Текст книги "Джаваховское гнездо"

Автор книги: Лидия Чарская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 10 страниц)

Женщина смолкла. Молчит, глядит на Даню. Теперь искорок безумия и помину нет в ее глазах. Взор ее пронзителен, глубок и как-то колок.

Селтонет и Селим тоже замерли в молчании и не сводят с нее глаз.

Даня вся трепещет, вся дрожит.

Кто она, эта старуха? Колдунья? Или, быть может, пророчица?

Кто бы ни была она, но как верно определила она ее, Данину, судьбу!

Да, не ей, Дане, отмеченной талантом, прозябать здесь, в этом тоскливом, скучном гнезде!

И, не помня себя, с охваченной снова тщеславием душой, она бросается к прорицательнице, хватает ее за руки и шепчет горячо, страстно:

– О, верните меня к прежней счастливой жизни, Леила-Фатьма! Верните мне славу, шум и успех! Я чувствую, вы сможете сделать это, можете, знаю! О, сделайте это, сделайте это!

Молчание.

Только слышно, как трепетно дышит грудь Селима да шумно вздыхает Селтонет.

Леила-Фатьма молчит и смотрит, смотрит.

О, эти глаза!

Какая в них жуткая, таинственная глубина.

Потом Леила-Фатьма говорит, сначала глухо, затем все явственнее, слышнее:

– У старой орлицы срезаны крылья. Но они скоро снова подрастут. Взмахнет ими старая орлица и улетит далеко. И белую, юную позовет за собой. Скажет юной: «Пойдем, девушка, научу тебя тому, что дано только избранным». И поднимет старая юную высоко на крыльях над землей и даст ей славу у людей и бессмертие, и могучую силу. А имя ее прославит от Тифлиса до Гуниба, от Карталины до Чеченской и Дагестанской страны! И будет она знатна, велика и богата. Будет! Будет! Будет!

Непонятный порыв охватывает Леилу-Фатьму. Ее глаза мечут пламя, ее голос, хриплый до этого, теперь звонок и высок. Костлявые руки подняты над головою Дани. Уверенностью и мощью веет от невзрачной фигуры. Словно вся преобразилась она. И Даня преобразилась также. Прежнего страха в ней уже нет. Бесспорно: ясновидящая перед нею. И если все то, что говорит она, правда, то…

Шаги у стены сакли прерывают мысли Дани.

– Это «друг». Я узнаю ее походку! – восклицает Селим.

Селтонет хватает Даню за руку, увлекает ее за собой.

– Скорее! Скорее! Прочь отсюда! Прочь!

– Сюда, сюда! – шепчет Леила-Фатьма, распахивая низко расположенное над полом оконце.

Под окном темнеют розовые кусты. Первая прыгает Селтонет, за нею Даня и Селим.

Вихрем проносятся все трое по чинаровой аллее, кидаются в дом.

Через пять минут девочки лежат, каждая в своей постели.

– Ты слышала, что говорила она? Ты слышала, что ждет тебя, белая роза? – спрашивает Селтонет, льстиво улыбаясь, и глядит на Даню.

С минуту длится молчание. Потом Селтонет приподнимает голову от подушки и говорит снова:

– И верь мне, бирюзовая, Леила-Фатьма сумеет тебя сделать счастливой, верь!

* * *

– Нина Бек-Израил, ты опять пришла мучить меня!

– Тетя Леила-Фатьма, опомнись. Разве дочь твоего брата желала тебе когда-нибудь зла? – говорит спокойно Нина.

Обе они стоят друг против друга.

Лицо старшей вызывающе и мрачно, глаза горят нездоровым огнем. Черты молодой полны жалости и снисхождения.

Месяца три тому назад Нина ездила в аул Бестуди. Ее вызвали туда соседи ее покойного дяди наиба, брата ее отца и тетки Леилы-Фатьмы. В предместьях аула, среди роскошной горной долины лежит усадьба последней. Леила-Фатьма осталась одна в ней хозяйкой над всем. Леила-Фатьма всегда отличалась странностями с детства, отказалась от замужества, вела замкнутую жизнь. Ее считали чародейкой в Дагестане. К ней ездили богатые уздени и беки гадать свою судьбу. Она им показывала их прошлое, предвещала будущее. Она была богата, унаследовав от отца табуны коней и овец после смерти брата и выхода замуж младшей сестры Гуль-Гуль, но жадность к еще большей наживе не давала ей никогда покоя. Эта жадность была ее болезнью, мукой, бременем и постоянным бредом.

В последнее время стали замечаться странность Леилы-Фатьмы. Она не спала ночей, закапывала деньги и драгоценности в землю; ей все казалось, что слуги и приезжие гости хотят ее обокрасть. Часто слышался ее плач по ночам, похожий на вой горной чекалки. Соседи написали княжне Нине о состоянии дочери наиба. Та немедленно приехала в Бестуди и увезла тетку к себе, лечить ее в своем Джаваховском гнезде. Небольшой домик в углу сада, похожий на хорошенькую лезгинскую саклю, со всеми удобствами, был предоставлен Леиле-Фатьме, дочери покойного наиба Мешедзе. Домик весь утопал в зелени дикого винограда и выходил окнами в сад. Леила-Фатьма пользовалась относительной свободой. Нина заходила за нею утром и вечером, когда все было тихо в гнезде, и они гуляли по окрестностям Гори. Нина сама носила обеды и ужины тетке, заботилась о том, чтобы у нее не было ни в чем недостатка и лечила ее душевный недуг. И строго-настрого запретила всем в гнезде беспокоить больную, ходить к ней, даже близко подходить к ее домику? Припадки старой татарки, благодаря бдительному уходу племянницы, ее терпению и ласке, делались все реже и реже. Страшный вой полубезумной женщины уже не повторялся так часто, как прежде. Нина торжествовала. Восстановившееся душевное спокойствие Леилы-Фатьмы радовало ее. И вдруг сегодня Нине пришлось увидать снова горящие глаза и возбужденное лицо несчастной, свидетельствующие о новом припадке безумия.

– Зачем ты мучишь меня, негодная девчонка? – шипящим голосом, сжимая свои костлявые узловатые руки в кулаки, говорит она.

– О, тетя! Зачем ты так подозрительна! Верь мне.

– Молчи! Заперла Леилу-Фатьму, как узницу, лукавая уруска, заперла и думает – сладкая жизнь в тюрьме.

– Но ты свободна, тетя Леила. Уезжай отсюда, если хочешь.

– И уеду! Вот пройдет джума,[10]10
  Пятница – праздник у татар.


[Закрыть] и уеду. Горы давно тоскуют по Леиле. В горы уеду. К ним. Душно у тебя, душно. На волю просится душа. Была свободной и умру свободной! – вспыхивая, как девушка, затрещала старуха.

– А лечиться, тетя, лечиться?

– Лечиться, ласточка, вели другим. Аллах меня вылечит, а не люди. Да, так-то, так-то!

Голос Леилы-Фатьмы срывается, растет и грозит перейти в вой, в ее обычный ужасный вой.

Нина колеблется. Ее душа в смятении. Она борется. Ей жаль оставить тетку на произвол судьбы и еще более жаль пугать детей гнезда этими страшными припадками, особенно ночью. К тому же теперь Леила-Фатьма настолько здорова, что не нуждается совсем в ее уходе. Может быть, горы и воздух родного аула довершат остальное и вылечат несчастную вполне.

И, долго, мучительно продумав свою думу, Нина Бек-Израил своим твердым голосом говорит.

– Поезжай с Богом, куда хочешь, тетя. Я больше не задерживаю тебя.

ГЛАВА 5

Каждый вечер Даня идет с арфой в чинаровую аллею, в тот конец ее, откуда виднеется зеленая сакля, и играет. Иногда ей кажется, что в маленьком оконце появляется бронзовое от загара, морщинистое лицо.

Играет Даня захватывающие импровизированные мелодии о чем-то неясном, далеком и возможном.

Каждый вечер, когда все спят, Селтонет приходит к ней, и девочки шепчутся долго, до полуночи. Селтонет говорит без умолку. Даня слушает жадно. Селтонет шепчет:

– Леила-Фатьма велела передать тебе, что ангелы поют не лучше. И еще велела сказать, что ты и твоя арфа в ее руках будут царицами всего нагорного Дагестана. И если бы ты пожелала умчаться с ней отсюда, она увезла бы тебя в аул Бестуди, в свою усадьбу и сумела бы окружить тебя таким величием, луч сердца моего, какое тебе и во сне не снится.

– Да? – с каким-то оттенком сомнения вырывается из самых глубин Даниной души.

– Верно, как то, что меня зовут Селтонет, птичка рая. Ах, если бы знала ты, как хорошо у них там. Аул богатый, знатный. Торгуют с персами, с самим султаном. Гостей наезжает пропасть. Девушки целыми днями лезгинку пляшут на кровлях. Но никто ни петь, ни играть так не сможет, как ты. Ты царицей у них будешь с твоей красотою. В роскоши и богатстве будешь жить. Сама Леила-Фатьма служить тебе будет, как раба. Самой важной в ауле будешь. Правду тебе говорю. А там она повезет тебя в Тифлис, а может, и дальше в Персию. А то и в Константинополь. При дворе султана играть станешь. Весь мир о тебе услышит. А наши-то здесь все лопнут от зависти, солнце моей жизни, все…

Селтонет смолкает, захлебнувшись. Даня полна грез.

А что если правда? Рискнуть? Хуже не будет. Будет лучше, веселее, привольнее, постоянно на народе, в толпе, в центре похвал, лести, восторга. И весь мир и столько нового покажет ей Леила-Фатьма.

В долгие, душные ночи, в тиши их решает свою судьбу Даня. Решает и шлет к Леиле-Фатьме Селтонет.

Да. Она согласна ехать с нею. Она едет.

В пятницу утром зеленая сакля опустела. За Леилой-Фатьмой приехали ее односельчане из аула, те, что привозили горные продукты на горийский базар, и старая лезгинка уехала вместе с ними. Никто, кроме Нины, не провожал ее. Никто ее не видел.

Никто не знает также, что накануне вечером три фигурки снова пробирались неслышно к зеленой сакле. Уже не потайным полуразрушенным ходом, а кустами орешника и дикого жасмина прошли они.

И никто не слышал, как в тот же вечер наказывали лезгинки Дане ровно через сутки быть у армянского духана за Курой.

– Селим тебя проводит, – говорили они, – Селим знает дорогу.

И гордый возложенным на него поручением, Селим поклялся Леиле-Фатьме исполнить все в точности.

Целый день в пятницу Даня ходила, как полуживая. Бледная, возбужденная, с лихорадочно горевшими глазами, она то принималась нежно ласкать льнувшую к ней Гему, шутить с Марусей, дразнить Валентина, то вдруг хватала арфу и играла на ней шумные, как буря в грозовую ночь, бравурные мелодии. За обедом она почти не ела. За ужином тоже.

– Девочка, тебе нездоровится? Скажи, родная, – и заботливая, всегда нежная тетя Люда глубоко заглядывает ей в глаза.

Дане только и жаль здесь тетю Люду и Гему. Жаль еще могилу матери на горийском кладбище. Но она старается не думать об этом теперь. Ее манит новая, полная захватывающего интереса, жизнь.

Мир ее давней волшебной сказки теперь только начинает разворачиваться перед ней. Она, зачарованная злой колдуньей-судьбой царевна, теперь только сбрасывает свои чары.

Наступил вечер. Конец томительным ожиданиям. И, как на зло, после ужина в гнезде еще не думают ложиться. Приехал князь Андрей из лагерей и занимался с мальчиками. Теперь все сидят за чайным столом, болтают, смеются. Одна Даня прильнула к парапету галерейки, притулилась в уголке. Никто ее не видит оттуда, никто, никто. Ей же видны они все, все эти порядком-таки надоевшие ей лица. И «друг» тут же…

Ни капли раскаяния не чувствует сейчас Даня. Ее нельзя упрекнуть в черной неблагодарности. Нельзя. Разве она просила, чтобы ее приютили здесь? Просила? Нет! Ее оставили почти насильно. Значит, ее совесть чиста.

А все же что-то щекочет горло, что-то подступает к глазам. Понятное чувство: здесь умерла ее мать, здесь испытала она самое жгучее горе. Поневоле сроднились с нею эти места. А все же нельзя поддаваться минутной слабости. Она не простая смертная, Даня, она избранная натура. Такие должны, как ей кажется, без сожаления рушить преграды и уметь устраивать пышно, гордо и красиво свою жизнь.

Какой-то шелест в кустах внезапно прерывает ее мысли. Чья-то стройная фигура рельефно выделяется на фоне ночи. Рядом другая, широкая.

Только бы не Сандро! Только бы не он!

– Даня! Готова?

– Селим!

– Я. Пора. Я принес твою арфу, шляпу и накидку. Никто не видал. И лодка припрятана в кустах. На пароме нельзя переправиться, потому что Аршак донесет «другу». Селим все предусмотрел. И пусть теперь скажет этот колченогий Валь, что у сына Али-Ахверды не голова, а тыква. Идем! Ты видишь, Селтонет может гордиться своим другом из Кабарды.

– Спасибо, Селим. Сейчас. Я только взгляну, – дрогнувшим голосом отвечает Даня.

Неслышно подкрадывается она к окошку террасы. Глядит. Глядит на всех, но видит одну только Гему, да еще, пожалуй, тетю Люду. Бедняжечка Гема! Как она ревновала ее все последнее время к Селтонет. Не знала, не подозревала, какие узы дружбы связывают ее, Даню, с Селтой. «Милая, кроткая, тихая Гема! Тебя мне жаль, только тебя!» Вот она сидит, ничего не подозревая, болтает, что-то вперегонки с Марусей рассказывает князю Андрею. Подле нее «друг» – странная, непонятно, по-мужски, сильная девушка, спасшая дважды Дане жизнь. Спасла два раза, чтобы дать зачахнуть в безвестности и тоске. И зачем было спасать?

Тонкие брови девочки хмурятся. Недобро улыбаются губы. Прощайте, «друг», не поминайте лихом. Благодарю за все. И тетя Люда, и милая Гема, Господь с вами. Иная жизнь суждена вашей Дане и зовет ее. Прощайте все.

– Идем, Селим, пора!

– Пора!

Селим первый скрывается в кустах. За ним следует Даня. Они уже миновали зеленую саклю и бегут прямо на обрыв. Оттуда вниз проложены к самой Куре мелкие ступени.

Селим, опередив Даню, стоит на последней ступени и хочет прыгнуть в привязанную у берега лодку, как вдруг неожиданно появляется перед ним Сандро. Его широкие плечи, его юношеская грудь в двух шагах от татарина. Не замечая Дани, он видит только Селима, заграждает ему дорогу и спрашивает вторично.

– Куда ты? Стой, Кабарда!

Сандро в хорошем настроении. Смеется. Белые зубы сверкают в темноте:

– Куда ты тащишь арфу, а?

– Даня просила. Даня хочет сделать радость, хочет играть в честь князя Андрея. Пойдет в зеленую саклю. Теперь ведь можно туда ходить. Будет играть там Даня, а вы станете слушать.

– А где же сама Даня?

– Я здесь.

– А!

Впотьмах Сандро почти касается девочки, не видя ее.

– Смотрите же, играйте хорошенько. Князь Андрей любит хорошую игру. Пока, до свидания. Я иду вас слушать туда, из дома.

– Прощайте, Сандро.

Это «прощайте» срывается у Дани невольно, ненароком. При этом «прощайте» в груди Селима замирает сердце. Он взбешен, испуган и смущен. О, эти женщины! Недаром говорят, что волос их длинен, а ум короток. Двух только и знает он мудрых: Леилу-Фатьму и Селтонет. Безумная девчонка, этим «прощайте» она может погубить все!

Но Сандро ничего не понял. Идет, весело посвистывая, к дому, как ни в чем не бывало.

Вот и конец обрыва. Теперь остается только прыгнуть в лодку. Высоко подняв над головою арфу, Селим спускается впереди.

– В лодку, живее!

Даня повинуется. Он, этот мальчик-кабардинец, сейчас много сильнее и энергичнее ее. У нее мысль путается и кипит, как пена.

Вот они в лодке. С обеих сторон за кормою плещет Кура. Не так, как в тот роковой вечер, нет. Не так. А все же больно, грустно и хочется плакать.

Селим работает веслами, как взрослый. Подплыли. Идут по берегу. Вот развалины старой крепости. Вот начало утесов. Вот духан. Силуэт всадника вырисовывается на фоне ночи.

– Кто идет? Отвечай! – слышится низкий гортанный голос.

– Селим-Али, сын Али-Ахверды из нижней Кабарды и с ним женщина, – важно, недетским тоном отвечает Селим.

– Белокурая гурия, ты?

Знакомый голос. Во тьме ночи трудно во всаднике, одетом по-мужски, узнать Леилу-Фатьму.

Даня смущенно откликается на призыв.

В тот же миг чьи-то сильные руки подхватывают ее на воздух, сажают в седло. Другие осторожно принимают арфу из рук Селима.

– Прощайте, Селим! Спасибо! Кланяйтесь Селтонет.

Мальчик кивает головой, срывает папаху.

– Будь счастлива! Прощай!

Взмах нагайки, удар по крутым бокам коня, и Даня мчится, как вихрь, вперед в чьих-то невидимых руках туда, вдаль, в неведомые горы.

* * *

Чай давно уже отпили в кунацкой.

– Дети, ложитесь спать. Завтра суббота, день классных сочинений. Надо встать со свежими головами, друзья мои.

Голос Нины звучит обычной повелительной ноткой, но какая-то заботливость слышна в каждом звуке его. Мальчики встают первые.

– А мы так и не послушали Даниной арфы, – говорит Сандро сокрушенно.

– Ты услышишь ее завтра. Успокойся, пожалуйста, – вставляет Селтонет.

Она заметно возбуждена, и глаза у нее бегают. Валь торжественно отводит князя Андрея в сторону.

– На два слова, – говорит он, хмуря свой высокий белый лоб.

– В чем дело, мой мальчик?

Обычная мягкая улыбка играет на симпатичном лице князя. «Своих мальчиков» он любит, как родных. В каждом из них видит добрые, крупные зачатки. Недаром с такого юного возраста они у него на глазах.

– Ну, что ты желаешь, мальчуган?

– Я бы хотел получить астролябию из Тифлиса. Меня очень интересует, как ею измеряют пространство, князь.

– Но недавно еще тебя интересовало другое. Я давал тебе «Жизнь животных» Брема, и ты был очень доволен.

– Я прочел ее уже.

– Берегись, мальчуган, так проглатывать все сразу. Спутается, смотри. Хватаешься за все слишком жадно. Надумай себе что-нибудь одно и иди твердо к намеченной цели.

– Да я уже надумал.

– Именно?

– Хочу быть доктором, астрологом, зоологом, химиком, математиком, инженером, археологом, миссионером, моряком и…

– Довольно! Довольно! – со смехом обрывают окружающие Валентина.

– Учителем, профессором, изобретателем, – ничуть не смущаясь, продолжает Валь, – только не хочу быть…

– Кем? – невольно заражаясь его спокойной сосредоточенностью, спрашивает Нина.

– Не хочу быть Селтонет, когда она глядит, точно кошка, только что слизавшая сливки у Моро на кухне, – под взрыв общего хохота заключает самым серьезным образом Валь.

– Фу, ты глупый! Ты просто баран, из которого шашлык делать надо, – возмущается Селта, у которой действительно в эти минуты вид провинившегося зверька. Но тотчас же, овладев собою, она снова смеется, метнув сердитыми глазами на Валентина и делая невинное лицо.

Нина подзывает к себе Валентина и говорит ему с укором:

– Не надо злоупотреблять данными тебе Богом дарами, мой мальчик. Ты развитее здесь всех, ты и Сандро. Твой товарищ-грузин добрее тебя: он не смеется над слабостями близких.

– О, «друг»! Но что же мне делать, если у меня такой корявый язык?

– Валь, опять! Иногда мне кажется, что ты не любишь меня и тетю Люду.

Глаза Нины глубоко заглядывают в душу мальчика.

– Что надо сделать, чтобы доказать тебе противное, «друг»? – спрашивает тот серьезно.

– Быть более рыцарем, Валь, не давать своему колкому языку много воли.

– Хорошо, «друг», я постараюсь ради тебя.

Валь поворачивается на каблуках, подходит к Селтонет, самым серьезным образом расшаркивается перед нею и кланяется до земли, как перед важной дамой.

– Ваше кабардинское высочество, – говорит он без малейшей тени улыбки, – пожалуйста, не обижайтесь на меня, а если… Селта, голубушка, если я тебя рассердил, дай мне, пожалуйста, оплеуху.

– О!

– Валь! Валь!

Тетя Люда возмущена. Этот мальчик, изящный, как переодетый принц, а слова у него, точно у торгаша на базаре.

– Опять нехорошо?! – удивляется Валь.

Нина машет рукой и чуть улыбается одними глазами. Маруся спрятала смеющуюся рожицу под стол и фыркает тихонько.

Этот Валь, по ее мнению, такой молодчина.

Гема, нежно обвив руками шею Люды, шепчет ей на ушко:

– Можно отнести кусок персикового пирога Дане?

– Но она не пришла к чаю, значит, не хочет есть.

– Нет, пирог она хочет, тетя Люда, я знаю. Она любит персики, и ей очень приятно, что я забочусь о ней. Так можно? Да?

Карие глазки глядят так умильно, что Геме решительно нельзя отказать.

Потом дети прощаются и уходят. Людмила Александровна спешит за девочками.

Сандро и Валь, взявшись под руку, проходят к себе.

Нина долго смотрит им вслед. Задумчивая улыбка бродит по ее смуглому лицу. Глаза сосредоточенны и серьезны.

Князь Андрей тоже серьезен. Его взор покоится на энергичном, умном лице девушки. Как ему знакомо и дорого оно, это молодое, красивое лицо. Все детство и юность этого светлого, мужественного существа прошли на глазах его, князя Андро. Много раз приходилось ему попадаться на пути Нины, раз даже удалось ему выручить ее из неприятного, тяжкого положения.[11]11
  См. повесть «Горянка».


[Закрыть] Каждый шаг ее известен ему, Андро, каждый штрих этой красивой, необыкновенной души. И немудрено, что давно он, Андро уже любит ее всеми силами своего существа. Любит преданно, сильно, преклоняясь в душе перед ее энергией, умом и нравственной красотой. Давно-давно мечтает он назвать ее, Нину, своей женою. Но каждый раз при встречах с нею они оба так полны делами, заботами о питомнике, что личная жизнь и ее интересы уходят на второй план.

Сегодня его одиночество, его жизнь без Нины кажется ему особенно невыносимой. И сегодня князь Андро решил просить руки любимой девушки, просить ее быть ему подругой и женою.

Сейчас они остались наедине. Дети ушли. Люда тоже. Минута самая подходящая. Одно только слово, одно!

– Кузина Нина, – с волнением звучит голос есаула. – Я должен поговорить с вами…

Она поднимает голову, ласково взглядывает на него.

– Что-нибудь о детях, Андро? О Вале? По правде сказать, мальчик этот начинает беспокоить меня. Слишком сильно накидывается он на всевозможные отрасли науки и так же быстро меняет их. Селима легче воспитывать. Еще меня волнует Даня. Девочка эта щедро одарена от природы талантом и тщеславием. Чем больше – ответить затрудняюсь.

– Милая Нина, вы вся для других, вся для вашего питомника. Неужели нет у вас мысли о личном счастье?

Голос Андро дрожит. Глаза ищут взгляда Нины. И вдруг падает и обрывается последнее препятствие.

– Нина, моя светлая отрада, моя сильная, гордая, смелая девушка, я люблю вас, – говорит он смело, сильно, вдохновенно. – Я немолод и немало перенес горя, но моя душа – это светильник, зажженный вами. Мы знаем хорошо и много лет друг друга. Нина, радость жизни моей, хотите ли вы стать женою Андро Кашидзе?

Слова полетели, унеслись в темноту, к самым звездам, казалось, к голубому карталинскому небу.

И в самую глубину сердца Нины Бек-Израил упали эти слова. Ее лицо меняется, бледнеет. Ее глаза яркими звездами глядят в другие темные, ясные, знакомые, дорогие.

– Князь Андро Кашидзе, друг мой и брат мой, – говорит она. – Я люблю вас, после памяти моих близких, больше всего на земле. Но моя жизнь – трудная задача: дать бедным осиротевшим детям воспитательницу, мать. Если я соединю мою жизнь неразрывно с вашей, Андро, брат мой, единственный и любимый, я должна буду вам и моим собственным будущим детям отдать себя всю. Всю посвятить собственной родной семье. И эти бедные жалкие ребятки отойдут поневоле на второй план, стушуются, поблекнут в моем представлении. Изменится тогда и моя жизненная задача. Нет, Андро, любя меня, не просите меня об этом. Отдадим наши силы на общее светлое дело и останемся братом и сестрою, как прежде, как всегда. Я люблю вас и верю вам, Андро, и горжусь тем, кого люблю.

Последние слова срываются с дрожью. Бледнеет личико Нины.

Князь Андро встает и целует ей руку.

Ни горя, ни упрека нет в его душе.

Разве все это не прекрасно? Разве жертва благородной, великодушной девушки не есть лучшее доказательство ее новой духовной красоты?

Он низко склоняется перед нею.

– До свидания. Благодарю. Я счастлив дружбой такой сестры, как вы, Нина, – говорит он тихо, глядя на нее, потом медленно выходит из кунацкой, спускается вниз с галереи в чинаровую аллею.

У ворот Аршак под уздцы держит его коня.

– Какая чудная ночь, батоно! – говорит он.

– В такую ночь, Аршак, Господь особенно добр к людям, – отвечает князь, вскакивая на седло.

Княжна Нина остается в кунацкой. Она еще так молода. И, кажется, достойна любви. Так грустно расставаться, с туманной хотя бы мечтой о счастье. Она любит Андро всеми силами души. Но ее гнезду, ее милому питомнику должны принадлежать все ее силы. Что значит ее собственное счастье перед великой задачей, возложенной на нее судьбою!

– Будь мужественна, Нина! Будь мужественна! Не забывай: ты названная дочь князя Георгия Джаваха, ты внучка Хаджи-Магомета, прекраснейших из людей! – шепчут ее побледневшие губы.

А слезы все накипают – непрошеные, тихие слезы, накипают, тают и падают ей на грудь.

– «Друг», что с тобою? Ты плачешь? Кто тебя обидел? Скажи. Клянусь тебе, кинжалом расплачусь я с тем, кто осмелился обидеть тебя, будь это татарин или свой грузин, олозонец! – пылко произнес Сандро.

– Сандро, мой мальчик, успокойся, меня никто не обидел. Но что с тобою? Ты весь дрожишь!

Трепещущий, с огромными глазами, стоит Сандро перед Ниной. Губы его сводит судорогой. Руки бесцельно хватаются за чеканный пояс и кинжал.

– Она убежала, «друг»! Она исчезла! Скрылась! – срывается с его губ.

– Кто, Сандро? Кто? Говори, во имя неба, скорее!

– Она… Даня Ларина. Но мы найдем ее. Не пугайся. Найдем непременно.

Но Нина лучше кого бы то ни было знает, что не ей пугаться, не ей – славному потомку могучего лезгинского племени, не ей – дочери непроходимых дагестанских ущелий! Страх неведом с детства этой отважной душе.

Мгновенно она охватывает всю сущность дела. Быстрыми шагами проходит во внутренние покои гнезда.

К ней навстречу бросается Людмила Александровна, вся в слезах.

– Ее нигде нет. Она всех нас провела, обманула!

– А арфа, арфа дома? – неожиданно вспоминает Нина Бек-Израил.

– Нет. И арфы ее нет. Она взяла ее с собой.

В одну минуту княжна овладевает собой. Мысль, быстрая, как птица, проносится в ее мозгу.

Она распахивает окно, высовывается в него до половины и громким, повелительным голосом кричит:

– Аршак! Павле! Седлайте коней! А вы, мальчики, Селим, Сандро, Валь, – прибавляет она, – сюда, ко мне скорее! Сейчас же скачем за нею! Ночью, в темноте она не могла уйти далеко.

В доме поднимается суета. Мелькают фонари во дворе, в конюшне.

Селим, взволнованный, протискивается к Селтонет и шепчет:

– Не бойся, Селта, она уже далеко. Сам ветер не догонит ее.

Лицо Селтонет озаряется улыбкой. Торжество, злая радость так и искрятся в нем.

– Наконец-то сгинула белобрысая девчонка!

Но сразу хмурится лицо, исчезает радость. Она хватает за плечи Селима, приближает к его лицу свое.

– А если они догадаются? Если станут допытываться, спросят? – спрашивает она.

– Селта, – отвечает Селим, сдвигая на затылок папаху. – Селта, я скорее вырежу себе язык кинжалом, нежели они узнают правду от меня.

И, характерно гикнув, бросается к коням, где уже собрались все остальные.