Текст книги "Переулки Арбата"

Автор книги: Лев Колодный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 23 страниц)

Видел я и керосиновую лавку, устроенную в части того самого дома, на другом углу площадки, где у друга Соболевского пять счастливых месяцев жил автор "Бориса Годунова"", тут впервые прочитанного; написано было здесь послание декабристам "Во глубине сибирских руд...". Рядом красовался особняк, деревянный, уютный, в стиле ампир, где недолгое время обитала семья Ульяновых и по дороге в Сибирь останавливался Владимир Ильич... Наивные краеведы шестидесятых годов были уверены, что эти обстоятельства примут в расчет и не снесут хотя бы этот особняк с мемориальной доской и профилем вождя. Не помогли имена Вернадского, Вавилова и других ученых, живших в другом доме на площадке. Стерли с лица земли этот арбатский феномен, площадь, мощенную булыжником, посредине которой стоял фонтан без воды.

Так что нам остается теперь брать в руки замечательный путеводитель, изданный под редакцией профессора Николая Гейнике в 1923 году "Новой Москвой", и читать о нем очерк "По дворянской Москве", который начинается разделом "Собачья площадка":

"Обратите внимание на фундаменты этих домов: они из мячковского камня, иногда со следами окраски в дикий цвет – живое свидетельство стройки первой половины начала XIX века..."

Ну а мне приходится обращать внимание на то, чего уже нет.

Что потерял Арбат, кроме Собачьей площадки? Пройдем на середину улицы, где виднеется сегодня стена, украшенная рисунками, над которой каким-то странным образом оказалась земля, сквер, используемый сегодня госпиталем. Как раз в этом месте возвышалась над прохожими колокольня, напоминавшая шатер, а за нею стоял храм, известный всем в Москве, храм Николы Явленного. Думаю, что если дело пойдет дальше, начатое сейчас восстановлением церквей, то Никола этот снова вернется на свое место, фундамент его сохранился, над ним ничего не смогли соорудить, к счастью.

Колокольня стояла в том месте, где Арбат изгибается, образуя излучину. Такое положение позволяло ее видеть прохожим, которые шли к ней и с востока, и с запада. Она возвышалась на 14 саженей, появилась эта колокольня во второй половине XVII века. Ну а церковь построена при Борисе Годунове, о чем есть свидетельство письменное, что этот много строивший в столице государь "воздвиг с основания большой храм Николы Чудотворца в Москве на Арбате".

Неподалеку от этого храма князь Дмитрий Пожарский в августе 1612 года разбил войско гетмана Хоткевича, а спустя семь лет на этом же месте потерпел поражение другой гетман, Сагайдачный. И по случаю этой победы появился у Николы Покровский придел. Царь Михаил Романов подарил церкви колокол. Некий провидец, Василий Власов, живший на колокольне, предсказал Елизавете, дочери Петра, что она станет императрицей. Когда же это предвидение сбылось, то Елизавета Петровна не раз приезжала сюда и служила панихиды по усопшему, заботилась о его могиле, находившейся у храма.

Помянул Николу Явленного Лев Толстой в романе "Война и мир", когда описывал вхождение войск Наполеона в Москву. "В четвертом часу пополудни войска Мюрата вступали в Москву. Впереди ехал отряд виртенбергских гусар, позади верхом, с большой свитой, ехал сам неаполитанский король.

Около середины Арбата, близ Николы Явленного, Мюрат остановился, ожидая известия от передового отряда о том, в каком положении находилась городская крепость..."

Соседом Николы был особняк с портиком из шести колонн, разрушенный фугасной бомбой. Другая мощная фугасная бомба попала в старинное здание Театра имени Вахтангова, на месте которого поднялся всем ныне известный другой фасад и зал.

Но приходится с грустью признать, что самые большие потери старинная улица понесла не во время бомбардировок, а при злосчастной реконструкции. В результате этого варварского акта, длившегося много лет, Арбат лишился всех своих церквей. Ближе к Садовому кольцу располагался храм Живоначальной Троицы, сооруженный в середине ХVIII века. Разобрали его в 1931-м, когда взорвали и Храм Христа, и многие другие церкви.

Третья арбатская церковь – Николы в Плотниках, стоявшая на том углу, где Плотников переулок. На этом месте выстроен жилой дом № 45, известный как магазин "Диета" (единственный арбатский Никола сохранился на Спасопесковской площадке). Все это дало основание писателю Борису Зайцеву назвать Арбат улицей Николая, ей он посвятил под таким названием замечательный очерк. Впрочем, он не одинок в любви к улице, недавно отметившей пятьсот лет.

Вблизи Арбата и на нем самом располагалось около десяти церквей, больших и малых.

ГДЕ ЖИЛА СУВОРОЧКА

За пятьсот лет своей истории как улицы Арбат многое приобрел и, к сожалению, еще больше потерял. О недавних утратах напоминают свежие пустыри и прикрывающие их аккуратные заборы, установленные строителями в знак того, что ушли они отсюда не навсегда, а должны рано или поздно вернуться, чтобы заполнить образовавшиеся между домов бреши.

Первыми начали это доброе дело каменщики, реализовав проект, разработанный известным грузинским архитектором Шота Кавлашвили, восстановившим недавно старый Тбилиси, его маленькие деревянные дома. Размашистую подпись мастера, начертанную под словами "Автор проекта Ш. Кавлашвили", я увидел на большом рисунке в комнате, которую занимал в 1985-1987 годах начальник стройки. На рисунке изображены были выкрашенные в жизнерадостные цвета (под стать остальным домам улицы) стены знакомых всем москвичам домиков (42 и 44), на фасадах которых прорисованы все прежние замысловатые детали, украшавшие карнизы, окна, пилоны. Только между домами, прежде стоявшими порознь, теперь выложили стену с общей дверью, причем так же, как фасады, выдержанную в старомосковском стиле.

С Арбата оба этих дома выглядят одноэтажными, над асфальтом приподнимаются утонувшие в грунте окна подвалов. Войдя во двор, можно увидеть наверху окна антресолей, типичных для многих арбатских домов XIX века. Таким образом, с виду приземистые домики на самом деле были трехэтажными. Такими они и стали снова, возрожденные после недавнего сноса...

Их первоначально строили из бревен и досок, а стены штукатурили и красили. Стильные архитектурные детали украшали деревянные стены, о чем многие прохожие и не догадывались. Поэтому, когда начали реконструкцию владения, выяснилось, что стены, простоявшие с начала XIX века, настолько обветшали, что реставрировать их, к сожалению, не удастся. Нужно выкладывать заново. Решили на сей раз делать их из кирпичей и блоков. И, как прежде, оштукатурить. Со старых снесенных стен сняли бережно все образцы лепнины, чтобы сделать по ним новые, точно такие же.

По проекту Шота Кавлашвили быстро, можно сказать на глазах, за два месяца московские каменщики выложили стены, которые поднялись в октябре 1986 года, на всю свою высоту. Видны стали всем кирпичные пилястры, которые покрыла штукатурка. Отделку здания, внешнюю и внутреннюю, выполнили грузинские мастера. Они выступали в роли генерального подрядчика.

Описывая все эти новации, испытываешь двойственное чувство. С одной стороны, плохо, что при таком способе реконструкции утрачены планировка, интерьеры еще одного памятника прошлого, с другой стороны, хорошо, что образ самих строений не утрачивается, как и прежде, они будут украшать улицу. Однако цокольный этаж стал на 40 сантиметров выше.

В одном из этих воссозданных домов на Арбате, 42, всего в три окошка по фасаду, я еще застал доживающих долгий век двух арбатских старушек, рассказавших, что когда-то жил в их квартире директор Большого театра, чью фамилию они позабыли. Хорошо помнили ночь 1941 года, когда спустя месяц после начала войны разорвалась на улице фугасная бомба, разрушившая Театр Вахтангова, выбившая стекла в их домике...

Соседний с ними особняк, фасад которого также заново выложен из красного кирпича, появился на улице после пожара 1812 года. По справке, составленной для архитекторов библиографом В. В. Сорокиным, в нем в разное время проживали две известные в Москве женщины.

Первая, в 1823 – 1830 годах, Наталья Александровна Зубова, урожденная Суворова, дочь прославленного полководца. Нежно любивший отец ее называл Суворочкой. Он писал в одном из своих писем о двухлетней Наташе: "...дочь моя в меня – бегает в холод по грязи, еще говорит по-своему".

Биограф полководца Олег Михайлов отмечает, что письма Суворова к дочери и сегодня нельзя читать без волнения. Будучи в походах и сражениях, отец всегда думал о ней, какие бы важные дела ни занимали его, будь то предстоящий штурм или осада. Находил минуты, чтобы сочинить очередное письмо, каждая строка которого полна поэзии и искреннего чувства. Отцом прославленный генерал стал в 46 лет.

"Суворочка, душа моя, здравствуй... У нас стрепеты поют, зайцы летят, скворцы прыгают на воздух по возрастам: я одного поймал из гнезда, кормили из роту, а он и ушел домой. Поспели в лесу грецкие да волоцкие орехи. Пиши ко мне изредка. Хоть мне недосуг, да я буду твои письма читать. Молись Богу, чтоб мы с тобой увиделись. Я пишу тебе орлиным пером; у меня один живет, ест из рук. Помнишь, после того я уж ни разу не танцевал. Прыгаем на коньках, играем такими большими кеглями железными, насилу подымаешь, да свинцовым горохом: коли в глаз попадет, так и лоб прошибет. Послал бы к тебе полевых цветов очень хороших, да дорогой высохнут... Отец твой Александр Суворов".

Писались эти строки пером орлиным и сердцем любящим.

Когда дочь подросла, отец не переставал думать о ее будущем: "Наташа правит моей судьбой, скорее замуж: дотоле левая моя сторона вскрыта". Суворов придирчиво выбирал женихов для своей дочери и остановил выбор на генерал-поручике графе Николае Зубове. Он был храбр, отличился в боях, обладал богатырской силой. Это его достоинство пригодилось, когда Зубов принял участие в заговоре против Павла I, который и возвышал Суворова, и унижал его. Николай Зубов нанес первый удар императору. Но при новом императоре генерал прожил всего несколько лет.

Рано овдовев, дочь Суворова жила с шестью детьми в Москве. Она не успела вовремя выехать из города перед вступлением французов в 1812 году. Карета ее попала в руки неприятеля. Однако, узнав, кто перед ними, французы не только отпустили Наталью Александровну из плена, но отдали ей воинские почести. Она пережила отца на сорок четыре года и умерла в Москве.

Этот же особняк в 1868 – 1872 годах принадлежал Елизавете Николаевне Киселевой, в девичестве Ушаковой. Елизавету Ушакову и ее старшую сестру Екатерину обессмертил Александр Пушкин. В московском доме Ушаковых на Пресне молодой Пушкин провел много счастливых часов, посвящал обеим сестрам прекрасные стихотворения. Альбом сестер не раз заполнялся рисунками поэта, его стихотворными автографами. Елизавете Ушаковой он писал:

"Вы избалованы природой;

Она пристрастна к вам была.

И наша вечная хвала

Вам кажется докучной одой.

Вы сами знаете давно,

Что ваc любить немудрено..."

Елизавета вышла замуж за полковника Сергея Киселева, с которым поэт находился в приятельских отношениях, бывал у него в гостях.

Со слов матери, Н. С. Киселев оставил запись о том, что Пушкин охотно беседовал с его бабкой и часто просил ее "диктовать ему известные ей русские народные песни и повторять их напевы. Еще более находил он удовольствие в обществе ее дочерей. Обе они были красавицы, отличались живым умом и чувством изящного".

В арбатском доме Елизавета Киселева поселилась спустя 30 лет после гибели поэта, но память о нем хранила всю жизнь.

Так что и этот особняк связан с именем поэта, чей мемориальный музей открыл свои двери на Арбате, 53, напротив бывшего дома Елизаветы Ушаковой-Киселевой. Можно предположить, что и в нем хранились традиции пресненского особняка Ушаковых, где, по словам современницы: "...все напоминает о Пушкине: на столе найдете его сочинения, между нотами "Черную шаль" и "Цыганскую песню", на фортепианах – его "Талисман"... в альбоме несколько листочков картин, стихов и карикатур, а на языке беспрестанно вертится имя Пушкина".

Елизавета Николаевна рассказывала сыну, что Александр Сергеевич нередко приезжал к ним верхом на белой лошади и при этом всегда вспоминал услышанные в юности слова одной гадалки, предсказавшей, что он умрет или от белой лошади, или от белокурого человека из-за жены...

История практически любого дома на Арбате, даже самого малого и, казалось бы, незначительного, в конечном счете, если начать ее исследовать, непременно приводит нас к именам и событиям, забыть которые невозможно, не рискуя потерять свое лицо.

"ЛИТЕРАТУРНЫЙ ОСОБНЯК"

В начале улицы под № 7 располагались на Арбате прежде два строения, соединенные каменными воротами. Глядя на опустевший, архитектурно непримечательный дом, можно было подумать, что о заурядном этом строении и писать вроде нечего, и восстанавливать его не следует после недавнего пожара, облизавшего черным языком стены и крышу, через которую капает вода. Под грудой мусора видна была лестница в подвал...

Последним торговал тут магазин "Ткани", а до него – "Лен". В другом строении, 7а, находился известный колбасный магазин. Оба эти каменных здания появились на улице после пожара 1812 года.

Было время, когда дом № 7 славился не только магазином. Во второй половине XIX века в нем открылась одна из первых частных библиотек города. В 1875 году ее опечатала полиция, поскольку на книжных полках стояло, по словам полиции, "много сочинений политических преступников: Радищева, Герцена, Чернышевского, Огарева, Михайлова, Ткачева, Прыжова и др.".

Висевшая на фасаде дома до недавнего времени мраморная доска напоминала о другом событии, первой русской революции. "В этом доме в 1906 году помещался Московский Союз текстильщиков и ряд других профессиональных организаций". Помещались в этом здании также профсоюзы строителей, маляров и рабочих других профессий, получившие после революции 1905 года возможность действовать легально. Но свобода эта длилась недолго: профсоюзы из дома ушли.

Проходит еще год, и дом становится известным благодаря разместившемуся в нем кинотеатру "Паризьен", одному из многих, появившихся тогда в Москве.

В дни последнего пребывания в городе вечером 18 сентября 1909 года Лев Толстой решил впервые посмотреть новинку века – кинематограф, о котором он слышал не раз. Из своего дома в Хамовниках писатель пришел на Арбат, в "Паризьен", стараясь не привлекать к себе внимания, сел в кресло, чтобы увидеть немой фильм...

После окончания первой части в зале вспыхнул свет. Киномеханик перезаряжал аппарат. Но Лев Толстой не стал ждать, когда начнется продолжение демонстрации фильма, встал и, к удивлению зрителей, вышел из кинотеатра, направившись домой. Как передают очевидцы: "Он был поражен нелепостью представления и недоумевал, как это публика наполняет множество кинематографов и находит в этом удовольствие".

Через несколько лет, уже после революции, в зале закрывшегося кинотеатра установили столики со стульями, эстраду. На Арбате, 7, появилась вывеска кафе "Литературный особняк". И не только здесь. В разных концах Москвы с начала 1918 года, когда, казалось, было не до того, чтобы открывать кафе (старые рестораны, трактиры, кофейни закрывались), они тем не менее зажигали огни, хотя продуктов с каждым днем в городе становилось все меньше, голод и разруха усиливались. Учреждали эти кафе не частные лица, как прежде, содержатели ресторанов, а возникшие после революции литературные организации разных существовавших тогда поэтических группировок: футуристов, имажинистов, неоклассиков. Всероссийского союза поэтов...

Поэты-футуристы во главе с Владимиром Маяковским облюбовали на несколько месяцев подвал, бывшую прачечную на углу Тверской и Настасьинского переулка. Поэты-имажинисты во главе с Сергеем Есениным открыли кафе "Стойло Пегаса" на Тверской в закрывшемся актерском кафе "Бом". На этой же улице в бывшем кафе "Домино" сначала появилась эстрада, а затем кафе Всероссийского союза поэтов, объединявшего стихотворцев разных группировок. Все здания, где помещались названные кафе-клубы, не сохранились при реконструкции главной улицы Москвы в предвоенные годы.

Поэт Иван Грузинов, друг Сергея Есенина, в воспоминаниях под названием "Литературные кафе 20-х годов" в сборнике архивистов "Встречи с прошлым" упоминает среди наиболее популярных поэтических кафе той поры "Литературный особняк", где, по его словам, "выступлениям поэтов не было конца".

Эти кафе не только предоставляли возможность литераторам прочесть новые сочинения в кругу друзей или на публике – издаваться стало совсем трудно, – но и решить не менее тогда важную задачу: хоть как-то поесть, чтобы не умереть с голоду.

В один из вечеров в "Литературный особняк" пришел с друзьями Сергей Есенин и прочел новую поэму "Пугачев". Работа над ней шла с конца 1920 года. Отрывки из незаконченного сочинения автор начал читать в Москве летом 1921 года, вернувшись из поездки по Средней Азии. Как сообщалось в газете "Известия", в ближайшие дни в клубе "Литературного особняка" (Арбат, 7) устраивается ряд вечеров. 6 августа С. Есенин читает "Пугачева"...". Это случилось за день до смерти Александра Блока, в свой последний приезд в Москву жившего на Арбате...

Проходит еще год, и под сводами бывшего "Литературного особняка" обосновался небольшой театр. Назывался он "Мастфор", сокращение это образовалось из полного названия: "Мастерская Н. М. Фореггера".

Это был маленький театр, где ставились пьесы пародийные, полные буффонады, эксцентрики, режиссерской выдумки, художнических открытий, одним словом, театр нетрадиционный, экспериментальный, ищущий. Небольшой, но довольно популярный в течение нескольких театральных сезонов. Основал театр молодой режиссер Николай Фореггер, живший поблизости от Арбата, на Малой Никитской, 21. Как вспоминает известный кинорежиссер Сергей Юткевич, "Фореггер был крайне любопытной фигурой. Родом он из обрусевших немцев. Его полный титул был – барон Фореггер фон Грейфентурн... Окончив филологический факультет Киевского университета, Фореггер увлекся театром и стал настоящим знатоком старинного театра...".

Свой первый театр он основал у себя на квартире, после того как семья перебралась в одну комнату, а все остальные предоставлены были новоявленному театру под названием "Четыре маски", вмещавшему несколько десятков зрителей. Существовал этот театр недолго, на его крохотной сцене дебютировал, будучи студентом театральной студии, Игорь Ильинский, о чем он вспоминает в своих мемуарах "Сам о себе".

Небольшая труппа Николая Фореггера ставила первое время пьесы на разных сценах, где придется, и только позднее получила стационар, бывший клуб "Литературного особняка". В "Мастфоре" сделали первые самостоятельные шаги в театре два друга, никому тогда не известные, Сергей Юткевич и Сергей Эйзенштейн. Поначалу они выступали как художники-оформители. Сергей Юткевич до поступления в режиссерскую студию Всеволода Мейерхольда учился в Строгановском училище, а молодой Сергей Эйзенштейн перепробовал себя на разных поприщах: учился в институте на архитектора, работал строителем, учил языки, готовился стать профессиональным переводчиком, служил в армии, поступил в Академию Генерального штаба. И все бросил, чтобы начать с нуля в искусстве. Сергей Юткевич испытал себя на сцене "Мастфора" и как режиссер.

Произошло это, как часто бывает в искусстве, непредсказуемо: "Случилось так, что режиссер Фореггер, загадочно поблескивая очками, попыхивая неизменной трубкой, одобрительно хмыкнул, увидев мои эскизы к Мольеру. Я получил приглашение оформить спектакль пародий в его театре. Из кусков цветной бумаги, фанеры и обрывков пестрых материй соорудили мы – я и Сергей Михайлович Эйзенштейн – первое оформление для буффонадного спектакля-пародии на "Федру" Расина в постановке Камерного театра..."

Из "Мастфора" друзья один за другим ушли, когда рамки этого театра стали для них узки, но всю жизнь помнили эту арбатскую мастерскую, потому что первые шаги всегда незабываемы.

В книге "Вся Москва" за 1924 год, в списке столичных театров, вслед за главруком "Мастфора", председателем правления и художественного совета Н. М. Фореггером значатся фамилии свыше 40 актеров, актрис и других сотрудников "Мастфора". Казалось, что театру суждена долгая жизнь. Однако в том же году он закрылся, по-видимому, не выдержав конкуренции в условиях новой экономической политики, и главрук перешел в Театр сатиры заведовать хореографической частью...

Почему мне захотелось напомнить о некогда существовавших на Арбате книжных и исторических коллекциях, о "Паризьене", "Литературном особняке", "Мастфоре"? Да потому, что ныне на пешеходном Арбате загораются пока новые огни магазинов, кафе, но угасли все кинотеатры, нет ни одного выставочного зала, библиотеки, читального зала: на весь Арбат – единственный Театр Вахтангова.

Когда же дойдет очередь до реконструкции заброшенного владения № 7, когда, вспоминая о прошлом этого дома, мы найдем ему достойное применение?

* * *

После публикации очерка автор получил письмо коренной москвички:

"Уважаемый Лев Колодный!

Прочла в газете Вашу статью "Арбатский особняк". И перенеслась в светлые дни своей юности.

Огорчилась, что в статье есть неточность (библиограф В. В. Сорокин допустил ту же неточность в журнале "Наука и жизнь").

В 1920 году помещение на Арбате в доме № 7 получила драматическая студия имени А. С. Грибоедова, созданная на базе любительского кружка школьников-энтузиастов (М. Молчановка, кв. А. Н. Васильева, руководитель кружка артист МХАТ Кудрявцев).

Руководителем и режиссером Грибоедовской студии был приглашен народный артист Василий Васильевич Лужский (МХАТ). Преподавателями студии стали артисты МХАТ Н. С. Бутова, Е. С. Телешова, С. М. Волконский и другие. В стенах студии К. С. Станиславский читал лекции о своей системе и проводил практические занятия со студентами Грибоедовской студии и студийцами всех студий МХАТ. Владимир Иванович Немирович-Данченко просматривал работы отрывки студийцев-"грибоедовцев".

В 1920 – 1922 годах в студии были поставлены спектакли: "Сон в летнюю ночь" Шекспира, "Проделки Скапена" Мольера, отрывки из произведений Ф. М. Достоевского "Бесы" и "Братья Карамазовы".

Народный артист СССР – будущий главный режиссер и художественный руководитель МХАТ М. Н. Кедров начал свою артистическую деятельность в Грибоедовской студии (см. книгу: "Михаил Николаевич Кедров").

Цитирую:

"...1920. Осень. Поступает в Московскую студию имени А. С. Грибоедова (руководитель В. В. Лужский).

1920-1921. "Сон в летнюю ночь" Шекспира в Грибоедовской студии (постановка В. В. Лужского).

1921-1922. "Проделки Скапена" Мольера в Грибоедовской студии (постановка В. В. Лужского).

...Среди многих существовавших в Москве в начале 20-х годов театральных студий была так называемая Грибоедовская студия. Руководил этой студией артист МХАТ В. В. Лужский. И вот в 1922 году во вторую студию МХАТ перешло несколько "грибоедовцев", среди которых был и М. Н. Кедров".

Артистка Московской филармонии В. Бальмонт (племянница поэта К. Бальмонта) – тоже "грибоедовка".

М. Ульянов, народный артист СССР, в книге своих воспоминаний тепло и с благодарностью вспоминает своего первого учителя М. Иловайского (тоже "грибоедовец").

Я была занята в спектаклях студии: "Сон в летнюю ночь" Эльфа-паутинка; в "Проделках Скапена" – Гиацинта.

Даты нахождения в студии проверила по своей трудовой книжке.

Какой внутренний вид имело здание Грибоедовской студии?

Вход был с Арбата (д. № 7). Большая, широкая чугунная лестница вела на второй этаж. Налево фойе, 2 тамбура (туалет); вниз вела лестница в большую комнату (2 окна, дверь на улицу закрыта) – для занятий, репетиций, во время спектаклей – курительную. (Вот в этом-то помещении и был потом магазин "Колбасы".)

С площадки по коридору налево – комната администрации, направо касса, прямо зал на 250 мест. Малая лестница вела (справа) в ложу (бывш. помещение для механика кино). Под сценой – место для оркестра с люками (открывались по мере надобности в спектаклях). Оркестр был из МХТа. По бокам сцены – две большие лестницы вниз, к артистическим уборным и прочим помещениям. Выход во двор. На сцене (по бокам) были 2 голландские печи.

Дров в те времена было мало. Зачастую публика в зале сидела в пальто. Но мы не унывали. Была молодость и горение. Многое было сделано своими руками. Декорации писал М. Н. Кедров. Он в те времена учился еще и в Государственных высших художественных мастерских на скульптурном отделении под руководством А. С. Голубкиной. Костюмы шила знаменитая Ламанова. Музыка к спектаклям была написана Е. Вербицким, сыном писательницы Вербицкой ("Ключи счастья" и др.). Голодные были годы, но мы – не замечали! В свободные от спектаклей дни приглашались поэты – В. Брюсов и др. Это много давало для души и самообразования молодежи.

Когда наш руководитель и главный режиссер В. В. Лужский уехал с театром МХТ на гастроли в Америку и студия осталась без руководства, молодой коллектив не смог удержать студию, и осенью она распалась, в 1922 году.

Вот тогда-то здание и все имущество студии передали Н. М. Фореггеру. Первый его спектакль – "Хорошее отношение к лошадям".

Немного обидно, что обошли молчанием наше существование.

А во дворе дома № 7 – был старый дом № 5. Что пишет о нем П. В. Массальский (Изд. ВТО. 1985 г., с. 33)?

Старое запущенное помещение люди привели в порядок и создали там малую студию. Ее они назвали "Наша студия". Руководил ею Лобанов А. М. Вот в ней и начали свою театральную учебу П. В. Массальский и Н. Ларин.

Отняла у Вас время. Может быть, Вам все это и не нужно, что написала.

Я – старая москвичка (с 1919 года). На Арбате прожила более 30 лет. Возраст мой, увы, солидный – 86 лет. Но еще хожу по музеям, много читаю, всей жизнью города интересуюсь. Еще так много "тайн".

Людмила Леонидовна Шмидт (Новикова)".

"АРХИВНЫ ЮНОШИ" И МУЖИ

Бомбы, падавшие в дни войны на Арбате, предназначавшиеся Наркомату обороны, разрушили Театр Вахтангова. Его возродили. Тогда был уничтожен и другой дом, на четной стороне улицы, стоявший под № 14. Но его, к сожалению, не восстановили. Очень интересна история этого арбатского старожила – дома с шестиколонным портиком. В прошлом его часто фотографировали для открыток. Художник М. Гермашев написал ставший популярным городской пейзаж, датируемый 1912 – 1914 годами, под названием "Арбат". В центре его картины расположен именно этот домик, над которым успели подняться многоэтажные громады зданий, вторгшиеся в узкие переулки; видна проложенная посредине улицы трамвайная колея, а по ней трусит одинокая лошадка под одиноким фонарем, стоящим как раз там, где теперь разросся лес фонарей.

В те времена звали его "домом с привидениями", обходя по ночам стороной, сочиняли о нем легенды...

Задолго до того, как этот дом приобрел незавидную славу, многие в Москве знали его как владение князя Оболенского, директора Московского главного архива министерства иностранных дел, где служили воспетые Александром Пушкиным "архивны юноши". На Арбате, в доме № 14, жили выдающиеся русские архивисты: Вукол Ундольский и Михаил Оболенский сотрудники, единомышленники, подвижники.

Библиограф и страстный коллекционер древнерусских рукописей и старопечатных книг, Вукол Михайлович Ундольский прожил менее полувека. Но сделал много: только в одном 1846 году вышли его "Оглавление книг, кто их сложил", "Очерк библиографических трудов в России", "Библиографические разыскания". И четвертая работа, датируемая тем же годом, – "Каталог российским книгам библиотеки Павла Григорьевича Демидова, составленный им самим". Многие сочинения Вукола Ундольского вышли в свет после его кончины, выходят они и в наш век. Так, в 1970 году в Москве издали "Славянорусские рукописи В. М. Ундольского". В этом сочинении библиограф описал свою библиотеку, насчитывавшую почти полторы тысячи рукописных книг и около 90 старопечатных книг, издававшихся кирилловской печатью. Все эти богатства хранились в доме на Арбате, а после кончины собирателя перешли в библиотеку Румянцевского музея и теперь находятся в главной библиотеке Москвы.

В доме № 14 жил и другой русский библиофил, известный археолог, 33 года возглавлявший архив министерства иностранных дел, князь Михаил Андреевич Оболенский. Он был хозяином особняка, другом Вукола Ундольского. Оба они существовали одними интересами, собирали, описывали рукописи и книги. Михаил Оболенский коллекционировал письма и реликвии из истории России средних веков, летописи. И его перу принадлежит много библиографических сочинений. В течение 20 с лишним лет, с 1838 по 1859 год, вышло 12 выпусков "Сборников князя Оболенского", где описаны многие исторические акты, как принадлежащие московскому архиву МИДа, которым до своей кончины руководил князь, так и его личные.

В стенах этого особняка находилась одна драгоценная реликвия, о которой вся Россия узнала в 1860 году, когда Михаил Оболенский разрешил сфотографировать хранящийся у него в доме портрет Александра Пушкина, написанный маслом знаменитым московским живописцем Василием Тропининым.

Портрет датируется январем-февралем 1827 года, тем временем, когда Пушкин после возвращения из ссылки жил, будучи в зените славы, на Арбате, на Собачьей площадке, в доме друга С. А. Соболевского. Он, как и многие знакомые и друзья поэта, состоял в должности переводчика в Московском архиве Министерства иностранных дел, где позднее директорствовал князь Михаил Оболенский. В пушкинские времена вокруг этого архива группировалась плеяда блестяще образованных молодых людей, о которых в поэме "Евгений Онегин" хорошо знавший этот круг автор писал:

"Архивны юноши толпою

На Таню чопорно глядят

И про нее между собою

Неблагосклонно говорят."

Так вот, один из этих "архивных юношей", С. А.Соболевский, в знак дружбы получил от Пушкина подарок, о котором и не помышлял.

В те годы появилось несколько портретов поэта. Соболевский считал, что все они "приглажены и припомажены". Лучшим портретистом Москвы тогда являлся Василий Тропинин, и ему был заказан портрет. Он, сделав с натуры два эскиза, этюд маслом, создал затем портрет, изобразив поэта в домашнем халате. В книгах о Пушкине можно прочитать, что инициатива создать портрет у лучшего художника исходила от Соболевского. Но сам он оставил такую запись: "Портрет Тропинину заказал сам Пушкин тайком и поднес мне его в виде сюрприза с разными фарсами".

Репродукции с этого изображения украшают ныне десятки книг о поэте. Современники, видавшие работу художника, сочли портрет лучшим. В журнале "Московский телеграф" Николай Полевой отметил: "Сходство портрета с подлинником поразительно". Художнику удалось не только передать внешнее сходство с оригиналом, но и заглянуть в глубь души...