Текст книги "Кеша (СИ)"

Автор книги: Лев Немчинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Annotation

Немчинов Лев

Немчинов Лев

Кеша

КЕША

рассказ

Лев Немчинов

Кеша был маленький робин, выпавший из гнезда. В тот день, уступив настойчивым просьбам Катьки, мы с Ирой сняли покрывало с бассейна и не торопясь раскладывали его на траве для просушки. Кот Пушок резвился поблизости: то затаившись и прижав упитанное полосатое пузо к земле, терпеливо выслеживал пернатых, то неожиданно бросался в разные стороны двора, безуспешно пытаясь догнать улетающую дичь. Шансов удачно поохотиться у Пушка было мало: крупный, холеный кот, он красиво и безнадежно выделялся дымчатым в светлых разводах телом на ярко-зеленой траве. Весело чирикая на заборе, птицы не принимали его всерьез, лениво взлетая во время Пушкиных тщетных бросков и тут же возвращаясь на место. Краем глаза я заметил, что движения Пушка стали более упорядоченными. Оживленно подпрыгивая, игриво запрокидывая голову назад и вбок, Пушок с бессердечьем хищника перебрасывал своими когтистыми большими лапами вздрагивающий серый комочек. Вокруг кота, громко стрекоча и забыв об опасности от переполнявших родительских чувств, летали два робина, отчаянно пикируя на него с явным намереньем клюнуть мучителя, но в последний момент все-таки изменяя траекторию полета. Мгновено подбежав, я вырвал из лап недовольного Пушка еще живого птенчика, взьерошенного и яростно сопротивляющегося, с расстопыренными крылышками и крошечной оранжевой грудкой. Пушок успел его слегка прикусить: на левом боку птенчика виднелась неглубокая кровоточащая ссадина-рана.

"Попробуй положить его обратно в гнездо – вот, кажется на этом дереве" – посоветовала Ира. Сбегав за лестницей я, одной рукой держась за тонкие ветви декоративной груши, высоко в кроне которой незаметно приютилось гнездо робинов, а в другой осторожно сжимая птенца, попытался аккуратно водворить его на место. Не тут-то было: кроха сразу-же вывалился наружу и комом полетел вниз, не прекращая испуганно стрекотать и ударяясь на лету о ветки. Как в немом кино, этот кадр повторялся снова и снова: я быстро взбирался на лестницу, вытягивая руку, сажал маленького робина на гнездо и он тут же упрямо срывался вниз, мягко шлепаясь о траву. Оставлять малыша одного на земле было жалко: дело близилось к вечеру а в желающих полакомиться недостатка не будет – пара зубастых оппоссумов жила под садовым домиком, чей-то рыжий наглый кот повадился к нам во двор, часто задирая ревниво охраняюшего свой законный участок Пушка. Вполне естественно, первое, что пришло мне в голову – поселить птенца в скворечнике, который мы с Катькой смастерили сами, купив в прошлом году детский конструктор, и подвесили над кухонным окном, вне досягаемости любопытного кота.

Аккуратный, собранный точно по инструкции из покрытых лаком панелек, с балкончиком и деревянной планкой-насестом на веревке, он так и остался необжитым. Наверное, из-за Пушка, часто греющегося на солнышке неподалеку. Устелив дно сухой травой, я осторожно протолкнул птенца внутрь. Родители кружились рядом, отвечая на его испуганный редкий клекот тревожным подбадривающим стрекотанием. Маленькому робину, однако, новое жилище не понравилось и он, потоптавшись в скворечнике и ткнувшись несколько раз клювом в его заднюю стенку, выкарабкался обратно. Оставлять так его было нельзя – выпадет. Затолкнув упрямца обратно, мы перекрыли квадратное окошко домика пластмассовой мелкой сеткой, укрепив ее по бокам клейкой лентой. Робин попробовал было выбраться, но не смог протиснуться в образовавшуюся узкую щель. Разысканная Ирой на интернете страничка с информацией о робинах, добавила нам хлопот: птенцов необходимо кормить каждые пятнадцать минут, сопровождая кормление несколькими каплями воды. Выхода не было: взяв лопату, я отправился копать дождевых червей. Извивающиеся белесые червяки выглядели слишком большими для желторотика, поэтому пришлось отщипывать от них порции поменьше и просовывать их в скоречник зажатыми между большим и указательным пальцами. Однако птенец отворачивался, разевая клюв в противоположную сторону. Как только мы отцепили сеточку, чтобы прекратить "голодовку" в принудительном порядке, он сразу же выкарабкался наружу и, переваливаясь на тонких синих лапках с длинными "пальцами", торопливо засеменил в сторону бассейна. Лишь очутившись в моем кулаке и, по-видимому, согревшись, он успокоился. При виде болтающегося перед клювом червя, c готовностью открыл рот и мгновенно проглотил его. Вопрос с питьем решился неожиданно просто: пригодилась пипетка от каплей для носа. Еле заметно пощелкивая клювом, птенчик проглатывал воду, резко встряхивая головкой, если вода попадала на точечки ноздрей.

" Я думаю, что эта птичка девочка – давай назовем ее Бритни" – предложила с интересом наблюдавшая за процедурой кормления Катька.

"Не надо нам никакой Бритни – да и не похож он на девочку" – возразила Ира.

"Это мальчик. Кеша".

А ведь действительно – Кеша да и только! Метко и необьяснимо верно. Мы все это почувствовали, даже Катенька не стала спорить. Кеша прочно стоял на лапках, распушившись и явно расставшись с мыслью о побеге. Мне пора было ехать в магазин пополнить наши оскудевшие за неделю продовольственные запасы.Часа через полтора-два я вернулся. Было около восьми вечера, похолодало. Разгрузив машину и занеся пакеты с продуктами в прихожую, я поинтересовался у Иры, как поживает Кеша.

"А вот он, сам посмотри". – На длинном кухонном столе пестрела разноцветная корзинка – такие здесь продают перед пасхой набитыми зеленой пластмассовой соломкой, шоколадными зайчатами, игрушками и пластиковыми раскрывающимися яйцами с сюрпризом. Высокая полукруглая ручка корзинки была накрыта старым Катькиным одеялом еще с колясочных времен и все сооружение напоминало кровать с балдахином. Внутри, на плотной щирокой салфетке, уже помеченной в нескольких местах следами восстановившегося пищеварения, дремал Кеша. Он заметно поправился, крылышки разгладились, подсохли. Рядом с ним стояли открытая баночка кошачьего корма и кружка воды с с торчащей из нее пипеткой. Кеша приоткрыл один глаз и тихо чирикнул.

"Надоело каждый раз его вытаскивать из скворечника, возиться с этой сеткой, лентой. Да и холодно на улице, замерзнет ночью" – обьяснила Ира. "Пусть переночует у нас. Он, кстати, не возражает".

–"Я прочитала на интернете – продолжала она, – что его можно кормить консервами для кошек. Между прочим, там также написано, что выпавших из гнезда птенцов примут в любой зоомагазин и позаботятся о них".

–"Вот ты этим и займешься" – спорить с Ирой я не собирался, но Кешу отдавать не хотелось. "У них там зверья и без него хватает, забудут покормить, пропадет. У нас же Кеша один, вниманием, как видишь, не обделен, заботой и лаской тоже".

"В понедельник днем дома никого не будет, до обеда не протянет" – не унималась Ира.

–"Папа, ты же биолог"– вступилась за маму Алена, наша старшая дочка. "Отнесем в Петко и за ним там присмотрят".

–"А потом продадут Кешу кому-нибудь и проведет он остаток дней в клетке" – вяло сопротивлялся я, внутренне уже согласившись с доводами Иры и Алены. Помощь неожиданно подоспела от Катьки:

"Кешу никому не отдадим" – твердо заявила она.

"Папа, смотри, как он кушает" – Зацепив пластмассовым одноразовым ножиком маленький кусочек рыбего паштета – любимого лакомства Пушка – Катька поднесла его поближе к Кеше. Кеша тут же проснулся, громко застрекотал и, привстав на худеньких лапках и широко разинув клюв, ловко проглотил паштет. Почти одновременно, с задней стороны Кеши на салфетку вывалилась маленькая глинообразная лепешка помета. Катя тут же пипеткой набрала воды из кружки и выдавила несколько капель Кеше на кончик клюва. Кеша выпил, благодарно чирикнув. Все были довольны: Катя радостно возбуждена присутствием такого беспомощного, требующего ее внимания и заботы существа, Ира – своей находчивостью и Кешиной пристроенностью, я – и тем и другим, представляя, как Кеша поживет у нас дома недельку, окрепнет, улетит и будет возвращаться к нам красивым молодым робином, узнавая нас всех и садясь доверительно на плечо. Я, вообще-то, люблю наивно помечтать. Алена, убедившись, что я прислушиваюсь к маминым аргументам и не возражаю, пошла в свою комнату вести бесконечные телефонные разговоры с подругами. Кешу в корзинке поставили на пианино, прикрыв одеялом от яркого света лампы. Рядом с ним, на диване, Ира читала Кате книгу и каждые пятнадцать минут они обе с удовольствием и чувством ответственности соблюдали строгий режим Кешиного кормления. Часов в десять я остался в комнате один – Катька улеглась спать, Ира пошла отдохнуть. Посмотрев немного бокс по телевизору, я покормил Кешу натуральной, без химии и добавок-консервантов пищей: единственным оставшимся червяком, покрытым прилипшими кусочками земли. Кеша не капризничая поужинал и скромно запил калорийного червяка капелькой воды. Плотно закрыв двери – среди многих достоинств Пушка было и умение сноровисто открывать когтистой лапкой незахлопнутые двери – я отправился спать.

Воскресенье – единственный день недели, когда мы можем вполне законно, не нарушая распорядка и никуда не опаздывая, по-настоящему выспаться. К сожалению, даже такое скромное удовольстие часто бывает недоступным. Капризная Катька, которую в будни поднять с кровати мягко говоря непросто, по выходным вскакивает как солдатик спозаранку, разбуженная внутренней радостью, ощущением беззаботного, свободного от школы дня и, как маленький слоненок, топает вниз по лестнице смотреть телевизор. При этом она усиленно "оберегает" наш сон, старательно и гулко закрывая сначала приоткрытую дверь нашей спальни, а потом звонко стукая двухстворчатой дверью в гостиной. Но в это воскресенье разбудила меня не Катька, а Ира:

"Мне кажется Кеша чирикает, проголодался – покорми, пожалуйста". Обычно я не люблю когда меня будят, злюсь – еще со студенческих времен когда, стыдно вспомнить, спросонья запускал тапком в обязательную старушку-вахтершу нашего общежития, по моей же просьбе приходившую меня будить. Но сегодня, сразу же вспомнив о Кеше и его пятнадцатиминутном интервале кормления, я не задумываясь вскочил с кровати и побежал вниз. Кеша прочно стоял на салфетке, за ночь густо покрытой пометом, и, едва завидев меня, требовательно разинул клюв. Поскольку два оставшихся червяка не подавали признаков жизни, я дал Кеше немного кошачьего паштета. Кеша судорожно проглотил его и продолжал стоять с раскрытым клювом. Ясно – проголодался за ночь бедолага и таким скромным завтраком голод не утолишь. Двух порций, однако, хватило. Насытившись, Кеша, покосился в мою сторону и робко, но настойчиво чирикнул: не мешало бы, мол, и запить. Набрав пипеткой свежей, профильтрованной воды, я выдывил ее в Кешино нутро – только после этого Кешин клювик удовлетворенно защелкнулся: завтрак окончен.

Весь день Кеша, уютно расположившись в своей корзине, то питался Пушкиными консервами, то забывался коротким здоровым сном. Когда Ира и Катя выносили его наружу, Кеша и не думал оставлять свое убежище, лишь поглядывая изредка по сторонам и опять проваливаясь в сытную дрему. Во время кормления он бесстрашно забирался к нам на руки, c аппетитом съедал своих червяков и спрыгивал назад в корзину. В эти выходные дома было на редкость тихо и мирно: Катя целиком была поглощена заботой о Кеше и не приставала к сестре, что неминуемо привело бы к перебранке, заканчивающейся традиционной потасовкой и плачем. Умный Пушок, несомненно догадавшись об особом статусе Кеши, превратившегося на его глазах из добычи в друга семьи, деликатно наблюдал издалека, прощая хозяевам непонятные шалости. Воскресение промелькнуло быстро. Вечером, как обычно, выяснилось, что Катька не сделала уроки и Ира, вздохнув, отправилась ей помогать. Кешу они взяли с собой в комнату, поставили корзинку на пианино – где он благополучно переночевал вчера – и, разбирая Катькины немудреные задачки, дружно его подкармливали. Позже, когда Катя отправилась спать, их сменил я. Ира, облокотившись на высокую спинку кровати в нашей спальне, с ноутбуком на коленях погрузилась в бездну интернета. Алена, по-видимому впервые за выходные дни, взяла в руки учебник и всерьез занялась уроками. Мне были даны указания Кешу больше не кормить – ночью правило пятнадцати минут недействительно и все по традиции долго спят, даже маленькие робины. Около часа я смотрел телевизор, время от времени проверяя Кешу – он сосредоточенно спал, никак не реагируя на периодические мелькания моей головы в проеме своего балдахина. Ближе к полуночи, последний раз заглянув в корзинку, я обратил внимание на то, что Кеша как-то заметно осунулся, и не напоминает больше тот жизнерадостный серенький клубочек, каким он выглядел все эти два прошедших дня. Слегка пошатываясь, он стоял на салфетке, большеголовый, разом похудевший, с плотно прижатыми к тельцу крылышками. Я поднялся наверх поделиться своими опасениями с женой: " Ир, мне кажется наш Кеша не совсем в порядке. Может, вытащить человека из корзинки, покормить, напоить.." – неуверенно предложил я.

"Оставь его в покое, пожалуйста – он спит и не надо малыша тревожить". Ирина редко сомневается в правильности принятых ею решений и ее уверенность легко передается окружающим.

"Ну что ж, пусть спит" – я не стал возражать, но решил немного понаблюдать за Кешей.

Минут через десять, раздвинув шторы Кешиной спальни пошире, я не на шутку встревожился: он еле стоял, видимо не в силах больше держаться на лапках и обреченно упершись клювом в дно корзинки. Я снова побежал к Ире, надеясь на поддержку: "Надо что-то делать – Кеша явно не в себе".

Отведя на секунду глаза от компютера, Ира успокоила меня : " Ложись спать, уже поздно. И не волнуйся пожалуйста, ничего не случится". Действительно, первый час ночи, вставать завтра рано, Катьку собирать в школу после выходных нелегко...

Тем не менее, беспокоясь за Кешу, позволил себе пять минут отсрочки и заварил чаю. Заглянув напоследок к Кеше, я сразу понял, что дела его плохи. На моих глазах птенец медленно завалился набок, наполовину прикрытые желтой пленкой глазки-пуговки закатились, растопыренные лапки обмякли. Кеша не шевелился. Сбросив одеяло, я внимательно посмотрел на него, пытаясь угадать еле различимые вздохи-выдохи, покачивания крошечной грудки. Напрасно: выпавший из уютного родительского гнезда Кеша не вынес тягот сытной и безопасной, но такой странной и чужой жизни. Стало грустно – я заметил, что с возрастом каждый пустяк способен надолго испортить настроение и заслонить собой, хоть и временно, ежедневные маленькие радости и надежды на лучшее, двигатели жизни. Но Кеша и не был пустяком – славный кроха, он за эти два дня сильно привязал нас к себе. Трудно сказать чем: беспомощностью и доверием, полной зависимостью от нас, смешным нахохленным видом, Катькиной доброй озабоченностью и миром в семье..

Словом, я расстроился не на шутку. " Ир, кажется Кеша бедный того... " – прикусив губу, я понуро качнул головой.

" Умер?" – закончила мысль Ира.

" Да – похоже не выдержал вашего режима кормления"

" Жалко... Возможно, конечно, что перекормили... Кто же знал... Катька будет переживать..."

Ира выглядела растерянной – видно было, что она сама не ожидала такого печального исхода.

Захватив корзинку с Кешей, я вышел на задний двор. На улице было прохладно, шел проливной дождь, блестела под ярким светом лампы-сенсора мокрая трава. Я положил салфетку с птенцом на ступеньки крыльца и тронул Кешу пальцем – никаких сомнений быть должно, ведь завтра придеться отчитываться перед Катькой. Ничего не произошло – тельце безжизненно перевернулось на спину. Сходив за лопатой, я выкопал маленькую ямку рядом с кустом сирени у забора, и положив туда завернутого в салфетку Кешу, насыпал сверху приметный холмик. Вот так, волею случая обратив наше заботливое человеческое внимание на крупицу окружающей нас живой неразумной среды, мы наделили ее душой, характером и соображением, свойственным людям. А может, у природы есть все эти качества и без нас, но только чуткость и любовь к ней позволяют их разглядеть?

Утром следующего дня, едва проснувшись, Катенька спросила о Кеше.

" Кеши не стало, Катька" – выложил я грустную новость и тут же попытался перевести разговор на другую тему.

"Как? Почему? Что случилось – он умер?" – мигом встрепенулась Катя.

–"Дикие птицы обычно не выживают в домах у людей. Наверное, чего-нибудь ему у нас не хватало, а мы проглядели...А может, ранка от укуса Пушка воспалилась... Не знаю, доча..."

Катя посерьезнела, но не расплакалась и держалась на удивление стойко. Во время завтрака и в машине, на пути в школу, почти не разговаривала, однословно и задумчиво отвечая на мои вопросы. Я, конечно, понял, что она обдумывает потерю Кеши и старался отвлечь Катьку совершенно посторонней болтовней. Вечером, по дороге домой, Катя призналась, что думала о Кеше весь день.

"Папа, а можно нам дома птичку завести? Я буду за ней смотреть, кормить, ухаживать – ну пожалуйста?"

"Помнишь, у нас жил попугайчик Рома пять лет назад? У Алены началась аллергия к его пуху – ему нравилось перышки у себя на грудке выщипывать и они разлетелись по всем комнатам – пришлось Ромку продать соседям... Да и потом Пушок вряд ли подружится с твоей птичкой, а это для нее может плохо закончится."

Как я и предполагал, дома Катька попросила показать ей, где я закопал Кешу. Мы вышли во двор. Холмик у забора уцелел, несмотря на вчерашний ливень. Катенькины большие, ярко-голубые глаза наполнились слезами.

" Я очень полюбила Кешу" – совсем тихо произнесла она.

"Мы все к нему привязались, доча" – я обнял Катьку – "У робинов весной и летом рождается несколько птенчиков и кто-то из них обязательно должен выжить."

"Папа, сорви, пожалуйста, одну розочку" – Катька показала на куст дикой розы, нависший над забором. Стараясь не уколоться, я отломил веточку с красивым темно-бордовым цветком и аккуратно воткнул ее в бугорок земли, под которым лежал наш друг Кеша.

"Ладно дочка, не расстраивайся – жизнь продолжается. Грустная, конечно история, но что поделаешь. А как у нас с уроками? Сделала?"

Катька, смахнув пальчиком слезу, мгновенно переключилась. "Пап, посмотришь со мной телевизор – сегодня новый эпизод?"– вот уже и улыбнулась лукаво, просяще.

"Ну конечно, о чем разговор!"

2007

Лошак,

или

дружелюбный наблюдатель

рассказ

Лев Немчинов

" – Ты знаешь, как и большинство наивных читателей, я всегда на стороне авторских симпатий...

– Федя, имей ввиду, изложение от первого лица далеко не всегда подразумевает правоту рассказчика"

Время от времени Лошак как бы про себя, но достаточно громко бормочет «Вау», покачивает головой поджав губы (будто что-то никак не ладится) щелкает пальцами или вздыхает, словно бы в раздумье топчется по комнате взад-вперед. Вроде мысль хорошая неожиданно озарила или нашел чертовски интересное место в статье. На экране его компьютера, тем временем, прочно засел какой-то прибалтийский сайт – похоже, новости – не хочешь, да заметишь, что текст не английский. Читает днями: политически, видимо, активный товарищ. Повозится немного в лаборатории и скачет вниз по лестнице в кабинет, топая тяжело и гулко, так что пол слегка трясется, и громко шурша штанинами джинсов – ноги при ходьбе широко не расставляет. Безошибочно можно определить по этим звукам его приближение.

Стол его крайний в офисе, рядом с дверью в коридор, обычно открытой настежь – иначе дышать нечем, окна здесь не открываются, искусствений климат, Америка. Естественно, по коридору постоянно кто-нибудь ходит и компьютер Лошака, а также его уткнувшаяся в экран башка, очень хорошо заметны проходящим. Реакция Лошака на мелькаюших в холле сослуживцев весьма характерна, с позиции, так сказать, понимания легкой доступности экрана его монитора праздному взору коллег: услышав приближающиеся шаги, он первым делом меняет страницу-сайт, о чем свидетельствует легкий щелчок мышки, затем придвигает к себе одну из лежаших на столе бумаг и сосредоточенно склоняется над ней. Проходя мимо по своим делам, люди часто и непроизвольно пялятся в открытые двери – бесцельное, безобидное, объяснимое любопытство. Расчет Лошака прост и наивен: вид его серьезной и озабоченной физиономии в короткое мгновение пересечения дверного пространства кабинета и брошенного невзначай взгляда, несомненно вызовет у проходящих мысль о его неустанной умственной работе и занятости.

На этом его уловки, однако, не заканчиваются. Лошаку, по ему одному ведомой причине, нужно обязательно знать, кто именно мог оказаться случайным свидетелем его не связанного напрямую с работой любопытства – в том случае, если он не успел сменить страничку интернета. Поэтому он всякий раз оглядывается на проходящего будто невольно, приветствуя его своеобразным поворотом головы и мутным задумчивым взглядом. Особенно – и по-настоящему смешно – вся эта процедура выглядит, когда по коридору проходят несколько человек, один за другим, с коротким интервалом: щелчок мышки, усталый вздох, рассеянный наклон к ящику стола или быстрое перекладывание журнала-ксерокопии поближе к себе, поворот головы "кто же там идет?" и почти тут же карикатурное повторение действа для одурачивания ничего не подозревающих прохожих, которым, вообщем-то, глубоко наплевать и на самого Лошака и на его невинные шалости.

Но они мелькают в дверном проеме, туда-сюда, заставляя Лошака безостановочно и затравленно озираться. Вид у него при этом довольно испуганный, как-будто удара по голове сзади ожидает. Раздраженный этими непрестанными оглядываниями, я, входя в офис, одно время встречал его вылупленные в мою сторону глаза нарочито растянутой идиотской улыбкой и помахиванием ладони перед собой – как флажком. Лошак, видимо, заметил эту нескрываемую издевку, но инстинктивно продолжал дергаться при моем появлении, ограничиваясь при этом исполнением лишь начальной части своего маскирующего ритуала, то бишь озабоченным лицом и сосредоточенным взглядом в любую оказавшуюся поблизости статью. Позже я заметил, что в те редкие моменты, когда компьютер его был на самом деле занят чем-то так или иначе относящимся к работе, спина Лошака оставалась уверенно неподвижной и голова не озиралась испуганно при каждом шорохе – все законно, бояться нечего, поглощен работой.

Своеобразие Лошака и маленькие странности его поведения этим не исчерпываются. Например, он весь день жует – ест часто и по-немногу. Приносит с собой десяток бутербродов из дешевого, ватного американского хлеба с сыром и воспитанно -бесшумно их поглощает. Лишь иногда слышится скромное пожевывание да невольно вырвавшийся ик. Много пьет кофе, регулярно таская со второго этажа, где у нас в конференц-зале электрический чайник, вместительную глиняную крушку с непременно лежащей на ней поперек ложкой. Идет медленно, стараясь не расплескать кофе, наклонившись вперед и оттопырив массивный зад, держа кружку в правой руке и слегка выставив левую в сторону для равновесия. Тихонько хлюпая, пъет, читая свои новости.

Лошак постоянно кашляет. Вернее, покашливает, как заядлый курильшик. Помню мой армейский друг, Юрка Голубев, вот так же кнокал непрерывно – суховато и неглубоко, запрокидивая голову и прикладывая кулак ко рту. Юрку, не церемонясь, передразнивали, на что он и не думал обижаться. Лошак, однако, не курит и кашель его больше походит на устоявшуюся привычку, неотвязную и бессмысленную. Хотя иногда кашель обостряется, опасно "сыреет", становясь надсадным и грудным. В одну из таких минут, не выдержав, я спросил Лошака, в порядке ли он, не заболел ли. Кроме раздражения, была обеспокоенность: столы рядом, кабинет не проветривается, инфекцию подхватить ничего не стоит. В Америке к таким вещам мы с женой стали относится гораздо более серьезно: многочисленные болезни, нередко тяжелые и заразные, завезенные со всех концов света, обычно проходят через всю семью, от детей к родителям и наоборот. Кашлящие-чихающие коллеги не вызывают сочувствия – вот, мол, увлеченные работяги какие, нет бы дома сидеть, а они пашут! Отнюдь – раздражение и злость– подхватишь грипп от них, принесешь домой, заразишь детей – горячие головки, бессоные ночи, поездки к беспомощным педиатрам, у которых на все один рецепт – антибиотики. Никакой романтики. Заболел – сиди дома, не высовывайся, не будь эгоистом, думай о других. На мой вопрос, которому я с немалым усилием постарался придать некую интонацию обеспокоенности и тревоги, Лошак пробурчал, что мол так, ничего особенного, першит в горле. Давненько у тебя першит, подумалось – с год, как минимум, надеюсь не туберкулезные палочки там копошатся... Лошак любит чихать– пожалуй, любит не совсем верно звучит – скорее не стесняется, не сдерживает себя, как минимум 3-5 раз в день – совсем по-китайски (китайцы регулярные и неутомимые чихальщики) громко и неожиданно, часто не закрывая рта а просто отворачиваясь в сторону. Первое время я бормотал "блесс ю", будь здоров мол – но потом надоело – сколько же можно – и сейчас лишь склоняюсь, прячусь глубже за ящиком компьютера. Руки у него все в крупных бородавках – хорошо запомнил с первой нашей встречи и единственного рукопожатия при знакомстве. Была у меня такая же напасть лет двадцать тому назад, еле вывел. Вирус, вызываюший заболевание, легко проникает в кожу через ссадины и ранки – инфекция может оказаться заразной. Приходится думать еше и об этом – на одни и те же дверные ручки жмем десятки раз в день.

Лошак приехал в институт ученым-стажером, в позапрошлом году. Привез с собой семью – жену и маленького сынишку. Жена, Лошачиха, сидела дома несколько месяцев, потом пристроилась на добровольных началах, без оплаты, помогать мужу. Сравнительно быстро перешла на ставку к нам в лабораторию, в личное распоряжение завлаба. Маленького роста, круглолицая, с выраженным волевым подбородком, толстоногая и коренастая, она была абсолютно незаметна в период своей "добровольческой" деятельности в соседней лаборатории. В первые же дни после перехода к нам, ее присутствие стало более ощутимым – во многом благодаря молчаливой настырности, с которой Лошачиха упрямо норовила выполнять малозначимые, но привычные и устоявшиеся в лаборатории процедуры на свой лад. Со стороны все выглядело так, будто работой этой она занималась большую часть жизни и знает все наверняка. На самом деле, по образованию она, так же как и муж – агроном, и молекулярной биологией до приезда в Америку, по-видимому, не занималась. Это выяснилось довольно быстро – не могла приготовить обычные растворы, либо делала это по-дурацки нелепо. Весь ее лабораторный опыт заключался в этих трех-четырех неоплачаваемых неделях работы с Лошаком, которого самого научили держать пипетку-дозатор за два месяца до жены. Вначале, Пэт и я вежливо и ненавязчиво корректировали Лошачиху, искренне стараясь помочь ей избавиться от маленьких вредных привычек. Но ген упрямства явно был доминантным: уверенная в своей необъяснимой правоте, Лошачиха продолжала делать все на свой лад. С этими мелочами мы постепенно управились – уломали сивку, как говорится. Хотя до сих пор у меня перед глазами стоит Лошачиха, на мой вопрос всегда ли она сливает отработанную бактериальную среду прямо в раковину без предварительной дезинфекции, наивно округлив глаза, но и в тоже время с едва заметной усмешкой, подразумевающей свою правоту, отвечающая: "Ну да, а что ж здесь такого?"

Лошачиха очень быстро ходит – не поднимая высоко ноги, стелется, несется вперед озабоченно и слегка сутулясь. Привычка несимпатичных, не желаюших привлекать к себе внимание людей. Я сам передвигаюсь похоже – будто постоянно спеша куда-то. Однако, оказавшись случайно рядом с Лошачихой на сравнительно длинной дистанции институтского коридора, отстал мгновенно и был этим весьма поражен. Лошачиха за компьютером, пьющая кофе из поллитровой кружки – это зрелише достойное внимания. По клавиатуре тыкает безжалостно, печатая громко и раздельно, двумя пальцами. Ежеминутные глотки кофе сопровождаются глухим стуком возвращаемой на место тяжелой кружки, что, по-видимому, нисколько ее не смущает. Недавно Лошачиха принесла в лабораторию радиоприемник, впрочем – предварительно вежливо поинтересовавшись нашим мнением на этот счет. Я как бы не возражал, а Пэт якобы безразлично, но с недовольным видом, пожала плечами. До переезда в новое здание и до появления Лошаков, в старой еше лаборатории, она и сама постоянно слушала "99.5 FM" – непрерывную рекламную болтовню, изредка прерываемую безголосыми, но умело "раскрученними" звездами местной эстрады. Пэт и здесь намекнула скромно, что не прочь бы продолжить эту музыкальную традицию. Я, однако, вынужден был еще более робко возразить – предоставив тем не менее выбор ей – что ведь не все же время руками приходится работать, иногда и головой, а трескотня отвлекает. Пэт надулась, но спорить не стала и приемник не принесла. А тут, понимаешь, Лошачиха, музыкальная натура, без году неделя в лаборатории, желает тишину и скуку нарушить бодрыми звуками эфира! Естественно, Пэт такая "наглость" не понравилась. В своеобразной музыкальности Лошачихи я уже давно не сомневался – к еле слишному, себе под нос, но назойливому полумычанию-бормотанию, должному, по-видимому, восприниматься как тихие напевы неких мелодий, я привык, деваться некуда. Словом, на этот раз мы не возражали – и что же? Лошачиха настраивала приемник на станцию классической музыки и с одухотворенным, задумчивым видом, с какой-то бессмысленной улыбкой, возилась со своими образцами, слушая все подряд. Конечно же, классическая музыка – это здорово, особенно хорошая классическая музыка, а не субъективный бред, впечатления и переживания автора, владеющего нотной грамотой, в трудный период его жизни и при неизвестных слушателю обстоятельствах. Личные эмоции не всегда так глубоки и понятны, как мнится, не всегда создают желаемую нить чувств и настроений, появившихся, возможно, у самого создателя в минуты вдохновения. Поэтому очень редка настоящая, проникновенная и захватывающая классическая музыка, не сопровождающая, не привязанная к текстам и сюжетам, а вольная, мгновенно объясняющая все. Не убедила меня Лошачиха, что вот она такой большой любитель классики, что действительно необходим ей подобный музыкальный фон. Было в выражение ее лица что-то неуловимо-фальшивое, возможно, эта улыбка странная и остекленевшие глаза, как у провинившегося школьника, не знаюшего ответа на вопрос учителя "Зачем?" и уставившегося с деревянной ухмылкой в никуда, осознавая на себе взгляды товарищей и смущаясь одновременно. Уж очень Лошачихе хотелось, чтобы мы подумали, какая она интеллигентная и духовно развитая девушка, какие всесторонние у нее интересы, охватываюшие, разумеется, и серьезную музыку. Убедило меня в этом и то, что однажды она переключилась на другой канал и слушала несколько дней рекламную дребедень – и можно понять: устал человек притворяться.