Текст книги "Наша первая революция. Часть I"
Автор книги: Лев Троцкий
Жанр:
Публицистика
сообщить о нарушении
Текущая страница: 28 (всего у книги 42 страниц)
«Бунты» или революция?
– Но ведь это бунт! – Нет, это – революция!
(Известный диалог)
Революция не остановилась ни на 9 января, ни на 17 октября. В форме стачек и частичных восстаний, военных, окраинных, городских, она начала дальше пробивать себе дорогу. Г. Струве, по-видимому, так же мало ожидал этого, как и г. Витте. «Полярной Звезде» пришлось устанавливать свое отношение к революции.
Г. Струве заявил, что он за революцию, но против революций, т.-е. против «бунтов». Свободе не нужны революции (уличные манифестации, стачки, восстания, аграрные волнения), они нужны реакции, как поводы (!) для ее выступлений, как будто у реакции недостаточно причин для борьбы с революцией, чтобы она могла затрудняться отсутствием поводов! Как будто военное положение в Польше не было объявлено сейчас же вслед за манифестом 17 октября – не только без всякого повода, но и без всякой попытки найти повод!
Итак лозунг: революция без революций!
Г. Струве боролся против тех рабочих выступлений, без которых невозможно было бы 9 января. Но он «принял» 9 января. Струве боролся против тех стачек и митингов, которые подготовили октябрьское выступление. Но он «принял» достославную октябрьскую стачку. Теперь он обобщает эту глубокомысленную тактику: он против революций, но он за революцию. Эта точка зрения должна показаться удивительно счастливой «революционерам» земских съездов и либеральных салонов. Она позволяет бороться против действительной, в массах и через массы совершающейся, но еще не объединившейся в государственной власти революции – во имя ее объединяющего имени. Она позволяет быть контрреволюционером во имя революции.
«Полярная Звезда» против революций, поэтому она против крайних партий, которые одобряют и вызывают эти революции, и она требует, чтобы конституционалисты-демократы решительно отмежевались от крайних партий. Но разве центр тяжести в крайних партиях самих по себе? Жизнь народных масс за этот последний год состоит из стачек, безоружных, но кровавых демонстраций, митингов с кровавым финалом, партизанских схваток с полицией и войсками, военных восстаний, сперва морских, затем сухопутных, новых, более активных, стачек и, наконец, грандиозных восстаний в Прибалтийском крае, на Кавказе и в Москве; наряду со всем этим идут аграрные волнения: захват земель, изгнание помещиков и администрации, наконец, податная забастовка… И все это прибывает, поднимаются все новые и новые слои народа, каждая волна превосходит предыдущую либо широтой захвата, либо высотой гребня, либо тем и другим. Таков действительный процесс революции. Кроме «бесплодных» революций (если употреблять это глупое слово), составлявших содержание жизни громадных народных масс, была на сцене только реакция. Те моменты, которые либералы выделяют (9 января, 17 октября), были лишь комбинациями все тех же «революций» с реакцией. А сверх революции и реакции имелось налицо еще либеральное недовольство и той и другой.
Мы спросим: считаете ли вы, вместе с г. Дурново, что «революции» совершаются крайними партиями? Думаете ли вы, что все дело в зачинщиках и агитаторах? Вы, конечно, ответите, что вы этого не думаете. Но тогда спросите себя: чем вы в сущности недовольны? – содержанием социал-демократической публицистики? или действиями рабочих, крестьян, студенчества, революционной интеллигенции? Допустим, что русская социал-демократия – действительно «помесь анархизма с якобинизмом», – разве это меняет дело? Допустим на минуту, что социал-демократическая и вообще революционная интеллигенция, которую вы в сущности только и имеете в виду в ваших нападках, сделается такою именно, чтобы отвечать вашему вкусу. Вы согласитесь, что она тем более приблизится к цели, чем ближе станет к партии конституционалистов-демократов. Наконец, она совершенно слилась с ними. Что же, стачки прекратились бы от этого? Прекратились бы кровавые восстания солдат и матросов? Захват земель? Нет, все это происходило бы, но только гораздо более стихийно и хаотично, чем теперь.
У революции есть свои органические запросы и неотвратимые потребности, своя внутренняя логика. Тактика крайних партий учитывается объективным ходом революции лишь постольку, поскольку она вносит возможно большее единство, планомерность, сознательность в стихийно развивающуюся борьбу народных масс, в эти непрерывные «революции», вне которых нет и не может быть революции. И именно исходя из этих соображений, социал-демократия сознательно строит свою тактику в направлении объективного развития революционного процесса.
Конечно, можно упрекать ее за то, что она приспособляет свою тактику к революционной стихии. Но тогда уж заодно нужно обвинять ученого агронома, который приспособляется к свойствам климата и почвы. Одно из двух: либо отступиться от массы, предоставив ее собственной судьбе и педагогике пулеметов, либо приспособлять свою тактику к стихийному развитию массы. К.-д. сами очень хорошо сознают свое полное бессилие руководить жизнью революционного народа посредством своих общих нравственных и юридических теорем, но считают себя в праве набрасываться на социал-демократию за то, что она этого не делает. А она, если б и хотела, так же мало имела бы успеха в этом, как и они сами.
Если б социал-демократическая интеллигенция устранилась, если б устранились многие тысячи сознательных социал-демократов-рабочих, поле заняли бы социалисты-революционеры. Если б не было с.-р. (например, если бы они вместе с с.-д. перешли в лагерь к.-д.), тогда из рядов интеллигенции выделились бы другие революционные группы, которые, во взаимодействии с верхним слоем пролетариата и в противодействии с либеральной буржуазией, формулировали бы объективные запросы борьбы рабочих масс. Если русская социал-демократия, несмотря на гарантии интернационального опыта, выполняет эту работу, на взгляд «Полярной Звезды», плохо, то другие сделали бы ее еще хуже. «Революции» все равно происходили бы, только с большей смутой в умах масс и их «вождей». Реакция все равно развивала бы тактику наступлений и отступлений. И либеральные мудрецы все равно были бы недовольны революциями. Революции и реакциями Реакции. Мы имели бы 48 год!
Нападки «Полярной Звезды», как и либералов вообще, на тактику социал-демократии, если их развить и углубить, представляют собою не что иное, как замаскированные нападки на нецелесообразную структуру современного общества: на нищету народных масс, на остроту их социальных интересов, на хищнический эгоизм господствующих классов, на неопреодолимость классовых страстей – словом, на суровую логику истории.
Не крайние партии создали классовые противоречия, но классовые противоречия создали крайние партии.
Лассаль когда-то сказал прусским либеральным идеалистам, что, если б он создавал мир, он поставил бы право выше силы, – но, к сожалению, ему не пришлось создавать этот мир.
Там, где виновата объективная жестокость истории, либерализм видит только субъективные ошибки мысли. «Главнейшая ошибка, повторенная нами вслед за деятелями всех почти революций, – пишет г. Штильман в „Полярной Звезде“, – заключается в том, что, едва успев нанести общему врагу первый сильный удар, мы сейчас же о нем позабыли и подняли жестокую междоусобную ссору» (N 7, 501).
"Мы сделали ту же ошибку, в какой повинны деятели всех почти (почему почти? именно всех. Л. Т.) революций". Кто эти «мы»? Очевидно, автор представляет себе при этом литераторов «Начала» и «Полярной Звезды», или, в лучшем случае, сотню – другую деятелей земского съезда и Совета Рабочих Депутатов. И в их междоусобной ссоре (!) – «главнейшая ошибка» революции! Г. Штильман своим детским языком дает выражение тем обычным представлениям о ходе и исходе революции, какие свойственны людям его лагеря. Не классовые противоречия, которые обостряются с каждым шагом революции, не объективные отношения, которым деятели дают лишь более или менее несовершенную формулировку, а субъективные ошибки этих деятелей, т.-е. собственно господ литераторов и господ депутатов, решают судьбы революций. И тот факт, что «главнейшая ошибка» повторялась в каждой революции, имевшей место в классовом обществе, – а иных революций не бывает! – нисколько не мешает идеалистам исправлять, посредством нравоучений, эту ошибку исторической природы общества.
Но пусть виноваты деятели. Какого же именно лагеря? Автор, открывший «главнейшую ошибку», дает ответ и на этот вопрос. Наша «буржуазия», – пишет он (почему буржуазия в кавычках – неизвестно. Л. Т.) – уже политически дифференцировалась. «И пролетариату следует, конечно, примкнуть к наиболее левым ее элементам», он "не имеет никаких оснований расходиться даже с «буржуазными» элементами конституционно-демократической и других «несоциалистических»{54} партий" (N 7, стр. 502).
Пролетариат не должен расходиться с конституционно-демократической буржуазией, он должен к ней примкнуть. Вот средство против главнейшей ошибки.
Но почему же не наоборот? Не лучше ли буржуазной демократии примкнуть к пролетариату, раз что она открыла секрет главнейшей ошибки? Г. Штильман может быть уверен: от тех элементов буржуазии, которые «не расходятся» с пролетариатом, он никогда не отделяется; да и невозможно от них отделиться. Но г. Штильману кажется, что «расходится» с ним пролетариат, что «ссору» затевают публицисты покойного «Начала», что «главнейшую ошибку» совершает социал-демократия. Откуда такая односторонность?
Дело в том, что политическую ограниченность своего класса буржуазные политики всегда и везде считают таким же естественным законом, как тяготение, тогда как общественная природа антагонистического класса кажется им случайностью, предрассудком, ошибкой вождей. Поэтому свою ограниченную политическую программу они считают нормальной человеческой программой, делают ее мерилом и требуют, чтобы деятели противного лагеря подчиняли интересы своего класса этому «естественному» мерилу.
Вниманию пролетариата предъявляются многие тактики: и зубатовская, и треповская, и либеральная, и социал-демократическая… Но рабочий класс одни приемы и методы отбрасывает, другими пользуется временно, третьи переделывает, приспособляя их к своей природе, четвертых ассимилирует целиком. Рабочий класс это не глина, из которой можно лепить, что угодно.
Когда в петербургских массах, в результате длительного периода накопления политических страстей и мыслей, назрела потребность выступление, они заставили служить себе зубатовскую организацию и подчинили своим целям невежественного священника, ставленника полиции, вдохнув в него на день революционный энтузиазм. Девятого января петербургский пролетариат впервые выносит на улицу свою массовую силу. В нем пробуждается с этого времени страстное стремление политически реализовать свою силу, а для этого – дать ей не случайную, а постоянную целесообразную организацию. Отсюда – вовсе не из чьих-то анархических заблуждений – громадная масса стачек. Социал-демократия лишь вносит в них организационное единство и пользуется ими, как ареной агитации. Революционные эпохи тем и замечательны, что даже крайние партии едва поспевают приспособлять свою тактику к стихийным движениям народных масс. Развитие своих сил и организационных связей приводит пролетариат, с одной стороны, ко всеобщей октябрьской стачке, с другой – к колоссальной самоорганизации пролетариата в форме Рабочих Советов. Тот этап, когда случайный священник мог оказаться вождем, оставлен далеко позади. Если б социал-демократия попыталась заняться прекращением рабочих «революций», она немедленно была бы отброшена от массы и обречена на ничтожество. Ведь пробовали же гапоновцы во главе с Гапоном противопоставить себя Совету Рабочих Депутатов…
Конституционалисты «Полярной Звезды», когда они последовательны, говорят в сущности следующее: в пределах тех интересов, которые мы отстаиваем и дальше которых не можем и не хотим идти, мы не способны руководить «революциями». Но, к несчастью, вне этих революций сейчас нет ни политической жизни, ни путей к массам. Остановить революцию мы не можем, как не может и реакция, в распоряжении которой имеются Малюты-Дубасовы и флигель-Мины. Но мы надеемся, что в конце концов революция искалечит реакцию, а реакция искалечит революцию; тогда уставший и ослабевший народ разочаруется в революции, а в конец истощившаяся реакция захочет нашей поддержки. И вот тогда придет наше время.
Какая-то газета сообщала, отнюдь не в осуждение, что г. Набоков[271]271
Набоков – видный политический деятель, юрист, принимал активное участие в редактировании юридических журналов «Вестник Права», «Право» и др. Со дня основания журнала «Освобождение» состоял его постоянным сотрудником. В 1902 г. Набоков был избран гласным петербургской думы. Был одним из активных участников земских съездов 1904 – 1905 г.г., а позже явился одним из учредителей кадетской партии. Долгое время занимал пост товарища-председателя кадетского центрального комитета и редактора партийного органа «Вестник партии Народной Свободы». Был членом I Государственной Думы. После февральской революции Набоков занимал во Временном правительстве пост Управляющего делами. Правительством Керенского был назначен послом в Англию. После Октября Набоков возглавлял в эмиграции реакционное крыло кадетской партии, шедшее на коалицию с монархистами. Вместе с Гессеном издавал в Берлине газету «Руль». В 1922 г., во время лекции Милюкова, Набоков был случайно убит монархистом, который покушался на Милюкова.
[Закрыть] во время ноябрьской стачки уехал за границу, заявив своим друзьям: «Революция вступает в свои права, и к. – демократу теперь нечего делать». Это поистине превосходно! Конечно, может быть, это газетная выдумка, но это все равно. Если г. Набоков этого не говорил, он должен был это сказать. На съезде конституционалистов-демократов г. Милюков сказал: «Мы – партия по преимуществу конституционная» (т.-е. парламентская). А это значит, что пока парламента нет, а есть революционная борьба за парламент, к. – демократы обречены на бездействие. То же самое говорит и Кауфман.[272]272
Кауфман – известный профессор, экономист, статистик. Был одним из видных деятелей кадетской партии. Выработал аграрную программу этой партии.
[Закрыть] Он очень зорко рекомендует своей партии «познать себя» и не только отмежеваться от крайних партий, но и отказаться от конкуренции с ними в массах, пока «революции» не потерпят окончательного краха, т.-е., другими словами, пока массы не будут раздавлены. Только пройдя через эту школу, народ придет к к. – демократам. А пока – будем заниматься самоопределением, в форме нападок на крайние партии, и этим способом подготовлять себя к господству на поле их деятельности, когда революция покроет это поле своими костями. Таким образом, как бы себя не убаюкивали к.-д. надеждами на прекрасное будущее (судьбы германского и австрийского либерализма должны сильно укреплять эти надежды!), фактически их отмежевыванье от крайних партий, по крайней мере, на весь революционный период, есть отмежевывание от народных масс. Партия, которая так начинает, не может иметь будущего.
Отвлекаясь от объективной политической ценности этой тактики, мы скажем: каково должно быть нравственное самочувствие той идейной интеллигенции, которая обречена на роль брюзжащего зрителя при историческом крещении нации, при суровых столкновениях народа с его врагами, при его первых шагах, исполненных анонимного героизма, великого упорства и великих жертв! Трижды лучше не родиться, чем принадлежать к партии, которая готовится к своему влиянию посредством отречения от собственного народа, переживающего революционную страду.
Такое настоящее постыдно! У них не может быть будущего!
Декабрьская работа реакции смела с поля зрения «общества» крайние партии и таким путем превратила конституционную демократию в корифея оппозиции. Либеральная печать вообще, а «Полярная Звезда» в особенности, использовала свое положение лидера не столько для атаки на абсолютизм, сколько для сурового осуждения тактики революционных организаций. Центром обвинений явился Совет Рабочих Депутатов. Но чем энергичнее и решительнее эти обвинения, тем чаще они противоречат друг другу.
Г. Струве обвиняет Совет в том, что тот командовал рабочими и считал себя «хозяином петербургского рабочего народа» и писал «приказы по пролетариату». И в то же время он обвиняет его в том, что "содержание своих приказов он черпал не в своем собственном понимании (!?) того, что нужно и возможно для «подданных»{55}, а в меняющихся настроениях этих подданных, возвращая эти настроения в виде кратких электризующих лозунгов". (N 1, стр. 11). Мы не знаем, каким путем мог командовать СРД, – организация, созданная самими рабочими выборным путем и не располагающая никакими механизмом репрессии. Революционная организация, имея против себя весь полицейский аппарат и военную силу, могла развить столь широкую деятельность (лишь ничтожная доля ее была видна либеральному обществу!), только опираясь на добровольную и сознательную дисциплину самих масс. – Что касается второго, прямо-противоположного обвинения, будто Совет, вместо того, чтобы «командовать» массами, сообразно «собственному пониманию», только возвращал рабочим их «меняющиеся» настроения в виде электризующих формул, то это обвинение г. регистратора земской мысли верно в том общем смысле, что Совет формулировал и обобщал логически вытекавшие друг из друга запросы борьбы рабочих на фабриках и на улице. В чем же другом и может состоять руководство?
Когда буржуазные политики, которые, разумеется, не посещали ни заводских митингов, ни районных собраний, чтобы там разоблачать ошибки социал-демократии, читают «электризующие» формулы Совета, по которым они пытаются установить его шатания и отступления, то они совершенно не отдают себе отчета в совершающемся за этими формулами живом и непрерывном процессе роста массы, который во многих случаях столько же питался отступлениями, сколько и наступлениями, и в цепи которого те и другие составляли необходимые звенья.
Сколько, например, глубоких критических соображений высказано в либеральной литературе по поводу попытки введения восьмичасового рабочего дня революционным путем. Сколько проницательных замечаний относительно наивности, проявленной Советом Рабочих Депутатов. Но каков на самом деле был смысл кампании за восьмичасовой рабочий день?
Рабочая масса, страшно выросшая и возмужавшая, естественно, стремилась увеличить свои завоевания. Вовлеченная в водоворот новых громадных вопросов и интересов, захваченная газетами, листками, ораторами, она хотела во что бы то ни стало создать для себя физическую возможность пользоваться всеми завоеванными ею свободами. Отсюда это могучее стремление ограничить фабричную каторгу восемью часами. Если б Совет даже думал, что русская промышленность не выдержит восьмичасового дня, и начал бы на этом основании просто кричать рабочим: назад! – они бы не подчинились ему, стачки вспыхнули бы разрозненно, завод вовлекался бы в борьбу за заводом, и неуспех привел бы к временной деморализации. СРД поступил иначе. Руководящие элементы его вовсе не рассчитывали на непосредственный и полный практический успех кампании, но они считались с могучим революционно-культурным стремлением, как с фактом, и решились претворить его во внушительную демонстрацию в пользу восьмичасового рабочего дня. Практический успех «самовольного» прекращения работы после 8 часов труда состоял в том, что на некоторых заводах было достигнуто путем соглашения сокращение рабочего дня. Моральный результат, гораздо более серьезный, был двойной. Во-первых, идея восьмичасового рабочего дня получила такую колоссальную и незыблемую популярность в самых отсталых рабочих слоях, какой не дали бы десять лет трудолюбивой пропаганды. Во-вторых, упершись в организованное сопротивление капитала, за которым стояла «братская» рука графа, грозившая локаутом, рабочая масса впервые стала лицом к лицу с восьмичасовым рабочим днем, как с вопросом государственным. На всех собраниях и митингах – на многих против стихийного настроения рабочих – была проведена резолюция «отступления», в которой выяснялась невозможность проведения восьмичасового рабочего дня в одном Петербурге, – и из этого делалось два вывода: 1) о необходимости общегосударственной профессиональной организации рабочих для борьбы за восьмичасовой рабочий день в государственном масштабе, 2) о необходимости всероссийской политической организации рабочих – для проведения восьмичасового рабочего дня через Учредительное Собрание законодательным путем. Таким образом Совет не «командовал» рабочими, но и не являлся простым регистратором их требований и иллюзий: он действительно осуществлял руководство. Очерченная тактика позволила Совету удержать большинство заводов от изнурительной и заранее обреченной на неудачу стачки за восьмичасовой рабочий день и не только не вызвать при этом нравственного упадка, но, наоборот, дать новый толчок их энергии и завязать новый тактический узел: всероссийский рабочий съезд.
На все это Совет Рабочих Депутатов тратил много труда и внимания, депутаты в обсуждении вопроса проявляли много прозорливости и предусмотрительности. А буржуазные тупицы и верхогляды, просмотревши под ряд две резолюции Совета и узнав из газетной хроники, что рабочие хотят «явочным путем» ввести нормальный рабочий день, пожимали плечами по поводу темноты массе и сумасбродства вожаков. Достойно при этом всяческого внимания следующее сопоставление: не так давно у нас в либеральной печати было очень в моде доказывать, что восьмичасовой рабочий день не только не уменьшает, но, напротив, увеличивает доходность предприятий; когда же рабочие сами взялись за проведение восьмичасового рабочего дня, либеральные публицисты отшатнулись в священном страхе за судьбы русской промышленности и национальной культуры.
О, книжники и фарисеи!
Буржуазная критика незаметно переходит в буржуазную клевету. Либеральная пресса не раз говорила о цензуре Совета и о насилиях наборщиков над свободой печати. Г. Струве, не обинуясь, говорит о правительственном насилии, которое торжествует, и о революционном насилии, которое «еще только замышляет торжествовать».
Если в вопросе о свободе печати были насилия, то они состояли: 1) в том, что союз наборщиков, в согласии с Советом, постановил не печатать произведений, которые будут представляться в цензуру – и тем вынудил всех издателей стать в этой области на почву «захватного права», 2) в том, что наборщики отказывались неоднократно набирать черносотенные издания, призывающие к избиению передовых общественных групп, обвиняющие Совет Рабочих Депутатов и революционеров вообще в краже общественных денег (разумеется, без подписи обвинителей) и пр. Рабочие в таких случаях обращались к Совету и, если последний не находил прямого натравливания и призыва к бойне, он советовал наборщикам не препятствовать печатанию. Реакционная пресса выходила вообще беспрепятственно. Но если б даже наборщики, стоящие на революционной точке зрения, не соглашались печатать известные статьи за их общее направление, не только за призыв к насилию, – разве это, спросим, юридически или нравственно недопустимо? Наборщик, разумеется не ответственен за то, что он набирает. Но если политическая борьба обострилась до такой степени, что наборщик и в сфере своей профессии не перестает чувствовать себя ответственным гражданином, он, разумеется, нимало не нарушит свободы печати (какой вздор!), если откажется набирать, напр., «Полярную Звезду». Его могут при этом активно поддержать и все наборщики данной типографии и весь союз работников печатного дела, – и, тем не менее, здесь будет так же мало нарушена «свобода печати», как мало нарушается неприкосновенность жилища или свобода торговли отказом сдать квартиру или продать товар заведомому предателю, провокатору или просто врагу свободы.
Капитал до такой степени привык пользоваться экономическим насильем, в форме «свободного найма», вынуждающего рабочего выполнять всякую работу, независимо от ее общественного значения (строить тюрьмы, ковать кандалы, печатать реакционные и либеральные клеветы на пролетариат), что он искренно возмущается отказом профессиональной корпорации от выполнения противных ей работ и считает этот отказ «насилием» – в одном случае, над свободой труда, в другом – над свободой печати.
Гораздо правильнее было бы сделать другой вывод. Для того, чтобы все шло гладко, буржуазным писателям необходимо иметь обширный и стойкий штаб преданных буржуазии наборщиков. К сожалению, это не легко: прививать рабочим буржуазные идеи не так просто, как клеветать на пролетариат.
Очень поучительно сделать следующее сопоставление. Опубликованный г. Струве проект конституции{56}, за которым стоят видные освобожденцы, предусматривает для счастья новой России военное положение – с упразднением всех публичных свобод. Таково необходимое орудие их будущего «демократического» государства. Люди, которые заявляют это так откровенно, еще не вылезши из военных положений абсолютизма, забывают, заметим мимоходом, очень разумное правило, которое римская матрона преподала своему сыну: «Ты прежде облекись во власть, а там уже изнашивай ее!». Но замечательно, что эти же люди с пафосом Тартюфа клеймят, как насилие над свободой, борьбу рабочих с хулиганской литературой при помощи средств профессиональной стачки и бойкота – и когда? в период ожесточенной гражданской войны, когда рабочих травят организованные шайки реакции под покровительством полиции, и когда существующая «конституция» распространяет на эту «гонимую» хулиганскую литературу уголовного характера не только полную и безусловную свободу, но и материальное покровительство.
Таковы обвинения.
Буржуазной прессе, которая чувствовала в рабочем Совете присутствие внутренней уверенности и силы, видела в его действиях – прямые выводы из его суждений, в его суждениях – смелое отражение того, что есть, этой бедной буржуазной прессе было не по себе. Она со своими планами и надеждами оставалась совершенно в стороне, политическая жизнь концентрировалась вокруг рабочего Совета. Отношение обывательской массы к Совету было ярко сочувственное, хотя и мало сознательное. У него искали защиты все угнетенные и обиженные. Популярность Совета росла далеко за пределами города. Он получал «прошения» от обиженных крестьян, через Совет проходили крестьянские резолюции, в Совет являлись депутации сельских обществ. Здесь, именно здесь, концентрировалось внимание и сочувствие нации, подлинной, нефальсифицированной, демократической нации. Либерализм сидел, как на угольях. Вздох облегчения вырвался из груди буржуазной прессы, когда в этом процессе сплочения демократических сил вокруг Совета наступил интервал, который ей кажется финалом. С лицемерными словами протеста против правительственного насилия она хитро переплетает сокрушенные вздохи по поводу «ошибок» и «промахов» Совета, чтобы сделать по возможности ясной для обывателя неизбежность{57} репрессивных мер.
Эта тактика не нова. Буржуазная литература о деятельности рабочего правительства в Париже в 1871 г.[273]273
Парижская Коммуна 18 марта – 28 мая 1871 г. – Основными моментами, благоприятствовавшими провозглашению Коммуны, были небывалое поражение Франции во франко-прусской войне, обнаружившееся предательство и бессилие реакционного правительства Тьера и тяжелое продовольственное положение трудящихся масс Парижа, тщетно ожидавших от правительства учета и реквизиции съестных припасов и других социальных мероприятий.
Коммуна замечательна своим радикальным законодательством, нашедшим свое выражение в актах об уничтожении постоянной армии, отделении церкви от государства и т. д.
Социальный характер носят декреты о переписи оставленных фабрикантами фабрик и плане их эксплуатации, об уравнении окладов всех государственных служащих с заработной платой рабочих и др.
Однако капитализм еще не изжил себя в период Коммуны, а таил в себе мощную силу развития. С другой стороны, и рабочий класс не был еще достаточно сознателен и организован. После восьмидневного геройского сопротивления Парижская Коммуна пала. Победившая буржуазия зверски расправилась с восставшими рабочими.
Парижская Коммуна сыграла всемирно-историческую роль. В несовершенной форме она была воплощением диктатуры пролетариата. Парижская Коммуна рассеяла иллюзии о возможности мирного перехода власти к пролетариату. Коммунары недооценили бешеное сопротивление, которое окажут господствующие классы, не желающие добровольно уступить выгоды своего господства. Вместе с тем Коммуна подчеркнула необходимость централизованного руководства политической партии, без чего самое мощное стихийное движение может быть легко разбито. В этом и заключаются основные уроки Коммуны. См. подробную характеристику, данную К. Марксом в его брошюре «Гражданская война во Франции», а также в книге Н. Ленина «Государство и революция».
[Закрыть] представляет собою нагромождение инсинуаций, лжи и клевет. Задачи такой тактики: восстановить общественное мнение промежуточных слоев против «неистовств» пролетариата. Наша либеральная пресса не выдумала в этом отношении ничего нового. Бесспорно сочувственное отношение к Совету массы населения, в том числе демократической интеллигенции, не позволяет официальным вождям либерального общества травить Совет Рабочих Депутатов, как врага нации, но они делают, что могут, чтобы подорвать его популярность. Ресурсы их критики так же ничтожны, как их цель.
