Текст книги "Пират (сборник)"

Автор книги: Лев Брандт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 18 страниц)

6

Медленно вставал день. Ветер, окрепший за ночь, с налету бил в железную обшивку купола. Купол вздрагивал, сухо потрескивал стропилами и сердито гудел. Мокрые хлопья снега, вперемежку с дождем, врывались внутрь.

Голуби сидели нахохлившись, не решаясь высунуть нос на волю. Больше половины из них впервые увидели снег и испуганно жались друг к другу. Но скоро страх пришлось преодолеть.

Старые, более сильные голуби всегда оказывались удачливее их на промысле. Они захватывали лучшие места, отвоевывали лучшие куски и возвращались домой с туго набитыми зобами.

Молодым приходилось труднее. Им не часто удавалось наесться досыта, и теперь их мучил голод. Преодолевая страх перед незнакомыми и холодными белыми хлопьями, они двинулись на кормежку.

Старые не спеша полетели следом.

В куполе остались только турман и серый голубенок.

Турман не ел двое суток и теперь изнывал от голода. Такой голод он испытывал впервые. До этого времени он всегда находил зерна в кормушках. Ему ни разу не приходилось заботиться о пище. Если изредка кормушки оказывались пустыми, то на полу среди песка и опилок всегда валялось немало зерен.

Теперь он уныло бродил по дну купола, но, кроме груды сухого помета и перьев, найти ничего не мог.

Серый голубенок сидел у входа и, недоумевая, поглядывая на нового друга, терпеливо ждал.

Ничего не найдя, турман подошел к нему и уселся рядом. Но голубенок отодвинулся, расправил крылья и, оглянувшись, словно приглашая турмана следовать за собой, вылетел на волю.

Сотни голубей рассыпались по тюремному двору, рыскали под окнами, месили холодную, жидкую грязь, гонялись один за другим, стараясь урвать лишнюю крошку, ожесточенно дрались за каждый крохотный кусочек.

Несколько старых крупных голубей сновали взад и вперед, наблюдая за стаей.

Если кому-нибудь попадался кусок покрупнее и он не успевал быстро его проглотить, они коршунами налетали на счастливца, оглушали ударом крыла и отнимали корм.

Сизый толстый голубь свирепствовал сильнее других.

Серый голубенок сразу опустился в самую гущу стаи. Со всех сторон на него градом посыпались удары. Он вывелся позднее других и был самым слабым в стае, привык к побоям и, осатанев от постоянного недоедания, теперь, казалось, уже не чувствовал боли. Турман держался в стороне, робко поглядывая на дерущихся голубей и не решаясь подойти ближе.

Он осторожно сделал несколько шагов и наткнулся на кусок хлеба. И хотя рядом с ним не было никого, он широко расставил крылья, жадно схватил хлеб и принялся долбить его.

Хлеб не успел еще размокнуть и подавался туго.

Сизый голубь не спускал глаз со стаи. Находку турмана он заметил сразу и, подскочив, изо всей силы ударил турмана клювом в голову. Голод оказался сильнее боли. Турман не выпустил хлеба. Увертываясь от ударов, он попытался проглотить хлеб целиком. Но кусок застрял в горле и не шел ни взад, ни вперед.

Тогда сизый ударил его наотмашь крылом. Лишенный опоры хвоста, турман не удержался на ногах и свалился на бок в жидкую, черную грязь. Сизый голубь продолжал осыпать его ударами. Застрявший кусок вдруг выскочил из горла турмана. Избитый и грязный, турман поспешил убраться прочь от стаи.

В ненастные дни в камере становилось особенно тоскливо. Маленькое окошечко с тусклыми, давно не мытыми стеклами почти не пропускало света. Арестант бесцельно бродил по камере, потом опустился на жесткий табурет. Прислушался и быстро положил на столик голову. Шорох. Арестант быстро поднял голову. Прямо на него, не мигая, смотрел большой, темный глаз.

Арестант равнодушно зевнул, отвернулся и стал пристально рассматривать стену, потом, не выдержав, покосился на дверь и снова встретился с немигающим глазом.

Арестант сдвинул брови, всем телом повернулся к двери и сам в упор начал смотреть в глазок.

Поединок продолжался с минуту, затем дверь мигнула и бесшумно опустила большое металлическое веко.

Арестант улыбнулся, встал и тихо подошел к окну.

За окном – дождь и редкие хлопья снега.

Там, за окном, в ясные дни видны крыши зареченских построек, но сегодня не разглядеть даже заводских корпусов.

Ничего, кроме тумана, дождя и снега.

Разве изредка промелькнет запоздалый, спешащий к стае голубь и исчезнет в тумане.

Вон там, за стеной тюрьмы, за заводскими корпусами, знакомые улочки, знакомые дома, знакомые лица.

У пустыря деревянный покосившийся домик. Старая, дуплистая верба пытается поддержать его, обхватив длинными ветками.

Крохотный кирпичный сарайчик приютился за домом. Внутри сарайчик завален железным хламом – проржавленные кастрюли, связки ключей, велосипедный насос, примуса и в углу станок – это слесарная мастерская.

В мастерской тесно и полно народу. Здесь же чинит разную рухлядь сам хозяин мастерской – Воробушкин. Он худой, непомерно длинный. Голова у него седая, коротко остриженная. Глубокие продольные морщины на неподвижном лице. Большой, хрящеватый нос и часть лица, обезображенные шрамом, и черные, навыкате, блестящие глаза делают лицо необычайно свирепым. Кажется, что такое лицо придумано нарочно, чтобы пугать детей, но дети со всего Заречья возятся здесь и распоряжаются, как у себя дома.

Арестант знает, что среди этих мальчишек находится и Митька. Он хочет увидеть сына, закрывает глаза и видит только смутные, расплывчатые контуры и – отдельно, порознь – нос, улыбку, волосы, но всего вместе, живого увидеть не удается.

Арестант жмурится, напрягает память и опять видит мастерскую с голубятней на крыше.

Огорченный, он открывает глаза. За окном плотнее туман, и гуще падают хлопья снега, и темно так, что расположенный в двух шагах от него выступ стены едва виден.

Там на карнизе примостилась и жмется к стене небольшая птица непонятной породы и цвета.

Птица сидит, спрятав голову и сжавшись в комок. Только хорошо присмотревшись, арестант различает голубя.

«Но отчего он такой короткий?» – недоумевает арестант. Вот еще один голубенок опустился рядом на выступ. Первый поворачивается к нему, арестант видит, что у голубя нет хвоста, и вспоминает длинные белые перья, плывшие по течению. Арестант торопливо достает кусок черствого тюремного хлеба, крошит его и, приоткрыв, форточку, бросает крошки на подоконник. Дикий голубенок первый увидел руку и отлетел на самый дальний конец карниза.

Турман привык получать корм из рук человека. Он вытянул шею и внимательно следил за рукой.

Еще не успела захлопнуться форточка, как турман уже торопливо глотал хлеб, выбирая самые большие куски. Серый голубенок долго крепился. Он сидел на выступе карниза и, подражая взрослому голубю, предостерегающе трубил носом. Но потом не выдержал, перелетел на подоконник, сел на самый край и, не отрывая от хлеба взгляда, замер на месте.

Когда турман съел весь хлеб, арестант снова открыл форточку и подбросил еще крошек. Турман не улетал. Он только немного отошел в сторону и принялся глотать крошки, уже не дожидаясь, когда захлопнется форточка.

Но теперь он уже не торопился и ел спокойно. Серый голубенок сидел с краю на прежнем месте, и голод в нем боролся со страхом. Когда побеждал голод, он срывался с места, воровато хватал кусок и, пятясь, спешил назад. Арестанту еще несколько раз пришлось подбрасывать корм, пока гости не насытились.

Первым поднялся и улетел турман.

Арестанту не спалось; он ворочался на узкой койке, стараясь заснуть, и не мог.

Любая несбыточная надежда – все же надежда. Она занимает мысли, заставляет сильнее биться сердце и уводит хоть на самое короткое время за пределы тюрьмы.

Судьба голубя занимала арестанта. Он успел убедить себя, что это турман Воробушкина, и воображение набрасывало заманчивую картину: голубь через открытую форточку попадет в камеру.

Арестант скрывает его в углу под кроватью и откармливает хлебом. Потом, в первый солнечный день, выпускает голубя на волю.

Турман, блестя на солнце белыми крыльями, взлетает все выше и выше.

Досужие голубятники видят одинокого голубя и поднимают свои стаи.

Но белый турман летит прямо к своей голубятне и, сложив крылья, падает на крышу мастерской. Под крылом у него крохотная записка. Только несколько слов и фамилия предателя.

Разыгравшуюся фантазию трудно остановить. Арестант уже видит, как между тюрьмой и волей устанавливается связь и тюрьма начинает жить одной жизнью с волей.

Белая небольшая птица каждый день прилетает на подоконник и каждый день возвращается в голубятню.

И толстые стены, огромные замки, крепкие решетки теряют смысл.

Арестанту трудно лежать спокойно. Он оглядывается на дверь и садится на кровати.

Лицо у него совсем молодое, серые глаза блестят, и курчавая, темная бородка выглядит чужой, прицепленной нарочно.

Он смотрит на желтую, облупленную стену, кивает головой, улыбается и не замечает, что, прильнув к двери, внимательный и хмурый глаз уже следит за каждым его движением. Потом на гладкой двери появляется щель, похожая на беззубый рот, и глухой, словно разучившийся говорить голос приказывает: «Спать!» – и щель исчезает.

Арестант вздрагивает, резко поворачивается к двери. Лицо у него стареет и делается злым и неприятным. Одну минуту кажется, что он соскочит с кровати и бросится с кулаками на железную дверь…

Но за дверью не слышно ни малейшего шороха, ни признака жизни, только глаз не мигая смотрит на арестанта.

Стеклышко отражает свет, и глаз тюремщика блестит, как у кошки.

Арестант отворачивается и медленно, нехотя ложится на койку.

Заснул он только перед самым сигналом к подъему. Поднимали задолго до рассвета. От бессонной ночи болела голова, и, как нарочно, в соседней камере что-то приколачивали и громко стучали молотком.

Удары молотка больно отдавались в висках, и арестант морщился.

Когда стало рассветать, повели на прогулку. Получасовая прогулка в тесном закоулке двора проходила всегда удивительно быстро. Но сегодня арестант с нетерпением ждал конца.

На тюремный двор уже начали пачками спускаться голуби.

Турман мог каждую минуту появиться и снова улететь, не дождавшись его возвращения.

Войдя в камеру, арестант одно мгновение не мог сообразить, что в ней изменилось. Ему показалось, что он бредит. Потом вспомнил удары молотка и понял все. Пока он гулял, вставили вторую раму. В первой раме сняли форточку и на ее место наглухо привинтили зимний душничок-вентилятор.

Арестант в шапке и халате стоял у двери, уставившись на вентилятор. Опять громко застучали молотком, но уже в камере с другой стороны.

Арестант сжал кулаки и, чтобы не закричать, до крови закусил губу.

Стук прекратился, потом начался снова, но уж дальше и тише. Во всех камерах вставляли рамы.

Широкая тень, мелькнувшая на стене, привлекла внимание. Он обвел глазами камеру и увидел: с той стороны на подоконнике сидел грязный бесхвостый голубь и черным, немигающим глазом наблюдал за человеком. Арестант посмотрел по сторонам, ничего не найдя, сорвал с головы круглую арестантскую шапку и изо всей силы ударил ею по стеклу. После долго стоял у окна, сгорбившись, с посеревшим лицом, и тупо смотрел на то место, где только что сидел голубь. Потом глухо закашлялся и закрыл лицо руками.

Турман шумно вспорхнул с окна, перелетел в самый дальний конец двора и уселся на карнизе.

Внизу во дворе под окнами сновали голуби. После вчерашней потасовки турман не решился спуститься к стае. Свесив голову, он долго наблюдал за шумной возней и жестокими боями. Потом, отделившись от карниза, он полетел прочь и уселся на верхушке креста.

Дождь уже не шел, но небо все еще от края до края было плотно закрыто тучами.

С Заречья дул и крепчал с каждым часом ветер. Он словно задался целью сорвать и бросить на землю эту куцую, бесхвостую птицу.

Ветер несколько раз сворачивал голубя набок, но он взмахивал крыльями, выравнивался и снова застывал на месте.

К сумеркам поредели и поднялись выше тучи. На минуту вырвалось побледневшее, как будто не успевшее опомниться солнце. Оно скользнуло тусклыми, косыми лучами по голым верхушкам деревьев, по низким крышам зареченских домиков и спряталось снова.

Турман заволновался. Он беспокойно ерзал и топтался на месте, словно холодный металл жег ему ноги, потом, решившись, толчком отделился от креста и ринулся вперед.

Несколькими взмахами крыльев он достиг реки и сразу же, подхваченный ветром, отлетел назад. Сильный встречный ветер подхватывал его, швырял из стороны в сторону, но турман не сдавался и медленно продвигался вперед.

Но чем ближе был берег, тем торопливее становились взмахи крыльев и короче толчки. Турман устал и начал сдавать.

Теперь, казалось, ветер мстил ему за упорство и сопротивление. Он налетал на него, выворачивал крылья, грозил утопить.

Без хвоста, с посеревшими от грязи крыльями, голубь похож был на речную чайку.

Он даже летел, как чайка, ныряя сверху вниз. Новая волна воздуха налетела на него сбоку, сбила с направления и погнала назад.

Турман сдался и уже не пытался бороться. Он мчался по ветру, напрягая последние силы, чтобы не упасть в воду.

Ветер закрутил его так, что крылья голубя коснулись воды, затем поднял вверх, швырнул на берег и прижал к высокому глинистому обрыву.

Турман долго отдыхал, уцепившись за толстый корень, потом по уступам взобрался на берег, вприпрыжку добежал до церкви и только у самого здания рискнул подняться с земли.

Мокрый, измученный, перемазанный в глине, он очутился наконец снова в куполе.

На следующий день, подойдя к окну, арестант увидел голубя. Он сидел на карнизе и казался еще более жалким и потрепанным.

Кроме старых темных пятен грязи, виднелись еще новые, желто-красные пятна глины.

Крошки, приготовленные вчера для голубя, все еще лежали на окне. Арестант открыл во второй раме форточку и через щели в вентиляторе начал выталкивать их наружу.

Турман, увидев корм, перелетел на подоконник.

Арестант, искупая свою вину перед голубем, до отвала накормил его хлебом.

С этого раза ежедневно утром и вечером турман прилетал на подоконник.

Через узкую щель в вентиляторе хлеб приходилось выбрасывать по одному кусочку.

Скоро голубь так осмелел, что, не дожидаясь, пока арестант протолкнет хлеб наружу, сам просовывал клюв внутрь и выхватывал куски из рук. Даже когда арестант ловил его пальцами за клюв, он не пугался, только недовольно дергал головой.

Еще в начале осени, во время одной из прогулок арестанта, за стеной тюрьмы чей-то звонкий голос пел уличную песенку:

 
Трансвааль! Трансвааль! Страна моя,
Ты вся горишь в огне.
 

Судя по голосу, пела девочка.

Детский голос еще сильнее напомнил о воле, о собственном ребенке, и арестант, давно не видевший ни одного ребенка и не слышавший ни детского голоса, ни пения, зашагал медленнее, стараясь не стучать каблуками и прислушиваться к песне.

Неожиданно вступил еще один исполнитель. Кто-то свистом вторил певице.

Арестант сразу забыл о строгом запрещении не останавливаться во время прогулки и замер как вкопанный.

Такого свиста он не слышал ни разу.

Трудно было поверить, что это свистит человек. Казалось, высоко в небе кружится какая-то мудреная птица и, подхватив на лету мелодию уличной песенки, людям на удивление, разукрашивает ее таким богатством оттенков и такой чистотой звуков, что хотелось слушать и слушать, затаив дыхание.

 
Мой старший сын, старик седой,
Убит давно в бою,
А младший сын в тринадцать лет
Просился на войну, —
 

плакал детский голос и тянул, сливаясь со свистом. И в этой песне звучали большое человеческое горе и подлинная страсть.

Арестант заметил, что остановился он, только когда кончилась песня, и торопливо посмотрел на надзирателя.

Тюремщик, у которого за долгую службу в остроге давно исчезли с лица все следы человеческих чувств, сидел открыв рот, задумчиво улыбался и глядел в одну точку, забыв об арестанте и о службе.

С тех пор эта песня привязалась к узнику. Слов он не знал и, шагая из угла в угол по камере, не переставая насвистывал мелодию.

Прошло несколько дней, а песня все еще звучала в его ушах и преследовала неотвязно.

Свистеть в камере запрещалось.

Тюремные надзиратели не раз грозили ему за это карцером, но он не мог перестать. Скоро насвистывать эту мелодию вошло у него в привычку, он научился свистеть едва слышно, и тюремщики оставили его в покое.

Однажды, когда он насвистывал и кормил голубя, ему показалось, что птица слушает пение. Арестанту пришло в голову приучить голубя брать корм только под звук этой песенки.

С тех пор арестант, кормя голубя, неизменно насвистывал «Трансвааль».

Если голубь просовывал клюв, не дождавшись свиста, арестант наказывал его. Он ловил за клюв и заставлял турмана стоять по ту сторону рамы неподвижно, с вытянутой шеей. Турман скоро стал осторожен и зря носа не совал.

Теперь арестант был уверен, что если даже его переведут в другую камеру, он сумеет приманить туда голубя.

Турман быстро начал поправляться. Прилетая на окно, он уже не сидел нахохлившись, как прежде, а подолгу охорашивался, чистил перья и весело смотрел по сторонам.

Почти ежедневно вместе с ним прилетал серый голубенок.

Арестанта занимала и трогала эта птичья дружба. Он понемногу подкармливал и второго голубенка, но того приручить было труднее, – близко к вентилятору он не подходил, и только после того, как турман наедался, ему доставалось несколько кусочков.

Турман жил в куполе. Он привык к своему месту в углу, но все еще не мог освоиться в стае и держался особняком.

В ясные дни, когда стая перед сном собиралась на крыше, он сидел в стороне от других. Наевшись, он никогда не улетал с подоконника прямо в купол, а летел к стае и ждал, пока голуби полетят на ночлег, и летел за ними.

Летал он теперь так же, как дикие голуби, низко над крышами и выбирая самые кратчайшие пути. И хотя у него начал отрастать хвост и летать ему стало легче, он высоко не поднялся ни разу. Казалось, что после неудачного полета через реку голубь разуверился в своих силах и навсегда забыл, что он турман.

Зима выдалась суровая, с метелями и снежными заносами. Стае приходилось плохо. Даже старые, матерые голуби редко были сыты. Молодые и слабые голодали постоянно. Стая начала редеть.

Лишения проходили мимо турмана. Свежий корм был обеспечен ему каждый день.

Серый голубенок тоже жил лучше других. Голод заставил его ближе подойти к вентилятору, теперь он уже меньше боялся шорохов по ту сторону рамы.

Голубенок окреп, вырос и превратился в голубя. Серые перья приобрели блеск, а на шее и на крыльях появились яркие, малахитового цвета перышки.

То время, когда его каждый мог безнаказанно обижать, ушло навсегда.

Один раз он даже отважился дать сдачу первому драчуну в стае – молодому белокрылому голубю.

Раннего выводка, окрепший за лето, этот голубь не имел соперника среди однолеток. Его побаивались даже некоторые матерые голуби.

Прошло месяца полтора. Турман сидел на подоконнике и ждал корма. В вентиляторе уже показался кусочек хлеба, но турман не шелохнулся, пока из камеры не донесся тихий и чуть слышный свист.

При первых звуках песенки турман сунул клюв в вентилятор и схватил хлеб. Рядом с ним сидел серый. Он напряженно следил за турманом, ожидая своей доли. Когда турману доставались куски большие, чем он мог сразу проглотить, турман дробил их, ударяя о подоконник. Хлеб разлетался, и серый помогал подбирать кусочки.

В самый разгар пиршества на подоконник опустился сизый голубь и сразу бросился в драку.

Не дожидаясь расправы, турман и серый оставили подоконник без боя. Сизый на лету выхватил у турмана крупный кусок и проглотил, не дробя. Арестант замахал на него руками, но этот голубь не первый год жил на свете и давно перестал бояться людей по ту сторону решетки. Он нагло, не мигая смотрел на человека. Серый, подождав немного, улетел к стае.

Турман остался сидеть на карнизе. Он хотел есть и ждал, пока сизый освободит подоконник. Но тот не собирался улетать – он тоже ждал.

Когда арестант убедился, что прогнать непрошеного гостя ему не удастся, он решил откупиться. Приготовленный для турмана хлеб лежал на окне. Арестант начал выбрасывать его наружу.

Сизый голубь долго просить себя не заставил, он хватал хлеб и глотал кусок за куском без передышки. У него скоро раздулся зоб, а с подоконника исчез весь приготовленный корм.

Сизый стоял у вентилятора и требовал прибавки. Арестант приготовил новую порцию. Чтобы ускорить насыщение, он накрошил хлеб крупнее.

Голубь глотал куски без особых усилий и с таким азартом, словно не ел год. Вторая порция стала подходить к концу. В открытый вентилятор валил холод, у арестанта окоченели руки, а гость все еще не соглашался считать себя сытым. Куски уже не скользили по горлу с прежней легкостью, а шли медленно, с остановками, застревая на пути. Голубь так напрягал мускулы, что на шее становились дыбом перья; с огромным усилием проталкивал он кусок и тянулся за следующим.

Он мучился, но сдаваться не хотел до тех пор, пока один кусок безнадежно не застрял в горле. Тогда голубь легко выбросил хлеб назад, переваливаясь отошел от вентилятора и уселся на край подоконника.

Арестант зарычал от ярости. Он стучал в окошко, махал руками, шапкой, но голубь сидел, расставив крылья, переваривая корм, не обращая внимания на человека.

Сизый голубь так пировал, может быть, впервые за всю свою жизнь и теперь точно старался показать, что он очень доволен всем и ему очень нравится этот гостеприимный подоконник.

А с карниза напротив глядел на арестанта голодный турман.

Арестант злился, ходил по камере и старался не смотреть на голубей. Через час, когда арестанту удалось отвлечь себя и забыть о голубе, кто-то стукнул в окно. Узник вздрогнул и обернулся. Перед вентилятором стоял сизый голубь, недоуменно смотря на то место, где недавно было отверстие, и время от времени, словно не веря глазам, стучал клювом по железу.

С этого дня сизый голубь начал считать окно своей собственностью.

И хотя с тех пор ему ничем не удалось здесь поживиться, он все не мог забыть недавнего пира и несколько раз в день наведывался на подоконник. Рыская по двору среди стаи, он не упускал из виду окно. И стоило турману сесть на подоконник, как рядом с ним появлялся разгневанный хозяин.

Арестант ненавидел этого голубя, словно он был его давнишним врагом, но сделать ничего не мог. Турману пришлось туго. Он начал голодать. Те крохи, которые урывками ему удавалось получить от арестанта, не могли его насытить.

Голод заставил его присоединиться к стае. Постепенно он научился не хуже других выхватывать корм из-под носа соседа. Белый турман был самым маленьким голубем в стае, но у него были самые длинные крылья, и силу их ударов успели испробовать многие. Постепенно он усвоил все повадки диких голубей и стал своим в стае.

Кончилась зима, редкий день не заглядывало в окно солнце. В высоком, почти синем небе стояли белые пушистые облака. Все чаще мимо окна мелькали птицы.

Неизвестно откуда появившаяся в камере муха билась с утра до вечера о стекло.

За окном надрывно и протяжно стонал, как тяжело-больной человек, сизый голубь. К нему прилетела голубка, такая же толстая и сизая, как он. Сизый оживал, высоко задирал кверху голову, раздувал грудь и ходил по пятам за голубкой.

В куполе теперь круглые сутки не замирала шумная возня. Звучали удары крыльев и злое, короткое воркование.

Голуби, мирно прожившие вместе зиму, казалось, разом сошли с ума. Они набрасывались друг на друга, бились крыльями и рвали перья. С новой силой загорелся старый, затихший на зиму спор из-за мест.

Купол стал тесен и делился заново. Каждый уголок, пригодный для гнезда, брался с бою и по нескольку раз в день переходил от одной пары к другой. И хотя стая за зиму сильно поредела, все же для половины стаи в куполе не нашлось мест.

Турман и серый вдвоем дружно отстаивали свой угол и отбивали его от всех посягателей.

Ночью арестант проснулся от шума. Казалось, что в самом основании трещит и рушится тюрьма.

Утром, приподнявшись на носки, он увидел реку. Река, словно огромное пресмыкающееся, застряла между берегами и теперь старалась выбраться из глубокой расселины. Шурша чешуей, чудовище медленно, толчками двигалось вперед.

Пока арестант смотрел вниз, на подоконник прилетел турман.

За зиму он сильно изменился. Перья, вымытые снегом, сами блестели, как снег. Шея отливала серебром. Длинные крылья не умещались на спине, и концы их небрежно свисали книзу и прятались под отросшим широким хвостом.

Пока не появился сизый, арестант торопился скорее накормить турмана.

Турман тоже спешил и выхватывал куски из рук. И хозяин, и гость так увлеклись, что не заметили, как враг опустился на подоконник. Едва успев спуститься, сизый бросился на турмана. Турман попытался защищаться, но сизый не давал ему опомниться, колотил его длинным и крепким, как гвоздь, клювом, рвал перья, потом вцепился в шею и поволок по подоконнику.

Арестант махал руками, стучал, но помочь любимцу не мог.

Сизый дотянул турмана до края подоконника и швырнул вниз, вырвав еще напоследок большой клок перьев. С полным клювом белых перьев сизый гоголем прошелся мимо окна, косясь на арестанта злым, самоуверенным глазом.

Вдруг на подоконнике опять появился турман. Он сердито ворковал, вызывая на бой. Сизый, все еще с перьями в клюве, бросился на врага. Но на этот раз турман не дал ему подойти вплотную. Подпустив противника ближе, он наотмашь ударил его крылом по голове. Такого удара сизый, как видно, не ожидал. Он замотал головой и попятился назад, но потом быстро пришел в себя и, повернувшись боком, тоже пустил в ход крыло. Два крыла, белое и сизое, сошлись в ударе. Но теперь преимущество перешло на сторону турмана. Крылья турмана были длиннее и крепче крыльев дикого голубя. Он колотил крылом не переставая. Длинный, широкий хвост служил надежным упором и действовал как рычаг. Сизый начал медленно отступать от окна. Скоро бойцы очутились на краю, но теперь они уже поменялись местами. Когда отступать стало некуда, сизый переменил тактику. Он снова бросился на турмана, норовя пустить в дело клюв.

Турман не переменил оружия, он хлестал крылом по врагу.

Сизый лез напролом. При каждом ударе он только тряс головой. Желтые, янтарного цвета глаза его покраснели от ярости. Наступая шаг за шагом, он оттеснил турмана на противоположный край подоконника. Теперь в лучшем положении оказался сизый. Турман больше не мог защищаться, а отступать ему было некуда.

Сизый бросился на турмана, но тот легко поднялся и, облетев противника, спустился рядом, но с другой стороны. Сизый разом потерял преимущество, завоеванное с таким трудом.

Турман опять мог отступать вдоль всего окна. И снова начался бой.

Турман, отступая, колотил противника, но уже другим, еще не уставшим крылом.

У сизого заплыл один глаз. Но он все еще лез напролом.

И, снова отступив до края, турман повторил маневр, облетел врага и сменил крыло. Сизый продолжал нападать, но двигался медленно, почти не защищаясь от ударов. На середине пути он вдруг сильно завертел головой и попятился назад, потом остановился и беспомощно начал топтаться на одном месте.

Арестант увидел, что у голубя затекли оба глаза и он ослеп.

Турман подскочил к врагу и вцепился в его шею.

Маленький белый голубь дотянул в полтора раза большего врага до края подоконника и сбросил вниз. Потом, распустив хвост и надув шею, громко воркуя, он долго вертелся на подоконнике.

Арестант тоже готов был вертеться по камере. На радостях он чем мог потчевал победителя. Но турман не мог успокоиться и ел мало. Схватив кусок, он забывал его проглотить, снова принимался вертеться и громко ворковать.

Арестант напрасно насвистывал знакомый мотив. Голубь не слушал. Он толчком высоко подбрасывал кверху голову, выпячивал грудь, как будто ухаживал за голубкой. И вдруг, вытянув шею, насторожился и задрожал.

Над Заречьем плыла стая голубей. Желтые, белые, пестрые, они широкими кругами, легко играя, рассекали воздух.

Турман сорвался с места, громко захлопал крыльями и исчез.

Весна в этом году пришла рано. Солнце в неделю согнало снег и подсушило дороги. Несколько дней подряд дул с юга ветер. Он разломал на реке лед, угнал на север тучи.

Утром поднялось солнце и, словно забыв, что еще только середина апреля, пекло, как в июне. Березы, ивы, вербы стояли внизу с набухшими почками и, казалось, прислушивались, как под корой у них бурлят и переливаются соки.

На ивах, растущих по низкому зареченскому берегу, появились цветы, похожие на толстых, мохнатых гусениц, и обильно покрылись желтой, пачкающей пыльцой. На крышах домов кричали воробьи. По не просохшим еще улицам Заречья бродили куры и петухи. Петухи слонялись, голосили не переставая, как завороженные смотрели вверх на голубое небо и подолгу не могли оторвать от него стеклянных, остановившихся глаз. Равнодушные куры рылись вокруг них в мокром навозе, выбирая разопревшие зерна.

После зимы Воробушкин впервые открыл голубятню. Один за другим вылезли на крышу турманы. Голуби всю зиму просидели в полутемной, тесной голубятне и теперь щурили глаза, жмурясь от яркого света, как будто в первый раз увидели солнце.

Черноглазый, курчавый Митька, ближайший друг и помощник Воробушкина, спугнул голубей с крыши.

Голуби поднялись, описали круг и сразу же пошли на посадку.

От сытой, неподвижной жизни они разжирели, отяжелели и теперь боялись высоты и все время кружились над самой голубятней. Митька прыгал на крыше, махал на них тряпкой, свистел, засунув пальцы в рот. Десяток приятелей дружно помогали ему, стоя внизу. Но стая лениво вертелась над головой мальчика, ожидая разрешения спуститься. Митька уже собирался покинуть свой пост, как внизу несколько голосов разом закричали:

– Прячься скорее. Наводный!

Митька присел на корточки и огляделся.

Высоко над стаей кружился белый голубь.

– Турман, турман, слазь скорее, – подгоняли мальчишки.

Митька сам видел, что так высоко мог летать только турман. Снизу он был едва виден. Мальчишки поспешно прятались под навес. Митька быстро исчез с крыши.

Белый турман все кружился над стаей и не хотел снижаться. Следуя за голубями, он удивительно легко и быстро передвигался в воздухе и менял направление.

Стая, заметив незнакомого голубя, сразу оживилась. Незнакомый турман долго еще белым ястребом носился над голубями, потом сложил крылья, косо разрезая воздух, разом очутился в самой середине стаи, громко, как в ладоши, захлопал крыльями и вынесся вперед. Стая дружно потянулась следом.

Мальчишки наблюдали, почти не дыша.

По неписаным законам каждый пойманный чужой голубь считался взятым в плен и без выкупа не отдавался. Но этот голубь прилетел из-за реки. Зареченские голубятники никогда не возвращали пойманных голубей городским владельцам. Между голубятниками города и Заречья велась давнишняя война. Те и другие носили старых, хорошо знающих свой дом голубей к чужим стаям.