Текст книги "Схватка с ненавистью"

Автор книги: Лев Корнешов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 25 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава II

Юлий Макарович с удивлением читал объявление на афишной тумбе у областного Дома народного творчества. Объявление извещало, что в актовом зале педагогического института состоится встреча с кандидатом в депутаты областного Совета М. Ф. Коломийцем, приглашаются все желающие. Методист областного Дома народного творчества Юлий Макарович поправил пенсне и вновь перечитал афишку. Все правильно: избирателей приглашали встретиться именно с М. Ф. Коломийцем, кандидатом в депутаты областного Совета.

– Демократия… – процедил сквозь зубы Юлий Макарович и поспешно оглянулся: не услышал ли кто?

Дело в том, что, как доподлинно было известно Юлию Макаровичу, М. Ф. Коломиец имел звание полковника и являлся начальником областного управления государственной безопасности.

Юлий Макарович решил обязательно пойти на эту встречу: было заманчиво вблизи увидеть и услышать человека, которого он считал в этом городе врагом номер один. Тут читателю следует открыть одну тайну: Юлий Макарович был референтом службы безпеки подпольного краевого провода ОУН. Но об этом знали только два – три его особо доверенных помощника. В картотеке же закордонного провода Юлий Макарович числился под псевдо «Бес».

…За пять минут до начала встречи Юлий Макарович появился в актовом зале. Здесь было уже много избирателей, и не составляло особого труда отыскать себе удобное место в задних рядах. Вообще-то Юлий Макарович был личностью неприметной, костюмы выбирал скромных тонов, избегал всего, что могло бы выделить его. Разве только пенсне – старомодное, так называемое «адвокатское», могло привлечь к нему чье-либо внимание. Однако оно было своего рода свидетельством интеллигентности Юлия Макаровича, так сказать, деятеля на ниве народной культуры. Коллеги Юлия Макаровича по работе привыкли, что он носит сорочки снежной белизны, галстук – «бабочку», что глаза его смотрят из-за стекол пенсне на окружающий мир ласково и отрешенно. Они бы очень удивились, если бы узнали, что у Юлия Макаровича отличное зрение и на явки к своим связникам он приходит в стареньком пальто, в неброской сорочке и без пенсне.

Еще недавно Юлий Макарович счел бы личным оскорблением, если бы к нему обратились по имени-отчеству: звучало бы это «по-восточному». Но с некоторых пор он сам стремился к тому, чтобы быть таким, как ненавистные ему «схидняки». И даже закордонному центру рекомендовал: я для вас для всех – Юлий Макарович, и никто иной…

Юлий Макарович внимательно слушал, как доверенное лицо представляет М. Ф. Коломийца избирателям. Полковник был в военной форме, и Беса это немного удивило. Ему казалось, что чекисты всегда носят штатскую одежду.

Полковник между тем рассказывал о программе, с которой шел к выборам блок коммунистов и беспартийных. Он говорил о том, что крепнут колхозы области, реконструируются цехи самого крупного в городе предприятия – машиностроительного завода, что намечается в городе развернуть жилищное строительство.

Его слушали внимательно, степенно. Чувствовалось, что кандидату в депутаты верят, как верят и Советской власти, которую он представлял на этом собрании.

– Предлагаем вопросы задавать в письменном виде, – сказал председательствующий, когда полковник под аплодисменты сошел с трибуны.

Юлий Макарович поерзал в кресле. О, он бы мог задать начальнику областного управления госбезопасности много вопросов! Жаль, не может этого сделать…

Перед полковником положили целый ворох записок. И пока выступал слесарь машиностроительного завода, рабочие которого выдвинули М. Ф. Коломийца кандидатом в депутаты, полковник прочитал записки, рассортировал их.

Вопросы были разные. В одной записке спрашивали, когда соединят трамвайной линией центр города с рабочим поселком. В другой – почему так трудно определить ребенка в ясли. Но больше всего вопросов задали о том, как ведется борьба с остатками националистического подполья.

Полковник отвечал на все вопросы основательно.

– Банды буржуазных националистов практически уничтожены, – сказал он, – речь сегодня идет о том, чтобы окончательно выкорчевать этот дурной бурьян.

От слов полковника Юлия Макаровича передернуло, он заерзал в кресле и посмотрел на выход.

– Да не вертитесь вы, – проворчал сосед.

– Простите, – пробормотал Юлий Макарович.

– Однако мы с вами должны понимать, что борьба еще не окончена, – продолжал полковник. – К сожалению, отдельным, глубоко законспирированным группам националистов удалось уцелеть, выжить. Их подрывная деятельность направляется из-за рубежа сборищем предателей и палачей, укрывшихся под вывеской «Центрального провода закордонных частей ОУН». Оуновцы ревностно служат империалистическим разведкам. Выполняя их задания, они стремятся максимально использовать остатки своих сил для шпионажа, диверсий, террора против Украины.

Коломиец рассказал о мерах, которые принимают Компартия и правительство Украины для того, чтобы окончательно очистить леса западных областей от националистических бандитов. Полковник вновь подчеркнул, что почти все банды украинских националистов на территории области уничтожены, их главари погибли или арестованы, а тем бывшим бандеровцам, которые осознали свою вину перед народом, предоставлена возможность заняться мирным трудом.

Для Беса эти слова прозвучали похоронным звоном. Он сжал в кармане рукоять пистолета. Если стрелять навскидку, то можно уложить полковника наповал, а там – будь что будет! Бес ясно представил мгновение тишины после выстрелов, потом волну паники. Уйти, конечно, не удастся… Ну и что же…

Бес мог бы авторитетно подтвердить, что все сказанное кандидатом в депутаты – правда. Бандеровские сотни действительно разгромлены, подполье ликвидировано, только в лесах или городках еще сохранились одиночки, но и они обречены. Бес знал почему, хотя даже себе боялся в том признаться: побеждала новая жизнь, она наступала стремительно, властно.

Бесу было хорошо видно, как зал неодобрительно зашумел, когда полковник сказал, что кого-то из бандеровцев простили.

– Они нам – пулю, мы им – хлеб-соль? – поднялся пожилой человек, по виду рабочий.

Коломиец переждал шум.

– Не надо крайностей, – рассудительно сказал он. – Чекисты никогда еще хлебом-солью бандитов не привечали. Не об этом речь. О другом. О том, что среди бандеровцев было немало обманутых. И всегда надо отличать, где бандит, а где заблудившийся селянин, которого бандеровцы угрозами и страхом смерти загнали в лес. Борьба с буржуазным национализмом – это борьба классовая. И естественно, у нее много граней. Разве просто иному полуграмотному, не имеющему политического опыта хлопцу разобраться в том, что проповедуют националисты? Ой как непросто! Мне, скажу вам доверительно, – по-доброму улыбнулся полковник, – не раз приходилось «беседовать» с бандеровцами: и бывшими, и такими, кто не раскаялся. Знаете, что поражает? Полное незнание жизни, целей, за которые борется наш народ. Иные так заплутают меж трех сосен, что только диву даешься… Вы, конечно, понимаете, что говорю я не о тех, кто сознательно встал на путь борьбы с Украиной Советской и мечтает об установлении буржуазного строя, о собственных заводах и хуторах, адвокатских конторах и торговых фирмах. С такими у нас и разговор другой. А вот обманутым надо глаза открывать.

– Много ли их? – иронически спросили из зала.

– Они есть, и мы должны это учитывать. Не наша это пословица – «Лес рубят, щепки летят»… Как должны помнить и то, что украинские буржуазные националисты накопили колоссальный опыт демагогии и лжи. Знаете, наверное, что та же ОУН была создана еще в 1929 году под крылышком немецкой разведки.

– Ого! Бандиты со стажем! – Зал чутко реагировал на каждую фразу оратора.

– Вот-вот, очень точно подмечено! А ведь и до той поры существовали десятки националистических организаций. За что они боролись, какие цели перед собой ставили? У меня есть националистическая газетенка той поры. Вот что в ней провозглашалось…

Полковник извлек из папки небольшую по формату газету, пожелтевшую от времени, нашел нужное место, прочел:

– «Украинский национализм должен быть готовым ко всевозможным способам борьбы с коммунизмом, не исключая массовой физической экстерминации хотя бы и жертвой миллионов человеческих экзистенций…»

Полковник отложил газетку, чуть иронически усмехнулся.

– Не очень понятно, верно? Слова все какие-то замысловатые… Это оттого, – объяснил он тут же, – что желто-голубые добродии всегда были неравнодушны к псевдонаучной тарабарщине. А если ее отбросить, как шелуху, то легко увидится бандитский призыв к уничтожению любыми способами миллионов людей. Ибо физическая экстерминация означает физическое уничтожение. Кого? Человеческих экзистенций – человеческих существ.

Полковник внимательно глянул в зал, словно хотел проверить, понятно ли он говорит.

– Впрочем, вспомните недавние события. Все мы знаем, в чьем обозе приплелись националистические бандиты на Украину в сорок первом. Соперничали с гитлеровцами в том, кто больше убьет, сожжет, расстреляет… Пусть не надеются, что мы это забудем, у народа крепкая память…

– Помним… – сказали из зала.

Полковник резко и гневно говорил о том, против чего боролся последовательно, неустанно.

– Если вы окажете мне доверие и изберете своим депутатом, то я обещаю, что как ваш представитель и избранник приложу все свои силы для того, чтобы покончить с националистическим бандитизмом. В этом вижу долг коммуниста, долг гражданина!

Раздались аплодисменты. Они шквалом накатились на Беса. Аплодировали все, и Юлий Макарович, всеми силами сдерживая ненависть, тоже похлопал пухлыми ладошками.

– Хочу повторить, – сказал полковник, – что борьба не закончилась. Мне иногда приходится читать издания националистов за рубежом. Эти недобитые бандиты с волчьей тоской вспоминают о тех временах, когда под защитой гитлеровских автоматов могли терроризировать целые села, устраивать облавы на коммунистов и комсомольцев, чинить еврейские погромы, расстреливать, как они выражаются, москалей и жечь хаты поляков. В одной из записок меня спрашивают: «Кто сегодня поддерживает националистов, есть ли у них союзники?» Отвечу так: у нас, на Украине, националистов ненавидят за горе и жестокие злодеяния. Это святая ненависть. Но «союзники» у националистов есть. Это империалистические разведки, это те, кто мечтает о новом походе против нашей великой страны.

Полковник достал из папки еще один лист бумаги.

– Я прочитаю вам документ, который даже меня, много повидавшего человека, потряс до глубины души. Вот что вспоминает маленькая девочка о налете банды Клея…

Полковник говорил тихо, но его слышали все.

– «Двадцать девятого ноября 1944 года под вечер дома были мой отец, мама, сестра Эмилия и я. К нашей хате подошла группа вооруженных людей. Два бандита вошли в комнату, а остальные остались в сенях. Те, что вошли в комнату, требовали, чтобы отец вышел во двор. Отец вышел в сени, здесь его окружили бандеровцы. Один из них возвратился в хату, выругался и выстрелил из пистолета в голову матери – она упала на пол. В сенях он убил отца. Вернувшись в комнату, он еще раз выстрелил в труп мамы, потом вышел в сени и спросил у бандитов: „И ее убить?“ Я потеряла сознание…»

Коломиец закончил чтение. Он стоял на трибуне молча, будто задумался. И люди молчали – тишина эта была как минута молчания в память погибших.

– Хочу спросить… – поднялась в зале женщина. – Ответьте мне, товарищ кандидат в депутаты, что с тем выродком Клеем? А то, может, и сегодня еще землю топчет?

– Клей, к сожалению, ускользнул, – ответил полковник. – Но мы разгромили вооруженное националистическое подполье. Ничто им не помогло: ни оставленное гитлеровцами оружие, ни террор, ни ложь. Они были обречены, потому что пошли против народа.

Бес снова потянулся к пистолету. Он, всегда сдержанный, привыкший с ювелирной точностью взвешивать каждый свой шаг, терял рассудок от бешенства. Огромным усилием воли он все-таки заставил себя сидеть и слушать.

– Вам плохо? – спросил участливо сосед. – Ничего, пройдет, – выдавил Бес, – знаете, годы не те… сердце пошаливает…

Он даже улыбнулся: бледно, чуть разжав тонкие губы.

Глава III

Степан Мудрый встретился с одним из руководителей центрального провода, Максимом Боркуном. Встречу назначил Боркун, и Мудрый шел на нее без особого восторга: он пока не представлял, зачем понадобился Боркуну.

Боркун считался в центральном проводе наиболее удачливым автором сложных комбинаций по заброске на «земли» курьеров и агентов. Только несколько высших руководителей знали, что он работает в тесном контакте с иностранными разведывательными службами.

Референт СБ Степан Мудрый, гроза рядовых агентов, по сравнению с ним был мелкой сошкой. Степан сознавал свое ничтожество, полную зависимость от Боркуна, завидовал ему, боялся и опасался навлечь на себя его недовольство.

Они могли бы встретиться на службе – для этого Степану надо было подняться этажом выше, миновать «привратника» с двумя пистолетами в карманах и постучать в комнату № 7. Под этим номером значилась приемная Боркуна, в которой постоянно вертелись двое – трое его подручных, носивших звонкие титулы адъютантов и старшин по особо важным поручениям. Из приемной под бдительными взорами «адъютантов» визитер попадал в кабинет: большую, подчеркнуто скромно меблированную комнату. Дубовый стол, шкаф с книгами духовных вождей украинского национализма, на специальной подставке в глиняной чашке – целлофановый мешочек с землей… «Земля родной Украины, – чуть приглушив голос, объяснял Боркун посетителю, попавшему к нему впервые. – Прикоснешься к ней – и чувствуешь, как вливаются в тебя свежие силы».

Боркун, несомненно, знал древнюю легенду об Антее. Но на мифического героя член центрального провода походил мало. Боркун выглядел так, как диктовала переменчивая мода послевоенных лет: высокий, сухощавый, он предпочитал пестрые американские костюмы, клетчатые рубашки, туфли на толстой каучуковой подошве. Его ослепительные галстуки неизменно приводили в восторг молодых националисток, а привычка жевать «гумку» вызывала тихую ярость у представителей старшего поколения украинской «колонии», видевших в жевании резины измену национальным традициям.

У Боркуна было худое, удлиненное лицо, заканчивавшееся узким, клиновидным подбородком, впалые щеки, бесцветные глазки, прятавшиеся под набухшими от бессонницы веками. Густые русые волосы взбиты в высокую прическу. Он любил, будто озябнув, прятать ладони в рукава своих пестрых пиджаков, безвольно и расслабленно опустив плечи.

Боркун мог бы сойти за дельца средней руки, не очень довольного своей коммерцией, или за учителя-неудачника, мечтающего о лучших Бременах.

На самом деле он был разведчиком высокого класса, опытным мастером закулисной борьбы, умело пользовавшимся против других и интригами, и пистолетами своих «адъютантов».

Нетипичную для деятелей украинского «национального движения» внешность он объяснял необходимостью контактов с представителями «дружественных сил», то есть с иностранными разведчиками, среди которых он должен был выглядеть «своим». Контакты эти были делом прибыльным: так финансировались некоторые операции. Часть средств прилипала к рукам Боркуна. Степан Мудрый при случае и соответствующих обстоятельствах мог бы многое рассказать об этом хапуге, сделавшем головокружительную карьеру: от сотника гитлеровской дивизии СС «Галиция» до одного из руководителей «национального движения». Но такие обстоятельства пока не наступили. И Степан завел на Боркуна специальное досье, которое хранилось в надежном месте. Агенты информировали его о каждом шаге Боркуна. Придет день, и он рассчитается с этим выскочкой сполна за все оскорбления, унижающие честь и достоинство его – заслуженного борца, взявшегося за автомат тогда, когда Боркун еще под стол пешком ходил.

Боркун был на десяток лет моложе Мудрого – мальчишка, дорвавшийся до власти.

По каким-то причинам Боркун не захотел встречаться с Мудрым на службе. Он позвонил и осведомился, что намерен делать Степан сегодня вечером.

– Всегда к вашим услугам, – почтительно ответил Мудрый, понимая, что не из простого любопытства спрашивает его Максим о вечерних планах.

– От и добре, – доброжелательно откликнулся Боркун, будто и не ожидал другого ответа. – А как вы смотрите на то, чтобы вместе поужинать? Нам, старым борцам, необходимо чаще общаться, – назидательно добавил член центрального провода.

– Для меня то большая честь! – с неискренним энтузиазмом поблагодарил за приглашение Мудрый.

Условились встретиться в загородном ресторане «Альпы».

В точно назначенное время Мудрый вошел в ресторан, который находился чуть в стороне от оживленной трассы. Степан хорошо его знал: бывал и раньше. Посетителей здесь обычно немного, и можно было поговорить без опасения, что содержание беседы станет известно заинтересованным лицам.

Метрдотель встретил Мудрого у двери легким поклоном.

– Вам сюда, – указал кивком головы на угловой столик.

– Вы уверены? – чуть насмешливо поинтересовался Мудрый.

– Да, мне кажется, именно о вас говорил repp Крюне.

Крюне была одна из «деловых» фамилий Боркуна.

– Я действительно условился пообедать с герром Крюне в «Альпах», – подтвердил Мудрый.

– О, от старого довоенного ресторана осталось одно лишь название, – добродушно поддержал разговор метрдотель. – Время не обошло стороной и нас. – У него были манеры дипломата в отставке – приветлив, но без малейшего оттенка фамильярности. И слова его должны были означать как раз обратное: несмотря на тяжелые времена, «Альпы» остаются «Альпами» – солидным рестораном для солидных людей.

– Что будете пить? Пиво для начала?

– Пиво, – буркнул Мудрый.

Ему пришлось ждать Боркуна минут пятнадцать. Но он не позволил накопиться раздражению: предстоял серьезный разговор, и нельзя, чтобы эмоции превалировали над разумом.

Мудрый задумался и не заметил, как к столику неслышно подошел Максим.

– Мое шанування[8]8
  Мое шанування – мое почтение.


[Закрыть], – Боркун приветливо улыбался, а глаза у него застыли, смотрели холодно и оценивающе.

Мудрый встал, торопливо пожал руку высокому гостю.

Пока официант бесшумно сервировал стол, поговорили о том, о сем: об общих знакомых, второстепенных делах, житейских заботах.

Максим казался оживленным, с неподдельным интересом выслушивал пространные жалобы Мудрого на трудности, с которыми приходится сталкиваться в последнее время при подборе и обучении надежных, идейно убежденных людей.

– Вы правы, – согласился он, – контингент, с которым можно работать, постоянно сужается. Но дело не только в этом.

– А в чем же? – осторожно спросил Мудрый.

– В приверженности к старым методам, в косности, разъедающей нашу систему подготовки кадров…

Мудрый подобострастно кивал. Да, он тоже не раз об этом думал. Длинными тоскливыми ночами лезли в голову разные мысли. Пропало все, сгинуло, развеял злой ветер мечты.

А казалось, цель близка. 30 июня 1941 года Мудрый в числе немногих националистов участвовал в сборище в доме № 10 на львовской площади Рынок. Был тихий вечер, тишина казалась странной после недавних боев. Мудрый сидел в полупустом зале и с волнением слушал, как один из ближайших сподвижников Бандеры, референт по идеологическим вопросам Ярослав Стецько, декламирует «„акт провозглашения“ Украинской державы».

Голос у Стецька дрожал, в конце чтения «акта» референт сбился на тонкий визг.

Мигали свечи, и было в собрании что-то от траурной церковной церемонии. До сих пор Мудрый помнит запах сырости, въевшейся в углы зала. И долго еще вспоминались слова третьего пункта «акта»:

«Вновь возникшая Украинская держава будет тесно сотрудничать с национал-социалистской Германией, которая под руководством своего вождя Адольфа Гитлера создаст новый порядок в Европе и во всем мире…»

Мудрый подумал с тоской, что с той поры не миновало и десятка лет. Где они, мечты? Впереди пропасть, и есть ли хоть капелька надежды удержаться, не свалиться в нее?

Боркун что-то говорил, и Мудрый усилием воли заставил себя вслушаться в этот поток слов.

Видно, и сам Боркун заметил, что референт СБ без особого внимания относится к его монологу, потому что внезапно замолчал и после паузы сказал резко и чуть презрительно:

– Я знаю, о чем вы думаете. Борьба закончилась полным поражением, вместе с капитуляцией Берлина рухнули и наши надежды, не так ли?

– Ошибаетесь, – стараясь, чтобы ответ прозвучал почтительно, сказал Мудрый. – Действительно, положение у нас не из легких. Поражение Германии привело к тому, что оказалась разрушенной и создававшаяся годами наша система борьбы. Вы не хуже меня знаете, что к окончанию войны перестали существовать наши диверсионные школы, пропагандистские центры, перевалочные базы в Австрии, Германии и некоторых других странах.

– Да, это так, – признал Боркун.

– Вам также известно, что если мы даже имели бы возможность набрать людей, то все равно не смогли бы их одеть, вооружить, кормить…

– Эти прописи я без вас знаю, – чуть раздраженно прервал его Боркун. – Не вам мне рассказывать, что наши сотни снабжались вермахтом.

– Этой базы больше не существует.

– Найдем новую!

– Мне бы ваш оптимизм!

Мудрый позволил себе усомниться в словах Бор-куна.

– Джентльмены из английской Интеллидженс сервис и американцы из службы Даллеса пока относятся к нам весьма прохладно…

– В некоторых случаях реклама вредна.

– Верно, бывают и такие связи, о которых не стоит писать в газетах.

– Вот-вот, – кивнул Боркун. – Самое главное, что в нашей борьбе с Советами мы не одиноки. Над Европой подули новые ветры.

– Вы имеете в виду речь Черчилля в Фултоне?

– Не только ее, хотя эта речь – целая веха в послевоенной истории. Разве не знаменательно, что специальные службы некоторых государств стали выделять даже людей для связи и контактов с нами?

– Об этом вслух не говорят, – приглушил голос Мудрый.

– Не волнуйтесь, здесь нас не услышат. Да, действительно, – задумчиво, будто размышляя вслух, продолжал Боркун, – наши надежды на быстрый успех в вооруженной борьбе потерпели крах. Мы не контролируем события, приходится в этом признаться. По имеющимся сведениям, одиночки там, на украинских «землях», еще продолжают сражаться. Но они обречены.

– Мужество героев не пропадет бесследно, – почтительно сказал Мудрый.

– Безусловно. Но мы реалисты – это безысходное мужество. Самоубийцы выбирают обычно самые высокие мосты, чтобы броситься вниз головой. И никому не придет в голову считать их рекордсменами по прыжкам в воду. В лучшем случае их хоронят в укромном месте и без панихиды.

– Не совсем понимаю вас… Не можем же мы прекратить борьбу!

– И не должны. Но вести ее следует новыми методами, а не уподобляться самоубийцам. Сколько вы заслали за последнее время агентов на «земли»? – неожиданно спросил Боркун.

Мудрый замялся. Даже здесь, в укромном ресторане, он предпочитал не говорить о таких вещах.

– Впрочем, я и без вас знаю, – свысока бросил Боркун. – Ушло у вас пять человек. Двое погибли в перестрелке на границе, двое явились с повинной к Советам, один где-то осел так, что сыскать его невозможно. Короче, воспользовался вашими деньгами и документами, чтобы сбежать от своего прошлого, а заодно и от вас…

– От нас… – тихо поправил Мудрый.

– Не имеет значения. Факт остается фактом: из пяти попыток ни одной удачной. Это сейчас самое важное. Остальное – лирика. А мы с вами – люди дела, не так ли?

Мудрый опустил голову. Боркун болтает о вещах, которые знать ему не положено. Для него была составлена рапортичка: пятеро ушли за кордон, двое погибли смертью героев в схватке на границе, трое приступили к выполнению задания. Боркун должен был передать эту цифирь «друзьям», которые дали деньги на операцию.

Мудрый в минуту раздражения называл свою службу «конюшней». Видно, в «конюшне» завелась «серая лошадка». Придется навести порядок.

– Не вздумайте искать мой источник информации, – словно угадав его мысли, проворчал Боркун. – Отобью охоту…

– Мы с вами не из конкурирующих служб, – примирительно улыбнулся Мудрый. – От вас секретов нет… – Он с ненавистью глянул на прилизанный пробор Боркуна, склонившегося над тарелкой, и испугался: вдруг тот заметил его взгляд?

Официант принес отличный бифштекс. В другое время Мудрый с аппетитом поужинал бы – в этом уютном ресторане отлично готовят. Но проклятый выскочка затронул больное место. Мудрого преследовали в последнее время неудачи: курьеры уходили и не подавали о себе вестей. Или надежные люди сообщали об их провалах. Двое не смогли даже перебраться через кордон. Хорошо, хоть отстреливались, это дало возможность положить на стол руководству реляцию о награждении посмертно мужественных борцов за национальную идею. Ластивка и Вир подняли руки, как только добрались до первой советской погранзаставы. Один курьер – казалось, надежный и проверенный – где-то затерялся в безбрежной стране, наверное, как и предполагает Боркун, забился в какую-нибудь дыру, уничтожил снаряжение и живет себе тихо да мирно.

– В нашем деле без риска невозможно, – хмуро сказал Мудрый.

– Речь идет не о риске, а о полной бесперспективности усилий. – Боркун энергично уничтожал бифштекс: казалось, напряженная беседа только разжигает его аппетит. – Ну хорошо, пошлем мы еще пятерых… Что это даст? Где гарантия, что они сумеют прорваться на ту сторону и выполнят задание?

– Несколько наших людей возвратились, – напомнил не без гордости Мудрый.

– С чем? – наседал Бор кун. – Что они принесли? Байки о тяжелом положении на Украине? Так им никто не верит. Знаете, что сказал наш общий друг майор Стронг, когда я принес отчеты ваших людей? Он посоветовал оставить себе на память – им эта «липа» не требуется.

Мудрый тоскливо смотрел в сторону, старался не встречаться взглядом с Максимом. Вцепился в него, будто он, Мудрый, во всем виноват. А если разобраться, то его люди выполнили задание пусть не лучше, но и не хуже, чем обычно. Они шли по надежным адресам. Разве их вина, что вместо хорошо законспирированных, как значилось в картотеке СБ, очагов подполья они никого не нашли? Один из агентов должен был проинструктировать краевой провод, в распоряжении которого якобы имелись значительные силы. Агент спасся чудом: в день, когда чекисты взяли все руководство провода, он пьянствовал у своей давней приятельницы Вот уж воистину бог дураков любит. И никакие силы за этим проводом не стояли: сотни давно разгромлены, одиночки затерялись в лесах.

– Я знаю ваши обычные задания курьерам, – серьезно сказал Боркун. – Кое-кто в центральном проводе не может расстаться с мыслью, что УПА на «землях» больше не существует – большевики ее уничтожили. Легенда об УПА живет и еще по одной причине: те, кто нам платит, должны видеть, что мы кое-что можем. Вы, Степан, стоите у истоков специальной информации. Скажите, положа руку на сердце: действительно ли имеются у нас на «землях» какие-то силы?

Мудрый сосредоточенно думал. Что ответить? Правду сказать? Понравится ли она, эта правда, одному из руководителей центрального провода? Да знает он ее хорошо и сам. Выпытывает, вызывает на откровенность…

– Борьба продолжается, – вполголоса сказал Мудрый, – и до тех пор, пока жив хоть один человек…

– Бросьте, – поморщился Боркун, – это вы скажете тем, кого пошлете на Украину. Мне нужен другой ответ.

– Какой? – Мудрый впервые за весь разговор поднял на Боркуна бесцветные глаза. И подумал: «Пусть сделает первый ход. Я ему зачем-то нужен. Я ему, а не он мне».

Боркун недолго помолчал – подошел официант, чтобы сменить приборы. Мудрый хорошо знал, что среди официантов бывает немало агентов различных специальных служб. Мелких доносчиков, получающих «за услуги» жалкие гроши. И ему было известно, насколько цепок взгляд такой «разведсошки» и сколько профессионалов имело неприятности из-за неосторожно оброненного и тут же подхваченного слова.

Не любил Мудрый рестораны и официантов. Еще не любил он горничных в отелях, случайных попутчиков в поездах, одиноких, скучающих девиц в барах.

И сейчас он выждал, пока официант, подхлестнутый выразительным жестом, испарился.

– Так какой ответ вам нужен?

– Я хочу знать, – напористо сказал Боркун, – могу ли я рассчитывать на вас в выполнении одной очень важной операции…

Мудрый был доволен собою. Первая карта легла на стол. И у него есть чем ее покрыть – козыри еще не играли.

– Всегда к вашим услугам, – невразумительно пробормотал он.

– Э-э-э, так мы не договоримся, – хмыкнул пренебрежительно Боркун. – Да или нет?

– Так нельзя.

Мудрый решил немного сбить спесь с этого самоуверенного молодыка. Ишь, развалился в кресле, не хватало только, чтобы на манер своих друзей-американцев еще грохнул ноги на стол.

– Я могу вам сказать «да». Ну и что? Это будет пустой ответ: не зная брода, не привык соваться в воду…

– Очень хорошо, – неожиданно одобрил член центрального провода, – именно такое мнение о вас и сложилось. Осмотрительность, осторожность в нашем деле – прекрасные качества.

Вполголоса, так что и Мудрому было еле слышно, Боркун стал излагать суть поручения. Требовалось подобрать очень квалифицированного агента для рейса на «земли». Не просто курьера. Даже не курьера с чрезвычайными полномочиями. Эта сторона деятельности пусть идет, как шла. Нужен человек, который мог бы надолго осесть на Украине, легализоваться, войти в доверие, даже сделать у Советов карьеру. Короче, стать своим у Советов. Хорошо бы, если бы это был интеллигент – задание требует ума и кругозора.

– Вы меня заинтересовали, – решился перебить Мудрый, – с такими качествами – только в руководство всей сетью… Были бы у меня такие люди – не жаловался бы на судьбу. Вот если потребуется спровадить кого на тот свет – так это пожалуйста, есть проверенные кадры.

Мудрый прикидывался простачком. Этаким недалеким чиновником, все мысли которого сосредоточены на выполнении простых поручений. И всякие там «теории» ни к чему таким, как он. Ни к чему…

– Не прибедняйтесь, Степан, – доброжелательно посоветовал Боркун. – Вам это не к лицу. Я ведь вас знаю не первый день.

– А я всерьез.

– Не верится.

– Известно ли вам, что сделать карьеру у Советов – это не у нас в верхи пробиться? Там ни связи, ни гроши не помогают.

Мудрый опять не удержался, больно кольнул Боркуна: все знают, что вылез тот наверх, к руководству организацией, благодаря влиятельным родственникам, их связям и деньгам.

– Найду других, Мудрый, – гневно повел взглядом Боркун. – Можем обойтись и без вас. И тогда…

Он потянулся к сигарете, и Мудрый услужливо поднес зажигалку. Конечно, курит американские. Американские… А сам ли он разрабатывал операцию? Боркун не будет по собственной воле заниматься черной работой. Этому панку на приемах бы красоваться.