Текст книги "Джаваховское гнездо"

Автор книги: Лидия Чарская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– «Друг» опять молчит сегодня. Молчит и тоскует. О, Валь, это невыносимо. Если еще день продолжится это, я не вынесу и… убегу искать Даню.

– Но ее уже искали всюду. Нигде не нашли.

– Но я не могу видеть лица княжны. В нем стало все темно, как в могиле. Пойми. Мы любим ее все больше жизни и не можем помочь ничем.

– К сожалению, ты прав. Не можем.

– А главное, она одна так гордо несет свое горе. Скрывает от нас, от тети Люды, князя Андрея, ото всех. Ты не знаешь, Валь, что бы я дал, чтобы ее успокоить. Помнишь, как она рыскала по горам верхом, обыскивая окрестности, в надежде найти девочку? Теперь надежда исчезла, и она страдает. Страдает наш бедный любимый, великодушный, «друг».

Последние слова срываются с такой силой с губ Сандро, что Валь невольно хмурится, поджимает губы.

– Что делать, Сандро, что делать?

Они задумываются оба, каждый ушедши в себя. Потом Валь начинает снова:

– Девочку не найти. Ага-Керим и «друг» с князем Андреем и нами изъездили все окрестности. Тетя Люда права: Дане наскучила наша жизнь, и она уехала в Петербург.

– От этого не легче «другу», Валь. Эта девочка своим глупым поступком отравила ей жизнь. Я слышал нечаянно, как она говорила тете Люде нынче: «Если бы только знать, что она в хороших, надежных руках. Я дала слово ее умирающей матери не отпускать ее от себя, пока не встанет она прочно у входа в жизнь. А теперь…» Ах, если бы ты знал, Валь, как дрожал ее голос! Я думал в тот час, что сойду с ума.

– Надо развлекать ее, Сандро. Вот девочки устраивают спектакль. Превратили в театр зеленую саклю, будут играть. Мы тоже придумаем что-либо. Я выстрою мост. Честное слово.

Стук в окно прерывает речь Валентина.

– Кто там? Что за таинственность, когда существуют двери?

– Мальчики, откройте! Ради Бога, откройте поскорее окно!

К стеклу извне прикладывается мокрое, все залитое дождем лицо Маруси. Русые волосы завились от сырости в крупные кольца. Глаза расширены настолько, насколько может волнение расширить маленькие серенькие Марусины глаза. Губы дрожат.

– Вот еще новость! Очаровательная Мария в роли горного душмана хочет прыгать в окно! – произносит Валь и с насмешливой улыбкой распахивает раму.

– Что это? Вы, кажется, намерены пустить слезу. Но ведь и без того лужи в саду, прелестная богиня! – говорит он полу сердито, полушутливо.

Но Маруся ни одним словом не отвечает на насмешку. Упирается руками в подоконник и, поднявшись на мускулах, сильная, ловкая, как заправский мальчуган, прыгает в комнату.

Ее ноги в мокрых ботинках оставляют грязный след на чистом полу «рабочей».

– Вот это уже совсем некстати, – морщится Валь. – И зачем, скажи на милость, ты, Маруся, лезешь в окно, как разбойник?

Маруся молчит, глядит тупо, будто ничего не понимая, вдруг закрывает лицо руками и заливается слезами.

Это так необычайно, что плачет всегда веселая радостная, восторженно настроенная Маруся, что мальчики поражены. Будь это Гема – другое дело. Гема готова «точить слезу», по выражению Валя, по пустякам каждую минуту. Но Маруся…

Валентин хочет поправить дело и отделаться шуткой.

– Нет, положительно у вас, девочек, есть какой-то слезоточивый кран между носом и лбом. Вы готовы развести сырость во всякую погоду, – говорит он, обращаясь к Марусе. – Уймись ты, пожалуйста! Будь хоть ты мужчиной и кубанским казаком, и сохрани твои слезы для другого случая, перестань разливаться, точно река, вышедшая из берегов.

Слова Вали производят желательное действие. Платок мигом отлетает в сторону на пол от заплаканного лица. За ним в сторону от окна отлетает и Маруся.

– Мальчики, – говорит она, поднимая руку кверху, – мальчики, я знаю все, все про Даню. Знаю, где она. И если я лгу, свяжите меня и бросьте в Куру.

* * *

Теперь она, Маруся, вся дрожит от охватившего ее волнения. Сандро и Валь во все глаза смотрят на нее. Потом Валь с серьезным, сосредоточенным видом поворачивается к Сандро и, повертев пальцем около своего лба, говорит с неподражаемо-комическим выражением:

– Спятила! Это так же ясно, как то, что меня зовут Валентин!

Маруся смотрит на него с минуту, ничего не видя. Потом, как бы спохватившись, говорит быстро-быстро:

– Узнала, узнала. Я и Гема сидели в зеленой сакле и шили к предстоящему спектаклю костюм. И Моро был с нами. Потом Моро и Гема вышли на обрыв смотреть на Куру. А я осталась. Сначала все было тихо, потом вдруг что-то как заскребется, я думала – мыши. Вышла в переднюю комнатку. Встала за дверью, гляжу и вижу – часть стены отодвинулась немножко, образуя проход. Проход вниз, в землю. Я никогда и не подозревала. И вышли Селта и Селим. Они о чем-то оживленно рассуждали. Селта сердилась. Селим точно молил о чем-то. Слушаю, Селта говорит: «Скучно здесь. Все уроки да нотации. „Друг“ сердится на лень. Учиться заставляет. Счастливая эта Даня. Живет, верно, припеваючи у тетки Леилы-Фатьмы, забавляет игрою ее гостей. Досадно, что не я на ее месте. Не уехать ли мне в Кабарду? Выйду за богатого бея замуж. Буду рядиться, как куколка, кушать целый день сласти и шербеты. А потом в Питер уеду. Блистать буду при дворе царя. С богатством все можно!» А Селим, чуть не плача, молит: «А я как же без тебя, Селта? Возьми и меня». А она-то: «Куда я с такой курицей денусь? Ты и сейчас, говорит, распустил нюни». А он, Селим то есть, отвечает: «Я-то курица? А кто по одному твоему слову сплавил отсюда Даню и передал Леиле-Фатьме?» А она… Но тут уже я не слушала больше. Шасть из сакли и сюда. Прямо к вам под окошко. Вот вам и Селта! Вот вам и Селим! И Даня где, теперь мы знаем! Сейчас бегу все рассказать «другу» и тете Люде.

И Маруся рванулась вперед всей своей небольшой, но сильной фигуркой.

Внезапно железная рука Сандро сжала ее руку, как в тисках.

– Ни с места! Или ты не знаешь, девочка, что горячность портит дело? Слушай меня и запомни хорошенько: узнать немного – не значит узнать все. Ты сделала уже порядочно. Надо довести до конца. Сила, учил нас «друг», правит руками, разум – головой. Ты выйдешь как ни в чем не бывало к ужину и будешь молчать. Молчать до времени, пока тебе не скажет твой разум, пока я не появлюсь здесь около тебя. А сейчас… Сейчас я должен идти.

– Куда? День на исходе. Дождик. В такую погоду куда ты пойдешь, Сандро? Куда?

Валь и Маруся широко раскрытыми глазами глядят на грузина.

Тот, по своему обыкновению, сильно встряхивает плечами.

– Я еду к Аге-Кериму. Он мудрейший и смелейший из людей, которых я знаю. Я поскачу к нему в горы и скажу: «Ага! Ступай к „другу“. Вместе вы обсудите дело, вместе придумаете, как возможно найти Даню». Вот что я скажу и привезу его сюда.

– Но Кура в разливе. Ты не попадешь на ту сторону, в горы, – волнуясь, говорит Маруся. – Не вернешься к ужину, наконец.

– Кто это сказал?

Фраза эта срывается так гордо и неподражаемо независимо с губ мальчика, что Валь не может не хлопнуть его по плечу в знак своего одобрения.

– Экий ты молодчинище, Сандро! Честное слово, право, молодец!

Эти слова нагоняют Донадзе уже у порога. В дверях он останавливается на миг.

– Помни же, ни слова о слышанном никому, пока я не вернусь.

Через несколько мгновений он уже на конюшне.

– Друг мне ты или не друг, Аршак? – спрашивает он молодого, девятнадцатилетнего конюха, брата Моро.

– Зачем пытаешь меня, батоно? Или не знаешь, что после княжны ты первый у меня!

– Спасибо, товарищ. Верь, Сандро, он тебя не обманет. Дай самого быстрого, самого лихого коня без разрешения княжны.

– Эльбруса?

– Давай его. Взнуздай скорее. Мне надо вернуться к ночи.

– В такую бурю ты едешь! В такой дождь! Гляди, размыло дорогу.

– Пустое, приятель. Авось вынесет добрый конь.

– Тогда с Богом, и да хранит тебя святая Нина!

* * *

Дождь льет, не переставая. В горах слышатся глухие перекаты грома, предвестники дальней грозы. В бурке и башлыке, завязанном наглухо, так что только одни глаза черными огнями светят из-под сукна, Сандро выходит из ворот, ведя на поводу коня. Только бы не встретить дядьку Михако по дороге. Тогда пропало все.

Эльбрус на поводу передвигает чуткими ушами, вздрагивает всем телом, танцует на месте, чуя, очевидно, инстинктом дальний, далеко не безопасный путь.

Отойдя шагов двадцать от дома, Сандро ловко вскакивает в седло. Этот Эльбрус не тот, что был раньше. Сандро сумел обуздать его, усмирить его дикость, подчинить своей воле. Недаром он объездил с ним все прилегающие к Куре низины и ближние окрестности гор. Но сегодня Эльбрус снова неспокоен. Рев Куры пугает нервного, порывистого коня, раскаты грома страшат гнедого кабардинца.

Кура! Ее белые волны нынче снова расходились. Бунтуют они и клокочут, разлившись по низменной стороне берегов.

– Айда! Айда! – гикает Сандро, сжимая крутые бока Эльбруса.

Но тот пятится назад, раздувая ноздри, и хрипит. Тогда внезапное отчаяние решимости овладевает юношей.

– Аршак, сюда! – зовет он конюха. – Бери Эльбруса обратно, бери бурку. Ему не проплыть Куры.

И сдав конюху то и другое, лихо, одним духом сбегает вниз к воде.

– Батоно! Батоно! Что ты хочешь делать?! – вскрикивает Аршак.

Но уже поздно. Стройная, точно из стали выточенная фигурка в черкеске, с тонкой талией, перетянутой кушаком, находится уже в самом низу.

Взмах руки, и Сандро борется с волнами.

Переправы нет на ту сторону. Объезжать кругом – такая даль, а нынче же надо поспеть к Ага-Кериму и привести его сюда.

На утесе в саду стоят Валь и Маруся.

– О, зачем мы его пустили? Зачем не помешали ему? – лепечет девочка, следя глазами за плывущей по волнам фигурой.

– Вот дурочка! Не думаешь ли ты, что Сандро так глуп, чтобы утонуть? Гляди, волны перекидывают его с одной на другую. Какой молодец! Гляди, и он уже скоро на том берегу.

Валь прав. Сандро почти у цели. Он борется с волнами, работая руками с поразительной быстротой, и весь мокрый выскакивает из воды. Он считается в Гори лучшим пловцом. Спасибо князю Андро и «другу», что воспитали в нем душу и тело, закалив их в бесстрашии перед всякой бедой.

От Джаваховского гнезда до горной усадьбы Ага-Керима верст восемь.

Бек Керим Джамало «отстроился» близко от Гори по соседству, в горах.

Только бы добежать туда. А там Ага-Керим прикажет запрячь коней, и обратный путь – пустое.

Ноги Сандро быстры, как у молодого оленя. Он летит стрелою по узкой тропинке, вьющейся между скал. Точно крылья выросли у него за спиною, точно высшая сила подгоняет его. «Быстрее, быстрее, Сандро!» – подбодряет сам себя мальчик. Тропинка тянется лентой, опять пропадает. Раскаты грома теперь слышней. Дождь стих. Зато змеи молний разрезают огненными жалами добрую половину небес.

Ноги Сандро скользят по мокрой скалистой почве. Зуд усталости растет у колен. Отдохнуть бы, присесть. Но нет, нет! Как можно! Нет времени для отдыха. Скорее, скорее надо выяснить истину. Надо развеять тоску «друга», дать милой, любимой княжне облегченно вздохнуть.

Все выше уходит вдаль тропинка. Все быстрее, стремительнее шагает по ней юный грузин. Теперь уже он не слышит грома, не видит молний. Вдали мелькает ограда. Это усадьба, выстроенная по образцу грузинских, – усадьба Ага-Керима.

– Стоп, Сандро, стоп!

Мальчик останавливается перевести дыхание. Его мокрая одежда липнет к телу. Ноги подкашиваются от усталости и дрожат. Но голова его светла и мыслит здраво, как будто переправа вплавь по Куре и бешеный переход по горам остались там, далеко позади, в прошлом.

* * *

Ага-Керим только что приготовился уснуть на тахте, как перед ним предстала Гуль-Гуль.

– Пришел грузинский мальчик из гнезда джаным-Нины, хочет говорить с тобой, повелитель.

И за нею в дверь просунувшееся, бледное от усталости лицо и черные добрые, блестящие глаза.

– Это ты, Сандро? Входи, входи, мой сокол. Всегда рады гостям в сакле Керима, а такому гостю подавно. Но что с тобою, соколенок? Ты мокр, как рыба. Скорее, скорее дай ему мой бешмет и чевяки, Гуль-Гуль, да разогрей хинкала на ужин. Нет ли баранины от обеда? И вина, вина, что храним для русских гостей, подай сюда, Гуль-Гуль.

Сандро устал, как загнанная лошадь. Но у него есть еще силы улыбаться гостеприимным хозяевам, благодарить.

Через полчаса обсушенный, в бешмете Ага-Керима, который висит на нем, как на вешалке, и волочится в виде шлейфа сзади, сидит он у дымящегося очага, ест, пьет и рассказывает, все, что узнал от Маруси.

О пропаже Дани Ага-Керим уже знает. Он ревностно помогал всем «джаваховским» искать ее в горах. Но новые открытия ценны. Надо только обдумать план, как поступить умнее. Надо проверить, насколько верно то, что пропавшая девочка в Совьем духане.

Ага-Керим бек Джамала сидит несколько мгновений задумавшись.

– Как думает об этом подруга и жена моя Гуль-Гуль? Могла бы сделать это ее сестра Леила-Фатьма? – спрашивает он, внезапно устремляя на молодую женщину пытливый взгляд.

Вопреки обычаю горцев, Ага-Керим всегда советуется с женою, которую любит нежно и глубоко.

Гуль-Гуль склоняет голову, потом поднимает глазе на мужа.

– Леила-Фатьма любит деньги и не задумывается долго над тем, как их приобрести, – смущенная за старшую сестру, отвечает она.

– Ты права, как и всегда, моя голубка. Значит, эта русская девушка находится, вероятно, еще в усадьбе Мешедзе. Надо тотчас скакать к княжне Нине, узнать истину и найти способ, с помощью Аллаха, как выручить несчастную. Леила-Фатьма не так проста, чтобы выпустить из рук такую пленницу. Ну, Сандро, едем.

Ага-Керим кивнул головою. Сандро вскочил на ноги, готовый бежать на край света по первому приказу молодого горца.

– Эй, Сафор, седлай нам коней!

Слуга бросается исполнять повеление своего господина. Ага-Керим заряжает револьверы. Один себе на дорогу, на всякий случай, другой передает Гуль-Гуль.

– До завтра не жди, звезда моя. Слышишь? И да будет тебе это охраной!

– Так, повелитель.

Черная головка красавицы склоняется покорно. Потом вдруг вскидываются испуганно глаза ее на лицо мужа.

– Кура в разливе. Берегись. Кони могут унести в пучину, господин очей моих. Но как ты, юноша, добрался сюда? – обращает она изумленный взгляд на Сандро.

– Как? Очень просто: переплыл реку вплавь, без коня, – говорит он, скромно опустив голову.

В глазах Ага-Керима скользит что-то быстрое, как бег молний.

– Молодец! – говорит он взволнованным голосом. – Я горжусь, что ты друг мне, Сандро!

* * *

Весь «питомник» Нины в сборе, в рабочей комнате. После ужина здесь каждый вечер собираются читать. Нет только Сандро. Но всем известна любовь юноши к лошадям. Должно быть, помогает их убирать на ночь своему приятелю Аршаку.

Люда сидит в центре стола. Перед нею томик Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки».

Гема приютилась подле Люды, уронила ей на колени свою темную головку и машинально наматывает себе на пальцы черные кольца кудрей.

С тех пор как нет Дани, хрупкая, нежная Гема льнет к тете Люде и, как осиротевшая птичка, жмется под ее крыло. Мечты Гемы разбиты. О, как прочно запала ей в душу красивая, милая девочка, умеющая извлекать из арфы такие чудесные песни! Ее игра олицетворяла для Гемы и колыбельную, и робкие первые мечты о заоблачной фее, счастье в отрочестве. Ее так горячо, со всем пылом восточной души, как родную сестру, полюбила Гема. А она? Она, Даня, даже не обратила внимания на нее. Она такая гордая, властолюбивая, избалованная – настоящая царевна из сказки.

Маруся тоже думает о Дане, слушает мягкий бархатистый голос тети Люды, и в сердце девочки вливается уверенность: «Теперь они ее найдут. Да, найдут. Ага-Керим, мудрейший из людей, сумеет помочь „другу“. Только бы не погиб в горах Сандро, этот отважный, отчаянный Сандро, для которого буря, гроза и обвалы один пустой звук».

Селтонет слушает чтение с захватывающим интересом. Румянцем пышет ее разгоревшееся лицо. Ведьмы, утопленницы, бледная панночка, Украина с ее таинственной, словно заколдованной природой. Ах, как там хорошо! Когда она будет богата, будет женою какого-нибудь знатного бея, она поедет туда, купит хутор, будет важной барыней на зависть всем, самым знатным.

– Гляди, гляди, – подталкивая Селима под локоть, шепчет Валь, – гляди на Селту. Она настоящая ведьма, та самая, что гонялась за панночкой в майскую ночь.

Селим вздрагивает, глядит растерянно, ничего не понимая, глядит на Валя с думой о Селтонет.

Для Селима Селта все, весь мир, родина, Кабарда. Воспоминания детства и она, Селта, его сестра по племени. Отроческие проказы – и живая, быстрая, ловкая, как серна, Селтонет. Первая юность, тихие задушевные беседы о родине и снова она. Лучший друг и сестра она ему, Селиму. Он – джигит, кабардинец. Женщина для джигита – ничто. Это раба, служанка, рабочая сила в доме. Но для него, Селима, Селта не то. Какую-то странную власть имеет она над ним.

Правда, она старше, умнее. Она умеет зажечь в нем отвагу, толкнуть его на любой подвиг. Она уже толкнула его. Он помог Леиле-Фатьме увезти Даню. Он совершил нечестный поступок. Его совесть говорит ему об этом весь этот месяц. И все ради нее, Селтонет. А она? Она приняла это от него как должное и не видит его мучений. О, как он страдает! Особенно по ночам, когда остается один на один со своими мыслями. Ему бесконечно мучительно видеть горе «друга», тети Люды, Гемы, всех. И потом, что такое Леила-Фатьма? Сейчас, слушая повести русского писателя-поэта, он, Селим, представляет себе тип Леилы-Фатьмы в виде ведьмы, колдуньи, способной на все. Даня беззащитна в ее руках, там, в далеком Дагестане. Она, Леила, может в минуту безумия убить даже девочку.

При одной мысли об этом кровь стынет в жилах мальчика.

«Творец всемогущий, спаси ее! – мысленно повторяет он. – Спаси, не дай погибнуть!»

* * *

Кто-то подскакал к воротам.

Тетя Люда опускает книгу на колени. «Друг» поднимает лицо.

– Может быть, привезли Даню?

В Нине загорается надежда.

Старый Михако, слушавший в дальнем уголку комнаты чтение, встает.

– Пойду узнать, княжна-ясочка, – говорит он. – Пойду узнать.

Но идти узнавать не приходится. Ржание коней уже на дворе, у дома. Слышен характерный кавказский говор. Звучный мужской голос отдает приказание Аршаку провести коней. Потом шаги двух пар ног, обутых в мягкие чевяки. Снова уже чуть слышно брошенные фразы у самого порога, и дверь широко распахивается.

– Ага-Керим!

Да, это он, Ага-Керим. За ним Сандро.

– Привет мудрой и прекрасной хозяйке! Благословение Аллаха да почиет над ее головой! – говорит бек Джамала, отдавая обычный поклон.

– Будь желанным, дорогим гостем, храбрейший из джигитов страны!

Дети почтительно встают навстречу Ага-Кериму. О его смелости и отваге сложились целые легенды в горах. Особенным обаянием, благодаря его фантастическому прошлому, окружена особа аги.

Но любезный, рыцарски обходительный постоянно со всеми, в этот раз строг и неприступен Ага-Керим. Орлиным взором обводит он кунацкую, останавливает его на Нине, хмурит черные брови и, тряхнув головою, говорит:

– Прости, княжна, не с добрыми вестями прискакал к тебе нынче твой кунак. Приготовься услышать злую новость. Но будь тверда, как клинок дамасской стали, княжна.

– Что хочешь ты сказать этим, ага? – заметно бледнея, но твердым голосом спросила Нина.

– Не радость, не радость принес тебе кунак твой Керим. Слушай… Счастье и горе – все в воле Всевышнего. Нынче поутру волны Куры выкинули на берег мертвое тело девочки с белокурыми волосами. И с нею вместе золотой играющий инструмент твоей девочки-музыкантши – ее арфу.

* * *

– А-а-а-а!

Протяжный не то рев, не то вопль покрывает слова Керима пронзительной, режущей нотой.

Тонкая фигурка Селима метнулась, как молния, из-за стола. Мальчик бросился на середину комнаты, высоко подпрыгнул и изо всех сил грохнулся о пол.

Нина, Люда, мальчики, Ага-Керим, все бросились к нему.

– Селим! Селим! Что с тобою?!

Тот же пронзительный вопль звучит снова вместо ответа. Мальчик бьется на коврах горницы.

Из противоположного угла в него впиваются испуганные глаза Селтонет. Она в тревоге. От этого глупого мальчишки всего можно ожидать. Еще выдаст ее, Селту, неровен час. Что делать, если Творцу захотелось взять к себе Даню? При чем тут она, Селта? А между тем Селим мечется и воет, как дикий зверь. И это джигит! Тряпка, баба, рева, а не кабардинец он, этот глупый, слабый Селим, – вихрем проносится в ее мыслях.

Нина первая находит в себе силы остановить, пресечь этот ужасный вопль.

– Молчи, Селим! – говорит она строго. – Перестань кричать! Встань!

Ее голос звучит повелительно. Этому голосу не подчиниться нельзя. Но Селим все еще бьется головой о пол. Все его тело извивается и дрожит. Два года воспитания, тщательной полировки – все труды Нины, Андро и Люды, направленные к тому, чтобы «переделать», исправить молоденького кабардинца, кажется, пропали даром. В нем снова проснулся прежний дикарь.

Видя, что слова ее не помогают, Нина Бек-Израил быстро наклоняется над мальчиком.

– Селим, тебе говорю я, встань!

И, обхватив плечи мальчика, она поднимает его с пола.

Бледное лицо Селима выглядит жалким. Глаза упорно избегают глаз княжны.

Дети потрясены и ужасной новостью, и этим видом. Страшная догадка бродит в их головах.

Прижавшись к груди Люды, рыдает Гема.

Маруся, без тени обычного румянца на лице, замерла, как статуя, и ждет.

Полный непобедимой воли, снова звучит голос Нины:

– Говори все, что знаешь, Селим!

Она берет его за голову обеими руками, поднимает кверху его лицо, заглядывает в глаза.

– Помни, мальчик, – говорит она голосом, полным горечи, – тебя слушает Творец на небе. Ложь противна в устах каждого. Говори, что знаешь ты о ней… мертвой.

– Мертвой? Так это правда, что она умерла?! – вскрикивает Селим. – Она умерла! Это я убил ее! Я, один я! Я во всем виновен! Я причина ее смерти!

Он бросается на колени, простирает кверху руки и срывающимся голосом продолжает:

– О! Разве Селим знал, что все так ужасно кончится с нею? Нет! Нет! Клянусь небом родной Кабарды, что нет! Селиму хотелось только избавиться от нее. Ему было обидно, досадно, что она лучше всех здешних, что она, как гурия, как царица. И вот я отдал ее Леиле-Фатьме. Обманом отдал. Та ей посулила знатность, славу, богатство. О! Разве я знал, что Леила лжет, что она хочет убить ее и бросить в Куру.

Он замолкает. Слезы текут по его щекам. Селим плачет. Впервые в жизни плачет мальчик.

И все же, в припадке отчаяния, он ни одним словом не выдает свою подругу. Селта должна быть в стороне, иначе он не кабардинец. Трусов и предателей у них в племени нет.

И весь он, как молодой тополь в бурю, дрожит при одной мысли, что могут как-нибудь узнать правду о Селтонет.

– Ты сказал мне всю истину, Селим? – Взор Нины – взор орлицы. От него никуда не скроешься, не убежишь.

– Как перед Всевышним, «друг»! Как перед Всевышним!

– Если позвать муллу из мечети и принести Коран, ты поклянешься на Коране, что ты один виною всему, Селим?

– Я поклянусь на Коране, – опуская глаза, отвечает Селим.

– О, не клянись! Не клянись! Не лги! Не ты, а она, Селта, всему виною! Я слышала все. Я все знаю.

И волнуясь, трепеща всем телом, как раненая птица, Маруся бросается вперед.

– «Друг», тетя Люда, бек Джамала, братья и сестры, он не хочет выдать Селту. Он клевещет на себя. Он выгораживает Селтонет. Я слышала все, я все знаю! – кричит она вне себя, исступленно, и тут же рвется, летит сбивчивая исповедь из уст юной казачки, тот вечер в зеленой сакле, беседа Селима и Селтонет и истинная причина Даниного исчезновения. – Валь и Сандро подтвердят это. Подтвердят! – заканчивает она.

– Селтонет!

Все глаза направляются на девушку. Она бледна как смерть, но глаза ее по обыкновению темны и непроницаемы. Губы, белые как известь, силятся вызвать что-то, похожее на улыбку.

– Подойди сюда, Селтонет, – говорит Нина.

Бесшумно движется татарка.

– Селтонет, зачем ты сделала это?

Это уже не голос Нины, а чей-то другой, мягкий и грустный голос тети Люды.

– Селтонет, у тебя была маленькая сестра в детстве. Ты, я знаю, ее очень любила. Если бы с нею, с хорошенькой слабенькой Зарой, сделали то же из зависти злые люди, что бы почувствовала ты?

И дальше, дальше звучит голос тети Люды. Все жалобнее и мучительнее развертывается в нем волна страданий, волна горя, жалости и тоски. Самые больные струны разрывает она в душе дикарки Селты. А руки гладят черную голову Селтонет, обнимают ее плечи, прижимают к себе. Кроткое лицо «общей тети» печально. Слезы текут из ее глаз.

Все замерли в комнате, слушая этот голос, вливающийся помимо воли в юные души.

– Зачем, Селта? Зачем? Подумай, что чувствует твоя мать, твой отец и маленькая сестренка. Могут ли они гордиться поступком их Селты? Дитя! Дитя! Какой злой дух вселил в тебя эти мысли?!

Сначала Селтонет слушает, упрямо наклонив голову, стиснув брови, закусив губы. Раскаяние шевелится в ее груди, но показать его людям? Нет! Ни за что не решится на это Селтонет. Но чем дальше говорит тетя Люда, тем мучительнее становится в душе Селтонет. Выплывает детство, ласки матери, сестренка Зара, такая же нежная, хрупкая и белокурая, как та, умершая…

– Умершая!

Словно молотом ударяет по сердцу Селты. «Умершая из-за тебя! Ты убила ее!»

Словно горячий родник вливается в душу девушки и заливает ее. Стыд. Раскаяние.

– О, я заплатила бы жизнью, лишь бы воскресить ее! – вырывается из самых глубоких недр сердца Селтонет! И с потрясающим душу рыданием она падает в объятия тети Люды.

Молчание, долгое, продолжительное, следует за этими словами.

Нина, Люда, дети стоят, понурясь. Сандро вдали от других. Подле Сандро Ага-Керим. По его лицу бродит неопределенная улыбка. Еще молчание… И он выступает вперед.

– Утрите ваши слезы, – говорит ага твердо, – пусть ангел печали отлетит от ваших сердец. Девочка жива. Кура не выбрасывала ее трупа, Керим-бек-Джамал слукавил, сказав неправду, чтобы узнать истинных виновников исчезновения русской девушки. Теперь, когда все ясно, как небо Востока, теперь мы, клянусь вещей страницей Корана, мы должны ее найти.

* * *

Еще задолго до восхода, с самого раннего утра, поднялась необычайная суматоха в доме. Джаваховское гнездо закипело. Всю ночь поддерживали огонь на кухне, и Моро, разбуженная с вечера, пекла чуваши и лоби на дорогу, жарила кур, баранину, укладывала провизию в корзины и курдюки.

Ага-Керим успел снова переплыть Куру на своем горном красавце коне, сделать необходимые распоряжения в доме, предупредить жену и вернуться обратно в Гори.

Он, княжна Нина и Сандро с восходом солнца должны пуститься в дальнюю дорогу. В родной сердцу Нины аул Бестуди едут все трое, едут выручать Даню из рук полубезумной старухи.

Этот путь, вопреки удобствам, будет совершен верхом весь с начала до конца. Кто знает, может статься, в горах они нападут на верный след Дани.

Всю ночь никто не ложился в Джаваховском гнезде – ни взрослые, ни дети.

С первыми признаками рассвета Нина Бек-Израил, одетая по-мужски для верховой скачки, в бешмете, шароварах и бурке, прошла на Горийское кладбище на могилу князя Георгия Джаваха.

Кура перестала бунтовать, утомленная бесконечным своим клокотанием. Снова наладил свой паром Амед, снова возобновилась переправа.

На родной могиле, сплошь заросшей кустами роз, в небольшой часовне-склепе княжна Нина молилась:

– Господи! Дай мне силы! Дай мне силы и мудрость вернуть несчастного ребенка к себе! Дорогой мой папа, помолись за меня об этом.

Легкий шорох за плечами прервал ее на полуслове. Оглянулась – за нею Селим. Лицо бескровное, губы судорожно сомкнуты.

– «Друг», возьми с собою Селима. Возьми в горы Селима, «друг»! Клянусь, Селим сумеет загладить свой проступок, – вырывается из глубины сердца мальчика.

Нина молчит, не глядя на него, раздумывает мгновение, потом подымает глаза, кладет руку на его бритую голову. Мысли вихрем проносятся в ее голове: «Оставить его здесь – значит снова дать ему подпасть под влияние Селты. А Бог весть, искренне ли исправится теперь девочка, ошеломленная всею низостью своего поступка. С другой стороны, Селим – не Сандро: слишком юн, неопытен и слишком горяч. Пожалуй, может испортить все дело. А впрочем, она и Ага-Керим не упустят его ни на минуту из глаз».

Недолго длятся ее колебания.

– Хорошо, мальчик, ты едешь.

– О!

В первую минуту Селим замирает от восторга, захлебывается от наплыва чувств, потом как бешеный бросается к Нине, хватает ее руку и целует, целует без конца. На глазах его заметны слезы радости.

– О, солнце мое! Благодарю тебя от сердца!

В доме Гема трогательно прощается с Сандро.

– Берегись, мой голубь, чар Леилы-Фатьмы. Она колдунья, Сандро. Да, колдунья, милый мой брат.

– Стыдись говорить такие глупости, сестренка, – улыбается тот, покачивая головою, серьезной и умной.

Но Гема не стыдится. Она снимает с шеи образок святой Нины и вешает брату на грудь.

– Она сохранит тебя, Сандро, милый, заря очей моих.

И нежно, со слезами целует брата.

Селтонет – сама не своя. За одну ночь она исхудала и выглядит больною. Синевой окружены ее черные глаза. Она не глядит ни на кого и жмется к тете Люде.

Маруся, лихорадочно помогавшая все время Моро, то и дело подбегает к ней.

– Полно, утешься, Селта! Все к лучшему. Видишь, дух гордыни и зависти умирает в тебе.

Нина долго прощается со всеми.

– Слушайтесь тети Люды, дети. Занимайтесь, думайте об уроках.

– Мы будем молиться за вас.

Это говорит Гема, поднимая на «друга» свой кроткий взор.

– Моя нежная, милая крошка! – целуя девочку, шепчет Нина.

– Князю Андрею поклон, – говорит Нина. – Подробно расскажите ему все и скажите, что без девочки не вернемся. Мы ее найдем. Жаль, что он не может ехать с нами. В полку начались маневры.

– Маруся! – подзывает она девочку.

– Что, «друг»?

– Ты и Гема, – понижая голос, говорит снова Нина, – как можно лучше относитесь к Селте. Помните, раскаяние уничтожает полвины. Старайтесь влиять на нее. Читайте, разговаривайте с нею. Я на вас надеюсь.

– А на меня разве не надеется «друг»? – и Валь, успевший подхватить последние слова, выступает вперед.

– Как жаль, что ты не джигит, мой мальчик! – срывается с губ Нины Бек-Израил. – Как жаль, что ты не можешь проводить дни и ночи в седле!

– Это оттого, что Господь предпочел сделать меня ученым, – не задумываясь, отвечает Валь.

Все смеются, несмотря на всю торжественность минуты.

– Ну, в путь! – скомандовал Ага-Керим, первый вскакивая на спину своего лихого коня, которого держит Аршак.

– До свидания, Люда! Валь остается тебе на помощь.

– Разумеется, ты можешь быть спокойна, «друг». Моя мудрость осенит своими крыльями и оградит от всякого зла питомник. Так, кажется, выражаются у вас в горах, Ага-Керим?

И опять взрыв смеха, не совсем беспечного, однако, покрывает слова Валентина.

Нина ласковым взором обдает его спокойное недетское лицо.

– О, милый, чуткий мальчик! Как он умеет шуткой всегда скрасить тяжелую минуту.