Текст книги "Переулки Арбата"

Автор книги: Лев Колодный

сообщить о нарушении

Текущая страница: 14 (всего у книги 23 страниц)

Тебе примера нет в премногом сем народе!

Но хвален больше ты еще причиной сей,

Что ты жилище, град, возлюбленной моей.

В Москву, к ужасу родных, Сумароков вернулся с любимой женщиной крепостной отца; родственники не пожелали жить под одной крышей с "крепостной девкой" и покинули дом.

У Сумарокова было доброе сердце. Однажды, встретив на улице нищего офицера, поэт снял с себя золоченый мундир и отдал ему, а вернувшись домой, тотчас переоделся и поехал просить за этого офицера. В другой раз в свою трагедию он ввел слова, повествующие о бедственном положении сирот – детей русского ученого С. П. Крашенинникова, описавшего Камчатку. Он помог этим детям. Однако себе помочь не смог – дом его был описан за долги.

Хотя сохранились предания о том, что Сумароков в пылу гнева мог обломать палку о спину актера, плохо читавшего его стихи, именно московские артисты пронесли на руках гроб первого русского драматурга и похоронили за свой счет в Донском монастыре. Оказавшись в монастыре, А. С. Пушкин отыскал могилу забытого Сумарокова и отдал долг его памяти, хотя в молодости высказывался о нем пренебрежительно.

В бывшем доме Сумарокова поэт, быть может, сам того не зная, бывал часто: в нем жил его друг поэт Евгений Баратынский.

"Кто тебе говорит, что у Баратынского я не бываю? Я и сегодня провожу у него вечер, и вчера был у него, мы всякий день видимся", – писал Пушкин жене в конце сентября 1832 года.

В этом доме в переулке Е. Баратынский поселился после женитьбы на Анастасии Энгельгардт, дочери хозяина особняка. Пушкин тут бывал, в этих стенах он читал "Повести Белкина". Пушкина и Баратынского в Москве часто видели вместе. Их одновременно избрали в Общество любителей русской поэзии, они совместно издали сборник "Две повести в стихах", где были помещены "Граф Нулин" Пушкина и "Бал" Баратынского. Такими же словами, как позднее Пушкин, сказал о себе после женитьбы Баратынский: "Я женат и счастлив".

Счастье это он испытал, живя в этом доме в Москве, о которой писал: "Как не любить родной Москвы". О себе, как об одном своем герое, Баратынский мог сказать: "Он был вскормлен сей Москвой". Здесь вышло его первое собрание сочинений, восторженно встреченное Пушкиным. Дом Сумарокова и Баратынского много раз переделывался; от прошлого в нем осталась на столбах ворот надпись: "Свободен от постоя". С давних пор существовал обычай размещать солдат на зимние квартиры в частные дома, и, чтобы освободиться от постоя, нужно было заплатить изрядную сумму казне. Есть и другая надпись на воротах, относящаяся к одному из поздних владельцев – А. В. Станкевичу, родному брату Николая Станкевича, философа, властителя дум московской молодежи. Его именем назывался проезд в наше время.

Отсюда достаточно пройти сто шагов, перейти на другую сторону проезда, чтобы очутиться у дома поэта Петра Вяземского. Двухэтажный флигель этого дома, выходящий в переулок маленькими окнами двух этажей, украшен мемориальной доской: "Здесь в 1826 – 1832 годах А. С. Пушкин бывал у поэта П. А. Вяземского".

Судьба оказалась добра к этому поэту, родившемуся на семь лет раньше своего гениального друга и пережившему его на сорок с лишним лет. Вяземский, как и Пушкин, родился в Москве. Он принимал участие в Бородинском бою, где под ним убило двух лошадей. Он дожил до выхода в свет романа Льва Толстого "Война и мир", был его критиком. Прочитав лицейские строки Пушкина, Вяземский увидел в нем "будущего гиганта, который всех нас перерастет", и всячески стремился помочь ему.

Дом Вяземского вошел в историю не только из-за того, что тут бывал Пушкин, читавший два раза "Бориса Годунова". Сюда приходили многие писатели, тут родилась идея издавать журнал "Московский телеграф", в котором печатались лучшие писатели России.

Дружеские отношения связывали Вяземского и с А. Грибоедовым, вместе они написали водевиль "Кто брат, кто сестра", переложенный на музыку А. Верстовским. "Скоро после приезда в Москву Грибоедов читал у меня и про одного меня комедию свою", – вспоминал поэт. То было "Горе от ума".

Хотя Вяземский с 30-х годов переехал на службу в Петербург, а потом жил за границей, он говорил о себе: "Я родом и сердцем москвич. В ней родился я, в ней протекло лучшее время моей жизни..."

Петр Вяземский оставил неизгладимый след в русской литературе и своими стихами, и своими критическими статьями. Кто не знает этих строк, ставших народной песней: "Тройка мчится, тройка скачет, вьется пыль из-под копыт..."

Строки Вяземского, как и Баратынского, нередко вплетались в строки Пушкина. Эпиграфом к первой главе "Евгения Онегина" Пушкин взял слова друга: "И жить торопится, и чувствовать спешит".

В бумагах Карла Маркса сохранился специально для него сделанный перевод сатирического стихотворения "Русский бог", где обличается "бог дворовых без сапог, бар в санях при двух лакеях"... Это тоже строки князя Петра Вяземского.

Так в одном маленьком переулке длиной в 631 метр сошлись пути-дороги Вяземского, Баратынского, Пушкина. Задолго до их рождения им прокладывал путь в литературе Александр Сумароков, утверждавший, что "прекрасный наш язык способен ко всему"...

Дому этому суждена долгая жизнь. Недавно его восстановили, и, пройдя по комнатам, видишь прекрасные лепные потолки, резные двери, беломраморные камины. В наш век в нем свыше тридцати лет прожил Иван Жолтовский, автор зданий Центрального ипподрома, дома на Моховой, многих других сооружений. Ему поручили составлять первый советский план новой Москвы и докладывать его в 1918 году Ленину.

"ПЕРЕЙДУТ К ПОТОМСТВУ"

На бывшей Никитской, где дома возводились по проектам самых лучших зодчих, один из дворцов был сооружен по плану его хозяйки, не имевшей никакого архитектурного образования, – Екатерины Романовны Дашковой.

Сохранилась фотография прошлого века, сделанная с той стороны улицы, где стоит по сей день напротив консерватории побеленная церковь Малого Вознесения. В глубине двора на снимке виден двухэтажный особняк-дворец с крыльями, главный вход в который украшают выступающие вперед полукругом колонны. Если встать на то же место, где была сделана фотография, мы увидим эту полуротонду, но теперь на своих плечах старый дворец несет еще три этажа, потому что его перестроили для Московской консерватории.

А в конце XVIII – начале XIX века в "приходе Малого Вознесения" был известный всей Москве дом княгини Екатерины Романовны Дашковой. Княгиню Дашкову знали и в Петербурге, и во многих городах Европы, где она побывала во время своих длительных путешествий. С кем бы она ни встречалась, на каждого производила сильнейшее впечатление, потому что была человеком, о котором говорят: такие рождаются раз в столетие! Так, после встречи с ней Вольтер написал: "Княгиня Дашкова достаточно известная деяниями, которые перейдут к потомству... Эта удивительная княгиня пробыла у меня в Ферне два дня, она совсем не похожа на наших парижских дам..." Это была, безусловно, выдающаяся женщина XVIII века.

Портрет Е. Р. Дашковой сегодня можно увидеть в здании бывшего Нескучного дворца, где теперь заседает президиум Академии наук. Одиннадцать лет в конце XVIII века Академия наук возглавлялась именно ею, она была ее директором. Мало того, Екатерина Дашкова основала также Российскую академию, созданную для развития русского языка, и была ее первым президентом. Таким образом, она руководила одновременно двумя академиями (впоследствии Российская академия слилась с Академией наук).

По инициативе Дашковой вышел шеститомный "Словарь академии Российской". Для него она написала много статей, а также дала толкование многих нравственных понятий. По инициативе Дашковой построено новое главное здание академии, учреждены публичные лекции, "переводческий департамент" для издания зарубежных книг; она издавала разные журналы и сама в них выступала как автор пьес, статей, интереснейших мемуаров. Русская литература обязана ей тем, что она разрешила напечатать свободолюбивую трагедию Я. Б. Княжнина "Вадим Новгородский", запрещенную и изъятую по распоряжению Екатерины II, увидевшей в ней "слишком строгий и горький упрек верховной власти". За издание "Вадима" Екатерина II принудила Дашкову уйти в "долгосрочный отпуск". При Павле I ее отправили в ссылку, и она жила в крестьянской избе, превратив ее в кабинет ученого.

После восшествия на престол Александра I у отстраненной от всех должностей Дашковой вновь появилась возможность заниматься общественной деятельностью; академики единогласно, по своей инициативе предложили ей снова пост директора. Благодаря Екатерине Романовне академия вышла из финансового кризиса, стала располагать доходами...

Мемуары Дашковой впервые на русском языке опубликовал в Лондоне Александр Герцен. Он написал о ней очерк и поместил его в "Полярной звезде". Герцен особенно ценил Дашкову за то, что она была противником самовластия, деспотизма и тирании. Портреты Дашковой оставили многие художники, ее образ запечатлели и писатели. Их дополняют заметки, сделанные жившей долгое время в ее доме подругой, англичанкой Кэтрин Уильмот: "Я не только не видывала никогда такого существа, но и не слышала о таком. Она учит каменщиков класть стены, помогает делать дорожки, ходит кормить коров, сочиняет музыку, пишет статьи для печати, знает до конца церковный чин и поправляет священника, если он не так молится, знает до конца театр и поправляет своих домашних актеров, когда они сбиваются с роли, – она доктор, аптекарь, фельдшер, кузнец, плотник, судья, законник..."

В Екатерине Дашковой Герцен видел нечто от Петра I, Ломоносова. Вот почему очерки о ней по сей день появляются в журналах. Деяния ее, как говорил Вольтер, "перейдут к потомству".

Однажды перед воротами дашковского дома остановился экипаж, запряженный великолепными лошадьми, и к подъезду направился величавый старик – граф Алексей Орлов-Чесменский. Перед кончиной своей он приехал мириться с гордой княгиней, размолвка с которой длилась десятки лет. "Она не простила ему, – писал Герцен, – что сорок два года тому назад он запятнал ее репутацию". Так определил Герцен причину неприязни Дашковой к легендарному человеку времен Екатерины II. Молодой офицер Преображенского полка Алексей Орлов, обладавший колоссальной физической силой, был причастен к смерти свергнутого императора Петра III.

О чем вспоминали эти люди, беседуя на закате дней своих в дашковском дворце? Титул Чесменского Алексей Орлов заслужил в честном, блистательном бою. Во главе русской эскадры в Средиземном море он напал на превосходящий флот турок и разгромил его. Орлов-Чесменский, как и Дашкова, помог Екатерине сесть на престол. Именно он разбудил ее утром в петергофском павильоне "Монплезир" словами: "Пора вставать, все готово, чтоб провозгласить вас" (пятеро братьев Орловых вскоре стали графами). А Екатерина Дашкова в тот день вместе с Екатериной скакала верхом, со шпагой, в гвардейском мундире, впереди полков, чтобы сразиться с противниками новой императрицы. Однако впоследствии коронованная подруга не пожелала видеть Дашкову при дворе, и ей пришлось надолго покинуть столицу.

Храброму Орлову-Чесменскому приходилось не раз выполнять щекотливые задания Екатерины II, в том числе и такую, как поимка так называемой "княжны Таракановой". В Европе тогда появилась самозванка, которая выдавала себя за внучку Петра I, дочь императрицы Елизаветы Петровны. Ее с готовностью принимали во дворцах европейских государей. Самозванцы доставляли много несчастий России, поэтому поимка "княжны" считалась делом государственной важности. Алексей Орлов, будучи с флотом в Италии, заманил на свой корабль "княжну Тараканову" и как пленницу доставил ее в Россию – в Петропавловскую крепость.

Вскоре после заморских побед и приключений Орлову-Чесменскому пришлось отправиться в почетную ссылку в Москву. Жил он в том самом дворце в Нескучном, где теперь находится портрет Е. Дашковой. Отстраненный от государственных и военных дел, Орлов-Чесменский сумел найти занятие по душе. На его конном заводе путем скрещивания выведены две новые великолепные породы лошадей. Эти лошади, верховая и рысистая, вошли в историю коннозаводства и конного спорта под именем Орловских – в честь Алексея Орлова.

В его дворце доживал последние дни "екатерининский орел" Григорий Орлов. И это была яркая фигура XVIII века – командующий артиллерией русской армии и основатель Вольного экономического общества, участник боев и дипломатических переговоров, корреспондент Жан-Жака Руссо и покровитель Ломоносова, Фонвизина... Если прибавить к этому, что он разрабатывал план освобождения Греции от турецкого ига и настоял на том, чтобы послать в Средиземное море эскадру русского флота, то станет ясно, что и он заслужил право на память потомков. Имя Григория Орлова носит знаменитый алмаз "Орлов", выставленный ныне в экспозиции Алмазного фонда в Кремле. Этот алмаз Орлов приобрел за баснословную сумму и преподнес Екатерине II.

Но даже такой царский дар не надолго смягчил ее сердце. Вскоре Григорий Орлов, как это случилось прежде с Дашковой, был вынужден уйти в отставку. Вслед за ним получили отставку и его братья...

Получил отставку и младший Орлов – Владимир, чей дом находится в целости и сохранности, насколько это возможно после стольких лет, на славной улице под № 5, невдалеке от дворца Е. Р. Дашковой. И этот Орлов был незаурядный человек. Младший из пяти братьев, Владимир учился в Лейпцигском университете, увлекался естествознанием. По возвращении из Европы Екатерина II нашла у него "довольные о науках сведения, охоту и наклонность к оным" и в 23 года назначила... директором Академии наук. На этом посту Владимир Орлов пробыл девять лет. Вместе с Екатериной II во время ее поездки по Волге переводил французского писателя Мармонтеля. Остались воспоминания Орлова об этом путешествии. Владимир Орлов содействовал снаряжению научных экспедиций Академии, в том числе знаменитой Оренбургской, которой руководил известный академик П. Паллас. Тогда русские ученые исследовали земли государства от берегов Невы до Каспийского моря, Урал и Сибирь, преодолели тысячи километров без дорог. Заботился Владимир Орлов и о русских студентах, обучавшихся за границей.

ТАСС И "ГУДОК"

Выросший у Никитских ворот светлокаменный, с большими зеркальными окнами дом, где свет не гаснет до утра, всем своим видом говорит, что построен он для дела – важного и непрерывного, такого, как выплавка стали или выпечка хлеба.

Информация – хлеб современной цивилизации, которую важно не только добыть, но и быстро доставить на стол каждому. Этим и занимаются сотни журналистов под крышей нового здания Москвы, украсившего центр. Здесь непрерывно, без выходных и праздничных дней пишется летопись современной жизни всех стран и народов, пишется в телеграфном стиле, лаконично и срочно.

Это одно из пяти крупнейших в мире информационных агентств свою историю ведет от Российского телеграфного агентства (РОСТА), переехавшего из Петрограда в Москву вслед за Советским правительством. Задачи его были четко определены еще в те годы: "Распространение по всему Союзу ССР и за границей политических, экономических, торговых и всяких других имеющих общий интерес сведений, относящихся как к Союзу ССР, так и к иностранным государствам".

Не раз бывало, что в телеграфном отделе агентства раздавался звонок из Кремля и Ленин просил дежурного прочесть ему по телефону последние новости.

Большое здание на Тверском бульваре, занимаемое ТАСС, давно ему стало тесным. Поэтому по соседству у Никитских ворот выстроено новое. Его окна сравнивают и с большими телеэкранами, и с открытыми глазами, глядящими в мир. В одном окне – два этажа. Перед входом арка, напоминающая магнит. А под ним круглый шар – наша Земля.

Под крышей никогда не засыпающего здания находится множество комнат, где работают корреспонденты, редакторы, переводчики; многие большие и малые залы занимают аппаратные.

Появлению таких агентств способствовало изобретение телеграфа. Еще в 1894 году возникло крупное Российское телеграфное агентство.

Новое здание ТАСС проектировалось в расчете не только на телеграф, но и на новейшие средства связи, какими в наш век являются ЭВМ. На третьем этаже здания в большом залитом светом зале находится центр обработки сообщений. Это место – святая святых всего машинного царства агентства. Предназначено оно для сверхмощной электронно-вычислительной машины, способной принимать и передавать с колоссальным быстродействием потоки информации. И также держать ее в памяти.

Куда ни посмотришь – на стены, окна, пол, потолки, мебель – видишь, что в каждый миллиметр этого пространства вложены достижения современной цивилизации, продумано все до последней мелочи, как на космическом корабле. Все материалы, их свойства, цвет, фактура и многое другое подобрано так, чтобы быть на уровне ЭВМ, дать ей возможность безостановочно работать.

Самый ближний к ТАСС потребитель информации находится в 300 метрах от него, в Хлыновском тупике. Здесь издается "Гудок", газета железнодорожников. А типография ее помещается рядом, в Вознесенском. Здесь в доме № 7 в 1886 году начала издаваться большая московская газета "Русские ведомости".

"Наша профессорская газета", – называла ее интеллигенция.

"Крамольники", – шипели черносотенцы.

"Орган революционеров", – определял департамент полиции.

Эти суждения приводит в своем очерке о "Русских ведомостях" ее блистательный сотрудник Владимир Алексеевич Гиляровский, приглашенный в газету "для оживления московского отдела", т. е. информации и репортажа, королем которого он был. Гиляровский на страницах газеты много раз подтвердил свой высочайший класс, "ведя происшествия и командировки". Наборщики звали его "летучим репортером": он прилетал всегда поздно вечером, набитый экстренными новостями. Он неутомимо колесил по Москве, имея, между прочим, привилегию ездить по городу на любом пожарном обозе, и нередко пользовался такой оказией. В то время в "Русских ведомостях" печатались выдающиеся русские журналисты и писатели – М. Е. Салтыков-Щедрин, Глеб Успенский, Лев Толстой, А. П. Чехов. За псевдонимом "Андреев" скрывался Н. Г. Чернышевский.

Отсюда, из переулка, Гиляровский вечером направился на Ходынское поле, где должно было состояться большое народное гуляние по случаю коронации... Всю ночь пробыл он на Ходынке, "впаянный в толпу мертвых и полуживых", и вернулся оттуда благодаря своей феноменальной физической силе, которая помогла ему выбраться из давки, в которой погибли сотни людей. И "Русские ведомости" – единственная из газет – смогли напечатать репортаж очевидца о ходынской катастрофе, ознаменовавшей начало царствования последнего Романова. Пришлось после этого Гиляровскому давать интервью многим собратьям-журналистам, как русским, так и иностранным. Они долго щупали его мощные бицепсы, не веря в правдоподобность рассказа.

В здании, прежде занимаемом "Русскими ведомостями", и поныне пахнет типографской краской. На улице слышно, как шумят печатные машины.

В общежитии типографии в 20-е годы нашего века поселился молодой журналист, вскоре прославившийся как писатель. Его соавтор, Евгений Петров, пишет: "Ильфу повезло. Он поступил на службу в газету "Гудок" и получил комнату в общежитии типографии в Чернышевском переулке. Но нужно было иметь большое воображение и большой опыт по части ночевок в коридоре у знакомых, чтобы назвать комнатой это ничтожное количество квадратных сантиметров, ограниченное половинкой окна и тремя перегородками из чистейшей фанеры. Там помещался матрац на четырех кирпичах и стул. Потом, когда Ильф женился, ко всему этому был прибавлен еще и примус. Четырьмя годами позже мы описали это жилье в романе "Двенадцать стульев", в главе "Общежитие имени монаха Бертольда Шварца".

А все начиналось в переулке у Никитских ворот...

С историей "Гудка" связана незабываемая страница советской литературы. В недавно вышедшем автобиографическом романе писатель Валентин Катаев пишет: "По странному стечению обстоятельств в "Гудке" собралась компания молодых литераторов, которые впоследствии стали, смею сказать, знаменитыми писателями, авторами таких произведений, как "Белая гвардия", "Дни Турбиных", "Три толстяка", "Зависть", "Двенадцать стульев"... Эти книги писались по вечерам и по ночам, в то время как днем авторы их сидели за столами в редакционной комнате и быстро строчили на полосках газетного срыва статьи, заметки, маленькие фельетоны, стихи, политические памфлеты, обрабатывали читательские письма..."

Да и сами литераторы оставили воспоминания об этой полосе своей жизни в "Гудке".

Писатель Юрий Олеша, автор "Зависти" и "Трех толстяков", в своем произведении "Ни дня без строчки" писал о том времени: "Одно из самых дорогих для меня воспоминаний моей жизни – это моя работа в "Гудке". Тут соединилось все: и моя молодость, и молодость моей советской родины, и молодость, если можно так выразиться, нашей прессы, нашей журналистики..."

Юрий Олеша поступил в газету по рекомендации Валентина Катаева, и ему, как новичку, поручили надписывать адреса на конвертах и вкладывать в них письма, написанные начальником. Так продолжалось недолго; начальник – им оказался писатель Иван Овчинников – как-то предложил Олеше написать стихотворный фельетон по письму рабкора. К своему удивлению, руководитель отдела получил фельетон через несколько минут. Причем его даже не пришлось править. Подписали его ходовым тогда в редакции псевдонимом "Зубило". Вскоре этот псевдоним прогремел по всем магистралям страны, а Юрий Олеша стал известным журналистом, которого с радостью принимали во всех депо, на всех железных дорогах. На закате жизни писатель с нежностью вспоминал о тех днях, о своем втором я – Зубиле. "От его друзей и собеседников пахло гарью, машинным маслом, они держали в руках большие фонари, и от фонарей падала на снег решетчатая тень. Его обдавало паром от маневрировавших паровозов, оглушало лязгом металла. Бородачи в полушубках наперебой приглашали его к себе в гости. И он был счастлив!"

Валентин Катаев привел в редакцию "Гудка" еще одного своего друга, после чего здесь "произошло чудо". Друг этот, как пишет мемуарист, "среди всех нас, одержимых духом революции, быть может, был наиболее революционно-советским". Он оказался перед столом ответственного секретаря "Гудка".

– А что он умеет? – спросил секретарь редакции Август Потоцкий, политкаторжанин, потомок польских графов Потоцких, променявший титул графа на звание революционера.

– Все и ничего, – ответил за друга Катаев.

– В принципе пишу без грамматических ошибок, – все же нашелся что ответить кандидат в журналисты.

– Тогда мы берем вас правщиком, – решил секретарь.

Вскоре на четвертой полосе газеты стали появляться сатирические миниатюры, которыми зачитывались все. Автором их был журналист, вошедший в литературу под именем Ильи Ильфа. Вслед за ним привел Валентин Катаев в редакцию младшего брата Евгения и познакомил его с Ильфом.

По сюжету, предложенному Валентином Катаевым, стали эти два корреспондента "Гудка" писать сатирический роман. Литературный договор был заключен, как теперь стало известно, на троих. Но под романом "Двенадцать стульев" в конце концов оказалась подпись двоих – Ильи Ильфа и Евгения Петрова.

Еще одним сотрудником "Гудка" был писатель Михаил Булгаков, автор "Дней Турбиных", "Мастера и Маргариты"... Он также много почерпнул во время своей журналистской работы в газете, где писал фельетоны на внутренние и международные темы, как и Валентин Катаев. Их псевдонимы – Старик Саббакин. Крахмальная Манишка, Митрофан Горунца, Оливер Твист – навсегда остались украшением газетных полос. Эта работа давала писателям неповторимую возможность держать руку на пульсе жизни.

– Мы были в курсе всех событий, – пишет Валентин Катаев. – Мы много и усердно работали в газете "Гудок", предназначенной для рабочих-железнодорожников.

Она и по сей день печатается в этом переулке.

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ТЕЛЕГРАФ

Дом, над чьим входом вертится, как в песне, шар голубой – глобус Земли, кому только не знаком. Давно стал он местом, где назначают встречи, куда спешат по делам – переговорить по телефону, дать телеграмму, получить долгожданное письмо. Часто по ошибке этот дом называют и главным почтамтом, и главным телеграфом, выражая тем самым свое почтение н признательность к учреждению, чье официальное название – Центральный телеграф.

Стоит он на пригорке, повернувшись тремя протяженными фасадами на три улицы. А построено здание Центрального телеграфа в 1927 году и стало первой новостройкой главной улицы после революции, придало ей новый вид и новый масштаб.

А масштаб этот немалый. Объем здания 266 тысяч кубических метров, площадь 40 тысяч квадратных метров. Высота в среднем 35 метров. А над главным входом возвышается башня в 42 метра. Почувствовать этот масштаб легче всего не визуально (размеры скрадывает ширь улицы и соседство больших домов), а обойдя вокруг здания – пройдя мимо его десяти подъездов. Когда попадаешь в его внутренний двор, то видишь, что здание местами имеет восемь – десять этажей, а планировка его выглядит не столь простой – она многоугольная, с выступами. Верхние этажи двусветные; там за большими окнами расположены телеграфные залы, залитые светом. Перед войной, как значится в справочнике, работало на телеграфе 5575 человек, не считая многих служащих Министерства связи, также занимающего помещения этого здания. Есть здесь и поликлиника, клуб, столовая, мастерские. Вот какой это вместительный дом.

Почему выбор пал на это место? В Газетном переулке на месте телеграфа была университетская типография, где до 1811 года печатали и продавали газету "Московские ведомости". Потом здесь помещался университетский благородный пансион, где учились В. Жуковский, А. Грибоедов, М. Лермонтов...

В этом же переулке находился дом Бабиных (№ 4). В нем в 1858 году расположилась первая Центральная городская телеграфная станция, где работали аппараты Морзе и Юнга и был, между прочим, аппарат, способный передавать фототелеграммы. Спустя десять лет после открытия числилось на станции 128 человек. Стало тесно в старом доме, поэтому телеграф переехал в бывшее здание станции почтовых карет, ставшей к тому времени ненужной, по соседству с нынешним почтамтом. Трехэтажное здание это на углу Чистых прудов и по сей день служит почтовому ведомству. На работу телеграфистами сюда стали впервые принимать женщин, а требовалось для этого ни много ни мало знание двух иностранных языков, законченный курс в гимназии или в институте. На этом месте телеграф пробыл свыше полувека.

Обратно в переулок, откуда началась его история, телеграф вернулся так. Перед первой мировой войной здание благородного пансиона сломали. На его месте задумали строить новое, заложили фундамент. Началась война, потом революция. В недостроенном виде здание простояло до мая 1926 года. Эту строительную площадку и решили передать Центральному телеграфу, когда встал вопрос о его будущем. Придавая особое значение строительству на главной улице Москвы, провели конкурс на проект нового здания. В нем приняли участие многие видные зодчие. Два проекта были заказаны маститым архитекторам – Алексею Викторовичу Щусеву и Ивану Ивановичу Рербергу. Первый разработал блестящий проект в стиле конструктивизма, новаторский по архитектуре. Но предпочтение отдали более спокойному, традиционному и в то же время монументальному зданию Рерберга. Началось строительство в мае 1926 года, а в целом все было закончено в следующем году. Темпы поразительные! Под руководством Ивана Ивановича Рерберга соорудили большое здание с применением новых материалов – железобетона, металлоконструкций. Его отделали камнем – светло-серым украинским гранитом (со стороны главной улицы) и оштукатурили, применив гранитную крошку (с трех других сторон). Это и красиво, и экономично. По фасадам – большие окна. У входа – каменные торшеры со светильниками. А над башней – декоративная решетка. Все в здании рационально, оправданно, безупречно спланировано, удобно и для тех, кто работает, и для тех, кто приходит сюда по своим делам.

Поток людей сюда растет буквально с каждым днем. Насколько неизменен облик телеграфа внешне, настолько он подвержен переменам внутри. Техника связи бурно прогрессирует. Помню, я был на телеграфе в день запуска космического корабля с Юрием Гагариным на борту. Тогда тысячи телеграфных аппаратов передавали на весь мир эту весть. Все пространство верхнего этажа занимали похожие на пишущие машинки телеграфные аппараты, а за ними сидели девушки и женщины. Тысячи телеграфисток. И сегодня наверху работает много людей, но стало их гораздо меньше.

Есть помещения, где на десятки метров протянулись стойки с аппаратурой, которые заменили телеграфистов. Идешь по безлюдным залам и только слышишь, как пощелкивают приборы. За этими звуками – океан информации, которая соединяет миллионы людей на всем земном шаре.

Такое всемирного масштаба мероприятие, как Олимпиада-80, подтолкнуло дело со строительством нового здания телеграфа. Оно видно теперь каждому в Газетном переулке. Строители возвели здание примерно такой же высоты, но меньшее по объему и площади. Своим обликом, отделкой, деталями архитектуры, формой окон оно напоминает постройку И. И. Рерберга. У нового телеграфа окна пяти разных форм – прямоугольные, квадратные, арочные, одно– и двусветные. Двора нет. Это квадрат; одна его, восточная, половина занята отделами телеграфа, а другая, западная, – аппаратурой.

Техника здесь новая: наша, отечественная. Требует она кондиционированного воздуха, вот почему через тонкие отверстия потолка струится прохладный воздух: на крыше оборудована градирня.

В новом здании работает еще меньше народу, почти все операции выполняют машины, которыми управляют техники и инженеры. Этажи заполнены сложной аппаратурой. Здание дало Москве новую международную станцию "Телекс".

Специальная аппаратура нового здания предназначается для передачи факсимильных сообщений. Это фототелеграф, с помощью которого отправляют штриховые изображения (текст от руки и на машинке, чертежи), т. е. практически любую документацию.

Спустя 120 лет после своего возникновения, почти на том же месте телеграф получил новое здание, украсившее не только переулки, но и Тверскую.

СЕДЬМАЯ СИМФОНИЯ

Так было прежде, так и теперь: рядом с консерваторией обычно селились музыканты. В прошлом веке тут жили Петр Ильич Чайковский, Николай Григорьевич Рубинштейн и другие профессора. А в наш век в нескольких минутах ходьбы от Большого зала – Дом композиторов. Союз композиторов и квартиры композиторов.