Текст книги "Набатное утро"

Автор книги: Лидия Обухова

Лидия Алексеевна Обухова
Набатное утро

 
О тех, кто первым ступил на неизведанные земли,
О мужественных людях – революционерах.
Кто в мир пришел, чтоб сделать его лучше.
О тех, кто проторил пути в науке и искусстве.
Кто с детства был настойчивым в стремленьях
И беззаветно к цели шел своей.
 

Часть первая
Невская битва

На исходе июльской ночи лета от сотворения мира 6748-го – таков был счет на Руси – начальник береговой стражи Пелгусий шел лукоморьем. Следом двое подручных вели оседланного коня.

– Сохатый стоит головой на восход, скоро быть утру, – пробормотал Пелгусий, глянув на небесный ковш. Он не пропускал ни одной ночи без дозора: князь Александр строго спрашивал за службу.

Круглосуточная светлота сменилась уже короткой ночью. При слабом свечении воды привычные глаза порубежника без труда различили бы любую малость, не встань над морем густого тумана. Поэтому полагаться приходилось более на уши, чем на глаза. Он шел не спеша, в глубокой задумчивости. Озабочен был Ижорянский старшина домашними и отчасти политическими делами. Он был убежден, что защита и благоденствие Ижорян целиком зависят от воли могучего Новгорода. Ижоряне жили водой, кормились ею, она защищала их. А Новгород держал в своих руках три великие водные дороги: от Варяжского моря до Киева на Царьград; Варяжским морем в немецкие города и на остров Готланд; да к Студеному морю, куда ходят за добычей ушкуйники.

Семь веков назад земля была богаче дремучими лесами и обильнее водами. Невская протока еще не обрела русла; она обширно разливалась по болотистой равнине, соединяя Варяжское море с озером Нево, которое летом бурно, а зимою вьюжно. В протоку впадали лесные речки Ижора и Ижорянка, названные по чудскому племени, издревле обитавшему здесь. Ижорянская речь несхожа с речью славян, но соседи хорошо понимали друг друга: от озера Нево до Новгорода скорого пешего хода всего-то четыре дня!

Повздыхав втихомолку и мужественно снося косые взгляды соплеменников, Пелгусий первым крестился, приняв имя апостола Филиппа. Единственно ради доверия новгородцев! А как ныне взглянет на него владыка Спиридон, коль дойдет слух, что Пелгусиева дочь на языческом празднике была наряжена в ольховые ветви и вокруг нее водили хоровод?! У него еще на памяти, как утопили в Новгороде двух волхвов... Новообращенного тем более не помилуют. Оставалось надеяться на медлительность слухов, которым можно преградить дорогу каким-нибудь благочестивым деянием.

Строго говоря, Пелгусий не гневался на дочь. Она мирила его с Ижорянами, которые упрямо придерживались старых обрядов. Да и лестно родительскому сердцу: «кустом» выбирали самую красивую, благонравную девицу. Подросла дочь, пора подумать о женихах. Чего лучше обкрутить в родном погосте? Но согласится ли будущий зять принять греческую веру? Если же сосватать Олку в Ладогу или в Новгород, опять сомнение: сочтет ли ее ровней богатый огнищанин, владетель собственной усадьбы?.. А отдать дочь за простолюдина, ремесленника, пусть и с достатком, но человека черной кости, зазорно уже самому начальнику порубежной стражи.

Внезапно Пелгусий застыл на полушаге, вглядываясь в редеющую темноту. Плеск весел. И несомненно – многих весел! Не рыбацкий челн, но тяжело груженные корабли шли из-за моря. Наметанным взглядом он угадывал мачты шнек и широкобокие корпуса с нашитыми бортами – «драконы», по-шведски «дракки», которые поднимали до ста человек.

Безмолвную череду судов при менее пристальном внимании можно было бы спутать с облачной грядой – так далеко уходила она к горизонту, сливаясь с туманом. Но то были шведы, и морю стало тесно от них! Плыли потаенно: не с добром.

Пелгусий послал будить ближних жителей, чтоб угоняли, не мешкая, скот в лесную дебрь.

Живя на опасном порубежье, Ижоряне поневоле не обзаводились громоздким скарбом, ценности прятали либо в ямах, либо спускали горшки с серебром и золотом в тайные дупла. У Пелгусия был захоронен объемистый кожаный мешок, туго набитый старинными денарами и новенькими гривнами. Даже если шведы, остервенясь, порежут скот и сожгут избу, будущее семьи его не пугало.

Дождавшись на берегу рассвета, расторопный старшина пересчитал между клочьями тумана шведские корабли с обвисшими в безветренном воздухе полосатыми парусами, рассмотрел на ближайшей палубе спящих вповалку ратников со щитами и мечами в изголовьях, прикинул в уме общее число воинства, углядел даже штандарт ярла на головной дракке – и неслышно юркнул в густую ивовую поросль.

Взошедшее солнце застанет верхового гонца уже по пути к Ижорянскому вымолу, где тот спешится, пересядет в быстроходную лодку с гребцами, переплывет озеро Нево, а из «города на волнах» – Ладожской крепости ему помогут, не теряя ни часа, добраться по Волхову до Рюрикова городища, где стоит с дружиною Александр Ярославич. На такой крайний случай дана была старшине княжеская печать с изображением всадника, ее и приложил Пелгусий к своей поспешной грамоте.

Он возвращался домой, отдуваясь, но успокоенный. Водоходство на Руси дело привычное, и князь узнает о вторжении вражеского флота еще до заката следующего дня. Переступив порог избы и старательно поклонившись кресту в красном углу, он сказал с непонятной усмешкой:

– Ну, тороватая хозяйка, застели столешню чистой холстиной. Гостей будем потчевать! Вели резать телка, вари уху и гороховое сочиво. Да пива нацеди. Не позабудь выставить на стол большие мисы и блюда. Не пожалей и чару, князев дар. Пир так пир!

Жена проворчала:

– Ладно им в латке, хорошо и в горшке.

Но перечить не стала, зная, что муж зря не прикажет выставлять дорогую посуду. Сын Диковал понял распоряжения отца иначе. С загоревшимися глазами спросил:

– Неужто против князя на коня сядешь? Со свеями заодно?

Пелгусий собрал на лице хитрые морщины.

– Зла бегаючи, добра не добыти. А ты гони в лес говяду и коней. Да сестру держи при себе! Без моего слова домой не ворочайтесь. За скот спрошу, а за девку вдвое.

Олка сидела за печью, разбирала холсты. Печь топилась по-черному, сложена была грубо и выступала чуть не на пол-избы. Из-за укрытия Олка пискнула, что свеев она еще не видывала... да прикусила язычок. Отец добр-добр, ан и суров!

Шведские шнеки еще не бросили якорей в Невской протоке, как весь Ижорянский посад перекипел суетой и словно вымер. Последнее запоздалое ржание нагруженных коней, изумленное мычание коров потерялись в глубине леса.

Недели за три до того Упсала, столица Свеарике – страны свеев, была пышно разукрашена церковными хоругвями и множеством рыцарских значков, которые трепетали на ветру. Отзванивали колокола; толпы горожан, благородных фрелсисманов и свободных крестьян – бондов, стекались к порту. Отплытие двухсот восьмидесяти кораблей почиталось событием чрезвычайным!

Северная весна уже отплескала зеленоголовым селезнем в озерных проталинах; стаял без следа снег в ущельях, июльское тепло снизошло на шведскую землю.

И красива же казалась в тот день синяя гладь, испещренная косыми парусами в желтых и черных полосах! Отвагой дышали корабли. Дубовые доски для них подбирались одна к одной, без сучка и древоточины, выдерживались в темноте по нескольку лет, пока не приобретали крепость железа; пазы затыкались прядями белого льна, а палубы обшивались тюленьими шкурами. Удальцами выглядели и шведские воины, натянувшие поверх кафтанов из бычьей кожи еще и кольчуги с железными юбочками, а рогатые шлемы пристегнувшие ремешком...

Толпа жадно глазела на короля Эриха Эриксона, пожелавшего проводить славного морехода Ульфа Фаси, командира флотилии, а более того своего зятя ярла Биргера из Бьельбо, возглавлявшего поход. По причине хромоты король ехал в карете, на мягких подушках. По одну руку от него сидела сестра – принцесса Ингерда, жена Биргера, а по другую – насупленный мальчик, разодетый в цветное фландрское сукно, наследник трона Вальдемар, первенец Ингерды и ярла. Чтобы народ видел, в каком согласии пребывает королевское семейство, Ингерда вложила упиравшуюся изо всех сил ручонку сына в потные расслабленные пальцы короля и не только улыбалась направо и налево узким набеленным лицом, но и щедро сыпала в толпу горстями монеты.

Сам ярл ехал на статном жеребце в седле из багдадского сафьяна, покрыв мощный конский круп, будто попоной, длиннополым плащом. Оруженосец вез за ним фамильный щит Биргеров с девизом «Удача и беспощадность!». Да уж, удачливы они были, Биргеры! Но и беспощадны тоже. Могущественный дом соперников пал побежденным, а Биргеры вознеслись. Две королевские династии сто лет оспаривали трон, убивая друг друга. Биргер Броза с помощью датчан вернул на престол Эриха Шепелявого, а его младший родственник Биргер из Бьельбо получил руку Ингерды. По всей Швеции тогда пели:

 
Жены ждут и возносят молитвы.
Не успели их слезы остыть —
Воротилися кони из битвы,
А кровавые седла пусты.
 

Но в Свеарике не осуждали за пролитую кровь. Тысячу лет назад, когда здесь жили племена лаппов и свевов, божественный Один постоянно сражался с лесными и морскими народами. Даже древние храмы свевов назывались «домами крови» – в них приносили смертные жертвы. Последний в роду Одинов король Ингиальд слыл таким жестоким, что говорили, будто он съел в детстве волчье сердце. Христианство шведы приняли позже Руси. Оно не утишило злых страстей...

Но если все так, то почему же само слово «свей» означает «землепашец», а не «воитель»? Почему швед упрямо долбит скудную землю и бросает в нее зерно, а доспех надевает лишь по принуждению? Об этой несообразности размышлял ярл Биргер.

Наследник богатейшей семьи ощущал в себе порыв к чему-то большему, чем то, что было ему предназначено от рождения. В четырнадцать лет великолепно обученный военному ремеслу, он уже хотел посмотреть на мир и показать ему себя. Наивное тщеславие подкреплялось энергией и упорством. Родичи, поразмыслив, согласились на неотступные просьбы. Биргер покинул родину и налегке пустился скитаться по Европе, стремясь в Париж, в первый, только что начавший тогда свое существование университет Сорбонну.

Едва ли он отправился в путь с тощим кошельком, без оружия и провожатых. Но так же верно и то, что многих слуг при нем не могло быть, да и денег, сколько ни запасай, не хватит на десятилетнее странствие. Ведь Биргеру надобно было пересечь Европу со всеми ее неухоженными путями и дорожными опасностями, достичь Парижа, который был тогда мал и весь помещался на речном островке Сите, стать студиозусом, проучиться несколько лет, отдавая дань пирушкам и дуэлям (парижские власти, выведенные из терпения, запретили студентам носить оружие – так часто пускали те его в ход!), получить полагающуюся степень, а затем проследовать обратно. На все это нужно было время и время.

Зато вернувшись в Свеарике, он мог теперь сопоставлять. Упсала гордилась своим храмом, но разве он идет в сравнение с тем, который воздвигает сейчас мастер Герард в городе Кельне? Обидной показалась шведская отсталость. Идет тринадцатый век, нравы меняются, торжествует знание, а в Свеарике по-прежнему споры разрешают дракой, вина устанавливается при испытании железом или водой. Судов нет, нет и оправдания невиновному.

Король сам объезжал поочередно все области и ждал, когда его утвердит чуть не каждый деревенский сход. Да любой лагман, который на тинге «кричит закон», обладает большей властью! Ведь это именно лагман – старшина схода должен произнести обидные слова: «Свей могут принимать и свергать короля. Тинг лишь тогда назовет его королем, когда он поклянется перед всеми, что не будет преступать закон в нашей стране...» Закон! Есть ли законы в Свеарике?!

Архиепископ восседает в своем дворце важнее самого короля, а печется лишь о выгоде папского Рима; Швеция для него не более, чем полудикая окраина.

Рыцари полны стародавним чванством. В памяти Биргера недавний спор с Ульфом Фаси. Тот был явно обижен, что не он единоличный глава похода на Русь. Говорил отрывисто, стараясь глядеть в сторону:

– Шведов ведет дух викингов. Так было и так будет. – Он пристукнул сапогом со шпорой.

– Военная добыча кратковременна, – возразил Биргер. – Неразумно отвергать здравый смысл: земля для живых, не для духов.

– Земля шведов – море!

Биргер, который признавал только собственный опыт, пожал плечами.

– На волнах не колосятся нивы, а желудки шведов, как и других людей, способны чувствовать сытость от злаков, но не от морской пены.

Так бесцельно пререкались оба ярла в присутствии короля Эриха, который благодушно кивал обоим трясущейся головой.

Сидя у высокого набивного борта, слегка откинув по теплому времени бархатный рукав, отороченный черным соболем, Биргер мысленно продолжал спор. Он размышлял на латыни, которая была языком всей образованной Европы. Не только церковная служба, но и философские диспуты велись и научные трактаты писались именно на этом языке. Родные наречия оставались как бы бесписьменными диалектами, приличными разве что для общения с простолюдинами, для рынков и проезжих дорог...

Неожиданно ярл был отвлечен шумом. Ратники на палубе подрались из-за плутовства при игре в кости. Кто-то требовал в запальчивости испытания водой. Жестокая забава, сулившая почти верную смерть. Биргер не мог ее запретить. Таков обычай. «Когда же у шведов появятся писаные законы?» – подумал он, отворачиваясь. Ему претили любые проявления грубой жестокости. С брезгливостью глядел он издали на галдящих, замахивающихся друг на друга буянов.

Вдруг надменное лицо с узким ястребиным носом озарилось слабой улыбкой. На сей раз внимание ярла привлек собственный сын, плаксивый мальчик, которого он почти вырвал из рук матери, чтобы придать своему походу особый вес. Коль скоро на борту королевич, наследник Эриха Шепелявого, все приобретает иную окраску. В глазах народа это важнее даже, чем то, что папа Григорий Девятый рукою дряхлой, как этот мир, благословил поход против руссов, приравняв его к крестовому; что небесная комета словно указывала путь: «Туда, туда, на восток спешите! Я ваша путеводительница к славе и блаженству!»

Распоряжаться казной при слабоумном короле Биргер мог и сейчас, но ему нужна была не скрытая власть, а всеобщее признание. Пока же не удалось добиться ни одной перемены к лучшему. Даже прокладка дорог вызывала ропот. Что ж, раз он, Биргер из Бьельбо, лишен возможности мудро возделывать пашню скудной родины, засевать ее заново, строго и разумно, значит, ему остается добыть это право своим рыцарским мечом! Когда малыш Вальдемар наденет корону, отец станет правителем по бесспорному праву. Для этого вожделенного часа Биргер приобретал расположение жадных церковников, преданность завистливых феодалов. Ради этого согласился двинуться в новгородские пределы.

– Тебе нравится море, сын мой? – спросил он.

– Оно качает, – ответил мальчик.

Обе страны жили по законам своего времени. Полумиллионная Швеция и пятимиллионная Русь не составляли слитных государств, их территории, как хлебный каравай, крошились и разламывались на племенные области, на княжеские уделы. Первоначально Русью называлось одно Киевское княжество. Рязанцы, например, нападали на «русские» обозы, то есть – на киевские. Лишь в двенадцатом веке слово «Русь» получило всеохватное значение.

Нити между Русью и Свеарике в разное время и натягивались и ослабевали. Русские князья то женились на шведских королевнах, то ломали копья за пограничные «обидные» земли. Такими считали пермяков, карелу, емь и сумь. Шведы не раз и не два, обойдя леса и топи южной Суоми, пытались отрезать Русь от моря, оторвать от нее карелу.

В 1164 году шведская рать четыре дня простояла под стенами Ладожской крепости, отступила, не взявши ее, а на пятый день была настигнута дружиной новгородского князя. Русские проникли в глубь финских земель. В 1187 году, после набега на древнюю столицу Сигтуну, в Новгород привезли знаменитые сигтунские кованые ворота. А в 1198 году была захвачена шведская крепость Або, которую шведы срубили на берегу финского фиорда как свой форпост.

Во вьюжную зиму 1226 года удачливые полки князя Ярослава Всеволодича, сына Всеволода Большое Гнездо, по крепкому льду болот и рек двинулись в новый поход на емь. По пути карелы мирно принимали от русских крещенье – так были раздражены жестокой настырностью абоского епископа.

В Свеарике долго выжидали случая отквитаться. В 1240 году настает удобный момент: княжества разорены татарами, Новгород беззащитен. Папская курия через своих легатов торопит, подталкивает. Время крестовых походов еще не миновало; рыцарские ордена, битые в Палестине, возрождались, как грибы, на немецком севере. В Поморье, на земле ливов и эстов, уже слышен зловещий клич крестоносцев: «Бери, грабь, бей!» Христианство, которое первоначально мыслилось как пришествие всеобщего утешения, докатилось к середине тринадцатого века до северных стран в обличии жестоком. Папа Григорий Девятый, слепой и глухой старец, призывает купцов Бремена, Любека и Готланда не ввозить в Новгород ни оружия, ни зерна. Купцы упираются: торговля эта выгодна. Упсальскому архиепископу папа направляет буллу: «Народ, называемый тавастами (финны), который был обращен в католическую веру, ныне стараниями врагов креста, своих близких соседей, вернулся к заблуждениям...»

Теперь уже крестовый поход провозглашается против финнов, карел и русских. Особо доверенный папский посол Вильгельм Моденский спешно сколачивает союз трех балтийских стран и Ордена братьев святой Марии, известного, как Тевтонский. Цель – захват пути по Неве. Условия – две трети земель шведскому королю, треть – Ордену, десятина с населения – церкви.

В Упсале не могли сдержать алчного нетерпения. Лазутчики из готландских купцов донесли: постоянного большого войска в Новгороде нет, ополчения быстро не собрать, а князь Александр Ярославич молод и неопытен. Все предвещало удачу. Отплытие происходило с помпой: вслед за епископами в белых мантиях поверх панцирей и красных сутан разноплеменная рать под пенье, с крестами взошла на корабли.

Плавание прошло благополучно: спокойное море, полноводная после дождей Нева. Биргер приказал кораблям встать на якорь в устье Ижоры: тяжелые шнеки не смогли бы перевалить через пороги, следовало пересесть на речные лодьи, добыв их у местных побережников.

Ульф Фаси настаивал на продвижении вперед к Новгороду – по-шведски Холмгарду, – хотя бы пешими силами. Ярл не видел причин для торопливости.

– Я готовился к походу два года, – с надменной усмешкой сказал он, – дадим новгородскому сосунку хотя бы две недели.

– Наши предки нападали без предупреждения, – проворчал Фаси. – Зато были непобедимы.

– Но Ладогу с налета они тоже не взяли, – резонно возразил ярл. – Разумнее подождать союзников-крестоносцев и уже всем вместе двинуться на штурм. Когда падет Ладога, Холмгард окажется без защиты.

С этим Ульф Фаси вынужден был согласиться. Ладога слыла знатной твердыней. Ее земляной вал, воздвигнутый на крутом берегу в два человеческих роста, облицован плитняковым камнем. С широких заборал защитники за бревенчатыми брустверами могли невозбранно обстреливать шведов через бойницы, сами оставаясь неуязвимыми. Глубокое подземелье шестиугольной башни было битком набито боевым припасом, а с верха башни открывался обзор велик. Крепость способна выдерживать любую осаду.

Знал про это и Ижорянский старшина Пелгусий. И все-таки, глядя, как в Невскую протоку длинной чередой вплывали шведские шнеки, в которых грозно ржали ратные кони и тесно стояли у бортов под боевыми стягами копейщики, он мысленно помолился за молодого князя Александра, по рассеянности призвав ему в помощь не апостола Филиппа, а рогатую сосну в глубине чащи. «Если беда минуется, принесу ей в дар парного молока», – пообещал истово.

Для шведов Пелгусий оказался сущей находкой. Мало, что кормил и поил всякого, переступавшего его порог, но простодушной услужливостью, готовностью по первому слову бежать со всех ног куда велят, вселял ощущение уже состоявшейся победы.

Когда Биргер захотел разбить лагерь, именно Пелгусий указал на взгорок, примыкавший одной стороной к воде, а другой к дремучему лесу, надежному, как крепостная стена. Сам первый взялся за топор и лопату расчищать пустошь. Глядя на него, потянулись без понуканий работать на шведов и другие Ижоряне. Натягивая расшитое золотом полотно на Биргеров шатер, Пелгусий так восхищался великолепием походного жилища ярла, так смиренно просил хоть одним глазком взглянуть на внутреннее убранство, что ему дозволили и это. Вышел ахая: он-де, горемычник полуночья, век свой прожил в невежестве, воду и ту черпал, не как господа свей деревянным ведерцем, а звериным черепом... Шведы благосклонно посмеивались.

Спустя неделю, когда Биргер решил наконец отправить в Новгород послов с дерзким вызовом, опять же Пелгусий разыскал озерную лодку – росшиву, что поднимала и людей и коней, заново осмолил ее, укрепил весельные уключины, заменил ветхое ветрило новым, прочным, и строго наказывал кормчему не утомлять послов ни качкой, ни супротивным ветром на быстром плаву.

Кормчий слушал угрюмо, но исполнил все в точности: и пеший дошел бы быстрее! Задолго до захода солнца причаливал к берегу, выбирал местечко попригожее, стелил послам мягкие шкуры на ночлег. Утром по зорьке рыбалил, угощал свежей ухой, ждал, пока солнышко согреет воздух, и лишь тогда пускался в путь. На осьмой день берега стали выше и суше. Любопытствующие послы уперлись взглядом сперва в Хутынский монастырь, затем в Антониев. Пасмурные купола за мощными бревенчатыми стенами отливали тусклой синевой.

Начинались новгородские пригороды.