лидия Иванова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 11 страниц)
– Мне что, до утра танцевать? – И наткнулась на него, стоявшего вплотную к этой самой организаторше, с рюмками в руках. Мне показалось, что я помешала их поцелую... Ух, я рассвирепела. Начала кидать вещи в сумку, подчеркнуто-выразительно молча, пыхтя пыталась застегнуть сапоги. Он проворно подскочил помочь. Он заискивал передо мной. Еще противнее стало.
Он понял, что я приревновала его.
– Ну вот, н а ч и н а е т с я, – серьезно и разочарованно протянул он.
И я устыдилась своей минутной женской слабости. Подумает обо мне, что я, как все бабы, ревнючая. А я не хочу быть как все. Я выше банальной ревности. Смешно даже. Я ревную? Да ни за что! Я уверена в себе, уверена в нем – и вообще, звезды не ревнуют. Так я убеждала себя, пока мы ехали в машине. И когда приехали на пикник в лес, я была сама кротость, само лукавство и обаяние. И полностью реабилитировала себя.
На краю большой деревни, за которой начинался лес, я увидела просто декорацию из фильма "Зеркало". Изгородь, закат и двое незнакомцев. Спросила у него, не напоминает ли это кино? Он согласился. Мы стояли, смотрели на закат, дым его сигареты застилал глаза. А я думала: вот из таких минут складывается жизнь.
"Остановись, мгновенье! Ты прекрасно..."
А потом был шашлык, березы, и его песня "В Париже" звучала сладостной симфонией счастья, скрепленного поцелуем.
И уже сидя вечером за накрытым столом, мы весело распевали: "Две звезды, две светлых повести..." И песня про нас, и все слова для нас, и вообще весь мир существует для нас.
– Господи, какое-то наваждение. Куда-то нас несет неведомая сила. И ничего нельзя сделать. Летим вместе, как те две звезды в небе.
Полностью усыпил бдительность, да и не хотелось ничего "бдить", только любить без оглядки, без мыслей о прошлом, о будущем.
Прекрасное познается без анализа, спонтанно, естественно, искренне. И если человек сумел вызвать этот взрыв эмоций, раскочегарить свой вулкан и запалить чужой, значит, это кому-нибудь нужно.
А потом был поезд "Смоленск – Москва", и вдвоем, еле уместившись на полке, мы тихо беседовали. Моя голова покоилась на его коленях, он нежно гладил мои волосы, я вдыхала аромат его прокуренных рук...
А еще была Пермь. Удивительный город с удивительной историей и Музеем деревянных скульптур богов – памятник язычеству. Для нас он стал своеобразным свадебным путешествием.
Наша дружба действительно напоминала гражданский брак, только понарошку. Мы встречались, общались, вместе пили, ели каждый день, а ночевать он всегда уезжал домой. Настолько это было ТАБУ, что когда встал вопрос о том, как ехать в аэропорт – самолет в Пермь вылетал в шесть утра, – и я сказала, что можно переночевать у меня, он испугался. Хотя я честно предложила ему раскладушку. Он обиделся:
– Ну зачем же раскладушку? Что же я, не мужчина?
Но доказательств, что он мужчина, не потребовалось. Рейс перенесли на вечер, и мы благополучно улетели.
Встретили нас хорошо, поселили замечательно – каждому по номеру "люкс". Вечер был свободен, и мы, нарядившись, отправились в местный ресторан. Там шел стриптиз красивых девушек. Он даже не повернул головы в их сторону и только смотрел на меня, как будто видел в последний раз и хотел запомнить навсегда. "Эти глаза напротив чайного цвета" – я просто утопала в них... Свеча горела на столе, играла музыка, мы пили шампанское.
Впервые сбылась моя мечта – мы танцевали. Я скрестила руки с веером на его талии, а он положил свои мне на плечи, и мы "поплыли". Нас никто не узнал, мы были пришельцами с другой планеты.
– Какая же ты красивая! И очень, очень молодая! Я люблю тебя! – повторял он страстно и нежно.
Про глаза я не говорю – они излучали частицы "теле", а как известно из исследований американского ученого Маслоу, в радиус их излучения попадают индивиды противоположного пола. Вот я и попала, и погибла, и не хотела другого. "Любить так любить", и я любила, открыто и искренне. Ему, похоже, тоже надоело лукавить и хитрить, и он говорил все как есть. И в этом был особый кайф.
После ужина он довел меня до номера, поцеловал и пошел в свой. Назавтра был ответственнейший концерт, поэтому мыслей о сексе даже не появлялось. Надо было сосредоточиться на работе.
Утро, северное, снежное, сияющее солнцем, наступило, и мы встретились за завтраком.
Свежевыбритый и вымытый, сидел он напротив меня, и сами собой вспомнились стихи Марины Цветаевой:
Жизнь: распахнутая радость
Поздороваться с утра!
В два часа был концерт – и какой! У рояля был надежный тыл, и я пела от души – хлопали. Он, как настоящий опытный режиссер, руководил мной. Потом я танцевала под аплодисменты зала, потом он пел – хорошо, прямо как Филипп Киркоров, – и получил заслуженные аплодисменты. И был банкет, и он говорил о нашей любви и о том, что мы скоро поженимся...
Гастроли нас породнили. И мы мирно спали в креслах, подлетая к Москве.
Наше безмятежное любовное путешествие по жизни продолжалось, и никакая лодка не разбивалась о быт, так как именно в быту, дома, на кухне нам было по-настоящему комфортно и никто, абсолютно никто, не был нужен. Мы парили одни в своем облаке, и всякий третий был лишний.
Почему иногда не дружат с хорошими семейными парами? Неинтересно. Все слишком хорошо. Нет развития событий, мятежа, скандала. И люди, влюбленные друг в друга, остаются как в вакууме. Я уже чувствовала этот вакуум, так как мои разведенные подруги перестали меня понимать. Он тоже был выключен из обычного круга общения и потерян для друзей. А тут еще, как назло, активизировались мужья и жены:
– Алло! Дорогая! Это я, твой арзамасец. Что ты молчишь?
Звонил мой когда-то безумно любимый второй муж. Что я могла ответить ему теперь? Что я люблю другого?
Андрею позвонила его бывшая жена, и он тоже ничего не мог сказать.
На наших концертах в Народном салоне он продолжал дарить мне свои песни:
– Эту песню я посвящаю Лидии Ивановой. Она вошла в мою жизнь, как и я в ее. И теперь мы вместе. Признаюсь, что я очень нужен этой талантливой женщине, как и она мне.
"Мы странно встретились и странно разойдемся..."
А может, и никогда не расстанемся. Кто знает?!
Все это происходило совсем недавно. Вчера. Два месяца назад. И планы один лучше другого варились в наших головах:
– Следующий этап, – говорил он мне, – реклама: идем в "Семь дней", отдаем свои фотографии, пусть печатают эту красоту. Потом телевидение, радио, газеты, потом твой сольный концерт, потом мой и т.д.
А потом раздался телефонный звонок:
– Нам надо расстаться навсегда...
Ты запрокидываешь голову
Затем, что ты гордец и враль.
Какого спутника веселого
Привел мне нынешний февраль!
Позвякивая карбованцами
И медленно пуская дым,
Торжественными чужестранцами
Проходим городом родным.
Чьи руки бережные трогали
Твои ресницы, красота,
Когда, и как, и кем, и много ли
Целованы твои уста
Не спрашиваю. Дух мой алчущий
Переборол сию мечту.
В тебе божественного мальчика,
Десятилетнего я чту.
Помедлим у реки, полощущей
Цветные бусы фонарей.
Я доведу тебя до площади,
Видавшей отроков-царей...
Мальчишескую боль высвистывай
И сердце зажимай в горсти...
– Мой хладнокровный, мой неистовый
Вольноотпущенник – прости!
Я ПРИЛЕЧУ НА КРЫЛЬЯХ ВЕТРА
Звонок телефона раздался как звонкая трель, и в душе что-то дрогнуло – это он, конечно, он:
– Алло!
– Здравствуйте, это я. О, как же я соскучился. День – это целая вечность, понимаете, я физически ощущаю ваше отсутствие. Только уеду, как снова хочу к вам. Что же нам делать?
– "Любить распластаннейшей в мире ласточкой..." – по обыкновению ответила я цитатой из Цветаевой.
– Это невозможно. Уже два дня мы не виделись. Я хочу вас видеть, скажите, куда приехать?
– В Музей Островского, на Ордынке, в семнадцать часов.
– Я прилечу на крыльях ветра, всё – еду!
И в семнадцать, как всегда без опоздания, он показался в воротах музея. Он был хорош: гладко выбрит и аккуратно, с любовью подстрижен – голова как "ваянная чаша", и выглядел очень стильно. Я ахнула от удивления и наговорила кучу комплиментов. Я никогда не стесняюсь это делать, когда восторг распирает. Восторг и гордость, что такой красивый и молодой мужчина прилетел ко мне "на крыльях ветра".
Мы приехали в музей в надежде порепетировать на необычном рояле, который подарил еще Савва Морозов. Но музей оказался закрытым на выходной, и мы отправились в радиокомитет. Заказав пропуска, мы поднялись на лифте в концертный зал на девятый этаж. Встретили там мою старую подругу с подвыпившей компанией и были втянуты в какой-то международный водоворот.
Иностранцы из Испании и Венесуэлы распевали с нами песни, он играл им на рояле, потом читали стихи, снова пели – было шумно и весело, но не до репетиции нашего сокровенного моноспектакля "Грезы любви". Да куда бы ни идти, лишь бы вместе.
Мы произвели фурор, и подруга сказала:
– Ну, теперь рассказывайте свою "лав сторию"!
И мы, захлебываясь от восторга, наперебой стали рассказывать о том, как он пришел на мой вечер в Салоне, как я ему понравилась, а он мне.
Почему вначале совсем не задумываешься о конце? Кажется, его не будет никогда.
Безмятежность – так бы я назвала свое состояние тогда. Парила в облаках, летала тоже "на крыльях ветра" и слушала, как завороженная, этот речитатив:
– Любимая, я так рад, что вижу тебя. Какая красивая! Какая молодая! Я самый счастливый человек! Ты моя и только моя Рыбка, а я твой Скорпион! Как мне нравится смотреть в твои глаза... – И лилась эта сладкая патока, этот словесный елей, этот мед красноречия, и вливался он через уши прямо в душу. Говорят, женщина любит ушами. И тот, кто твердо усвоил это правило, всегда добьется успеха у женщин. Почему? Наверное, потому, что почти каждая женщина считает себя недооцененной, недолюбленной. И слова действуют как лекарство, она выздоравливает, вылечивается от недуга собственной неполноценности. Слова создают прочный фундамент внутренней высокой самооценки, и женщина начинает на глазах расцветать. Это видят изумленные друзья и не знают, чему приписать.
Мы "летали" оба и не знали, где присесть, чтобы побыть наедине, вдвоем. Почему нам все так мешали, почему хотелось уединения, почему ловили и запоминали каждое слово? Потому что стали мы настоящими наркоманами любви. Вот уж наркотик так наркотик самого широкого диапазона действия. Мы ловили свой кайф каждый день, и не было границ нашей радости.
– Я люблю тебя!
– А я люблю тебя!
– Скажи еще раз: "Я люблю тебя!"
– С удовольствием: "Я люблю тебя!"
Обычно из меня клещами не вытащить этих слов, а здесь я могла бы их говорить бесконечно. Сочетание двух местоимений и одного глагола действовало как самый сильный допинг. Я – люблю – тебя.
Верилось на слово. Не хотелось никаких доказательств: ни цветов, ни подарков, ни ресторанов. Их и не было.
Правда, была шляпа. Шляпа от него в стиле Аллы Пугачевой. Но это все неважно – был он со своей любовью, воплощенной в его словах, в глазах, руках, губах, в распростертых объятиях. Если бы всей этой нежности было в три или в пять раз меньше, то и за это можно было бы ставить памятник ему еще при жизни.
Значит, я настолько неизбалована вниманием, что готова принимать за чистую монету любые слова о любви? Да, этим самым я только подтверждаю простую мысль, что я хороша, что я себе нравлюсь, и признаю, что меня вполне есть за что полюбить. Я в себя верю, я себе доверяю, я себя уважаю, я себя люблю. Так почему же меня не может любить он?
– Вот станешь звездой эстрады и забудешь меня совсем, – говорила с грустью я.
– Ой, что ты, звездой! Мне стать хотя бы капелькой на твоем плаще, сказал он однажды, обнаружив свой романтическо-поэтический склад ума.
Жизнь протекала в нирване чувств и слов, слов и чувств – и полного отсутствия критического анализа событий. Мы утопали в словах и любви, требуя все большей дозы своего наркотика. Это было ненасытное желание "ненасытностью своею перекармливаю всех", опять вспомнилась Марина Цветаева. Мобильный телефон был заменен на пейджер, и полетели телеграммы:
– И потрясающих утопий мы ждем, как розовых слонов. Игорь Северянин.
– Люблю. Целую. Высылай "косую", – хулиганила я.
– Любимый, назначаю тебе свидание в нашем кафе "Старый рояль", в восемнадцать часов, сегодня, жду, – передавала я, когда у него отключили телефон.
И сколько было счастья, когда я увидела его, правда, почему-то грустного.
Выпив по кружке пива, мы, ожидая горячего, тихо беседовали. Вдруг на глазах его показались слезы:
– Не знаю, что со мной. Все хорошо, но почему-то плакать хочется. – И он уронил слезу на стол.
Это было странно и необъяснимо, поэтому я впервые подумала о надорванной струне его жизни, о пограничной психике, о женском воспитании на слезах матери, и наше будущее заволокло тучами сомнений и тревог.
Я вспомнила вдруг о некоторой неадекватности его реакции в каких-то ситуациях, о слишком легком рождении слов.
Мы как будто соревновались, кто кого "перепоет", – но этот златоуст перещеголял даже меня, такую искушенную в искусстве соблазнения мужчин. "Прилечу на крыльях ветра" среди этого блеска постепенно стало ослабевать, он даже забыл об этой свой формуле, но мне она так нравилась, что изредка я спрашивала:
– Как и на чем прилетишь?
– На крыльях ветра, – отвечал он.
Эта игра могла продолжаться еще очень долго, несмотря на его "выбросы" отрицательной энергии. Они происходили раз в месяц в полнолуние. Он становился каким-то невменяемым, неуправляемым и недовольным всем. В такие минуты казалось, что у него что-то случилось с головой и это никогда не пройдет. Он был агрессивен, зол, раздражен, и никакие мои психологические приемы не действовали. Он меня не замечал – уходил в себя все глубже и глубже.
Но странное дело, на следующий день как ни в чем не бывало вновь светило солнце, он был тише воды, ниже травы, нежен и мил, как прежде. Это напоминало морские приливы и отливы – известная мне по опыту синусоида любви. И снова он рассказывал о своих попугаях, которые живут в полном согласии, и он с нетерпением ждет потомства. Он беспокоился об этом потомстве больше, чем о собственном, – а ведь уже пора было бы завести: – все-таки двадцать три года!
Но два предыдущих брака не сложились. Живя теперь в одиночестве, он вдруг высоко оценил это преимущество и полюбил это состояние.
Я никогда не ревновала его к прошлому, хотя он весьма образно рассказывал о своей любви к первой жене. Он не давал мне повода ревновать даже тогда, когда кругом были молодые и красивые женщины. Он их просто не замечал, хотя они-то его не пропускали. И только говорил:
– Какие женщины, когда рядом ты! Ты заслоняешь все, ты просто ослепляешь всех, и я любуюсь только тобой. Я люблю тебя, но знаю, что настанет мой черед и ты меня бросишь, как бросала всех остальных до меня.
– О чем ты, мальчик мой, – обычно отвечала я. – Я же люблю только тебя. Сейчас. А потом я не знаю, что будет. Давай пока еще полетаем на наших крыльях ветра!
– Давай! Я завтра же прилечу к тебе!
А завтра... он позвонил и сказал деревянным, не своим голосом:
– Нам надо расстаться навсегда...
Дарю тебе железное кольцо:
Бессонницу – восторг – и безнадежность.
Чтоб не глядел ты девушкам в лицо,
Чтоб позабыл ты даже слово – нежность.
Чтоб голову свою в шальных кудрях,
Как пенный кубок, возносил в пространство.
Чтоб обратило в огнь – и в пепл – и в прах
Тебя – твое железное спартанство.
Когда ж к твоим пророческим кудрям
Сама Любовь приникнет красным углем,
Тогда молчи и прижимай к губам
Железное кольцо на пальце смуглом.
ДУХОВНЫЙ СЕКС
Это началось сразу. Тактильные контакты, как будто мы слепые. Наши руки стали проводниками наших чувств.
Выйдя первый раз вдвоем в свет – на спектакль в театр Калягина, – мы испытали высшее наслаждение, когда руки сплелись, как губы в поцелуе. Сердце запрыгало, дух захватило, по телу прошел ток.
"Вот это да!" – подумала я и, боясь шелохнуться, стала внимательно прислушиваться к себе. Что это со мной? И сколько мне лет? И кто это рядом? И почему так остро? Пьяно? Трепетно? Сладостно? Всего-то навсего руки, а создают такой эффект близости. И что в сравнении с этим грубый, приземленный секс, в котором часто два интеллигентных человека превращаются в зверей?
Как весело, когда рядом, совсем близко находится объект твоего вожделения. Несомненно, с первого взгляда и с первых минут нашего знакомства это чувство возникло у меня. Равно как и любовь во всех ее проявлениях. И вела она, как маяк в море. Но ближе, интимнее этого первого мига сближения – наших сцепленных рук – уже ничего никогда не было. И мы теперь всегда искали руки друг друга. И успокаивались только тогда, когда они были вместе. В театре, ресторане, поезде, машине, на светском рауте – всегда вместе.
Руки превращались как бы в инструмент любви. Они то сжимали друг друга, то обвивались пальцами, то смыкались вместе, то заходились в высокой степени блаженства. А если к рукам прибавлялся и взгляд больших красивых карих глаз и смотреть можно было в них, как в бездонный колодец, возникала та желанная гармония, о которой я столько лет мечтала. А добавьте к этому мои глаза, которые притягивали его как магнитом. Так и жили мы несколько месяцев подряд, зацепившись душой и руками друг за друга.
Казалось, что каждый дорвался наконец до источника чистой воды и никак не может напиться. О сексе как таковом мы не говорили. Мы его подразумевали, уверенные в том, что это никуда от нас не денется и незачем спешить. Настолько уверены были в том, что как-то раз он изрек почти историческую фразу:
– Мы с тобой такие умные и такие опытные, что нам ничего не надо объяснять друг другу. Давай наслаждаться первыми днями безоблачного счастья.
Но однажды в театре "Ленком" я поймала такой его взгляд, от которого душа захолонула, а тело затрясло. Это был взгляд жаждущего мужчины. Он не смог сыграть равнодушие и, глядя на открытый ворот моего платья, воспламенился и тоже внутренне задрожал.
Ах, какая это была незабываемая минута! Минута откровенного публичного сближения. И если бы можно было стать невидимками или убрать публику из фойе, то...
Нежность, неизбывная человеческая нежность струилась потоком на меня, она просто захлестывала меня своей мощной волной и смущала.
– Ну зачем так много мне одной? И чем я заслужила такую любовь? И откуда такая нежность?
И если говорить об удовлетворении как о чем-то вечно желанном для женщины, то более всего я чувствовала себя удовлетворенной, когда он обнимал меня своими красивыми руками профессионального пианиста.
А с поцелуями происходили интересные метаморфозы. Первый поцелуй был мужской, сексуальный, многообещающий. Потом целая серия поцелуев с разными нежными оттенками. Когда случалось какое-нибудь большое приятное и для него, и для меня событие – удачно прошедший концерт, хороший заработок, гастроли, – он снова целовал меня, как бы награждая за усилия, долгим страстным мужским поцелуем. Потом целовались по сто раз в день, как дети в детском саду. В этом тоже было свое удовольствие, и нам нравилось без конца "прикладываться" друг к другу.
И вот я объявила:
– Я произвожу тебя в сан духовного любовника!
– Весьма польщен. Готов и дальше исполнять эту прекрасную миссию!
Обыкновенный секс уходил куда-то на задний план и превращался в мираж, в наших головах-компьютерах просчитывалась одна и та же формула: "А что нам это даст? И что добавит? Нежности, страсти, любви? Нет! А отнять может – и нежность, и страсть, и любовь. Так зачем терять, лучше оставить все, как есть". Был и возрастной барьер, безусловно. Для меня, например, это представлялось совсем новой жизнью с новыми неведомыми заботами. Эти заботы были связаны с покупкой нового постельного белья и своего женского тоже, с перестройкой на другую волну, с уходом с этого духовного небосклона и скатыванием к банальным отношениям мужчины и женщина. А нас влекла, манила и сближала та высота, на которую мы сами забрались и не хотели с нее спускаться. Этот духовный секс сделал нас близкими без всякой скидки на возраст. И это была не просто игра, это была сама жизнь, в которую мы оба играли с наслаждением. Играть было весело, каждый соблюдал правила, не сговариваясь и не договариваясь. Он это особенно хорошо усвоил и уразумел: хоть и юн, был весьма опытен в обольщении женщин.
– Я – дамский угодник.
Слова, как кружева, плелись им искусно и весьма успешно. А главное, искренне. И не подкопаешься, и не обвинишь в нечестности.
– "Ты пришла" – эту песню я посвящаю тебе. "Ты пришла и останешься со мной навсегда..."
А песня "Нужен очень" стала нашим гимном. "Нужен очень, нужен очень я тебе", – в финале он вставал передо мной на колени под овацию зала и мое невольное одобрение и смущение. Радостно было и в то же время стыдно. Удивительный дуэт зрелости и юности – но только по паспорту. Потому что в жизни роли часто менялись, и он становился моим учителем, я – послушной ученицей. Особенно в музыке, когда я не могла взять верную ноту.
А как приятно стоять у рояля и просто смотреть на его руки, как они, быстро и легко перебирая пальцами клавиши, извлекали потрясающие звуки.
– Мальчишка, а как играет! Какой мастер и какой прекрасный аранжировщик мелодий, импровизатор, фантазер, умеющий расцветить любую мелодию, чтоб она заиграла, как драгоценный камень!
Наша духовная дружба подкреплялась и совместным творчеством. Он задумал помочь сделать мне сольный концерт, где я проявила бы себя в полной мере.
Идея пришла, на мой взгляд, гениальная: моноспектакль "Грезы любви" стихи Марины Цветаевой и классическая музыка. Работа над ним в течение двух месяцев превратилась в пролонгированный духовный секс. Достаточно и сейчас посмотреть нотный альбом, чтобы увидеть пометки, сделанные его рукой: "кончаем вместе". Этот "оргазм" наступал, когда музыка и стихи сливались и заканчивались одновременно. Надо было так рассчитать ритм стиха и темп музыки, чтобы попасть в унисон.
Стихов Цветаевой я выписала так много, что их хватило бы на целых три спектакля. Я пыталась, и небезуспешно, объясниться в своих чувствах. И это получилось. Мне даже было стыдно читать некоторые стихи: в них звучала откровенная эротика, вся поэзия Цветаевой сексуальна. За каждой строкой угадывается ее мятеж, ее страсть, ее неизбывное чувство любви.
Цветаева нас венчала, благославляя на творческие подвиги во имя любви. И работа шла успешно. Мы вместе преодолевали трудности: не было рояля – мы бегали по всей Москве в поисках его, кто куда пустит, и репетировали то на фабрике "Красный Октябрь", то в Музее Островского, то в радиокомитете и только потом – в Политехническом музее. Духовная энергия переливалась от меня к нему и от него ко мне. Я читала Цветаеву страстно, отождествляя героя ее любви с моим другом. Он же, слушая стихи, перебирал в своем музыкальном компьютере мелодии и тут же предлагал одну из них, всегда точно попадая в ритм стиха, в его настроение и тональность. Это было само по себе искусство. И на каждую репетицию мы бежали, как на любовное свидание.
И навряд ли мы смогли бы выразить свои чувства так, как интерпретировали их через поэзию Марины Цветаевой и музыку Бетховена, Шопена, Рахманинова, Свиридова.
Однажды я спросила, могу ли полностью идентифицировать его с героем спектакля, и получила утвердительный ответ. Но вторая часть спектакля была как развод, как разрыв, как обвинение всему мужскому роду, и он испугался. Не захотел быть ответчиком за всех. И я читала потом вообще, не кивая в его сторону, дабы пощадить его самолюбие.
У нас сложились такие нежные, теплые отношения, что мы ощущали себя семьей. Он приезжал обедать, ужинать и даже завтракать. Ночевать всегда уезжал домой, к моему великому удовольствию. Почему? Потому что выдержать этот прессинг было довольно сложно. Но после любой светской вылазки, разъехавшись по домам на разных машинах, хотелось тут же позвонить и сказать пару приятных слов на ночь.
– Любимая! Как хорошо, что я встретил тебя. Моя душа открыта. Я один, совсем один, у меня никого, кроме тебя, нет. Будь со мной. Не покидай. Не предавай. Я люблю тебя! Люблю!
Я тоже звонила:
– Ворота моей души открыты, заезжай, располагайся! Вместе можно многое сделать, все преодолеть, всегда быть в творчестве.
Мы никак не могли наговориться. Я просила, чтобы он мне больше рассказывал о композиторах, так как он музыковед-теоретик. А я рассказывала свою жизнь. Слушал он внимательно:
– С тобой все интересно! Где ты – там жизнь!
Говорят, что мужчина и женщина переходят на "ты" только тогда, когда хоть раз спали вместе. У нас была постепенная метаморфоза: сначала "Лида", "Вы", потом – "Лидочка", "ты". И, как ни странно, нас сближало наше непомерное возрастное расстояние. Он шутил, когда я называла дату какого-нибудь моего личного события:
– Меня еще на свете не было, а ты уже замуж вышла!
В общем, души все больше срастались, глаза любили, а руки не расцеплялись. Так и плыли мы в своей любовной лодке: "Мне океан твоей любви не переплыть" (из его песни).
Я положила на алтарь любви свое сердце. И до того влюбилась в его говорящее красивое лицо, что не могла от него оторваться – я пила его, ела, хотела! Аппетит у меня пропал, есть я не могла совсем. Садилась рядом и смотрела, как он ест, а сама не могла проглотить даже кусочка, физиологически не могла, как будто кто отключил мою систему питания.
Нас сравнивали то с Есениным и Айседорой Дункан, то с Шопеном и Жорж Санд, – парами, идущими против течения, бросившими вызов обществу. А мы были самодостаточны и не слишком печалились по этому поводу.
Нам очень хотелось репетировать дома. Пианино было у дочери. Мечтали перевезти его ко мне и устроить настоящий домашний музыкальный салон. Пианино привезли, он пришел посмотреть, как оно выглядит. Сыграв немного, сказал, что на ненастроенном инструменте играть нельзя – это вредно для слуха, – и закрыл крышку. Потом приехал настройщик, все наладил. А пианист и с ч е з!
Однажды он позвонил и сказал:
– Нам надо расстаться навсегда...
...Потянулись долгие месяцы вынужденной разлуки. Преодоления себя. Возвращения к прежнему образу жизни. Тоскливого ожидания чего-то. И невозможности встречи или телефонного звонка. Полный психологический вакуум, и мое человеческое бессилие, и безумная женская обида.
Легкомыслие! – Милый грех,
Милый спутник и враг мой милый!
Ты в глаза мои вбрызнул смех,
Ты мазурку мне вбрызнул в жилы!
Научил не хранить кольца,
С кем бы жизнь меня ни венчала!
Начинать наугад с конца,
И кончать еще до начала.
Быть как стебель и быть как сталь
В жизни, где мы так мало можем...
– Шоколадом лечить печаль,
И смеяться в лицо прохожим.
ДУРМАН
Девять месяцев – это беременность. За это время мог родиться ребенок – сын или дочь. Недаром "Экспресс-газета" поиздевалась над нами, подписав под одной из фотографий, где мы сняты вдвоем в одной большой красной кофте: "У нас еще будет маленький".
Как все это далеко теперь от нас – в той, первой серии фильма под названием "Люблю... и больше ничего".
Первая серия кончилась телефонным звонком: "Нам нужно расстаться навсегда..." – без объяснения причин. И девять месяцев немой тоски, жуткой неопределенности и любви вопреки всему. И только один вопрос – почему? почему? почему? И собственная фантазия, рисующая одну картину страшнее другой. Только усилием воли я заставляла себя работать в прежнем ритме – писала, выступала, пела.
Себя ощущала чеховской чайкой, подстреленной на самой высоте полета. Так и жила с одним подбитым крылом. Почему-то сразу поверила, что ушел навсегда, и не мечтала и не ждала его возвращения, пытаясь привыкнуть к жизни без него.
Сейчас, когда знаю причину его ухода, когда знаю уже так много, что вполне хватило бы, чтобы разлюбить, выкинуть его из сердца и вычеркнуть из памяти, я сознательно закрываю один глаз, чтобы не видеть очевидного, – что он никого не любит, кроме себя, – и продолжаю его любить – трепетно вслушиваясь в звуки его голоса, всматриваясь в его бездонные красивые глаза, окуриваясь дымом его сигарет и обволакиваясь мужским обаянием.
Любовь, похожая на сон,
Сердец печальный перезвон,
Твое волшебное "люблю"
Я тихим эхом повторю.
Это название второй серии – "Любовь, похожая на сон", начало которой положил ночной звонок, настолько неожиданный для меня, что я попросила представиться, не узнав его голоса.
– Поздравляю с годовщиной нашей встречи – 6 сентября! Скучаю! Прошу простить! Люблю! Помню каждый наш день! Все время думаю о тебе! Моя душа осталась с тобой в той нашей жизни! Сейчас живу кисло...
Дело даже не в словах, которые он говорил, а в том, как сразу включил меня, будто в электрическую сеть. И я, как заводная игрушка, которая движется по желанию хозяина, застрекотала, заволновалась, пришла в движение... словно и не было этой "беременной" разлуки. Я ожила. Я снова слышала его голос и уже опять любила эти его низкие нотки поставленного баритона. Голова моя горела, в окно светила какая-то безумная луна, свет я не зажигала, и все это было как-то неправдоподобно, нереально.
Я разговариваю с ним и отчаянно боюсь, что сейчас это кончится и я снова потеряю его навсегда.
– Ты видишь, я не выдержал первый, и я тебе звоню, – сказал он.
– Позвонил раз, позвонишь и два, – ответила я уже уверенным голосом женщины-королевы, которой возвратили былое величие и снова надели на голову корону.
Я даже телефона не спросила и не поддалась на провокацию: "Хочешь, я к тебе сейчас прибегу, я теперь живу рядом с тобой, и телефон новый?"
– Нет, не хочу, – ответила я.
– Ну, хорошо, спасибо тебе за то, что ты меня не послала ко всем чертям, прости меня еще раз, я очень тебя люблю.
А мне уже вполне достаточно этого ночного звонка, и, положив трубку, я чувствовала, что взлетаю...
Прошло десять дней после звонка – и вот "заблудший сын" на пороге. В дверь он не стучал, не звонил, а скребся, как скребутся коты, когда просятся в дом, нагулявшись на воле.
Очень страшно было открывать – что я там увижу? Но увидела его, повзрослевшего, возмужавшего и еще более красивого, чем прежде.
– Ну, здравствуй, "живейшая из жен", – и он протянул свои руки, чтобы заключить меня в объятия. – Как же я мечтал об этом моменте! Неужели я тебя вижу?
Я тихо сидела в углу, чистила картошку и тоже не верила в реальность происходящего. Любуясь им издалека, я думала: "Как же красив, проклятый!" – и глоток за глотком снова выпивала этот сладкий яд – Любовь.
Он курил, затягиваясь дымом, втягивая щеки и прищуривая один глаз, и смотрел, смотрел:
– Как много вокруг красивых молодых женщин, но есть самая красивая и самая молодая – это ты, моя любимая Лидочка! Ты же видишь, мы еще и не пили, но я уже пьян от любви. От тебя исходят какие-то волны, мягкие и нежные, я их принимаю и в ответ посылаю свои волны нежности и обожания. Ты просто сиди и жарь мою любимую картошку, это твое приворотное зелье, а я буду любоваться тобой.
