Текст книги "Служители зла"
Автор книги: Лев Самойлов
Соавторы: Борис Скорбин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
ОТЕЦ АВГУСТИН НЕГОДУЕТ
Недели за три до описываемых событий с Марией Шамайтене в костеле случился обморок – переутомилась она за последние дни. Но старухи шептались вокруг, что бог наказывал ее за грехи неверующего мужа...
Утром в костеле было сумрачно и прохладно. Торжественную тишину нарушали гудящие звуки органа и протяжное пение невидимого хора. Мелодия словно лилась откуда-то сверху и замирала в самых дальних и темных углах храма.
Мария прошла к скамьям, но не села на свое обычное место, а опустилась на колени в стороне, низко наклонила голову и привычно зашептала молитвы.
Так она простояла долго-долго, не в силах подняться и дойти до скамьи, А когда, наконец, попыталась встать, все потемнело, поплыло перед глазами, и Мария, тихо вскрикнув и взмахнув руками, упала на холодные каменные плиты иола.
Очнулась она на скамейке. Вокруг стояли со скорбными лицами отец Августин и несколько старушек, постоянных посетительниц костела. Они брызгали в лицо Марии водой, смачивали виски какой-то остро пахнущей жидкостью. Увидев, что женщина пришла в себя, старушки обрадованно закивали головами, перекрестили ее и, по знаку ксендза, засеменили к выходу. Августин же присел рядом и участливо спросил, как она себя чувствует.
Мария не разобрала, о чем спрашивал ксендз. Вопрос прозвучал откуда-то издалека. Первое, что услыхала она, очнувшись, была музыка. Орган наверху звучал все так же тихо и торжественно, все так же протяжно и печально пел хор. И женщине показалось, что это отпевают ее, уже собравшуюся кончать грешное земное существование.
– Как вы себя чувствуете? – повторил вопрос Августин.
– Спасибо... Голова кружится... И слабость... Видно, господь бог за грехи наказывает.
– Все мы грешны перед богом, – сдержанно сказал ксендз, запрокидывая голову к куполу. – И бог же дает нам силы смиренно служить ему, искупать грехи свои... Вам уже лучше?
– Да, лучше... Спасибо, отец Августин.
– Молитва подкрепит твои силы, – проговорил настоятель, переходя на ты, как он обычно разговаривал с верующими. – Пойдем, если можешь. Нам по пути... Я провожу тебя.
Мария, держась за скамью, с усилием поднялась на ноги и медленно пошла к выходу. За ней неслышно двинулся Августин.
– Мы, верующие, часто несем на себе тяжесть грехов ближних наших, – бережно поддерживая женщину, заговорил ксендз, когда они шли по улице. – Ты, Мария, чиста перед богом и святой церковью. Душа твоя открыта для благости и милосердия всевышнего, но твой муж... Его душа до сих пор черства, его ум до сих пор служит не богу, а...
Августин замолчал, и Мария со страхом поглядела на него. О чем он хотел сказать? Уж не о том ли, что ее Альберт служит дьяволу?
– Ты мне уже не раз говорила, – продолжал ксендз, – что Шамайтис пишет книгу. Ты читала ее?
– Нет. Что я в этом понимаю? К его бумагам я не прикасаюсь.
– Правильно делаешь, это греховные писания... Но как истинная дочь церкви, ты должна знать, что делается в твоем доме. Ведь у тебя бывают верующие...
Мария на секунду остановилась и с трудом передохнула.
– А что я должна сделать, отец Августин, что? – спросила она и снизу вверх взглянула на него.
Высокий, тощий, со строгим, бледным лицом, на котором выделялся длинный хрящеватый нос и блестели большие, почти немигающие глаза, он всегда внушал Марии необъяснимый страх и благоговение. Он напоминал ей святых мучеников, о которых она много читала. В словах ксендза всегда были скрыты какие-то недосказанные мысли, поучения, требования.
Августин ничего не ответил на вопрос, а переспросить она не решалась. Так, молча, они прошли еще два квартала и остановились у дома Шамайтисов. И только здесь, возле чугунной калитки палисадника, ксендз пояснил:
– Святая церковь должна знать козни врагов своих. И ты, Мария, обязана помочь в этом.
– Я готова, святой отец, сделать все, что в моих слабых силах.
– Не сомневаюсь, Мария...
Августин потрогал рукой ограду палисадника, будто пробуя ее прочность, и, пристально глядя на Марию, тихо, но твердо сказал:
– Я сам, как слуга церкви и бога, познакомлюсь с сочинениями твоего мужа. Возьму этот грех на себя. Да простит мне святой апостол Петр!
– Но как же... как же это сделать?– испуганно проговорила Мария.
– Когда твоего мужа не бывает дома?– вместо ответа спросил ксендз.
– По средам он уезжает с утра... в библиотеку... А приезжает под вечер.
– Значит, завтра? Хорошо. Я приду. Ты проведешь меня в кабинет мужа и покажешь его бумаги.
Старуха побледнела. Еще никто никогда без разрешения профессора не входил в его кабинет, не садился за его письменный стол. Сама она в последние годы только иногда, украдкой, на несколько секунд, входила в эту комнату, похожую на библиотеку, чтобы положить очередную записку или взять деньги, которые профессор регулярно, каждый месяц, оставлял на письменном столе. Всю домашнюю работу для Шамайтиса выполняла домработница Катре. Она убирала комнату, подавала еду, стирала белье. Через нее Мария узнавала, что делает муж, какое лекарство заказал в аптеке... Так сложилась жизнь в доме Шамайтисов, и изменить ее уже нельзя было: этого не могла сделать Мария, этого не хотел ее муж.
Колебание старухи не укрылось от внимательного взгляда Августина. Он положил руку на ее плечо и строго спросил:
– Готова ли ты?
– Я готова, – прошептала она.
– Так пусть сомнения не тревожат твое сердце. Завтра утром жди. До свидания, Мария.
Августин снова в знак прощания притронулся к плечу Марии, потом перекрестил и медленно удалился. Прижав руки к сердцу, преодолевая слабость и головокружение, Мария глядела ему вслед.
...Августин пришел утром, через полчаса после ухода Альберта Шамайтиса. Встретив ксендза и усадив его на плюшевый диван под картиной, изображающей распятие Христа, Мария позвала Катре и поручила ей сходить на базар за продуктами. Мария не хотела иметь лишнего свидетеля, а то, чего доброго, эта глупая женщина, беззаветно преданная хозяину, проговорится о посещении его кабинета посторонним человеком.
Когда Катре ушла из дома, Августин спросил Марию, как она спала и как сегодня себя чувствует.
– Спасибо, – ответила Мария. – Я много молилась и просила бога послать мне силы.
– Молитва – лучшее средство для исцеления всех недугов, – проговорил ксендз, вставая, и сразу же перешел к делу: – Ты знаешь, зачем я пришел. Веди меня в кабинет мужа.
Прежде чем войти, Августин помедлил, чуть прикрыл глаза и только после этого перешагнул порог. Быстрым, внимательным взглядом он окинул комнату с двумя узкими, длинными окнами, сквозь которые пробивался скупой свет серого, хмурого утра. Вдоль стен возвышались стеллажи с книгами. Книг было так много, что они лежали на полках, на диване, на стульях, даже на полу. Профессор разрешал Катре только смахивать пыль с книг, но категорически запрещал трогать их и перекладывать с места на место. В этом кажущемся книжном хаосе он чувствовал себя вполне уверенно. Любую нужную ему книгу профессор находил быстро и безошибочно.
Августин осторожно, чтобы ничего не задеть, прошел к письменному столу. Здесь, с правой стороны, лежала толстая рукопись.
– Это? – спросил он, указывая на стопу бумаги.
– Наверно... Посмотрите...
Когда Августин садился в кресло, слегка заскрипели пружины. Их звук царапнул Марию по сердцу. «Неужели так угодно богу?» – мелькнула мысль. Но разве может она противиться просьбе Августина? Нет, не может. Мария села на стул возле двери и молча наблюдала за ксендзом, а тот пододвинул к себе рукопись, надел очки и открыл первую страницу.
«Спрут», прочитал он заголовок книги, и лицо его сразу же стало напряженным и злым.
Августин понимал, что за короткое время, имеющееся в его распоряжении, невозможно прочитать всю рукопись. Поэтому он торопливо стал листать ее, прочитывая лишь названия глав, изредка задерживаясь на отдельных абзацах. Из всего того, что удалось просмотреть в первые же несколько минут, ему стало ясно: профессор Альберт Шамайтис поднял руку на католическую церковь, поносит и хулит ее, открывает простым верующим такие тайны, которые могут отвратить их простодушные сердца от князей церкви.
– О Иезус-Мария! – чуть слышно проговорил Августин, и от этих привычных слов, которые Мария сама произносила ежедневно по многу раз, она вздрогнула и перекрестилась.
– О Иезус-Мария! – тихо, как эхо, повторила она, тяжело вздыхая и в то же время прислушиваясь, не возвратилась ли с базара Катре.
«История католицизма в Литве», – читал Августин названия глав. – «Князья церкви, отцы тьмы», «Святой престол и его тайны», «Враги культуры и науки», «Лживые молитвы и черные дела»...
Лицо Августина покрылось красными пятнами. Он бегло прочитывал страницу за страницей, изредка мельком взглядывал в сторону Марии и снова углублялся в чтение.
Время идет, надо спешить. Подагрические узловатые пальцы ксендза переворачивают листы рукописи. Вот эта глава только начата, но пройдет немного времени, страниц станет больше, значительно больше. Скоро будет закончена и вся эта проклятая книга. О, Шамайтис заслуживает не только проклятия, но и кары господней, и пусть эта кара как можно скорее падет на голову богоотступника.
Августин задыхался, ему сделалось душно, его давила ненависть. Большие, костистые, крепко сжатые кулаки ксендза лежали поверх рукописи, и Мария, вытянув шею, с удивлением и страхом смотрела, как они вздрагивают и шевелятся.
А отец Августин читал начало пятнадцатой главы, читал и не мог оторваться. Буквы прыгали перед глазами.
«Все, что написано в этой книге, – так начиналась пятнадцатая глава, – правда. Она не только свидетельствует – она обвиняет!»
Августин перевернул несколько страниц и продолжал читать. «Святые» отцы католицизма цинично заявили: «Мы заключили бы договор с самим дьяволом, если бы это послужило интересам католической церкви...». Кому не известно, что католическая реакция была тесно связана с итальянским и германским фашизмом, благословляла все его черные дела, сотрудничала с гестапо. Во время последней кровопролитной войны, в которой гибли миллионы людей, она раздувала смрадное пламя этой бойни и оправдывала все преступления и зверства фашистских орд... Католическая реакция призывала католиков предавать свое отечество и помогать немцам. Пусть мой родной литовский народ знает, что осенью 1941 года, когда фашистские полчища уже топтали нашу советскую землю, тогдашний глава литовской католической церкви архиепископ Цвирескас получил директиву о том, что «обязанность всех духовных лиц – всеми силами помогать немецкой армии и немецким военным властям».
Ксендз судорожно проглотил слюну. Мария, услыхав стук входной двери, вздрогнула и встала.
– Отец Августин, – сказала она испуганным шепотом.
– Да-да, – понял ее ксендз.
Он быстро сложил бумаги, встал и вышел из комнаты. У него был, как обычно, суровый и бесстрастный вид. Мария поспешила за ним и тихо прикрыла дверь кабинета.
Через два дня отец Августин снова пришел навестить больную. Расспросил о здоровье, посоветовал уповать на бога, а потом, прикрыв глаза и закинув голову, долго беззвучно шевелил губами. Очевидно, молился за здоровье Марии.
Кончив молитву, отец Августин вытер лицо белоснежным шелковым платком и спросил, ушел ли из дома профессор.
– Да, ушел, – слабым голосом ответила Мария.
– Я хотел еще раз поговорить с тобой о нем. Твой муж – великий грешник. Его пером водит рука дьявола... Его книга – преступление перед церковью и богом...
Мария ждала этого разговора, и все же слова ксендза привели ее в ужас.
– Я понимаю, дочь моя, – продолжал Августин, – ты не можешь помешать ему писать, не можешь остановить его... Но ты должна подумать о том, чтобы уберечь свой дом от проклятия и кары божьей.
– О-о! – простонала старуха. – От проклятия?
– Да, Мария. И я, твой духовный наставник, тоже должен позаботиться об этом... Я обязан печься о тебе и обо всех верующих, которые пока еще посещают твой дом.
– Почему вы говорите – пока?
– Потому что, если в этих стенах богоотступник Альберт Шамайтис будет продолжать творить свое черное дело, верующие не смогут приходить сюда, чтобы не навлечь на себя гнев господен... И я не буду приходить... И ничем не смогу помочь тебе.
Мария ничего не ответила. Она прерывисто, с хрипом дышала и краешком простыни вытирала слезы.
– Я много молился, дочь моя! – Голос Августина звучал тихо и проникновенно. – Я много думал, как отвести от тебя и твоего дома беду... И хочу дать совет: пусть он уедет отсюда.
– Уедет? Куда? – Мария даже приподнялась на подушке.
– Пусть он делает свое греховное дело не здесь, не в этом доме, где живешь ты, где бывают верующие, – продолжал Августин. – Куда? Ну, хотя бы на вашу дачу. Уже весна... Может быть, там, среди простых людей, на лоне природы, твой муж многое поймет и от многого откажется.
– Но как же я могу заставить его уехать?
– А ты посоветуй... сама и через Катре... Скажи, что уже начинаются теплые дни, что ты собираешься делать в квартире ремонт... Здесь ему будут мешать, а на даче тихо, спокойно... Подумай об этом, Мария. Господь подскажет тебе нужные слова. А я буду молиться за тебя...
Альберт Шамайтис встретил предложение жены переселиться на дачу без удивления. Он выслушал ее, не поднимая головы, проводил взглядом, когда она выходила из кабинета, а затем, оставшись один, усмехнулся и даже повеселел. Пожалуй, Мария права: здесь будет суета, грязь, шум... Пусть уж ремонтируют без него. А он уедет в свой любимый дачный домик, вокруг которого уже распускаются и шумят деревья. Там легко дышится, там можно в тишине и покое думать, работать, заканчивать книгу. Решено, он уедет.
МАРИЯ ШАМАЙТЕНЕ РАССКАЗЫВАЕТ
Прокурор придвинул к себе стопку смятых листков бумаги, исписанных мелким, но четким почерком профессора Шамайтиса.
«Спрут, или осьминог, как свидетельствует наука, – морское животное из рода головоногих моллюсков, имеющее восемь больших щупальцев, служащих орудием защиты и нападения. Тело этого жадного, крайне прожорливого и хищного чудовища лишено плавников. Щупальца снабжены двумя рядами присосков. Цвет изменчив – в зависимости от состояния хищника и цвета окружающей среды. Свою жертву спрут опутывает щупальцами и сжимает со страшной силой...
В отличие от спрута-осьминога, живущего в морских глубинах, «Священный» спрут, порожденный слепой рабской верой и фанатизмом, живет на поверхности земли. Он раскинул свои хищные щупальца во все концы мира. Не восемь ног с присосками, а великое множество двуногих, двуликих и многоруких кардиналов, архиепископов, епископов, прелатов, легатов, священников, со всеми своими тайными и явными ассоциациями, лигами, орденами, братствами, монастырями, семинариями, клубами, школами, газетами, радиостанциями растеклось по многим странам мира».
Прокурор откинулся на спинку кресла и задумчиво произнес:
– Здорово! Настоящая страсть бойца и ученого.
– Да-да, – отозвался Юшкас. – Жаль, что сохранились только черновики и записные книжки....
Протерев очки, прокурор снова углубился в чтение.
«Подлинные документы, хранящиеся в архивах, неопровержимо свидетельствуют о том, что агенты католической реакции, не считаясь с волен верующих, ведут явную и тайную борьбу против свободы и прогресса и зачастую становятся организаторами диверсий, шпионажа и антигосударственных заговоров.
Нам известно, и об этом мы расскажем в книге, что и ныне многие из «святых отцов» продолжают творить свои черные дела...».
– О, это уже о наших днях! – воскликнул прокурор. – Любопытно... Вот послушайте, товарищ Юшкас... – И прокурор прочитал вслух:
«В свое время католическому духовенству было запрещено участвовать в движении за мир. Вот один пример из тысячи подобных. Итальянского священника Гаджеро, участвовавшего в международных конгрессах за мир между народами, лишили духовного сана, отлучили от церкви и натравили на него свору фашиствующих реакционеров. А чего стоят такие откровенные изречения реакционного католического журнала «Чивильта каттолика»: «Сосуществование – это утопия, которая может усыпить Запад. Разрядка является опасной иллюзией... Надо остерегаться компромисса с Востоком...».
– И это в наши дни, когда народы ищут путей к дружбе, – сказал прокурор, задумчиво повертел в пальцах карандаш и продолжал:
«28 октября 1958 года конклав (собрание кардиналов) избрал нового папу Римского – Венецианского патриарха, кардинала Анджелло Ронкелли. Он принял имя Иоанна XXIII.
Будем объективны, новый папа оказался куда более дальновидным и проницательным, нежели его предшественник. Он учел настроение умов верующей паствы. Он не призывал к войне, а в отдельных случаях даже высказывался против нее. Ныне Иоанна XXIII нет. Он умер. Умер в атмосфере ненависти и вражды со стороны могущественных реакционных сил, преобладающих в высших сферах католического духовенства!
Американские техники на одном из испытательных полигонов с разрешения высших властей вмонтировали в головную часть ракеты амулет с изображением святого Христофора. Святой верхом на атомной боеголовке! Поистине надругательству над чувствами миллионов верующих католиков нет предела!..
И неудивительно, что в Западной Германии христианнейший, благочестивый бывший канцлер Аденауэр с усердием, достойным лучшего применения, поощрял «труды» иезуитов, раздувающих кадило новой мировой воины. В Вюрцбюрге, на сессии католической академии иезуит профессор Грундлах заявил, что атомная война не противоречит догматам католической церкви. А его коллега из Мюнхена, некий профессор теологии Монцель, провозгласил: «Принцип – я хочу жить – является антиморальным».
Юшкас уже дважды читал черновики рукописи профессора Шамайтиса и все же слушал с неослабевающим вниманием. Когда прокурор сделал паузу и потянулся к стакану с водой, Юшкас посоветовал:
– Вы посмотрите дальше, насчет ядерного оружия.
Прокурор, чуть шевеля губами, снова углубился в чтение. Через несколько минут он рассмеялся:
– Вот это да!.. Это же «хлеб» для «Крокодила», честное слово... – И он прочел вслух:
«Некоторые, наиболее ретивые служители католической церкви договариваются до того, будто бы ядерное оружие хорошо тем, что дает возможность человеческим душам одновременно вознестись на небо и попасть в рай... Ведь это издевательство над верующими! Ведь это проповедь атомной войны под знаменем Христа!» – Да, теперь все понятно, – подытожил прокурор. – Шамайтиса не только ненавидели, но и боялись. Бесспорно, боялись.
Он встал, подошел к Юшкасу и закончил свою мысль:
– Пора действовать активно. Подготовку будем считать законченной. Вы согласны?
Юшкас молча кивнул. Он согласен. Но как, с чего начинать? У него есть свой план, но не сочтет ли прокурор этот план слишком рискованным?
– Я думаю, – медленно заговорил следователь, – что многое может рассказать Мария Шамайтене. Надо начинать с нее. Надо убедить ее в том, что она должна рассказать мне все, что знает. Все!
Прокурор согласился.
– Да. Поезжайте снова к вдове, на Погулянку. Вы друг ее погибшего сына. С вами она будет откровеннее, чем с кем-нибудь другим.
...Марии Шамайтене нездоровилось. Почти все время она лежала в постели и только изредка вставала, чтобы пройтись по комнате, постоять у распятия и помолиться. Иногда к ней приходили знакомые, рассказывали новости, передавали привет и благословение отца Августина.
Юшкас присел на стул возле постели Марии, справился о здоровье, извинился, что нарушил ее покой.
– Ничего, ничего, – успокоила его старушка. – Спрашивай, я отвечу тебе... Наверное, так надо.
– Да, тетя Мария, так надо.
Юшкас вглядывается в бледное, похудевшее лицо Марии, и ему становится жаль эту старую женщину, потерявшую сначала сына, а теперь и мужа.
– Скажите, тетя Мария, вы когда-нибудь читали рукопись последней книги вашего мужа? – спрашивает он.
– Что ты! Нет! Нет! – почти вскрикивает старуха и крестится. – Разве могла я читать эти греховные бумаги?
– Раз вы говорите – греховные бумаги, значит, вам известно, что в них написано?
– Да простит ему господь бог! – шепчет Мария, не отвечая на вопрос.
– В прошлый раз вы называли мужа великим грешником. Почему?
Мария некоторое время молчит, беззвучно шевеля губами, потом тихо отвечает:
– Он грешен, очень грешен... Его последний труд... Вот и кара божья...
– Грешный труд, кара божья... – повторяет Юшкас и быстро спрашивает: – Так считает отец Августин?
Старуха молчит, но в ее глазах, полных скорби и страдания, следователь читает ответ на свой вопрос. Да, трудно женщине, больной, старой... Но Юшкас продолжает:
– Тетя Мария, отец Августин читал рукопись до отъезда вашего мужа на дачу или позже?
Старуха всхлипывает:
– О, я грешница, грешница...
– Вы не совершаете ничего греховного, – говорит Юшкас. – Это мирское дело, а отец Августин – слуга бога. Что ему до наших земных тревог? Говорите, я слушаю, тетя Мария, до или после?
Вздыхая и всхлипывая, Мария медленно, с трудом, рассказывает, и следователю становится ясно многое, о чем вчера он мог только догадываться.
– Святой отец, – тихо говорит Мария, – посоветовал мне: пусть Альберт уедет из дома... Надо уберечь дом от греха...
– Вы об этом сказали мужу?
– Да, – покорно говорит Мария, – и он уехал.
Вот оно что... Все постепенно встает на свои места. Теперь только нужно увязать, соединить отдельные, разрозненные факты и тогда...
Юшкас делает несколько шагов по комнате. Так легче думается, так легче сдержать волнение. Каждый его шаг отдается болью в сердце старухи.
– Тетя Мария, скажите, пожалуйста, – мягко спрашивает следователь, – кто ремонтировал дачу перед приездом туда профессора?
Мария удивленно пожимает плечами:
– Какой-то мастер... Столяр...
– Вы знаете его фамилию?
– Нет... Зовут его, кажется, Зигманас.
– Вы раньше не были с ним знакомы?
– Нет. Два раза он молился рядом со мной в костеле.
– Почему же вы обратились именно к нему?
– По совету отца Августина. Он сказал, что Зигманас – набожный католик. Недавно приехал в наш город из деревни, нуждается и за недорогую плату сможет быстро привести в порядок дачу.
– Вы лично разговаривали со столяром?
– Да, два раза... Мы быстро договорились, я вручила ему ключи... Когда все было готово, он пришел за деньгами и сказал, что теперь дача в порядке, можно переезжать...
– Где живет этот человек?
– Не знаю,
– Как он выглядит? Высокий, маленький?
– Обыкновенный деревенский человек. Невысокий, немного седой... Голос у него тихий, мягкий...
– Как он был одет?
– Не помню... Да разве это так важно?
– Очень! После пожара вы видели его где-нибудь?
Нет, Мария больше не видела этого человека.
Старушка устала. Надо было заканчивать и без того затянувшийся разговор. Записав все существенное из рассказа хозяйки, Юшкас протянул ей протокол. Вздохнув и перекрестившись, Мария подписала его. Поговорив еще немного уже совсем на другие темы, Юшкас простился и вышел из квартиры. Однако на улице, у подъезда, остановился. Не вполне осознанная тревога удержала его возле дома. Нет, он не обо всем расспросил тетю Марию. Он упустил существенную деталь, без нее нельзя полностью восстановить картину преступления. Всего одна деталь, один штрих, но такой важный...
Юшкас бросил недокуренную папиросу на землю. Почти бегом поднялся по лестнице в квартиру Шамайтиса. Осторожно постучал и вошел в комнату. Старуха лежала все в том же положении и что-то беззвучно шептала.
– Простите меня, тетя Мария, пришлось снова потревожить вас, – извинился Юшкас.
Мария с удивлением посмотрела на него, но ничего не сказала настойчивому гостю.
– Я забыл спросить... Скажите, пожалуйста, где вы были, что делали в тот вечер, когда произошло несчастье?
Мария прикрыла глаза, будто вспоминая далекое прошлое, затем медленно проговорила:
– О, я помню тот вечер... Он так хорошо начался и так плохо кончился. Тогда у меня, вот здесь, собрались мои знакомые женщины. Пришел и отец Августин. Он давно обещал поподробнее рассказать нам об учении Фомы Аквинского и прочитать страницы из Силлабуса...[1]1
Силлабус – «список заблуждений», изданный в 1864 году папой Пием IX. В нем подвергались проклятию научные открытия, демократические свободы.
[Закрыть] Впрочем, ты, наверное, не знаешь...
– Знаю, – перебил Юшкас. – Продолжайте, пожалуйста.
Ивар знает церковные книги? Это сделало Марию разговорчивее:
– Ну, вот... Отец Августин много читал, беседовал с нами... У всех было такое хорошее, возвышенное настроение.
– До какого часа у вас были гости?
– Все разошлись около двенадцати часов ночи.
– Отец Августин был все время с вами?
– Да. Правда, один раз он попросил разрешения пройти в кабинет мужа и позвонить по телефону.
Юшкас насторожился:
– Он долго отсутствовал?
– Всего несколько минут. Позвонил по телефону и вернулся обратно.
– Отец Августин не сказал вам, куда и кому он звонил так поздно?
– Он справлялся о здоровье какой-то больной женщины, которая живет за городом... Сказал, что бог внял его молитвам, больная поправляется, и теперь можно продолжать беседу... А спустя тридцать-сорок минут отец Августин предложил всем разойтись, так как было уже поздно.
– Когда в кабинете говорят по телефону, здесь слышно?
– Нет.
Вопросы Юшкаса непонятны Марии, но она терпеливо выслушивает их и так же терпеливо отвечает. Чем еще он будет интересоваться сейчас? И к чему все это, ведь мертвого не воскресишь... Но Юшкас больше ни о чем не спрашивает. Он долго сидит, не поднимая головы. У следователя возникает много новых вопросов, но на них уже не сможет ответить старая Мария...
