Текст книги "Семьдесят неизвестных"

Автор книги: Лев Квин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

– Вобла! – вспомнила она и рассмеялась невольно.

Он смутился.

– Слышали?

– А разве вы не хотели, чтобы я слышала? – Она нагнулась, отряхнула грязь с пальто. – Вот противная собака!

– Вы бы цыкнули раз – и дело с концом. – Ромео сделал шаг в сторону пса, всё ещё бушевавшего у забора, прикрикнул на него грозно, топнув ногой, и Спутник, гремя цепью, с визгом унёсся в глубь двора. – Это же трус, каких мало.

Они вместе пошли к школе.

– Ах да, у меня ведь поручение от вашей квартирной хозяйки. – Он вытащил из кармана фонарик, подал ей.

– Большое спасибо!

– Кушайте на здоровье!

Он подошёл к мотоциклу, отвёл его от стены.

– Можете зайти в школу, – предложила Нина. – Девочки вот-вот вернутся с фермы. Если хотите их видеть, конечно.

Он улыбнулся:

– А я их уже видел. Вы же сюда запретили приезжать, так я на ферму. Вот только пакетики забыл им отдать. – Он снял с заднего сиденья мотоцикла большой свёрток. – Мамаши им посылают. Передадите, ладно?

– Разберутся, кому что? – спросила она, принимая свёрток.

Ромео удивлённо посмотрел на неё:

– А зачем? Они же всё равно поделят.

Мотор затарахтел. Ромео кивнул на прощание, улыбнулся, надевая водительские перчатки.

– Беру свои слова обратно.

И поехал.

– Какие слова? – крикнула она.

– Насчёт воблы, – донеслось сквозь шум мотора.

Она смотрела ему вслед, пока мотоцикл, сильно вихляя по скользкой колее, не свернул в сторону, на просёлок. Потом медленно поднялась на крыльцо.

О чём, интересно, говорил Ромео со своей возлюбленной? Нет, не этот – тот, настоящий, Монтекки. О любви, о звёздах? Но нельзя же всё время о любви и звёздах! Песни пел? А если бы простудился и охрип? Как Ромео… Нет, не тот, настоящий, а этот, моторизованный.

Нина рассмеялась. Что только не придёт в голову!

Ромео приехал ещё раз. Это было уже накануне окончания практики. Нина из своего окна видела, как окружили его девочки, расспрашивая о чём-то; как бережно сняли с сиденья и унесли к себе большой, заботливо укутанный тряпками ящик.

– Опять что-нибудь из дому? – спросила Нина, когда они вместе шли на ужин.

– Ага, – коротко ответили ей.

Она не стала больше спрашивать. Отношения между ней и девочками оставались по-прежнему на точке замерзания. «Да», «нет» или, вот как сейчас, «ага».

Вечером девочки допоздна работали на ферме – приводили в порядок красный уголок. Выбелили помещение, вымыли пол, повесили самими же написанные лозунги, приладили к двери первый номер сатирической газеты «Му-му», – они решили не терять связь с фермой и по очереди раз в две недели приезжать сюда выпускать стенгазету.

Нина прочитала текст, исправила две орфографические ошибки. Вообще ей понравилось, она даже не ожидала. Написано остроумно, меткие карикатуры. Интересно, кто рисовал? Ася? У неё с собой набор цветных карандашей.

А ей ничего не сказали, всё делалось втайне от неё.

Стало обидно. Вышли на улицу. В двух шагах от неё кто-то тяжело спрыгнул с крыши фермы.

– Кто? – испуганно отшатнулась она.

– Я, не бойтесь.

Ромео!

– Что вы делали на крыше?

– Загорал. – Он рассмеялся. – Видите, какая луна?

– Нет, в самом деле?

– Да так, мелочи… – Он закурил, пустил струю дыма в звёздное небо. – Распогодилось. Наконец-то! Давно пора. Сев на носу.

– Вы что-то сегодня не торопитесь домой.

– А я не поеду. Завтра здесь, в колхозе, комсомольское собрание. Я от райкома. Послали.

Помолчали немного. Потом она, решившись, спросила:

– Можно личный вопрос? Не обидитесь?

– А чего же, давайте.

– Почему вас родители Загоруйко не любят?

Он невесело усмехнулся.

– Ну, выдали вопросик! В самую точку.

– Вы простите, если я…

– Нет, почему же… Он у нас механиком работал, в совхозе. Ну и… В общем, нечестно работал, для себя. Думал, я не скажу, промолчу… Ну, потому что… сами понимаете… А я не мог. Вот он и злится… Ничего романтического, как видите. Проза жизни.

Из дверей фермы шумно высыпали девчата.

– Миша, сделал?

Увидев Нину, стихли сразу, зашептались, оглядываясь на неё с опаской.

Пошли домой со смехом, с песнями, будоража сонную тишину деревенской улицы.

Последний день на практике. Завтра возвращаться.

Нина шла позади всех, освещая себе дорогу карманным фонариком.

Одна.

…На прощание устроили нечто вроде митинга. В красном уголке, посветлевшем, нарядном, собрались девочки, доярки, вернувшиеся из отпуска, тётя Клаша. Пришли и деревенские школьницы со своей учительницей, седой подвижной старушкой, – видимо, привела их в воспитательных целях: летом им тоже предстояло работать на фермах.

Тётя Клаша вышла первой, но вместо речи пустила слезу:

– Как не хочется расставаться с вами, дорогие вы мои!

И стала, плача, целовать девочек, одну за другой, расстроив всю намеченную программу.

Выручил старичок зоотехник.

Он пришёл прямо с заседания правления колхоза, усадил обливавшуюся слезами тётю Клашу, откашлялся и торжественным тоном зачитал благодарность школьникам от правления.

Потом сказал:

– Год был тяжёлый, сами понимаете, оплатить ваш труд в полной мере не можем. И вот решили начислить по двенадцати трудодней. Что получат колхозники осенью, то и вам придётся, а кто захочет поработать у нас во время летних каникул – милости просим. На равных правах со взрослыми. Скажу вам не льстя: таких доярок на любой ферме с руками оторвут.

Нина смотрела на обрадованные весёлые лица девочек и тоже улыбалась.

Потом встала Оля.

– Вам всем большое наше спасибо. И вам, тётя Клаша. И вам, Василий Никифорович… – Она волновалась, чувствовалось, что ей ещё никогда не приходилось произносить речей. – Мы… Мы купили небольшой подарок, на память от всех нас…

Подарок? Она ничего не знала! Собирали, а у неё не попросили. Это просто непорядочно!

– Миша! Внеси! – громко крикнула Оля.

Все повернулись к двери. Нина тоже.

Ромео на вытянутых руках бережно нёс радиоприёмник.

– Вот! – Он широко улыбался. – Марки «Родина», на батареях.

– Ого! – Зоотехник озадаченно поправил очки. – Где это вы такой капитал отхватили, а, девчата?

– В самом деле, где? – Оля, считая, что он шутит, тоже отвечала в шутливом тоне. – Где ещё, в каком другом колхозе найдётся такой щедрый председатель, чтобы по пяти рубликов аванса отвалить бедным доярочкам?

– Да, он отвалит, держи карман пошире!

Старичок рассмеялся, и так искренне, что Оля удивлённо уставилась на него.

– Да правда ведь!.. Нина Павловна, скажите! – Она повернулась к сжавшейся в комок Нине и вдруг, догадавшись обо всём, повторила растерянно, почти шёпотом: – Нина Павловна, ой…

Ромео поставил приёмник на столик.

– Хватит вам с финансами разбираться! – Он сунул в гнездо провод, свисавший с окна, повернул ручку включения, и через несколько секунд раздалась весёлая музыка. – Вот! И антенну вам наладили. Слушайте на здоровье!

– Теперь пусть ваш преподаватель скажет, – предложил зоотехник. – Нина Павловна, ваше слово… Что такое, Нина Павловна?

Нина плакала, закрыв лицо руками.

Ей было стыдно. Так стыдно…

ВОГ

Василий Олегович Гордеев. Сокращённо – ВОГ. Это я, Васька Гордеев.

И мой приятель, бывший приятель, Витька, Виктор Осипович Гринько, – тоже ВОГ.

В этом всё дело. И ещё в том, что у меня воля незакаленная.

Раньше мы жили с Витькой в одном доме, даже на одной лестничной площадке. Дверь в дверь.

Вообще-то Витька москвич. Но лет пять назад его привезли в наш город, к бабушке, да так у неё и оставили. Нет, не потому, что его родители умерли или подбросили Витьку и скрылись, как в фельетонах иногда бывает. Просто папа у него какой-то дипломатический работник, и его послали в восточную страну на букву «И». В Иран или там в Ирак – я их всё время путаю. Или, может быть, в Ирландию.

Хотя нет, Ирландия совсем на другой карте.

Но это неважно. Важно другое: там, куда послали Витькиного папу, нет школы для советских ребят. Вот поэтому Витьку и привезли к бабушке на время.

Ну, бабушка есть бабушка, по своей знаю. Жаль только, что мой папа не дипломат, его ни на какой Восток не посылают. А то бы мы с бабушкой живо договорились. Есть даже такая народная мудрость: старый – как малый. Бабушка, например, считает, что школьники в Советской стране – самые великие труженики. И, знаете, я с ней вполне согласен. Взрослые работают по семь часов, некоторые даже по шесть. А мы? Шесть уроков – это уже шесть часов. Да ещё домашние задания. Самое малое два часа. Да где там! Если по совести, то разве за два часа управишься? По совести – не меньше, чем за три. Шесть плюс три – девять. Девятичасовой рабочий день. Простая арифметика!

Вот и Витькина бабушка, Анна Петровна, тоже человек прогрессивный и к нашему брату – школьникам – относится с сочувствием.

Витька с ходу спихнул с себя тяжёлое бремя отличника, которое он привёз из Москвы. Перешёл в твёрдые четвёрочники, а потом и в нетвёрдые троечники… Но всё же ничего, ни разу на второй год не остался, переползал на брюхе из класса в класс.

А недавно Витька уехал обратно в Москву. Родители вернулись из страны на букву «И» и взяли его к себе.

Витьке просто повезло, потому что как раз в это время весь наш класс стонал и плакал под игом Игоря Владимировича. Ну, не весь, но многие. Я, во всяком случае.

Раньше Игорь Владимирович преподавал нам только физику. Но вот уволили почему-то преподавателя труда и временно поручили это дело Игорю Владимировичу. Известно, у каждого учителя своя система. Это любой школьник знает. Например, Анна Степановна говорит, что честный человек всегда смотрит прямо в глаза, и требует, чтобы мы не сводили с неё взгляда. А Зоя Александровна, так та наоборот. Уставишься на неё честным, откровенным взглядом – она сердится: «Урока не выучил, а глазом не моргнёт. Совсем обнаглел!»

У старого преподавателя труда система была простая и ясная. Мы приходили на урок, и он говорил: «Сегодня сделать то-то и то-то». И мы делали. Кто лучше, кто хуже. Кого он хвалил, кого ругал. Тройки, четвёрки, пятёрки. Двоек он не ставил, терпеть их не мог, – я так думаю, наверное, это у него ещё с детства осталось. Или просто не хотел портить процент успеваемости.

А Игорь Владимирович вот что придумал: «Вы люди почти взрослые, по крайней мере, по живому весу. Подгонять вас не буду, упор сделаю на сознательность. Вот вам слесарная мастерская, вот вам инструмент и вот вам задание».

Одним словом, к концу последней четверти каждому из нас представить какой-нибудь полезный предмет, сделанный на свой собственный выбор.

Почти три месяца оставалось до срока, целых три месяца!

Я не торопясь всё обдумал, взвесил и решил: сознательно так сознательно. Сделаю не какую-нибудь там кривобокую скобу, как большинство наших ребят, а целый набор слесарных инструментов. Пусть знает Игорь Владимирович, какая сознательность у Васьки Гордеева!

Только пока я это всё обдумывал, пока намечал, из скольких предметов, и каких именно, должен состоять мой слесарный набор, двух месяцев как не бывало. Где уж тут до набора! Успеть бы сделать самый заурядный молоток!

Но я ещё не особенно беспокоился, да и другие ребята тоже. Знали по прежнему опыту: подойдёт время – Игорь Владимирович сам за нас возьмётся. Допустит он, чтобы у нас двойки по труду появились в четверти, как же!

А он не берётся! А он не жмёт! Даже не напоминает. Вроде и сам забыл.

А что? Может, и в самом деле забыл? Ну конечно же, забыл. Можно ли так: ни разу даже не спросить!

И я успокоился.

И вдруг:

– Послезавтра сдать!

Да ещё устраивается, оказывается, школьная выставка, и лучшие из наших полезных предметов будут показаны на ней.

А кто не сдаст вовремя работу, тому – пару в четверть, и прощай участие в летнем туристическом походе в горы.

Ну, пару в четверти как-нибудь переживу. Во всех остальных четвертях у меня по труду «хорошо», обойдётся. Хотя представляю себе, что будет делаться дома.

Но поход!.. Я не пойду в поход! Все пойдут, а я не пойду. Пашка Хромов пойдёт, а я не пойду. И, главное, Катя С. из параллельного «Б» пойдёт, а я не пойду. Катя пойдёт, а я нет!

И вот завтра нужно сдать полезный предмет, а у меня нет ничего, кроме грубой заготовки молотка. И вдруг вечером я встречаю возле подъезда Анну Петровну, Витькину бабушку. Она ездила в Москву навестить внука и только вернулась.

Останавливает меня:

– Здравствуй, Вася. Тебе большой-большой привет от нашего Витеньки.

Это она, конечно, сама придумала. Будет он мне привет посылать! Ведь перед самым отъездом мы с ним крепко поссорились. На веки веков, как говорили в древности. Это значит – насовсем.

Мне нравится одна девочка, кто – не скажу. Ему она тоже нравилась. Но ведь мы друзья. И мы дали клятву никогда не соперничать друг с другом.

Кого она сама выберет, тот и будет с ней дружить. Даже кровью расписались.

И вот однажды прихожу я к нему, а он сидит в шапке. Я спрашиваю: «Ты чего это: дома – и в шапке?»

И – раз! – с него шапку долой. А там – ни за что не угадаете! Там у него бигуди – катушки такие, на которые женщины волосы накручивают. И у него волосы накручены. Чтобы они вились и он был красивее.

Разве это честно? Разве это по дружбе? Разве это не нарушение клятвы, подписанной кровью?

И мы поругались. Даже подрались.

Вот почему, я думаю, никакого привета он мне не слал. Но всё равно сказал Анне Петровне:

– Спасибо большое.

Она ведь хотела сделать мне приятное.

– Пойдём со мной, я тебе покажу, какой он сейчас. Тебе интересно будет.

Очень мне интересно на Витьку смотреть, как же! Но пошёл. Как не пойти! Ведь я только что «большое спасибо» за привет сказал.

Так вот всегда бывает: проявишь слабинку, покривишь в чём-нибудь душой – и потянулась цепочка.

И вот я уже у неё на квартире, разглядываю фотокарточки. Целая куча! Витька делает физзарядку, в одних трусах. Витька готовит уроки за письменным столом – большущий, наверное папин. Серьёзный такой, губу отвесил – позирует.

А на этой фотокарточке Витька ничего не делает, просто машет рукой и улыбается.

Ещё одна… Он смеётся и держит что-то в руке. Что? Не пойму. Коробочка какая-то, что ли?

Спрашиваю у Анны Петровны – она рядом стоит, любуется своим Витенькой:

– Что это у него в руке?

– A-а… Сейчас покажу. – Открывает сумочку, вытаскивает из неё металлический брусок и подаёт мне. – Витенькина последняя работа по труду. Учитель ему пятёрку поставил и так хвалил, так хвалил… Я уезжала, захватила с собой, на память. Такой чудесный замочек!..

И только сейчас я разглядел: верно, в самом деле замок. Висячий замок со скобой; такие вешают на двери сараев. Но красивый – ничего не скажешь! И интересно сделан как… Сам замок прямоугольный, дырка для ключа у него не как у всех, посередине, а сбоку. И ключ тоже особый: круглый, с тремя извилистыми выступами на конце. Вставляешь ключ в замок, выступы попадают в такие же извилистые пазы. Начинаешь крутить ключ, как отвёртку, а там, внутри, винт отворачивается. Дошёл до конца, освободил скобу, и – пожалуйста! – замок открывается.

Держу я замок в руках – и такая зависть берёт. Вот ведь Витька, сообразил!

А может, не он?

Посмотрел я на Анну Петровну, а она словно мои мысли прочитала. Такая наука есть – телепатия. Только её не обязательно изучать в школе или там в институте. Она сама собой осваивается. Вот, скажем, не выучил ты сегодня истории. Зачем? Ведь вчера только вызывали. Идёшь после звонка на урок, весёлый, песенку насвистываешь. А входит в класс Зоя Александровна, взглянет на тебя – и всей твоей весёлости как не бывало. Вызовет!.. И точно: вызывает. Откуда ты узнал? Очень просто: прочитал у неё в мыслях. Вот это и есть телепатия.

Анна Петровна мне и говорит:

– Поверни замочек… Вот так. Ну, что ты там видишь?

А вот что: на гладкой поверхности три буквы, выбитые в металле, «ВОГ». Это значит – Витька Гринько. Сокращённо, конечно, но всё равно.

И ещё больше сгораю я от зависти. И ещё шире улыбается Анна Петровна, радуясь за успех своего Витеньки.

И вдруг меня словно камнем стукнуло. Что такое замок? Полезная вещь! Ещё какая полезная! И буквы «ВОГ». Чем не Василий Гордеев? Да к тому же и Олегович. Ведь это же выход!

И вижу я горы. Снежные вершины. Скалы, пропасти. Цепочка туристов. Так это же мы! Вот я. Ого, какой смелый! Что я делаю? По узенькой дощечке через пропасть! И Катя С. из параллельного класса. Ой, поскользнулась! Не бойся, Катя, я здесь, рядом. Я тебя спасу, обожди минуточку… И спас. Не знаю как, но, что спас, точно. И вот уже Катя со слезами благодарности на глазах… Что ты, Катя, ведь каждый на моём месте поступил бы так же…

Замок… Хотя бы на один день. Показать Игорю Владимировичу – и вернуть. Нужен он мне очень!

– Анна Петровна, можно мне замочек взять? Завтра принесу.

Ох, не даст! Не даст – и всё! И Катю С. спасу не я. Пашка Хромов – вот кто.

– Зачем тебе?.. А-а! – Анна Петровна улыбается и понимающе качает головой. – Ну, покажи, покажи ребятам. Им будет приятно. А после школы занесёшь. Только ты ключик смотри не потеряй. Погоди, я его верёвочкой к замочку привяжу, так вернее…

И вот ребята на большой перемене несут Игорю Владимировичу в учительскую свои скобы и молотки. Смех! Не могли придумать ничего пооригинальнее! То ли дело мой замочек.

Вот он, у меня в кармане. Тёплый такой. И буквы. Вот они, я их нащупываю пальцами. Вот «В», вот «О», вот «Г». «ВОГ». Василий Гордеев.

Захожу в учительскую. Там народу-у… И Анна Степановна, и Зоя Александровна…

Пашка Хромов тоже здесь. Только что отдал Игорю Владимировичу свой мордастый молоток. Тоже мне молоток! Весь в зазубринах, в ссадинах.

– Ну, Гордеев, что у тебя? Молоток? – Это Игорь Владимирович спрашивает.

– Нет, у меня замок.

– О, замок! Это уже интересно.

Интересно? Погодите, Игорь Владимирович, вы ещё удивитесь! Вот сейчас разверну носовой платок, в который он у меня завернут, тогда и в самом деле станет интересно.

Ну? Как?

Несколько секунд он разглядывал замок. Молча. Но я уже видел – понравилось.

– Твоё отчество как?

– Олегович.

– Молодец, Гордеев, в самом деле молодец… Нет, товарищи, вы только посмотрите…

Вот оно, торжество! Мой замок переходит из рук в руки, учителя удивляются, ахают. Зоя Александровна смотрит на меня так, словно впервые увидела. Ах, Зоя Александровна, Зоя Александровна! А вы ещё поставили мне двойку по истории на прошлой неделе!

– Это твой?!

Пашка Хромов! Я так и знал, что он захочет устроить мне пакость. Надо было дождаться, когда он уйдёт, и тогда показать.

Главное – спокойствие. Ответить ему с достоинством, с такой ядовитой усмешечкой. И не краснеть!

– А ты его поверни. Видишь – инициалы.

Это не я сказал – я не успел. Это Игорь Владимирович сказал. И Пашка заткнулся. Сунул мне в руку замок, схватил со стола свой уродливый молоток и подался к двери. Сутулый, с петушиным вихром на макушке – ха-ха!

А Игорь Владимирович на мой замок никак не налюбуется. Снова взял его у меня, положил перед собой. Уже и звонок на урок был, уже идти надо, а он всё не отдаёт. И на меня не смотрит, вроде и забыл, что я здесь.

– Игорь Владимирович!

– Что тебе?

– Мне на географию.

– Ну и иди себе.

– А замок?

– Что – замок?

– Ну… Замок, пожалуйста, отдайте.

– А зачем тебе?

– Да… Так…

– Нет, замок я тебе не отдам.

– П-почему?

– На выставку пойдёт. Завтра школьная выставка – забыл?

Забыл! Конечно, забыл! Ой, что теперь будет?

А ничего не будет. Подумаешь, беда какая! Побудет на выставке, только и всего. А Анне Петровне я что-нибудь наплету. Что ребятам замочек очень понравился. Что решили они себе точно такие же замки сделать. И взяли его домой, чтобы перерисовать. Она ещё и обрадуется.

Нет, это даже хорошо, что на выставку. Просто даже здорово! Пусть знают: Васька Гордеев тоже кое-что может.

Ещё бы – такой замочек отгрохать!

И совсем уже теперь не думаю, что замок не мой. Как это – не мой? Что я – такой сделать не могу? Витька может, а я нет? Могу! Только бы захотеть. И сделаю! Вон я когда детский сад кончал, там воспитательница выпускные экзамены придумала. Так я на них такой мухомор из пластилина слепил – до сих пор дома все вспоминают.

Нет, мне бы только захотеть – и готово!

На выставке мой замок признали одной из лучших работ по школе. Тоже придумали – одной из лучших. А что лучше? Уж не тиски ли какого-то там из старшеклассников? Грубая, топорная работа. Или вышитая картина «Охотники на привале», с которой так носились наши девчонки? Что в ней хорошего! Издалека ещё кое-что видно, а ближе подойдёшь – ни тебе лица, ни пальцев. Одни нитки.

То ли дело мой замочек. На него хоть издали смотри, хоть вблизи. Вблизи даже лучше. Всё блестит, всё отделано. И инициалы «ВОГ».

Когда директор произносил речь и назвал мою фамилию, я почувствовал, что на меня кто-то сзади смотрит, и обернулся. Она! Кто? Ну, это тайна. Сразу глаза отвела и лицо такое сделала, вроде она внимательно директора слушает. Но я-то знаю, как она внимательно слушает! Я же видел. На меня смотрела. На меня! А на Пашку Хромова даже не взглянула.

Бабушка наша говорит, что и радость, и горе никогда одни не ходят. Это, конечно, старинные выдумки. Но всё-таки иногда так бывает. Даже очень часто. Например, обрадуешься, что тебя по физике не спросили, так радуешься. А на геометрии двойку схватишь. Или вот пойдёшь в кино, посмотришь комедию, насмеёшься всласть, а вернёшься домой – там шум: обнаружили в кладовке пустую банку из-под малинового варенья. Она уже там три недели пустая стоит, а нашли её не вчера, не позавчера, не завтра, а именно сегодня, когда ты, весёлый и довольный, вернулся из киношки.

Мистика, но факт!

И сейчас тоже. Только Катя С. на меня посмотрела, директор такое сказал, что хоть стой, хоть падай.

Нет, он меня не ругал, наоборот даже, похвалил. А потом говорит:

– Эту работу (мой замок, значит) в числе других лучших работ наших школьников мы отправляем на городскую выставку «Умелые руки», которая откроется послезавтра в пятнадцатой школе. – И добавил: – Открытие выставки будет транслироваться по телевидению.

Вот так номер! Я сразу вспомнил, что Анна Петровна от телевизора ни на шаг. Как включит – так всё подряд: и телевизионные известия, и футбольные матчи, и даже уроки английского языка. Так же, как и моя бабушка. Все бабушки на телевизор почему-то очень падкие.

Счастье ещё, что выставка будет в пятнадцатой школе, а не в какой-нибудь другой. Раньше, давно ещё, когда мы в другом доме жили, я туда в первый класс ходил, и с той, детской поры остался у меня там хороший дружок, Петька Лепехин.

Это парень что надо, совершенно особый парень. Больше я таких не встречал и, наверное, никогда не встречу. Даже его папа, директор научного института, однажды сказал, – я сам слышал, при мне это было:

«Ты, Петька, удивительный человек. Что надо знать – не знаешь. А что не надо – этого у тебя хоть отбавляй. Набит бесполезными сведениями, как сосиска фаршем».

Насчёт «удивительного человека» я с ним полностью согласен. А вот насчёт бесполезных сведений – тут он всё-таки загнул. Например, хоть он и учёный, а, ручаюсь, не знает, что высота прыжка кузнечика в двадцать раз больше его собственного роста.

А Петька знает! Он мне сам сказал.

Или что египтяне рисовали на подмётках ботинок своих врагов, чтобы давить на них всей своей тяжестью каждый день. Это даже Зоя Александровна не знает! Я спросил у неё на уроке: «Зоя Александровна, что древние египтяне рисовали на своих подмётках?» А она рассердилась, из класса выгнала. За что, спрашивается? А вот за что: потому что она не знает.

А Петька знает!

И целую кучу других вещей. Как собак дрессировать, чтобы они лапу подавали. Как морской узел завязывать. Чем волосы смазывать, чтобы причёска держалась. Да разве всё перечислишь!

Вот я и к нему со своей бедой. Во-первых, он в той школе и сейчас учится. Во-вторых, что-нибудь мы с ним придумаем, раз он столько всего знает.

Петька встречает меня по-иностранному:

– Тра денса маймюло брилетас ла цело, аль киу курадже ни урас…

– Ой, по какому это? – спрашиваю.

– Эсперанто. Есть такой искусственный язык.

– А что ты мне сказал?

– Сам не знаю.

– Как?!

А вот как! Это же Петька! Попалась ему какая-то старая книжка на эсперанто. На чердаке нашёл или в подвале. В ней стихи без перевода. Он уже половину из них наизусть выучил. Уроки забросил, в кино не ходит, на улицу – зубрит.

– Ты зачем пришёл? Только скорей! Мне сегодня нужно обязательно ещё один стих выучить. Я такую задачу перед собой поставил.

Ну, не удивительный человек?

Я взял да ему всё про замок и выложил. Он подумал и говорит:

– Один выход. Свистнуть. Они завтра выставку к открытию приготовят. Прийти вечером – и свистнуть. Я днём задвижку в окне нашего класса открою. Залезем и свистнем.

– А сторож?

– Да, верно, сторож… – Он опять немного подумал. – Вот что. Будешь ему зубы заговаривать. А я тем временем залезу и свистну.

А у сторожа этого – его все Кузьмичом зовут – есть одна слабинка: голуби. Здоровый, бородатый дядька, а носится по крышам, как какой-нибудь второклашка, – голубей гоняет. Смешно, правда? И сколько их у него – туча!..

Вот мы с Петькой и решили его на этот крючок поймать.

На другой день вечером пришёл я в пятнадцатую школу. Кузьмич сидит у входа на стуле. Ужинает. Перед ним термос, тарелка с пирожками.

– Здравствуйте.

– Ну, здравствуй. – Пирожки к себе пододвинул, точно я их у него уворую.

– Вы меня помните? Я здесь в первом классе учился.

– А сейчас зачем пришёл? Во второй поступать?

– Что вы! Я уже давным-давно в другой школе учусь… Голубей вот хочу завести. К вам послали. Посоветоваться.

– Небось Колька Сизов?

– Во-во! – обрадовался я. Наверное, Колька Сизов этот ему уже не одного посылал на голубиную консультацию.

– Ты ему, чертяке, передай, чтобы мой дом за квартал обходил. Я ему ещё клинтуха припомню, пусть не думает.

Я посчитал, клинтух – это фамилия такая. Пацан, которого тот самый Колька Сизов обидел. А оказалось всё совсем не так. Колька Сизов – бригадир с котельного завода. Тоже голубятник. И он у Кузьмича голубя какого-то важного сманил. Вернее, не он сам, а его стая, но это всё равно – считается, что он. А клинтух никакой не пацан, а просто голубиный сорт.

Рассказывает всё это мне Кузьмич, я одним ухом его слушаю, а сам думаю, как там Петька? Всё ли у него в порядке?

Напрасно я беспокоился. Не прошло и десяти минут – вижу, Петька с другой стороны улицы подаёт мне знаки: давай, мол, сюда!

Но не так-то легко было уйти от Кузьмича! Голубиных сортов, оказывается, не сосчитать: сизый, витютень, турман, кружастый, дутыш, хохлатый, трубастый, бородавчатый… А Петька мне всё рукой машет с улицы.

Наконец я вырвался, весь в поту. Бегу к Петьке:

– Ну?

– Есть, – улыбается он и хлопает себя по карману.

– Давай! Сейчас отнесу Анне Петровне: я от неё сегодня весь день, как заяц, бегал.

А он так не отдаёт. Ещё плясать заставил. Посреди улицы. Пацанята откуда-то понабежали, смеются, в ладоши хлопают. Неловко. И, главное, напрасно… Замок-то не тот. Самый обыкновенный висячий замок. Ни дырки сбоку, ни инициалов.

Я сделался такой белый, что Петька перепугался.

– Ты что?

– Не мой замок.

– Как?!

– Не мой – и всё!

Поругались мы. Я ему: «Надо было фамилию на бумажке смотреть». Он мне: «Надо было про замок рассказать, какой он. А так висячий – и всё. Откуда я знал».

Ну, что теперь? Не лезть же за ним второй раз.

Может, телик у Анны Петровны испортить? Или влезть на крышу и антенну отсоединить?..

Толку что! Прибежит к нам смотреть.

А если и у нас испортить? Вытащить лампу или там проводок порвать… Пойдёт ещё к кому-нибудь.

Так я ничего и не придумал…

Когда выставку открыли, я стоял возле своего замка. Загораживал его своим телом от телевизионной камеры. Не слышал, что говорили, не видел, кто говорил, – стоял у витрины спиной к объективу, и всё. Лицом я не хотел: ребята завтра в классе засмеют, скажут, позировал, артист…

Оператор ко мне раза три подбегал:

– Мальчик, отойди, ты мешаешь показывать.

Я отойду на шаг. Он к камере. Я опять к замку.

Потом, когда я домой пришёл, мама говорит:

– Что это твоя спина всё время маячила перед глазами? Не мог лицом повернуться, чтобы мы на тебя посмотрели. Прямо обидно!

А мне не обидно? За всю свою жизнь впервые в телик попал – и то со спины.

Утром бабушка влетает в спальню с газетой в руке:

– Ну, Васек, поздравляю тебя! Счастье-то какое!

Целует меня, обнимает, а у самой слёзы в глазах. Они от радости тоже текут, не только от горя. Особенно у бабушек.

Схватил я газету. Что там? Отчего бабуся так обрадовалась?

– Вот!

Она показывает пальцем на заголовок: «Творчество юных. Репортаж с выставки изделий школьников».

Ищу, шарю глазами по строчкам. А сердце: тук-тук, тук-тук… Недоброе чует. Вот! «Обращает на себя внимание оригинальный замок с инициалами работы ученика В. Гордеева. Жюри решило направить его на краевую выставку в числе других пяти лучших экспонатов».

Мамочки! Уже и на краевую! Чёрт бы взял этого Витьку Гринько! Не мог сделать что-нибудь похуже.

Я быстро оделся, выбежал на лестницу. Анна Петровна ведь тоже городскую газету получает.

К счастью, она вниз ещё не спускалась – газета преспокойно лежала в ящике. Я её подцепил палочкой, выудил, а туда бросил другую, «Известия». Пусть Анна Петровна подумает, что почтальон перепутал.

Фу-у!..

В школе на первом уроке я всё подробненько продумал и пришёл к выводу, что ничего страшного не случилось, зря паниковал. Главное, замок уедет из нашего города. А Анне Петровне я что-нибудь наплету. Пойду к Петьке, и вместе мы такое придумаем, что она просто не сможет не поверить. Что был пожар и замок сгорел. Или что пришли люди в чёрных масках и его украли. Или ещё что-нибудь почище…

Нет, ничего страшного! Даже наоборот. Честное слово, на краевую выставку меня пошлют. В прошлом году кого-то посылали, я точно помню. А вдруг там дадут премию? Вот было бы здорово! Радиолу. Или магнитофон. Нет, лучше магнитофон. Сам наговоришь и сам себя слушаешь. Смех!

И тут я слышу:

– Гордеев, к директору.

Пожалуйста! Наверное, насчёт поездки на краевую выставку.

Стучу в дверь кабинета. Захожу, улыбаюсь. Там директор и Иван Петрович, наш школьный завхоз. В войну он партизаном был. Прямо не верится: маленький, лысенький, вечно с портфелем…

И ещё в кабинете Игорь Владимирович. Нога на ногу, пальцем по коленке постукивает, на меня не смотрит. Плохо дело!

А на столе – замок. Мой! «ВОГ».

Знают! Всё знают! Анна Петровна! Прочитала всё-таки газету. Может, даже ей бабушка нашу принесла. Похвастать: «Вот у меня какой внучек!»

– Твой замок? – спрашивает директор.

– М-мой.

– Сам делал?

Что сказать?

– Да… То есть нет…

– Ага! – Директор посмотрел на Игоря Владимировича, Игорь Владимирович – на меня.

Но я уже придумал, что сказать.

– Мы… Вместе проектировали, когда он ещё здесь был. И делать начали вместе. Я вот, например, скобу сделал. А он…