Текст книги "Москва – Испания – Колыма. Из жизни радиста и зэка"

Автор книги: Лев Хургес

сообщить о нарушении

Текущая страница: 19 (всего у книги 56 страниц) [доступный отрывок для чтения: 20 страниц]

11

Не доезжая до Малаги километров шестьдесят, я увидел, что у самого берега моря, как-то необычно боком, на прибрежных камнях, лежал небольшой пароход, водоизмещением порядка тысячи тонн. С левого борта у него, чуть ниже ватерлинии, зияла огромная пробоина. По-видимому, пароход был в пути торпедирован, но у него хватило плавучести дойти до берега и выброситься на камни. По всей вероятности, второй торпеды у фашистов не было, что и позволило несчастному совершить свой рискованный маневр. Правым бортом пароход лежал почти на берегу, с берега на палубу были положены сходни, и по ним грузчики таскали какие-то мешки прямо на стоявшие неподалеку грузовики. Только по приезде в Малагу я узнал, какую роковую роль сыграл этот пароход в жизни наших товарищей.

Подъехав к нашей вилле, я с удивлением увидел на ее флагштоке, а также на находящемся напротив отеле «Калета», где помещался командующий сектором коронель Виальба со своим штабом, приспущенные флаги Испанской республики. Первым встретил меня Василий Иванович. Доложив ему о результатах поездки, я спросил, что здесь произошло? Оказалось, что в воздушном бою погиб советский доброволец – летчик Казимир (Антон Ковалевский). Ему пришлось одному сражаться с двумя «Капрони». Когда Казимир долетел до места, один «Капрони» уже отбомбился и улетел. Пароход стоял на месте, правда, все работы по разгрузке были приостановлены, и все грузчики и шоферы спрятались кто где мог, а второй «Капрони», не ожидая никаких сюрпризов, спокойно делал заход, чтобы положить очередную серию бомб, небольших, килограммов по пятьдесят, на беззащитный, полузатонувший пароход. Видимо, итальянец не был предупрежден о наличии в Малаге истребительной авиации и поэтому действовал весьма нахально и самоуверенно. Для увеличения точности бомбометания «Капрони» снизился метров до трехсот, и легкомысленные итальянцы настолько увлеклись своей работой, что перестали следить за небом.

Опытный Казимир сразу оценил обстановку, зашел на большой высоте с солнечной стороны и спикировал на не ожидавший такой атаки «Капрони», и после первой же очереди Казимира из «Капрони» пошел густой черный дым, и он попытался уйти от истребителя. Тут Казимир совершил роковую ошибку: вместо того чтобы, выйдя из зоны обстрела «Капрони» (кстати, с этим типом самолетов наши летчики, воевавшие до этого в Центральной Испании, где морской авиации не было, совершенно не были знакомы и не знали расположения огневых точек «Капрони» и его возможных углов обстрела), еще раз атаковать его и добить до окончательного падения на землю, Казимир решил, что все уже кончено, и зайдя своей жертве с брюха, захотел сфотографировать свой очередной, восьмой или девятой, трофей. А у «Капрони», оказывается, имелась не то постоянная, не то выдвижная пулеметная точка в нижней части фюзеляжа, с точки зрения истребителя – самой незащищенной части самолета. Не знавший этой особенности «Капрони», Казимир попал под пулеметную очередь не более чем с 30–50 метров, и фашистский пулеметчик буквально прошил Казимира пополам. Впоследствии, при осмотре, в его теле обнаружили пять или шесть пулевых ранений. Казимир был убит мгновенно, а его самолет, сделав несколько невероятных фигур в воздухе, врезался в прибрежные скалы.

Так трагически погиб бесстрашный советский доброволец летчик Казимир – Антон Ковалевский, храбрый боец, пламенный патриот своей Родины, убежденный интернационалист, верный товарищ и хороший человек. Погиб частично из-за стечения целого ряда неблагоприятных обстоятельств: надо же было, чтобы у его ведомого, испанского летчика Хосе, на взлете открылся капот мотора, и Казимир оказался один на один с незнакомым по конструкции, до зубов вооруженным «Капрони», которых могло быть и две штуки. Погиб частично из-за господствовавшего в то время недоверия к людям, которых заставляли документально подтверждать совершенные ими подвиги. Сбил вражеский самолет, если нет свидетелей – представь фотографии. Даже бомбардировщикам устанавливали запломбированный перед вылетом киноаппарат, включающийся от бомбосбрасывателя, чтобы можно было потом проконтролировать показания летчиков о результатах бомбежки. Погиб Казимир частично из-за недостаточной информации о тактических свойствах самолетов, с которыми приходилось вести бой, частично из-за своей неосмотрительности и самоуверенности. Ведь в те времена повсеместно бытовало такое мнение: раз самолет, с которым ведешь бой, задымил, значит ему конец, а оказалось совсем не так: дымящий «Капрони», сбив Казимира, благополучно ушел, причем еще неизвестно, то ли у «Капрони» уже в то время было приспособление для сбрасывания горящего бензобака, то ли хитрый итальянский пилот, чтобы отвязаться от насевшего истребителя, нарочно зажег дымовую шашку, имитирующую горящий бензобак, а мы потеряли одного из лучших наших летчиков, нашего дорогого Казимира, не говоря уже о самолете И-15, которых у нас теперь осталось всего четыре штуки.

Вся эта трагическая история была мне поведана, когда я по возвращении из Картахены увидел на нашей резиденции-вилле «Консуэла» приспущенные национальные флаги Испанской Республики. Ввиду того, что участие советских добровольцев в Испании считалось в то время делом совершенно секретным (несмотря на то что, кроме Советского Союза и самой Республики, во всей зарубежной прессе печатались подробные отчеты и фотографии о деятельности советских людей в республиканской Испании), было решено устроить Казимиру скромные похороны с участием только членов нашей миссии и наиболее тесно связанных с нами испанских товарищей. С тяжелым чувством ложились мы спать в ту ночь. Несмотря на сильную усталость после трудной дороги и всех передряг моего опасного путешествия, я почти не сомкнул глаз, ведь, несмотря на не очень длительное знакомство, все наши летчики, в том числе и Казимир, были нам очень близки, а для меня лично это была первая потеря, которую я пережил в Испании.

Рано утром, после завтрака, к которому, конечно, никто не притронулся, мы все, во главе с Василием Ивановичем, с вполне понятным, подавленным настроением отправились в военный госпиталь, в морге которого лежал наш погибший товарищ, чтобы отдать ему последний долг. При подъезде к госпиталю мы вынуждены были остановить машины, ибо все подходящие к нему улицы были буквально запружены народом. Солдаты и матросы, старики и женщины с детьми на руках в скорбном молчании стояли или медленно двигались по направлению к госпиталю. Виднелись знамена всех партий Народного Фронта, на скорую руку написанные лозунги и плакаты и окаймленные траурной каймой портреты. Когда высунувшаяся из окна машины переводчица Маша Левина спросила у ближайших людей, в чем тут дело, ей ответили: «Неужели вы не знаете, что вчера, защищая наших женщин и детей, погиб советский летчик Казимир, и теперь вся трудовая красная Малага вышла на улицу отдать ему последние почести?»

Мы были очень удивлены, откуда весь город так быстро узнал о гибели Казимира, но стало ясно, что вместо скромных похорон в узком кругу состоится всенародная демонстрация солидарности с Советским Союзом. Кто организовал такую массу людей, так и осталось для нас тайной, но, по-видимому, здесь дружно сработали руководители всех партий Народного Фронта. Было все: знамена, венки, море цветов и даже неизвестно откуда взявшиеся (даже у нас их не было) большие портреты Казимира. Почти у всех в руках были типографским способом отпечатанные листовки с его портретом и кратким описанием боевой работы летчика в Испании.

Узнав, кто мы такие, толпа сразу же расступилась, и мы беспрепятственно проехали к госпиталю. Казимир лежал в гробу, обитом красным бархатом. Около гроба – почетный караул всех партий. Стояли как каменные, с винтовками на караул. Склоненные знамена и цветы, цветы, огромные алые розы. Мимо гроба проходят люди – очень много людей. Маленьких детей берут на руки, взрослые проходят, подняв сжатую в кулак правую руку. И каждый кладет к подножию гроба все новые и новые цветы. И никакой музыки – в Испании это не принято. Распорядители похорон уже нас ждали. Гроб поставили на пушечный лафет, запряженный шестеркой белых лошадей. На улице выстроился траурный кортеж: впереди эскорт – взвод пехоты, лафет с гробом, взвод морской пехоты, за ним руководители всех партий, военное командование, а дальше – колонны людей, как организованные заранее, так и приставшие по дороге. Тут уже появились и оркестры, играющие траурные мелодии.

Процессия растянулась более чем на километр. По испанской военной традиции движение похорон происходило очень медленно. Эскорт (а за ним и вся процессия), делает несколько шагов, а затем остановка по стойке «смирно». Затем опять несколько шагов вперед, и опять остановка. Поскольку такая церемония нами не предусматривалась, а предполагались скромные похороны в узком кругу, которые должны были занять не более трех-четырех часов, то всему составу нашей эскадрильи было разрешено участвовать в похоронах. Но тут похороны вылились во всенародную демонстрацию трудящихся Малаги, и возникла опасность, что фашисты, используя создавшуюся ситуацию, могут организовать массированный авиационный налет на траурный кортеж, что повлечет за собой большое число жертв, и Василию Ивановичу пришлось распорядиться, чтобы летчики немедленно ехали на аэродром и по очереди, по два самолета, барражировали в воздухе над городом, чтобы в случае опасности сразу же вступить в бой со внезапно налетевшим противником. С большой неохотой, но понимая жестокую необходимость этого, пилоты и механики простились с товарищем и уехали на аэродром. Минут через сорок над процессией уже появились два наших истребителя. У Василия Ивановича сразу же отлегло от сердца: теперь фашистские стервятники не смогли бы безнаказанно убивать трудящихся Малаги, провожающих в последний путь своего погибшего защитника.

Самолеты беспрерывно кружились над городом, порой проводя каскады фигур высшего пилотажа. Неизвестно почему, возможно, потому что информаторы еще не успели сообщить своим шефам о возможности богато поживиться человеческим мясом, но фашисты в тот день ни разу не прилетали, и похороны Казимира прошли без печальных происшествий. На пути следования процессии, помимо традиционных остановок через несколько шагов, было еще несколько более длительных остановок из-за стихийно возникших митингов, на которых выступали не специально подготовленные ораторы, а просто все желающие, большей частью женщины.

На кладбище прибыли уже во второй половине дня. Испанские кладбища как по территории, так и по способу захоронения, существенно отличаются от наших: земля в Испании ценится очень дорого, и позволить себе роскошь хоронить своих близких в отдельной могиле может далеко не каждый. Наиболее состоятельные имеют свои фамильные склепы, а для остальных по всей территории кладбища воздвигнуты кирпичные, снаружи бетонированные стены с ячейками, в которые вдвигаются гробы с покойниками. Затем с торца крышки ячеек замуровываются цементом и для большей надежности закрываются на замок, ключ от которого вручается ближайшим родственникам покойного. Таким образом, в одной такой стене, на месте которого, по нашим нормам, можно похоронить человек семь-восемь, в Испании свободно хоронят человек пятьдесят-шестьдесят.

В зависимости от расположения ячейки и удобства дальнейшего к ней доступа (около каждой такой ячейки имеется полочка, на которую можно ставить свечи и класть цветы) колеблется и цена захоронения. Казимира мы похоронили на самом почетном месте, у входа на кладбище. Гора венков и живых цветов легла около стены. Перед замурованием в стену гроба состоялся большой траурный митинг, на котором с горячими речами выступили все руководители Народного Фронта Малаги. Последним произнес краткую речь Василий Иванович. Он говорил по-русски, а Маша Левина переводила на испанский. Под звуки Интернационала гроб вдвинули в ячейку стены. Каменщик быстро замуровал крышку ячейки. Ключ взял с собой Василий Иванович. С тяжелым сердцем возвращались мы с похорон домой. Единственным утешением для нас было то, что в Испании высоко ценят своих подлинных друзей и защитников, сынов и дочерей Советского Союза, раз на похороны рядового бойца вышел весь город, бросив все дела и заботы.

ИСПАНИЯ: МАЛАГА – АЛЬМЕРИЯ – ВАЛЕНСИЯ

Падение Эстепоны. – Эвакуация мирного населения Малаги. – Перебои с электричеством. – Замурованный сейф. – Бегство из Малаги. – Митинг в Монтриле. – Гибель наших самолетов. – Отдых в Валенсии. – Миссия английского Красного Креста. – Отель «Симон» в Альмерии. – Гаванские сигары. – Приключение с пчелами. – Линкор «Хаиме Примейро». – Моряки Аннин и Лабудин. – Обстрел Альмерии немецкой эскадрой. – История с английским эсминцем. – Прибытие зенитной батареи. – Альмерийские блохи. – Увлечение фотографией. – Генерал Гомец. – Потеря линкора. – Приказ о возвращении на Родину. – Валенсия, покупка подарков. – Пароход «Фердинанд Магельянос». – Знакомство с будущим маршалом артиллерии Н. Н. Вороновым. – Разговор с Лешей Перфильевым. – Отплытие. – Странный прием на Родине.

1

Шло время, подходил конец января 1937 года. События на боевых участках нашего сектора складывались для нас явно неблагоприятно. Одним из первых пал наш оплот на крайнем юго-западе Средиземного моря – город Эстепона, отстоящий от Малаги километров на сто. Из-за очень напряженного положения на наших северных участках, командование не могло выделить сколько-нибудь серьезных сил для обороны этого очень для нас важного пункта. Не было в Эстепоне (как, впрочем, и в Малаге) никакой морской обороны, полностью отсутствовала и противовоздушная: наши несчастные четыре «истребка» не могли, конечно, хотя они и работали буквально полный световой день, прикрыть еще и Эстепону.

В одно январское утро фашисты начали операцию по захвату города с массированной бомбежки. Беззащитный городишко сперва волнами бомбили тридцать самолетов Ю-52, а затем с тринадцати транспортов был высажен многочисленный десант, и наши полупартизанские, вооруженные чуть ли не дедовскими дробовиками формирования вынуждены были оставить город. Поскольку на побережье Средиземного моря, к северо-востоку от Эстепоны, отсутствовали какие бы то ни были естественные преграды (реки, ущелья и пр.), то остановить рвущегося к Малаге противника нашими силами было практически невозможно. С ходу фашистами были заняты Сан-Педро-Алькантера (о котором я уже писал выше) и целый ряд других пунктов на побережье.

Фронт теперь подступал к Малаге с юга почти вплотную. На северном участке нашего сектора фашистам удалось взять в окружение полуторатысячную группировку наших войск в районе Алора. Этой группировке пришлось с боями продвигаться к северу (на юг, к Малаге, не пускала сложившаяся обстановка), в неблагоприятные условия горных массивов, где обороняться от фашистов стало гораздо легче, но где ни продовольствия, ни боеприпасов и оружия достать было нельзя. Впоследствии с большими трудностями и потерями группа все же прорвала фронт противника и через полтора месяца после сдачи Малаги присоединилась к своим в районе юго-западнее Альмерии.

Потеря Алоровской группировки, в которой находились наиболее боеспособные и хорошо вооруженные формирования, преимущественно коммунисты, сильно повлияла на обороноспособность Малаги. В начале февраля фронт подошел уже почти вплотную к городу. Несмотря на самоотверженность и храбрость защитников города, оборонять его уже не было никакой возможности. Единственное естественное препятствие – ущелье в районе Кольминар-Вьехе, мост через которое взорвал и, надо полагать, вполне квалифицированно, лично Артур Спрогис, – оказалось настолько узким, что буквально через день немецкие саперы Франко навели через него новый мост, по которому тут же прошли танки, создавшие реальную угрозу нашим войскам, оборонявшим Малагу на дальних подступах. Возникла опасность выхода танковых частей противника к городу мимо наших главных линий обороны. Пришлось еще уже сомкнуть кольцо обороны города и вести бои непосредственно у его западных и северных окраин. Свободным от фашистов оставался только узенький проход на северо-восток, по побережью Средиземного моря. Фашисты как бы намекали: «Вот вам последний путь отхода, торопитесь, пока и его не закрыли».

Между прочим, такую тактику они в Испании применяли часто. Понимая, что война идет гражданская, война не на жизнь, а на смерть, и что в полном окружении республиканцы будут драться с ожесточением, до последнего патрона, фашисты порой умышленно не замыкали полностью кольцо окружения, оставляя узкий выход в выгодных для себя и невыгодных для республиканцев направлениях. Когда солдат видит хоть какой-то шанс выжить, то он в последнюю минуту все же бросится к спасительному выходу. Тут-то фашисты и наносят по отходящим частям всю мощь заранее подготовленного огня, достигая порой при этом более полного уничтожения противника, чем при боях в окружении. Такую тактику применили они и в боях под Малагой.

Несмотря на возможность полного замыкания кольца окружения, выход из города в северо-западном направлении был пока открыт. Но Малага фактически была обречена. Уже несколько дней в порту находились аргентинский, мексиканский и английский пароходы, специально посланные правительствами для эвакуации своих подданных. Собрался уехать и секретарь конфедерации анархистов Каро; незаметно стали исчезать и некоторые офицеры штаба, ранее не вызывавшие ни у кого подозрений. Пропала и прекрасная Маруха, о чем, правда, и сам коронель Виальба не слишком печалился: узнав об ее исчезновении, он сразу же заявил, что ни к какой другой работе в штабе, кроме постельной, она не привлекалась.

Эвакуация мирного населения шла полным ходом. Город, в котором почти 20 % составляли коммунисты, не мог рассчитывать на теплое отношение со стороны франкистов, повсюду безжалостно расстреливавших всех заподозренных в симпатиях к красным. Люди побогаче уезжали на своих автомобилях, оставляя все имущество, поскольку даже слово симпатии или пожертвование в фонд Республики могло в это горячее время послужить достаточным поводом для расстрела всей семьи (по фашистским законам, все имущество казненных за сопротивление режиму Франко переходило в собственность его правительства), а о бедноте, семьях солдат-добровольцев Республики и говорить не приходилось: их расстреливали почти поголовно.

Все чаще стали встречаться на улицах характерные группы: идет солдат (безусловно, дезертир), одной рукой толкает тележку, нагруженную скудным скарбом, а другой держит ребенка годовалого или меньше, а ребятишки постарше передвигаются сами, держась либо за мамкину юбку, либо за отцов пояс. Винтовку обычно несет жена, дулом вниз. Все семейство покрыто густой пылью, все истощены и наверно уже давно ничего не ели. Как правило, это беженцы из окрестных деревень. По закону дезертира надо арестовать и расстрелять, но как это сделаешь, если его родное село занято фашистами, его родственники расстреляны, его жена с детьми чудом успела уйти из-под носа озверевших палачей? Как теперь солдат бросит свою семью на произвол франкистов?

И вот бредут такие дезертиры, понурив головы, по дорогам отступления, и ни у кого из патрульных не хватает сердца вырвать у него из рук детишек, а самого поставить к стенке. Собственно, сплошной линии фронта уже нет, а есть лишь отдельные очаги борьбы, уцелевшие участники которой подтягиваются к западным окраинам Малаги.

Полковники Киселев и Виальба прекрасно понимали полную невозможность организации какой-либо обороны города наличными средствами. Надеяться на подкрепления тоже не приходилось, ибо, во-первых, их просто не было у республиканцев, а если бы они и нашлись, то их все равно не удалось бы перебросить по узкой прибрежной дороге, простреливаемой и сверху, с гор, и снизу, с моря, навстречу сплошной лавине неорганизованных беженцев, многие из которых были вооружены, и на всякую задержку эвакуации своих семей могли бы ответить огнем.

Все эти соображения Василий Иванович уже давно сообщил командованию в многочисленных шифровках, из-за передачи которых у нас с Бабенко не оставалось времени не только поспать, но и поесть. Но, судя по поведению Киселева, в Валенсии страшились даже мысли о том, что Малага может быть сдана фашистам! Несмотря на то что полная невозможность ее обороны уже была ясна всем, отдать своевременный приказ об ее оставлении ради спасения наибольшего количества солдат и мирного населения командование все не решалось. После потери Толедо падение Малаги стало бы самым чувствительным ударом для республиканцев с начала войны. Никаких естественных препятствий на пути к Малаге не было, и задержать мятежников, ободренных предстоящей добычей – одним из богатейших городов-курортов Испании, – было уже невозможно. Марокканцы, отошедшие в андалузском тепле от суровых кастильских морозов, вспомнили, что их предки когда-то владели этим сказочным краем. Ведь почти в каждой марокканской семье хранился, как священная реликвия, ключ, которым их далекие предки замыкали свои дома в Кордове, Севилье или Малаге. Все это усиливало пыл этих головорезов, и они перли на пулеметы республиканцев, не считаясь ни с какими потерями (тем более что, по мусульманскому поверью, в рай после боя не попадают только зарезанные железом, а для убитых пулей или осколком снаряда в рай – прямая дорога).

Фашисты уже настолько обнаглели, что даже перестали бомбить Малагу. Их самолеты непрерывно висели над городом, иногда пролетая бреющим полетом, во время которого нет-нет да выпустят в скопление мирных людей пулеметную очередь, оставив на земле несколько трупов, но все были настолько заняты проблемами эвакуации, что на такие «мелочи» даже внимания не обращали. Как назло и наши «истребки» уже не могли больше бороться с фашистской авиацией: небольшая речка, протекающая возле аэродрома, на котором они базировались, в результате сильных дождей вышла из берегов и затопила его большую часть. Поэтому каждый взлет был связан с серьезным риском и чрезмерным расходом горючего, которого оставалось в обрез, а на пополнение запасов рассчитывать не приходилось, а ведь еще надо было думать и об эвакуации нашей авиации при сдаче города. От дождей аэродром размокал все больше и больше, и оставался лишь небольшой сухой пятачок, на котором совершенно открыто стояли самолеты. До сих пор не могу понять, почему фашисты не уничтожили их прямо на земле! Вероятно, они понимали, что существенного вреда «истребки» принести уже не смогут, и рассчитывали, что мы или сами их уничтожим, или, благодаря какой-либо случайности или диверсии, им удастся захватить самолеты в неповрежденном виде.

Серьезно затруднилась и связь с Валенсией: стало известно, что все переговоры, которые мы вели открытым текстом на быстродействующих аппаратах «Юз» или «Телетайп» (причем их всегда вел я сам и всегда забирал с собой контрольные ленты), становились известны фашистам (о чем донесла агентурная разведка). Или в самой Малаге имелись предатели, записывающие наши переговоры на параллельный аппарат, или, что более вероятно, где-то на телеграфной линии (а ее длина была около тысячи километров) кто-то, подключаясь прямо в нее, записывал на такой же, как у нас, аппарат наши переговоры. Поэтому был отдан строжайший приказ: для оперативной связи с Валенсией пользоваться только шифровками. Тут-то и досталось работы нам с Васей, причем не столько мне, сколько ему. А обмен информацией с Валенсией все рос, и от нашего Васи осталось только пол-Васи, а то и четверть, потому что и питание у нас резко ухудшилось.

Снабжением заниматься было некому: наша верная повариха Тринида заявила Киселеву, что ей больше у нас делать нечего, и отправилась в свой коммунистический батальон к своему любимому «аметреадору». Самое скверное было то, что постоянно возникали проблемы на городской электростанции, а ведь моя «музыка» могла работать только от сети переменного тока. Это вызывало задержки радиограмм, приходилось буквально ловить часы подачи электроэнергии. Как-то сижу под вечер за очередным радиосеансом, и вдруг вбегает шифровальщик Вася, бледный как смерть, и чуть ли не трясется весь: «Знаешь новость, Лева? В порту “Канариас”, пушки наведены на город. Пришвартовался к причалам, но десанта пока не высаживает». У меня аж в глазах потемнело: «Все, конец, – не сейчас, так через час или два десант будет высажен. До порта от нас около километра, и адрес наш фашисты, конечно, знают». Хотели эту новость сообщить в Валенсию, но как назло ток опять выключили; электростанция не работает, и возможно, ее уже заняли фашисты, ведь она за городом. А раз нет электроэнергии, то не работают, конечно, ни телефон, ни телеграф. Ну что ж, будем готовить пистолеты и гранаты: жаль, что никто не узнает о нашей славной кончине!

Все это в шутку, умирать мы еще не собирались.

Город весь занят нашими войсками, и хотя бои идут уже в пригородах, но на основных направлениях марокканцам еще не удалось нас потеснить. Пошли в ход самодельные гранаты и мины, так что легко наши Малагу не отдадут. Надо сперва эвакуировать большинство населения со стариками, женщинами и детьми, а затем, по возможности, и всю материальную часть войсковых формирований. Специально заготовлены псевдоброневики для арьергардных боев. Сконструированы они очень просто: снимается задний борт, и кладутся мешки с песком, в щели между которыми смотрят тупые рыльца «Максимов». Наиболее расторопные успели даже приладить броневые щитки для защиты задних скатов от обстрела.

Крупных и средних танков на нашем участке появилось не очень-то много, не более десятка, да еще штуки две подбила пехота, а один подорвала бригада Артура Спрогиса. Основной костяк фашистских авангардных танковых сил составляли легкие итальянские танкетки «Чинелли» – двухместные, с резиновыми гусеницами, вооруженные двумя крупнокалиберными пулеметами. Их тактические возможности нам были хорошо известны: наши захватили такую танкетку дня три назад, основательно ее осмотрели и отправили в Валенсию для представления в Комитет по невмешательству в испанские дела. В открытом поле преследовать бегущих пехотинцев такой танк может с большим успехом, но в условиях горных дорог наши псевдоброневики могут бороться с ними почти на равных.

И все же, хотя «Канариас» и стоит в нашем порту, но вся власть в городе пока в руках республиканцев. Тут приезжает Василий Иванович с Машей: «Ну ребята, отжились мы на “Консуэле”, больше нам здесь делать нечего, собирайте манатки и поехали в штаб, там будем решать, что делать дальше». Особого имущества мы в Испании не заводили: часы на руке и весь марафет, кожаная куртка на молнии, берет, перчатки и пр. на себе, в чемодане – пара белья да несколько верхних рубашек, вот и все имущество.

Штаб гораздо более безопасное место, чем наша «Консуэла». Там сейчас сосредоточено все управление обороной города. Имеются пулеметы, даже артиллерия, да и людей достаточно. Да еще каких людей! Вся «накипь» уже либо перешла к фашистам, либо удрала, либо заползла в какие-то щели, а уж те, кто остались, это настоящие бойцы, готовые на смерть, лишь бы уничтожить побольше фашистов.

Прибыли в штаб, который помещался в громадном доме бывшего германского консульства Малаги, там Киселев нам вкратце изложил обстановку. Хотя город окружен почти полностью, но есть еще связь с Республикой по очень узкому, в некоторых местах менее километра в ширину, перешейку вдоль Средиземного моря. Стоящий в порту «Канариас», видимо, не обладает достаточными для овладения городом десантными силами и пока, в ожидании захвата Малаги основными силами фашистов, занимает как бы нейтральную позицию, во всяком случае, по городу пока не стреляет. Самое главное сейчас – это связь с Валенсией, ведь там еще не знают всей сложности нашей ситуации, а когда узнают, то, возможно, помогут хотя бы бомбардировщиками, а там, глядишь, еще и удастся отстоять город.

Думаю, что и сам Киселев не очень-то верил в эти радужные прожекты, но что еще оставалось делать? Столь поспешный переезд из «Консуэлы» диктовался не только безвыходностью ситуации, но и наличием в штабе автомобильной радиостанции, которая могла работать и без электросети, прямо от мотора автомобиля. Киселев рассчитывал, что на этой радиостанции мне удастся установить столь нужную нам уверенную радиосвязь с Валенсией (ни телеграфная, ни телефонная связь полностью иногда не выключались, но передавать что-либо серьезное, а тем более получать ответные указания открытым текстом было опасно, потому что была стопроцентная гарантия, что переговоры подслушают фашисты). Да и такая связь работала урывками, порой по нескольку минут, а установление устойчивой радиосвязи, с пользованием кодами, позволило бы сразу же, в условиях полной секретности, ставить командование в известность о наших делах и получать оперативные указания. Но, к сожалению, радиостанции в штабе не оказалось, и где она находится, в штабной неразберихе сходу не удалось выяснить.

Я сел за приемник. Валенсия все время меня вызывает, а я ей ответить не могу – нет электроэнергии. Кое-как удалось уговорить их по телефону передать для нас шифровку, которую я сразу принял без единой ошибки, несмотря на сильные помехи. Вася Бабенко ее тут же расшифровал и вручил Киселеву. Тот ее несколько раз прочел, но знакомить нас с содержанием не стал, – видимо, ничего утешительного для нас в ней не было. Таким же образом я принял еще несколько радиограмм, которые так же, после прочтения, сразу же попадали в емкую полевую сумку Киселева.

Все настолько устали, что буквально падали с ног. Прошли в бывший кабинет германского консула, где было несколько диванов, на которых можно бы было на пару часов прикорнуть. Тут я, в поисках подходящего места для установки радиостанции, случайно нажал на какую-то скобу, которая мешала придвинуть столик к стене. Внезапно открылась в стене совершенно ранее незаметная дверца, и за ней оказался замурованный в стену сейф. Естественно, возникло желание ознакомиться с его содержимым. Не без труда я отыскал среди ремонтников-артиллеристов автогенщика с набором инструментов: до войны он работал механиком в гараже, где ему приходилось выполнять всякие работы, в том числе и открывать сейфы, к которым хозяева потеряли ключи. И действительно, он на редкость быстро вскрыл и этот сейф. Когда открылась дверца, наш полковник не удержался от матюка разочарования – сейф был пуст. Лишь в дальнем углу нижнего ящика лежала завернутая в целлофан граммофонная пластинка. На одной ее стороне был записан немецкий гимн «Дойчланд юбер Аллее», на другой – популярная песенка «Хорст Вессель». Когда я поставил пластинку на стоящий рядом граммофон, то из него послышалась исключительная по качеству записи мелодия духового оркестра. «И из-за такой пакости мы потеряли почти полтора часа времени! Лучше бы уж отдохнули!..» – буквально прорычал Киселев, схватил пластинку и изо всей силы грохнул ее о кафельный пол. Гимн разлетелся вдребезги, но наш мизерный отдых сократился почти на два часа. Киселев улегся на диване и долго еще материл гадов-немцев, оставивших в сейфе вместо штабных документов эту пакостную пластинку.