Текст книги "Паж цесаревны"

Автор книги: Лидия Чарская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц)

Глава XVIII
Пирушка. Шпион-казак. Речь Шубина

Вкусные яства, тонкие вина, ласковые улыбки гостеприимной хозяйки – все это приятно действовало на собравшуюся молодежь.

Урядник Щегловитый, рослый, рябоватый казак, стоящий у входа в горницу вроде как бы почетного караула, а на самом Деле присланный сюда по приказанию Бирона, только хлопал базами при виде всех этих питей и яств. У бедного казака давно уже текли слюнки при виде всех этих угощений. С затаенной завистью смотрел он во все глаза, как ласковая цесаревна собственноручно обносила гостей серебряной чаркой. Сам Щегловитый был лихой казак и любил выпить. Он уже ощущал во рту вкус анисовки, рассылавшей далеко по горнице свой душистый аромат. Всякий раз, как кто-либо из присутствующих подносил чарку к губам, он так и впивался глазами в рюмку. Почти до бешенства доходил бедняга при виде того, как потчуются гости из рук самой цесаревны. И вдруг – не сон ли это? Перед ним стройная русая девушка, румяная, полная, с быстрым взором. В руках ее поднос, на подносе – чарка.

– Выпей, родимый, что зря стоять-то. За здоровье благоверной Анны Иоанновны выпей.

И Мавруша Шепелева, лукаво блестя своими карими глазами, поднесла чарку уряднику.

Тот вдохнул полной грудью. Выпить за здоровье Ее Величества не смел отказываться ни один верноподданный. Таково уже правило. И дрожащей рукой Щегловитый принял с поклоном чарку и духом опорожнил ее.

– А теперь за долголетие государыни. Дай Бог ей царствовать многие лета! – послышался снова бархатный голос над ухом казака, и он увидел в двух шагах от себя красавицу-царевну.

Подле нее стоял Шубин с чаркой, вдвое больше первой, и протягивал ее Щегловитому.

И от этой чарки не смел отказаться урядник.

Потом снова быстроокая, румяная Мавра Егоровна подносит ему бокал французской шипучки, прося выпить за силу Христолюбивого воинства, за Гданьский походи за его превосходительство генерала Миниха.

За Миниха тоже нельзя не выпить: он главное начальство урядника, то же самое, что «атаман-батька» – главный начальник всех войск и председатель военной коллегии.

Как не выпить за генерала-батьку!

Чарка за чаркой, бокал за бокалом, и, через полчаса усиленного угощения, Лесток коротко приказал столпившимся у стола слугам:

– Убрать этого каналью. Он мертвецки пьян.

И, к большому удовольствию присутствующих, лакеи выволокли из горницы лепечущего себе под нос Щегловитого.

– Ну, теперь мы одни! Никто не станет следить за нами, – вскричал Шубин, лишь только Бироновское «ухо» исчезло за дверью, – теперь мы можем говорить, не опасаясь, что слово наше передастся проклятому курляндцу.

– Проклятый курляндец! Вот как! Ну, да тебе это зачтется, милейший, – мысленно злорадствуя, прошептал Берг, скосив глаза в угол горницы, где находилась каморка с притаившимся в ней Бироном, переодетым ремесленником.

– Друзья мои, – произнес снова Шубин, поднимая чарку, – сегодня минуло три месяца со дня гибели одного из среды нашей: верного слуги отечества, умершего на дыбе. Он был схвачен Бироном лишь за то, что отзывался с любовью о нашей высокой хозяйке!

И низким поклоном Шубин склонился в сторону Елизаветы. Потом, помолчав немного, продолжал:

– Почтим же память нашего друга и пожелаем, чтобы сын его был таким же верным слугой цесаревны, как и его отец!

И, бросив взгляд на прелестного, чернокудрого мальчика, не отходившего от Елизаветы, Шубин духом осушил бокал. Все присутствующие последовали его примеру.

– Да, уменьшаются в числе верные слуги отечества! Все они гостеприимно принимаются под своды пыточных отделений и не выходят оттуда, – произнес высокий, статный семеновец, бросив угрожающий взор кому-то вдаль.

– А кто виноват? Кто виноват в этом? – пылко вскричал Алексей Яковлевич. – Кто мешает нам объединиться и подать челобитную государыне-царице? Так мол и так, матушка-царица, защити и помилуй, народ твой гибнет по прихоти курляндца. Россия залита кровавыми слезами. Прерви коварное дело. Все в твоих руках. Прогони немцев, государыня. Разве среди своих верных русских людей, любящих Россию, не найдется достойных тебе помощников?..

И, говоря это, Шубин весь трепетал от волнения. Ему казалось, что он видит перед собой саму императрицу, что она Милостиво выслушивает его. Вся великая любовь его к родине сосредоточилась в сверкающих взорах.

– Да, да, просить, просить государыню, просить ее прогнать немцев и умолять ее утереть кровавые слезы России, прервать страшные дела таинственных канцелярий!.. Нести челобитную, умолить ее!.. – раздались короткие, взволнованные возгласы среди гостей.

– Умолять можно, да что толку-то? Вишь, императрица не надышится на проклятого Бирона. Она считает его первым своим помощником и слугою и не согласится его прогнать. Что тогда-то? – послышался звонкий голос Мавруши.

– А тогда…

Глаза Шубина блеснули из-под черных бровей.

– Тогда… созвать всех лучших людей со всей Руси великой и требовать, да, требовать от них спасения Родины! – произнес он, восторженным взглядом окинув присутствующих.

– О-о! – неожиданно раздался не то вздох, не то возглас негодования позади него.

Шубин быстро обернулся. Маленькие рысьи глазки Берга впились в него сверкающим взором.

На мгновение Шубин застыл на месте. Потом, грозно подступая к курляндцу, произнес:

– Что ты хочешь этим сказать, холоп? Но Берг уже успел побороть себя.

– О, я только удивлялся мужеству вашего благородия, – произнес он ломаным языком, склоняясь перед молодым офицером.

– То-то! – усмехнулся Шубин. – А ты лучше удивляйся тем ужасам, какие ввел в нашей святой Руси твой одноплеменник Бирон.

И, обращаясь к обществу, Шубин заговорил опять горячо и вдохновенно:

– Я верный слуга Ее Величества. Я присягал матушке-императрице, я желал видеть в ней мать-заступницу всего русского народа. И государыня-царица должна защитить нас от рук кровопийцев-немцев, ищущих погибели России. Должна во что бы то ни стало! Сам Господь вступится умудрить ее на это! Я верю в справедливость государыни и желаю ей здравия на многие лета.

Быстрым движением Шубин поднял чарку и опорожнил ее до дна.

Нежная, белая рука цесаревны легла на его плечо.

– Спасибо, Алеша! – произнесла она, – спасибо, родной. Было бы побольше таких слуг у государыни, не погибла бы тогда родимая Русь-матушка!

Прекрасные синие глаза Елизаветы блеснули мимолетной слезой. Она закручинилась на минуту, потом прежняя ласковая улыбка засияла на ее лице.

Мысль, поданная ее любимцем, плотно засела в ее голове. А что, ежели и впрямь просить, молить государыню освободить страну от владычества курляндцев? Что если открыть ей глаза на то, что делается за ее спиною? Открыть можно, да что пользы, как говорит Мавруша? Не поверит Анна и всех челобитчиков выдаст с головой.

И при мысли о том, что может ожидать этих добровольных ходатаев за народ русский, цесаревна вздрогнула от ужаса и закрыла рукою глаза.

Глава XIX
Андрюша не спит. Загадочные тени. Арест Шубина

– Ах, крестненький, как воет ветер, как гудит за окном! – робко озираясь по сторонам, говорил своим тоненьким детским голосом Андрюша, беспокойно ворочаясь в своей постели.

– Полно, голубчик, что ты? Чего ты боишься? Я с тобой! – И Алексей Яковлевич ласково провел рукою по кудрявой головке своего крестника. – Спи! Уже поздно, миленький.

– И царевна спит?

– Эк, хватился! Гляди, не видать и свету в окнах дворца.

И Шубин быстро отдернул кисейную занавеску. Черная зимняя ночь беззастенчиво глянула в окно. Деревья, глухо шумя под напором ветра, шевелили своими обнаженными сучьями.

Маленький домик Шубина был расположен неподалеку от Смольного дворца цесаревны. Он выходил окнами с одной стороны на двор Елизаветиного запасного дворца, с другой стороны – на огромное снежное поле и рощу, плотно примыкающую к маленькому домику. Кругом было глухо и безлюдно. От домика до дворца приходилось идти по крайней мере шагов сто по протоптанной между двумя снеговыми сугробами дорожке. Во время наезда в Смольный запасной дворец Елизаветы Алексей Яковлевич пристраивался в маленьком домике со своим крестником, готовый по первому зову из большого дома бежать туда.

Андрюша взглянул в окно, приподнявшись с постели. У-у, какая жуткая темнота царит кругом! Только и слышны шум ветра да свист метелицы.

К ним присоединяются еще какие-то странные звуки. От этих звуков мороз проходит по телу мальчика. Это волки воют недалеко за рощей в лесу… Андрюша знает, что они не посмеют прийти сюда, а все же жутко слышать их страшный вой. Мрачные картины встают в памяти мальчика под эти звуки: долгий путь с покойной матерью, харчевня, смерть любимой…

– Крестненький! – снова говорит Андрюша, – а как ты думаешь, видят меня матушка с батюшкой сию минуту с небес?

– Видят, голубчик. Как же не видеть!.. Мертвые могут знать и видеть все, что ни делается на земле.

– И царевну они видят?

– Конечно!

– И тебя?

– Всех, всех, конечно, милый мой мальчик.

– И видят, как ты и царевна любите меня?

– И это видят!

– Значит, они счастливы! – произнес мальчик, улыбнувшись мечтательно, и потом, подумав минуту, снова произнес:

– А злого Бирона они тоже видят и, наверное, проклинают его?

– Нет, мальчик. Там, в небесах, нет ни ненависти, ни вражды, ни проклятий. Только здесь на земле, дитя мое, ненавидят и мучают сильные слабых, – произнес задумчиво Шубин.

– Но я ненавижу его, крестненький! Он взял у меня отца, из-за него матушка умерла!..

– Спи с Богом, Андрюша, спи! Меня самого клонит ко сну.

И, заботливо прикрыв крошку-пажа шелковым одеяльцем, Алексей Яковлевич быстро разделся и лег. Скоро ровное дыхание его донеслось до Андрюши.

– Уснул крестненький! – произнес мальчик и, повернувшись набок, всеми силами старался забыться и сам.

Но дремота, всегда послушная детской головке, теперь будто с умыслом бежала от нее. Андрюше не спалось. Дикие завывания ветра и волчий вой не давали ему покоя. Страшная ночная мгла, таившая в себе какую-то притягательную силу, так и тянула, так и манила его к себе. Малютка неслышно встал, быстро и бесшумно оделся, и вскоре крошечная фигурка, примостившаяся на подоконнике, прильнула к окну.

Глаза малютки устремлены на небо. Там сияли, кротко мигая, золотые, ласковые звезды. Они точно улыбались, кланялись ему. Андрюша вспомнил красивую легенду, которую рассказывала ему когда-то мать. В этой легенде говорилось, что звезды – глаза праведных, хороших умерших людей и маленьких детишек.

«Верно, там и матушкины, и батюшкины глазки!» – мелькало в голове мальчика, и он еще с большей нежностью устремил в небо свой взор.

Вдруг легкий шорох привлек внимание Андрюши. Прямо под окном мелькнула какая-то темная фигура, за ней другая, третья.

– Это, верно, слуги из дворца. Цесаревна, должно быть, послала звать к себе крестненького! – решил мальчик.

Но за первыми темными тенями промелькнуло еще несколько, четыре-пять других. Потом еще и еще. Андрюша стал считать их и сбился.

Неясный страх и испуг своими ледяными тисками сжали сердце Андрюши. Он быстро вскочил с подоконника и стал будить крестного, сбивчиво толкуя ему что-то про черных, неясных людей.

– Крестненький, проснись! Проснись, дядя Алеша! – весь дрожа и трепеща от непонятного ему самому волнения, кричал мальчик.

Шубин живо открыл глаза и, дико озираясь, вскочил с постели.

– Что? Что такое? – лепетал он спросонок.

– Гляди… гляди… крестненький! – зашептал, подтаскивая его к окну, Андрюша. – Там они… Их много, много… И все крадутся, словно воры… Сюда идут… к крыльцу… Гляди! Гляди!

Шубин быстро накинул на себя платье и побежал к окошку, но во дворе не было видно ни одной души.

– Полно, почудилось тебе. Ложись спать, милый! – произнес, обращаясь к мальчику, молодой прапорщик.

Вдруг он чутко насторожился.

Чуть слышные шаги в сенях привлекли его внимание. В тот же миг наружная дверь жалобно заскрипела под сильным ударом. Еще такой удар – и в сенях послышалась глухая возня, шум, топот.

Андрюша с испуганным криком метнулся к Шубину. Тот привлек его к себе одной рукой, другой обнажил шпагу.

– Господи! Спаси и помилуй невинного ребенка, не дай погибнуть вместе со мной! – прошептал он, подняв глаза к небу.

Страшная, роковая догадка осенила его голову.

Шаги между тем приближались с каждой минутой. Вот уже совсем ясно, что несколько человек хозяйничают в соседней комнате. Шубин нервно сжал рукою рукоятку шпаги… Минута… другая… третья… О, как мучительно долго тянется время!

Но вот кто-то подошел к двери и изо всех сил ударил в нее.

– Открывай, што ли! – послышался грубый громкий окрик.

И новые удары посыпались в дверь.

Ударял теперь не один человек, не двое. Должно быть, много их пришло за ним – Шубиным.

Алексей поднял шпагу. Он пронзит ею первого, кто появится на пороге… Он недешево продаст свою свободу и жизнь…

И вдруг страшный, оглушительный треск… Дверь, подавшись вперед, валится с шумом к ногам ошеломленного прапорщика, и целая толпа неизвестных людей врывается в комнату. Впереди всех торжествующий Берг.

– Вот он, берите его! – кричит курляндец с пеной у рта и с диким бешеным блеском в глазах, – берите его! Он порицал милостивое царствование нашей государыни и грозил бунтом… Он изменник. Хватайте его!

Несколько человек кинулись к Шубину и схватили его. Шубин взмахнул шпагой. Но чьи-то сильные руки выбили ее из рук его, другие руки вырвали из его объятий плачущего Андрюшу и в один миг обезоруженного офицера скрутили веревками по рукам и ногам, вынесли его из домика и положили в сани, стоявшие у крыльца. Берг и его спутники уселись туда же. Кто занял козлы, кто встал на запятки, и сани тронулись, чуть скрипя полозьями по снежной дороге.

– Остановитесь! Остановитесь! Возьмите и меня с собою! Я не хочу оставаться без крестненького! Не хочу! Не хочу! – кричал взволнованный голосок кинувшегося следом за санями Андрюши.

Но никто не слышал, никто не хотел слушать несчастного ребенка. Возница хлестнул лошадей. Сани помчались быстрее.

Андрюша побежал за ними, продолжая громко плакать и кричать:

– Возьмите меня! И меня возьмите!

Но только вьюга и ветер отвечали ему, заглушая его крики и плач. Вьюга кружилась и пела вокруг него. Ветер свистел в уши. Мальчик бежал, спотыкаясь на каждом шагу. Его крошечные ножонки вязли в сугробах… а сани уже были далеко, далеко… Вскоре они повернули за угол и исчезли из вида.

– О злые! Злые люди! Отдайте мне моего крестненького! – неутешно зарыдал несчастный мальчик.

И ветер и вьюга рыдали вместе с ним… Андрюша остался совсем одиноким среди пустынной дороги.

«К цесаревне. К ней, родной, ласковой, милой! – неожиданно мелькнула быстрая мысль в крошечной детской головке, – она поможет крестненькому, она освободит его, велит догнать злых людей, прикажет вернуть дядю Алешу!»

И со всех ног малютка пустился назад к Смоляному дому.

Но бежать ему было больше не под силу. Темнота и снежные сугробы утруждали путь. Сделав несколько шагов, Андрюша окончательно выбился из сил, опустился на снег и горько заплакал…

Бедный мальчик так горько плакал и рыдал, так ушел весь в свое горе, что не расслышал скрипевших по снегу быстрых шагов, не заметил приближающейся к нему высокой фигуры. А незнакомец приближался и приближался быстро, быстро к маленькой фигурке. И вот он уже в двух шагах от нее…

Андрюша поднял голову, взглянул перед собою затуманенным слезами взглядом, и трепет ужаса пробежал по его маленькому телу: перед ним стоял страшный черный человек со сверкающими в темноте белками, точно сатана в образе человека.

Андрюша громко вскрикнул, протянул вперед крошечные ручонки, отталкивая ими страшное видение, и… лишился чувств.

Вскрикнул и черный человек и быстро склонился над ребенком. При слабом свете луны он успел рассмотреть прелестное, смертельно бледное личико и тихо, испуганно закричал:

– Он! Опять он, мой мальчик! Само небо посылает меня к нему! И один в эту пору в темном поле… Скорее, скорей отнести его во дворец Елизаветы!.. Доктор Лесток приведет в чувство ненаглядного крошку…

Говоря это, черная фигура заботливо склонилась над бесчувственным ребенком и легко подняла его. Потом, прижав Андрюшу к сильно бьющемуся сердцу, черный человек быстро зашагал с ним по снежной дороге по направлению Смольного дворца, всячески стараясь своим теплым дыханием согреть закоченевшего малютку…

В то время сани с похищенным Шубиным находились уже далеко-далеко от Смоляного двора.

Глава XX
В каменном мешке. Берг отомщен

Алексей Яковлевич лежал связанный на дне саней, у ног своих похитителей. Его тело томительно ныло, веревки, перетягивавшие члены, вонзались в него, вызывая нестерпимую боль. Ко всему этому прибавлялось мучительное чувство полнейшего недоумения – за что его взяли? Каким страшным преступлением заслужил он это разбойничье нападение в эту ночь? Из нападавших на него врагов он узнал только одного – торжествующего лакея дворца цесаревны. Но каким образом немец-лакей мог попасть в число его недругов, Шубин никак не мог сообразить. Ему и в голову не приходило, что этот лакей в седом парике – обиженный им в слободе Покровской курляндец Берг.

А сани все неслись и неслись по снежной дороге. Вот они вынырнули на так называемую «Большую Прешпективу», вот миновали Аничковскую слободу с примыкавшей к ней огромной рощей, вот пролетели мимо Казанской церкви и очутились у ворот адмиралтейской крепости. Здесь возница разом осадил лошадей. Сани остановились. Сидевшие в них выпрыгнули и вынули связанного по рукам и ногам Шубина. Два караульных солдата, по данному знаку, широко открыли ворота, которые вели в крепостной двор, где, по самой середине, горел одинокий фонарь.

Неведомые враги Алексея Яковлевича пронесли своего пленника через двор, мимо фонаря, по направлению к небольшой площади, отделенной забором, и, пройдя через узкое, маленькое отверстие, опустили его на землю рядом с глубокой, темной, четырехугольной ямой, имевшей вид могилы. Вслед за тем они, по приказанию шедшего впереди, сняли с арестанта веревки.

Шубин, не подозревавший, какая участь грозит ему, с удовольствием расправил затекшие члены, вытянул руки. Но тут чей-то неожиданный толчок заставил его пошатнуться, оступиться, и черная бездна поглотила несчастного.

Каменный мешок принял свою жертву…

Ер Страшная, черная, узкая четырехугольная яма давила заключенного со всех сторон. Бедный узник не мог пошевелиться, Не мог двинуться с места. Черные стены, выложенные камнями, почти вплотную приходились к его плечам. Это был тесный гроб, в котором, к тому же, заживо погребенный должен был находиться стоя. Алексей Яковлевич сразу понял весь ужас своего положения. Понял и содрогнулся. Он знал, что заключение в «каменный мешок» – была страшнейшая из пыток, ужаснейшая из казней. Только самых страшных преступников и пытали таким способом. Несчастные лишь в редких случаях выносили свое мучительное заключение. Многие задыхались, многие сходили с ума, не преодолев томительной пытки. Это была смерть, но смерть медленная, мучительная. Алексей Яковлевич приготовился к ней. Он не кричал, не звал на помощь. Он знал, как бесполезно будет это все. Его не спасут, не вынут отсюда. Черный каменный гроб должен заключить его, полную светлых надежд, молодую жизнь. А эта жизнь была до сих пор так прекрасна! Прекрасна с той поры, как он встретил цесаревну… О, как он помнит этот день! Сама смерть, кажется, не заставит его забыть эту благословенную встречу. В темных воронежских лесах, неподалеку от границы родной вотчины его матери, встретил он Елизавету. Она выезжала на соколиную охоту с небольшою свитою, в неизменном мужском охотничьем кафтане, прекрасная и смелая, как всегда. Шубин и прежде много слышал о ней, много говорил про нее со своим приятелем Долинским, но видеть ее не доводилось. В дни его пребывания в Петербурге цесаревна находилась то в Москве, то в селе Покровском. Но он думал о ней много, часто мечтая о пленительном образе настоящей русской царь-девицы. И вот, в осеннее свежее утро, когда деревья оделись в багряно-золотистый наряд, стройное, дивное видение предстало перед ним, с белым кречетом на плече предстала дочь Великого Петра. И с первого же взгляда, с первого взмаха бровей, царственного и смелого, Шубин был очарован и красотою цесаревны, и ее добротою, и ее царственным величием. И с этой минуты он поклялся служить ей, поклялся отдать ей все свои силы и – его дерзкие мечты зашли далеко – помочь ей стать спасительницей России от курляндского ига и добыть для нее похищенный престол…

Но все рушилось в один день… Кара была незаслуженной, мучение непосильно… Шубин поднял лицо к небу, горевшему в отверстии его гробницы золотыми очами ночных созвездий, и в тот же миг испустил крик неожиданности, изумления, почти суеверного страха.

Передним, высоко над его головою, как в раме, опоясанное отверстием каменного мешка виднелось слабо освещенное ближним фонарем перекошенное лицо Берга. Мнимый лакей давно уже сорвал с головы парик, совершенно изменивший его лицо, и с дьявольской улыбкой торжества смотрел на Шубина.

– Узнаешь меня, не правда ли, приятель? Вот где пришлось встретиться. Небось, попомнишь теперь, как оскорблять прирожденного курляндского дворянина! Не забудешь того рокового дня в селе Покровском и курьера Берга, умеющего мстить за обиды!

Алексей Яковлевич от слова до слова слышал злорадную речь. И резким пятном встало перед ним недавнее происшествие. Он внимательно взглянул на перекошенное лицо рыжего курляндца, узнал его и разом понял все. «Донос! Клевета из мести!»

– Убью, негодяй! – вскричал он и дико рванулся вперед, но сильный удар каменных стен о его грудь, голову и спину разом напомнил ему о его бессилии. Торжествующий хохот Берга еще больше подтвердил ему, что его угроза теперь неисполнима. Несчастный мог только испустить мучительный стон, почти лишаясь сознания.