Текст книги "Бешенство небес"

Автор книги: Лев Жаков

Соавторы: Илья Новак
сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 4

Обратный путь Гана преодолел быстро. Очутившись возле колонны и выставив из-за нее голову, он с удовлетворением понял, что Укуй еще не добрался сюда и не дал знать об опасности. Увидел он и другое: Камека не спустил в облака вторую лодку, где должен был ожидать возвращения своего врага. Тулага так и предполагал – онолонки с самого начала приказал туземцам убить пассажира, как только сокровища будут извлечены из эфирного пуха. А скорее даже не убить, но оглушить, чтобы привезти обратно на ладью и позволить расправиться с ним самому Камеке...

Так или иначе, Укуй мог появиться в любое мгновение, но неизвестно, откуда именно он вплывет в портик. Окон и дверных проемов сюда выводило несколько, так что подкараулить туземца не представлялось возможным, и потому Тулага, набрав полную грудь воздуха, опять ушел под облака.

«Небесные паруса» стояли не слишком далеко от святилища, Гана вынырнул под самым бортом. Положив ладонь на изогнутый железный щит, что прикрывал газовый куль, задрал голову: покато изгибаясь, борт тянулся на много локтей ввысь, и ни одного силуэта над ним видно не было. По железу спускалась кукурилла, двойная улитка, – пара липких мешочков на концах мускульной пружинки. Она кувыркалась, прилипая то одним мешочком, то другим – каждый, по сути, являлся отдельной особью, живущей в симбиозе. Редкие твари; мякоть двойных кукурилл хорошо залечивала раны, а если ее перемолоть и смешать с некоторыми другими веществами, превращалась в дорогостоящую специю.

Он поплыл к корме. Немного выше уровня облаков между двумя щитами был вонзен тонкий гвоздь. Вошел совсем неглубоко – щиты очень плотно подгоняли друг к другу, – но все же достаточно, чтобы удерживать вес надорванного у горловины большого кошеля, висящего на длинном шнурке.

Гана оглянулся на святилище, вновь посмотрел вверх. Подгребая ногами, чтобы плечи оставались над поверхностью, снял с гвоздя шнурок и перекинул через голову. Из кошеля достал желейный прямоугольник с почти сотней вонзенных в него световых игл, полученных в провале от бултагарца Траки Неса, хитиновую трубку и рукоять, похожую на тельце гигантского кузнечика с круглым розовым отверстием на конце. Когда Гана вставил ствол в рукоять, та тихо чмокнула. Фавн Сив сказал, что это называется «крон» – живой пистолет, стреляющий световыми дротиками.

Сжимая его в правой руке, Тулага добрался до лоцманского трапа, нижняя часть которого достигала облаков, и пополз. Сверху доносились приглушенные голоса и звук шагов. Пока что на ладье никто не встревожился.

Он преодолел треть расстояния, остановился, прислушиваясь, вновь стал подниматься. Живой пистолет был зажат в правой руке. Когда Тулага поднялся еще на несколько локтей, со стороны святилища донесся вопль.

Каким-то образом Укуй забрался на крышу здания и теперь, стоя на краю, кричал, размахивая руками. На ладье раздался ответный крик, затем топот ног.

Продолжая подниматься, Гана запрокинул голову, вытянул руку с пистолетом. Над краем борта возникла фигура, матрос наклонился... Пистолет чихнул. Дротик, оставляя за собой тонкую световую линию, пронесся вверх и впился в смуглую грудь. Заорав, матрос отпрянул, после чего раздался звук упавшего тела.

Спустя несколько мгновений на палубе воцарилась тишина. Гана за это время успел преодолеть оставшееся расстояние, но выглядывать не стал: скрючился под бортом, прислушиваясь. Быстрые шаги, что-то скрипнуло... вновь тихо. Гана выставил голову, поворачиваясь, скользя взглядом по палубе.

На носу громыхнул выстрел, пуля расщепила дерево рядом с подбородком. Стрелял капитан Тук-Манук – слева от рубки мелькнул его силуэт. Перевалившись через борт, Гана покатился по палубе.

Некоторое время он лежал, распластавшись на досках и глядя вперед. Затем осторожно поднялся, выпрямился во весь рост с кроном в вытянутой руке.

Ничто не шевелилось, он не видел ни одного человека. На ладье оставались двое матросов, боцман, капитан и Камека. И лишь последний принадлежал к племени онолонки – это внушало надежду. Отсюда Тулага не мог разглядеть носа ладьи. На палубе лежали несколько бочонков, ящики, бухты канатов, стояла лебедка... везде можно было спрятаться.

Он пошел вперед, очень медленно переставляя ноги. Левая рука расслабленно висела вдоль тела, правую он согнул, прижав локоть к боку. Со стороны святилища вновь донесся крик Укуя, и все стихло. Тулага бесшумно переставлял ступни по доскам, прислушиваясь. Тишайший шелест облаков, отдаленное хлопанье крыльев чайки, парящей где-то над рифами... Ветра не было, над облачными просторами Сна стояла жаркая, удушливая тишина.

Расплывчатая тень мелькнула у ног, и Гана вскинул руку. Световой дротик впился в шею матроса, который, перегнувшись через край наблюдательного гнезда, замахнулся багром.

Туземец со вскриком повалился вниз. Гана отпрянул, позволив ему упасть у своих ног.

Матрос дернулся и затих. Вновь все замерло на палубе ладьи. Постояв, Тулага направился дальше. Он не смотрел никуда конкретно, взгляд расплылся и был устремлен словно в пустоту – но таким образом улавливал куда бо€льшую часть того, что находилось и происходило впереди. Палуба и надстройки превратились в застывший светлый фон с расплывшимися по нему очертаниями предметов, малейшее движение сразу бросалось в глаза. А еще Гана не пытался вслушиваться, то есть не прилагал усилий к этому: все шумы слились и стали плоскостью, шершавой поверхностью, и каждый звук, который оказывался громче или резче других, обращался выступом, острой иголкой, внезапно выскакивающей из нее: он словно колол Гану, после чего его голова и ствол пистолета мгновенно поворачивались к источнику.

Когда он миновал мачту, впереди скрипнуло... Голова и рука дернулись, крон чихнул – матрос, привставший из-за бочонка с обрезом на изготовку, повалился на спину. Тут же из-за правого борта прыгнул боцман, до того висевший по другую сторону над облаками. Гана опрокинулся назад, выпустив крон, уперся согнутыми ногами в живот туземца. Кончик тесака пронесся мимо лица, царапнув щеку, вернее, серебристый шрам, оставшийся от вымазанной гношилем раны. Тулага резко двинул ногами, перебрасывая тело через себя.

Со стороны носа донеслось восклицание, топот. Гана прыгнул на боцмана, который, выпустив при падении тесак, попытался выпрямиться; навалился на него, толкнув лицом вниз, схватил оружие и вонзил широкий клинок между лопаток. Когда скатился с дергавшегося тела – громыхнул выстрел, пуля впилась в доски. Гана к этому времени уже стоял на коленях, протягивая руку к живому пистолету.

Он развернулся, поднимая крон и заваливаясь на спину, выстрелил – и одновременно подбегающий капитан, направив ствол в лоб Ганы, нажал на курок во второй раз.

Пуля прошла вскользь, выдрав клок волос вместе с тонким лоскутом кожи надо лбом, а дротик впился в живот моряка. Зрачки Тук-Манука мгновенно расширились, он сделал шаг, второй – из живота сочилась кровь вперемешку со светом, – взмахнул руками и замертво повалился на палубу.

Гана сел. Лоб саднило, на лицо стекала теплая струйка. Не увидев никого, – впрочем, между ним и носом оставалась еще приземистая рубка, – он на четвереньках подобрался к боцману. Зажав пистолет под мышкой, стащил с моряка матерчатый пояс и обмотал голову, затянув узел на затылке.

Очень медленно он пошел вперед, морщась от боли. Рана была поверхностной, но доставляла большие мучения. В голове слегка звенело, Тулага ощущал слабость.

Пройдя вдоль стены рубки, присел и быстро заглянул в раскрытую дверь, выставив перед собой пистолет... нет, внутри онолонки не было.

Скрипнула палуба. Гана резко выпрямился, поворачиваясь, краем глаз видя фигуру, – и замер, так и не вскинув пистолет. Он стоял возле угла рубки. Камека же находился у полубака; в левой руке держал пуу, в правой – стеклянный нож Тулаги и молча глядел на врага.

Они застыли, пытаясь уловить малейшее движение. Оба не моргали – чуть сощурившись, чтобы лучше видеть, неотрывно смотрели в глаза друг другу. Это длилось долго: время затаило дыхание, облачные перекаты заледенели, и Аквалон уже не летел между исполинских колонн, приближаясь к своей гибели, но повис в неподвижности над затянутой серым маревом далекой поверхностью.

Потом рука Камеки дернулась.

Онолонки успел первым.

Но допустил ошибку, решив убить врага его же оружием, использовав стеклянный нож, а не топорик, в обращении с которым имел куда больше опыта.

Тулага ощутил удар и резкую боль. Стеклянный клинок пробил плечо над сердцем, отбросил тело назад. От неожиданности пальцы сильно сжались на рукояти крона, указательный вдавил клапан-курок так, что тот целиком вошел в жесткую кожу живого оружия. Пистолет не просто чихнул – с клокотаньем и хлюпаньем выплюнул дротик, который, вонзившись в переносицу Камеки, целиком исчез внутри. Онолонки успел понять, что не убил врага, он даже попытался отвести в сторону левую руку, чтобы метнуть пуу. Голова его откинулась, на миг обратившись лицом к небесам, взорвалась – полыхнув ярким светом, разлетелась темно-красными сгустками и черепками.

Тело упало на палубу. Выпустив крон, Гана стоял под рубкой, ощущая тошноту и головокружение. Две горячие струйки текли по спине и груди, стеклянный клинок жег, как раскаленное железо. Кончик его, выступивший над левой лопаткой, глубоко вошел в дерево.

Мало-помалу в голове прояснилось, сердце стало биться спокойнее. Прикрыв глаза, Тулага обеими руками ухватил каменную рукоять и тщетно попытался вытащить нож. Сдавившие рукоять пальцы начали болеть от напряжения. Он расслабил их, помедлил немного, схватил вновь и дернул изо всех сил.

Брызнула кровь. Тулага упал на колени, привалившись плечом к стене рубки. Встал на четвереньки, свесив голову, пополз. Руки подгибались, перед глазами плыло, в голове прокатывались волны звона – то громче, и тогда окружающее пространство начинало бледнеть, растворяясь в тусклой синеве, то тише, и тогда предметы вокруг становились четче.

Корабельные коки часто выполняли еще и роль лекарей. Добравшись до камбуза, Гана нашел шкафчик с лекарствами и замазал раны мазью на основе облачного пуха, смешанного с целебной глиной и травами. Стянул плечо бинтом, перевязал голову. Обнаружив в соседнем шкафчике бутылку тростниковки, сделал несколько больших глотков прямо из горлышка.

Стало лучше. Рана на груди была не очень опасной, просто болезненной. К тому же она не сильно мешала движениям руки: сделанный в Тхае стеклянный клинок, более острый, чем даже хорошая новая бритва, аккуратно прорезал ткани, а не превратил их в лохмотья.

Ладья была в его распоряжении. Выбравшись обратно, Тулага первым делом поднял лежащий на палубе крон, после чего забрался на крышу рубки и огляделся. Больше здесь не осталось никого живого, хотя на безымянных рифах он был не один, где-то в святилище прятался Укуй...

Вскоре Гана различил одинокую фигуру на белой гранитной крыше. Моряк сидел на краю, свесив ноги, и глядел в сторону «Небесных парусов». Заметив человеческий силуэт, туземец радостно замахал руками и тут же, узнав Тулагу, вскочил.

– Плыви сюда! – прокричал он, но Укуй лишь попятился.

– Я не убью тебя! – продолжал Гана. – Эй! Вдвоем мы можем управлять ладьей! Слышишь, я не собираюсь тебя... – Он замолчал. Развернувшись, туземец побежал прочь и сразу исчез из виду.

Гана прошелся по палубе, сбрасывая тела за борт. Затем встал на носу, размышляя. Управлять эфиропланом в одиночку было невозможно, к тому же сундук с драгоценностями ратников сближения оставался там же, где лежал; а ведь Гана приплыл сюда не чтобы расправиться с командой «Небесных парусов», но за сокровищами...

Он все еще ощущал слабость и понимал, что соваться к пауногу сейчас нельзя – нужно поесть и хорошо выспаться. Гана сомневался, что Укуй отважится приблизиться к ладье, слишком труслив. В любом случае на ночь можно запереться в капитанской каюте, стащив туда весь находящийся на ладье порох, оружие, ножи из камбуза и все средства, при помощи которых можно развести огонь. Даже если Укуй заберется сюда, что он сделает, не имея возможности ни напасть на врага, ни уплыть на ладье, ни поджечь ее? Тулага поднял правую руку, разглядывая каменный свисток, привязанный к запястью коротким шнурком. Фавн Сив сказал, что при помощи этой штуки можно приманить паунога. Но не управлять? На то, чтобы научиться командовать этим существом, уйдет какое-то время. Обитающий под алтарем пауног отличался от тех, кого Тулага видел в провале посреди Гвалты. Но имелось и кое-что общее – например, складки, в которые можно вставить запястья...

Голова вновь начала кружиться, плечо ныло не переставая. В любом случае сейчас ему был необходим отдых, и Гана направился в камбуз, чтобы поесть.

* * *

Окутанный блеклым светом осколок чужого мира напоминал моллюска размером с дворец Рона Суладарского. Будто покатая гора, приземистая и с обширным основанием, высилась между деревьями по другую сторону озера. Желеобразное вещество испещряли расположенные на разной высоте отверстия, похожие на окна в многоэтажном доме. То и дело там пролетали медузоиды. Гору, испускающую бледно-желтое свечение, окутывали белесые нити, как если бы ветер принес откуда-то с неба паутину и швырнул на исполинский горб посреди джунглей. Впрочем, приглядевшись внимательнее, Арлея решила, что на самом деле все обстоит не так: это желейная гора произвела на свет нити, вырастила, выпустила из себя. Ближе к облакопаду они вытягивались, становились все более плотными, желтели, шли параллельными рядами над озером, потом наискось вверх, вдоль склона... и становились ветвями деревьев, по которым девушка, юнга и боцман добрались сюда.

– Вы видите? – прошептала она. – Это же... выходит, эта штука, моллюск этот здоровенный, сросся с нашими деревьями и... он как бы изменил их, сделал частью себя.

Спутники молчали; Эрланга вряд ли вообще что-либо понимал, а боцман лишь хлопал глазами, разглядывая неспешное движение множества тел, казавшихся на таком расстоянии крошечными: медузоиды и кальмары влетали или вползали в... во что? Поселение? Город? Иную среду обитания, каким-то образом сумевшую закрепиться посреди Гвалты?

В этом месте над джунглями возвышалось великанское желтое дерево с короткими ветвями, моллюск был словно надет на него: темное основание ствола смутно виднелось в его середине, а крона торчала сверху, прорвав полупрозрачную мягкую «спину».

– Вырастил, – сказал боцман, и Арлея оглянулась на него.

– Что?

– Этот... эта гора прозрачная вырастила дерево. Из себя вырастила, а?

Девушка вновь посмотрела. Рядом с кроной в воздухе висели какие-то вытянутые тела сглаженных очертаний, от них к ветвям тянулись едва заметные нити. Будто корабли, пришвартованные возле причалов, подумала она.

Еще раз окинув взглядом открывающуюся картину, Арлея окончательно убедилась в том, что густое дымчатое сияние испускает именно желеобразное вещество. Более того, создавалось ощущение, что свет являлся частью желе, как если бы эта прозрачная субстанция была тем же светом, только сжатым до состояния, когда он становился пусть и мягким, податливым, но вещественным. Четкой внешней границы у расползающегося вокруг моллюска рыжеватого облака не было, скорей оно напоминало бледный туман, который постепенно редел и в конце концов исчезал, уступив место обычному воздуху.

Сбоку, на самом краю зрения, что-то мелькнуло. Повернувшись, Арлея различила вдалеке нескольких полуголых женщин, смуглых до черноты, с раскрашенными в разные цвета лицами и перьями в волосах.

– Вижу их! – сказала она. – Эти, за которыми мы... они в туман заходят, в этот свет. А где капитан? Почему они Тео не тащат? Неужели убили по дороге и бросили?

– А вона, вверху... – произнес Эрланга.

– Где? – спросила она, рыская взглядом из стороны в сторону. – Что ты увидел?

– Да на дереве этом, на ветке он сидит, капитан-то наш.

Она поглядела – и наконец заметила Теодора де Смола. Некоторое время Арлея молча смотрела, затем поднялась.

– Ну конечно, он-то хорошо устроился, – пробормотала она сквозь зубы.

– Да выдержат они меня, точно, – заверил Эрланга и для пробы топнул ногой по ветвям-лианам. – Там же шел по ним, так чего б и дальше...

Арлея возразила:

– Там они переплетены были, а над склоном, видишь, рядами тянутся... Пушка тебе не мешает?

– Та не... – протянул он, садясь на корточки, а после верхом на лиану, что тянулась вниз, к озеру. Юнга стал сползать на заду, с горлянкой за плечами, свободной рукой держась за соседнюю лиану, которая находилась в паре шагов правее.

Арлея и Лиг, все еще стоя на вершине, переглянулись.

– Ну так чего, и мы тоже... – сказал боцман.

– Давай, – неуверенно согласилась она.

Они быстро нагнали неповоротливого юнгу. Поток облаков шелестел, бурлил и пенился под ногами. Если бы склон был хоть немного более отвесным, спуск стал бы невозможен, но сейчас путешественники, хоть и с трудом, сползали к облакоему, под которым виднелся ряд невысоких желтых деревьев – именно там лианы меняли направление, вновь становились горизонтальными.

По дороге Арлея еще раз взглянула на крону растущего посреди желейной горы дерева. Она отчетливо увидела самую длинную и прямую ветвь и восседающего на возвышении Тео Смолика. Вокруг было несколько женщин. Арлее показалось, что они, во-первых, голые, во-вторых, стоят на коленях.

А еще ей показалось, что вид у Смолика крайне довольный – или даже самодовольный. Ну а то, на чем он сидел... быть может, трон? Хотя, наверное, эту подробность добавило уже ее воображение.

Ей даже стало обидно: хотя во время путешествия через джунгли они не испытывали каких-то особых лишений, но, кажется, капитану было сейчас куда лучше, чем его спасителям.

Вскоре выяснилось, что под склоном на краю озера находятся не деревья, а нечто вроде рогатин: вбитые в землю колья с расщепленными верхушками. Лианы были обмотаны вокруг них и тянулись дальше. Впереди шелестело озеро, дальний берег был окутан желтым туманом – он постепенно густел и превращался в желе, из которого состояла гора. Там летали грушеобразные тела со щупальцами, иногда сквозь желтую муть проступали силуэты кальмаров. И двигалось еще что-то, совсем небольшое и быстрое...

Из-под кола вдруг взлетел медузоид, вынырнул прямо из облаков. Зарычав, Эрланга выхватил нож и в два счета раскромсал беднягу на кусочки. Арлея только успела моргнуть, как месиво, в которое превратилась тварь, уже вскипело пузырящейся пеной и, трепеща обрывками щупальцев, рухнуло обратно в озеро.

– Зачем ты? – растерянно спросила она, а затем с подозрением уставилась на здоровяка. – Слушай, а тот, вначале... он на тебя напал или ты его просто так порезал, как и этого? Ну того, который с кальмаром сросся...

Эрланга не отвечал, и девушка повысила голос:

– Чего молчишь? Ну точно, он тебе вреда не собирался причинять, а ты...

– Мерзкие гады они! – почти выкрикнул юнга в ответ. – Не могу даже глядеть на них, ваша милость! Он же меня схватил, вверх дернул. Там бросил – и давай рассматривать, пялиться... Не этот, медузный, а тот, что на спине у него, – у тех же глаза есть, да такие... непонятные такие. Их всех пожечь надо вместе с этим... с горой этой прозрачной – взорвать всех!

– Ты их, наоборот, против нас так настроишь! Понимаешь или нет? Мы ж не знаем, не понимаем ничего про них, а ты... – Девушка опомнилась, сообразив, что говорит слишком громко и сама может привлечь внимание. Но она разозлилась из-за того, что увидела на ветке, разозлилась на Эрлангу и почему-то на ни в чем не повинного Лига. Вся затея, вся спасательная экспедиция показалась ей вдруг глупой и нелепой – заберутся они в крону этого дерева, а Тео встретит их словами: зачем пришли, уходите назад! Здесь тепло, кормят хорошо и бабы вокруг голые, не хочу никуда отсюда...

Она мотнула головой и спрыгнула с лианы. Опустившись до пояса в облака, направилась в сторону желейной горы – лианы оказались теперь на высоте плеч. Воздух пожелтел, хотя до светящегося тумана оставалось еще пару десятков шагов. Моряки тоже слезли и медленно пошли по сторонам от хозяйки. Мимо лица что-то пролетело, Арлея отпрянула, машинально взмахнув рукой, словно муху ловила. Остановившись, внимательно посмотрела перед собой, перевела взгляд на Лига, вновь глянула вперед.

В воздухе перед ней возникло нечто вроде расплющенного червяка: почти плоское тело без головы и хвоста, полупрозрачное, внутри усеянное бледно-зелеными пятнышками. Извиваясь, оно не то проплыло, не то пролетело наискось и пропало из виду – но неподалеку Арлея заприметила еще одно существо, а потом еще одно, другой формы, напоминавшее скорее жука.

– Ваш’милость, мы прям туда так и войдем? – спросил боцман.

Девушка и сама уже некоторое время размышляла над этим. Она остановилась, положив руку на лиану, которая теперь находилась ниже, на высоте пояса. Все трое поглядели вверх: закутанная в одеяло желтого света гора-моллюск высилась над ними.

Стало хорошо видно, что чужое пространство полно жизни. Там даже деревья росли. Свалившись на Аквалон, моллюск не сломал их, но как бы впустил, вобрал в себя, хотя высоты растений было недостаточно, чтобы, подобно центральному дереву, в кроне которого находился сейчас Тео Смолик, выступить над желейным веществом. Еще там виднелись темные силуэты и светящиеся сгустки, висящие на разной высоте, какие-то трубы и коконы, будто сотканные из ваты.

– Как добраться до капитана? – спросила Арлея. – Дикарки его туда затащили. А нам что делать? По-моему, эти... эти существа, медузоиды с кальмарами, не очень-то злобные. Просто войдем внутрь, до дерева доберемся, поднимемся, залезем по нему как-нибудь... Вот там уже придется с людьми разбираться, с серапихами то есть, которые вокруг Тео расселись. Но как-нибудь справимся, у нас ведь оружие. Заберем капитана, спустимся и уйдем. Никто нам ничего не сделает, правильно? – Она поглядела на спутников. Боцман с виду оставался спокоен, а вот у юнги лицо было серым. – Эрл! – повысила голос девушка. – Слышишь? Слышишь, что я говорю?

Он повернул к ней голову, при этом не отрывая глаз от плоского прозрачного тела, быстро плывущего мимо в потоке желтого света.

– Ваша милость... – пробормотал юнга, с ненавистью глядя на загадочное существо.

– Эрл, не вздумай бросаться там на них! Я понимаю, тебе не нравится, но... Короче, иди за мной, за нами с Лигом, и никого не трогай. Понял? Ты понял?

– Ага, – промямлил он наконец.

Кивнув, Арлея развернулась к прозрачной горе. До того места, где световой туман густел, оставалось совсем недалеко. Взявшись за рукояти пистолетов, она вздохнула и сделала шаг. Но второй сделать не успела.

* * *

Пещеру озаряли большие, размером с человеческую голову, прозрачно-зеленые наросты, кругами растущие на своде. Под ними стояли хижины из веток и камней, лежали тела мертвых рабов и надсмотрщиков.

Уги-Уги присел под хижиной, осторожно выглядывая из-за угла, затем вскочил и перебежал к возвышению из глыб, уложенных неподалеку от каменного строения, в котором, насколько помнил монарх, обитал Лан Алоа.

На круглом алтаре был распят надсмотрщик-метис: запястья и ступни пробиты железными штырями, концы которых глубоко вошли в мягкий камень. Уги-Уги окинул мертвеца быстрым взглядом, посмотрел назад, на разрушенные ворота, через которые проник в пещеру, и тяжело полез на алтарь. Темно-синие телеса заколыхались, беглец мучительно скривился, вытянувшись на цыпочках, но не смог дотянуться до свисающего со свода большого округлого кисляка. Глянув под ноги, монарх упер ступню в грудь мертвеца, приподнялся, вторую ногу поставил на живот. С трудом балансируя, вскинул пухлую ручку и кулаком ударил по кисляку, с которого сочился зеленый свет, сбил его на пол. Соскочив, монарх упал на колени и принялся пожирать кисляк. Тот был большим, сочным и пищал на зубах, а по вкусу напоминал мякоть парусного моллюска, политую добытым из тростника сахарным сиропом.

Чтобы утолить голод, Уги-Уги понадобился бы десяток таких моллюсков, да еще и полная тарелка вяленых этикеней, но, по крайней мере, у него перестала кружиться голова и прошла жажда. Когда он уже дожевывал последние кусочки, то и дело икая и пуская изо рта тусклые пузырьки света, со стороны ворот в пещеру проник шум. Сплюнув, Уги-Уги попятился на корточках, напоминая кожаный куль эфироплана, у которого выросли короткие, заплывшие жиром ноги и руки. Привстав с пистолетом на изготовку, монарх увидел, как в пещеру вбегают рабы во главе с тем самым лигроидом, который первым запрыгнул на паунога. Монарх не сразу узнал предводителя бунтовщиков – на макушке того каким-то образом удерживался скальп из длинных, маслянисто-черных волос Лан Алоа.

Рабов осталось едва ли полтора десятка, остальные погибли в схватке. Лигроид что-то выкрикнул, беглецы рассыпались в разные стороны, наклонились и сразу выпрямились. Одновременно в пещеру вбежало множество безкуни, и тут же со всех сторон в них полетели камни. Раздался стук, несколько желтоглазых упали. Краснокожий закричал вновь, рабы помчались в сторону алтаря и притаившегося за ним монарха.

Тот не медлил. Пол этой пещеры был слегка наклонным, в нижней ее части виднелся полутемный зев, скорее всего, начало очередного коридора, который вливался в сеть туннелей, окружавших провал. Там запросто можно было потеряться и погибнуть, но выбора не было, и монарх побежал прочь от рабов.

Прислушиваясь к мягким тихим шагам, он притаился в полутьме, нарушаемой лишь свечением сморщенного кисляка. Лабиринт мягкого камня здесь заканчивался, дальше лежали громадные пласты желе с протянувшимися между ними и сквозь них изогнутыми трубами, полостями и повисшими над зеленоватой бездной укромными пещерками. Там, в бесконечных глубинах, шла тихая потаенная жизнь, но здесь, на границе мягкокаменных и желейных массивов, было пусто и тихо. Уги-Уги сидел в глубокой нише, притаившись, будто огромная жаба, мягкое жирное чудовище, готовое в любой миг выпростать длинный липкий язык и слизнуть пролетающую муху, зазевавшегося кузнечика или жука.

Он вслушивался в шаги и готовился прыгнуть на того, кто шел мимо.

Человек приблизился – и толстяк тяжело выпал из ниши, расставив руки, в одной из которых был пистолет. Нахака вскрикнула, когда хозяин подмял ее под себя. Ноги девушки подкосились, и она очутилась под громоздким телом, которое навалилось сверху, вдавило ее в пол.

– Ты? – выдохнул Уги-Уги, садясь. – Хотела сбежать от нас?!

Он ударил ее, лежащую на спине, по левой щеке – раз, второй, потом тыльной стороной ладони хлестнул по правой скуле, затем, сжав руку в кулак, обрушил его на лицо. Голова Нахаки моталась из стороны в сторону, глаза были закрыты, она не издавала ни звука. С разбитых губ текла кровь, и наконец монарх понял, что наложница потеряла сознание – скорее всего, сразу же, как только упала на пол.

Он сел и огляделся. Посмотрел на неподвижно лежащую девушку. Струящийся снизу, из желейных глубин, свет обтекал тело, тонкие лучики пробивались сквозь спутанные волосы, окружая голову ореолом мерцания. Уги-Уги шумно вздохнул, встал на колени и, склонившись над Нахакой, впился губами в ее окровавленный рот.

Позже, когда она пришла в себя, сверху донесся звук шагов: толпа людей спешила оттуда, и беглецам пришлось спускаться, чтобы избежать новой встречи с рабами и безкуни. Уги-Уги волочил Нахаку за собой, изредка награждая ее пинками, ударами или щипками, а она молчала, лишь постанывала иногда. Уже долгое время монархом владело угрюмое злое недоумение, он не мог понять, как это возможно, чтобы в один миг все настолько изменилось: еще совсем недавно он был властителем архипелага и лишь Рон Суладарский мог приказать ему что-либо – как вдруг из хозяина мира превратился в жалкого беглеца, испуганного и голодного, трясущегося над своей жизнью... Разве такое может быть с ним, Уги-Уги? Да нет же, дело просто в том, что он нализался гношиля, слишком много втер его в свои распухшие от длительного употребления наркотика десны и теперь спит, видя один из тех ярких страшных снов, которые часто посещают человека, употребившего мозг серапиона. Он не в пещерах под прииском, но в своей постели, это не явь – грёза! Монарх шел по мягкому стеклу, полз по трубам, толкая наложницу перед собой, пересекал пещеры, продолжая недоумевать, не веря в происходящее, отказываясь верить. Нахака со страхом косилась на хозяина, который – обычно разговорчивый, лукавый, подло-жестокий, всегда готовый сыграть с ней, другими девушками или слугами какую-нибудь неприятную, болезненную шутку – стал теперь на редкость молчаливым, лишь иногда будто взрыкивал, ворочая головой, думая при этом о чем-то своем.

Они шли, а вокруг них, в перекрученных, уходящих вдаль желейных пространствах ползли световые черви, парили, медленно двигая щупальцами, сияющие медузы и катились шары рыхлого мерцания. Дважды монарх, преисполнившись вдруг какой-то яростной, мрачной решимости, овладевал наложницей, а потом бил, так что в конце концов лицо ее распухло, глаза превратились в узкие щелки. Затем, добравшись до рощицы прозрачных мягких деревьев, чьими корнями были погруженные в желе длинные световые жгуты, он невесть с чего вдруг вознамерился задушить ее – и почти преуспел в этом, но тут услышал шум, и лишь это спасло Нахаку. Из-за деревьев появились двое безкуни. Уги-Уги, чье лицо показалось девушке ликом безумного туземного божества, набросился на них с яростным ревом, одному прострелил голову, а второго буквально располосовал на куски своим кинжалом.

Это немного успокоило его. Нахака на протяжении драки стояла на коленях и глядела перед собой остановившимся взглядом; он толкнул ее ногой в грудь, опрокинув на спину, схватил за волосы и поволок через рощу. Ей было больно, но, по крайней мере, повелитель уже не пытался убить ее.

Вскоре они достигли провала.