Текст книги "Гитлер и Сталин перед схваткой"

Автор книги: Лев Безыменский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 34 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

б) документы, соседствующие с протоколом, не вызывают сомнения в своей подлинности;

в) если в некоторых опубликованных на Западе копиях подписи Молотова и Риббентропа расплывчаты, то на фильме они вполне отчетливы; под русским текстом (ролик 624) подпись Молотова – русскими, под немецким – латинскими буквами; этот порядок не должен вызывать подозрений, поскольку и под двумя основными официальными текстами пакта о ненападении (ролик 616) Молотов сделал свои подписи таким же образом;

г) кроме текста протокола на обоих языках на ролике 624 при просмотре обнаружен еще один текст протокола, отпечатанный на так называемой «пишущей машинке фюрера» со специальным крупным шрифтом (для близорукого Гитлера, который не любил надевать очки); к тексту прилагалась сопроводительная записка Риббентропа;

д) секретные протоколы к договору от 28 сентября 1939 г. находятся в ролике 2 (немецкое обозначение).

5. По сообщению зам. начальника Политического архива МИД ФРГ Гелинга, оригиналы протокола погибли в марте 1944 г. во время очередной бомбежки. Архив располагает в оригинале лишь ратификационными грамотами и делами посольства Германии в Москве за 1939 г. В этих делах секретные протоколы неоднократно упоминаются (см. приложение).

Политический обозреватель журнала «Новое время»

Л. Безыменский».

В августе 1989 года в работе комиссии наступил кризис. Радикальная группа, лидером которой стал Ю. Н. Афанасьев, требовала, чтобы к 23 августа был опубликован хотя бы промежуточный результат. Однако председатель комиссии А. Н. Яковлев не получил согласия на это от М. С. Горбачева. Открытыми противниками А. Н. Яковлева были Е. К. Лигачев, В. А. Крючков, М. С. Соломенцев. Как свидетельствовал А. Н. Яковлев, практически он не получил поддержки у членов ПБ, за исключением Э. А. Шеварднадзе. Только угроза отставки А. Н. Яковлева с поста председателя комиссии заставила М. С. Горбачева согласиться на выступление А. Н. Яковлева на съезде.

После этого группа членов комиссии передала предварительный текст проекта выступления А. Н. Яковлева прессе (в нем признавались протоколы) и выступила на пресс-конференции с обвинениями в адрес своего председателя. Возникла реальная угроза развала комиссии. Но победила тактика А. Н. Яковлева, который стал выше личных обид и не дал комиссии распасться. Появилось такое решение: А. Н. Яковлев будет выступать с «личным докладом», следовательно, согласовывать в комиссии (а также вне ее, т. е. в Политбюро) доклад не надо, подготовить надо лишь проект резолюции, предлагаемой съезду, и краткую объяснительную запись. Эти документы были готовы 4 ноября; доклад был сделан 23 декабря на II Съезде народных депутатов СССР.

А. Н. Яковлев «как в воду смотрел», когда на заседаниях комиссии предупреждал, что радикальным идеям Ю. Н. Афанасьева и его прибалтийских коллег отнюдь не обеспечена поддержка на съезде. Даже взвешенный и объективный доклад председателя комиссии привел народных депутатов сначала в смущение, затем в возмущение, – но не против Сталина, а против докладчика! 23 декабря 1989 г. консервативное большинство съезда было настроено весьма агрессивно. Оно отклонило предложение осудить пакт 1939 г. и аннулировать протоколы. Все соображения комиссии о протоколах были отвергнуты, в том числе отвергнуты и доказательства их существования. Лишь на следующий день А. Н. Яковлев смог переубедить делегатов, предъявив им обнаруженный комиссией документ.

Что же содержалось в этом документе, который был известен Громыко еще в 50-х годах, потом положен под сукно? Его главную часть представлял акт, составленный в апреле 1946 г. работниками секретариата Молотова Д. Смирновым и Б. Подцеробом. Акт фиксировал наличие восьми документов, в том числе подлинных секретных протоколов от 23 августа и 28 сентября 1939 г. Акт гласил:

«Мы, нижеподписавшиеся, заместитель заведующего секретариата тов. Молотова В. М. тов. Смирнов Д. В., и старший помощник министра иностранных дел СССР т. Подцероб Б. Ф., сего числа первый сдал, второй принял следующие документы Особого архива Министерства иностранных дел СССР:

I. Документы по Германии

1. Подлинный Секретный дополнительный протокол от 23 августа 1939 г. (на русском и немецком языках). Плюс 3 экземпляра копии этого протокола.

2. Подлинное разъяснение к «Секретному дополнительному протоколу» от 23 августа 1939 г. (на русском и немецком языках). Плюс 2 экземпляра копии разъяснения.

3. Подлинный Доверительный протокол от 28 сентября 1939 г. (на русском и немецком языках). Плюс 2 экземпляра копии этого протокола.

4. Подлинный Секретный дополнительный протокол от 28 сентября 1939 г. («О польской агитации») (на русском и немецком языках). Плюс 2 экземпляра копии этого протокола.

5. Подлинный Секретный дополнительный протокол от 28 сентября 1939 г. (о Литве) (на русском и немецком языках). Плюс 2 экземпляра копии этого протокола.

6. Подлинный Секретный протокол от 10 января 1941 г. (о части территории Литвы) (на русском и немецком языках).

7. Подлинный Дополнительный протокол между СССР и Германией от 4 октября 1939 г. (о линии границы) (на русском и немецком языках).

8. Подлинный Протокол – описание прохождения линии госграницы СССР и госграницы интересов Германии (две книги на русском и немецком языках)…».

Самое важное: в найденном «деле» МИД СССР сохранились копии секретных протоколов, заверенные (без указания должности) В. Паниным. Когда же было проведено сопоставление этих копий с копиями из архива Риббентропа, то было установлено следующее.

1. Тексты по содержанию на 100% идентичны.

2. Снимались все подозрения (повторявшиеся и М. С. Горбачевым) о том, что, мол, подпись В. М. Молотова сделана латинским шрифтом, следовательно, фальшивка. Молотов русский оригинал подписал кириллицей; зато под немецким текстом (и договора, и протокола) решил продемонстрировать свои университетские познания. Риббентроп оба текста подписал латиницей.

3. Оставшийся у немцев текст и текст Панина отпечатаны на одной и той же пишущей машинке, видимо, принадлежавшей молотовскому секретариату и предназначенной для самых важных работ.

4. Наконец, что касается подписей самого Панина, то от его родичей было получено подтверждение их аутентичности.

Понятно, что перед лицом такого документа консерваторы отступили. Второй съезд народных депутатов СССР утвердил доклад А. Н. Яковлева. Политический вопрос был решен. Но, с точки зрения историографов, надо было все-таки выяснить судьбу оригиналов секретных протоколов, которые комиссии Яковлева обнаружить не удалось. Лишь 27 октября 1992 г. свершилось последнее действие в драме «протоколов»: публикация данных т. н. «президентского архива».

В президентском архиве хранились секретные документы партии. При этом степень секретности архивов была различной: просто секретные, совершенно секретные, далее – особой важности, или – о, эти партийные эвфемизмы! – документы ОП, т. е. «особой папки». Собственно говоря, «папок» как таковых не существовало. Это было просто обозначение высшей степени секретности для особо важных решений Политбюро ЦК. Они обозначались в протоколах так: сначала порядковый номер в повестке дня. Затем – чей вопрос (Министерства обороны или МИД и т. д.). Наконец, краткая формула в скобках: «см. особую папку». Однако, оказывается, существовала еще одна специфическая степень секретности. Она называлась «закрытым пакетом». Это действительно был большой пакет с соответствующим номером (проставлялся от руки). Он опечатывался или заклеивался в Общем отделе тремя или пятью печатями и обозначался буквой «К» («конфиденциально»).

Именно в таком пакете за № 34 были обнаружены оригиналы секретных протоколов вместе с подробным описанием их «архивной судьбы». Оказывается, что оригиналы секретных протоколов, находившиеся до октября 1952 г. у В. М. Молотова, 30 октября 1952 г. были переданы в Общий отдел ЦК. Почему именно в это время? В это время звезда министра закатилась: еще до смерти Сталина доверия к нему уже не было, внешним знаком чего был арест супруги Молотова Полины Жемчужиной. В VI секторе Общего отдела ЦК протоколу был дан свой номер: фонд № 3, опись № 64, единица хранения № 675-а, на 26 листах. В свою очередь эта «единица хранения» была вложена в «закрытый пакет» № 34, а сам пакет получил № 46-Г9А/4—1/ и заголовок «Советско-германский договор 1939 г.». Внутри пакета лежала опись документов, полученных из МИД СССР, – всего восемь документов и две карты:

1) секретный дополнительный протокол «о границах сфер интересов» от 23 августа 1939 г.;

2) разъяснение к нему от 28 августа (включение в разграничительный рубеж р. Писса);

3) доверительный протокол от 28 сентября о переселении польского населения;

4) секретный протокол «об изменении сфер интересов» от 28 сентября;

5) такой же протокол «о недопущении польской агитации» от 28 сентября;

6) протокол об отказе Германии «от притязаний на часть территории Литвы» от 10 января 1941 г.;

7) заявление о взаимной консультации от 28 сентября 1939 г.;

8) обмен письмами об экономических отношениях (той же даты).

Долгие годы «закрытые пакеты» № 34 и 35 (в 35-м находились большие географические карты Польши) вели спокойное существование. Если верить архивным свидетельствам, их никто не открывал до 1975 г., т. е. до эпохи Брежнева. 8 июля 1975 г. копии оригиналов посылались на имя заместителя министра иностранных дел И. Земскова (он ведал архивами) для информации Громыко. Пробыли они в МИД до марта 1977 г., вернулись и были уничтожены. 21 ноября 1979 г. эта процедура повторилась, копии вернулись и были уничтожены 1 февраля 1980 г. Но эти «путешествия» не имели последствий. Попытка Земскова убедить Громыко в необходимости изменить официальную позицию успеха не имела. Тогда-то и сказал министр знаменитую фразу: «Нас никто уличить не сможет».

До перестройки оставалось еще несколько лет, и к моменту ее начала к пакетам пришлось возвратиться. 10 июля 1987 г. пакет был вскрыт новым заведующим Общим отделом Валерием Болдиным. В свою очередь, заведующий сектором Лолий Мошков получил от него два строгих указания: «держать под рукой» и «без разрешения заведующего пакет не вскрывать». Что сделал Болдин с содержимым пакета, по документам установить нельзя. Показал Горбачеву? Или Лигачеву? Одно ясно: Яковлеву не показал, в том числе и после того, как заработала комиссия. Я помню, как в дни работы комиссии Яковлев не раз с раздражением говорил, что Болдин ему не давал никаких документов и в сердцах ругал «владыку архивов», подчинявшегося только Горбачеву.

Наиболее щекотливым в свете документов «закрытого пакета» № 34 выглядит вопрос о поведении М. С. Горбачева. На протяжении всего долгого рассмотрения проблемы протоколов – практически с 1987 г. – его основным и вполне логичным требованием было найти отсутствовавшие оригиналы протоколов. Так он официально аргументировал свою позицию на заседании Политбюро 5 мая 1988 г. В то же время документировано, что пакет с оригиналами был вскрыт В. Болдиным 10 июля 1987 г. М. С. Горбачев и сегодня утверждает, что Болдин ему документов тогда не показал. В. Болдин утверждает обратное, и многое говорит в пользу его утверждения, так как трудно предполагать, что такой важный документ Болдин мог не доложить генеральному секретарю ЦК КПСС (таково мнение А. Яковлева, В. Фалина). Судя по всему, М. С. Горбачев хотел использовать знание об оригиналах секретных протоколов в сложной политической борьбе в верхах, в которой ему приходилось лавировать между консерваторами и сторонниками реформ. Так и на финальном этапе «дела о протоколах»: оно становилось жертвой внутриполитической борьбы, а не предметом беспристрастного научного анализа. Но эта игра кончилась 27 октября 1992 г., когда по указанию Б. Ельцина была проведена специальная пресс-конференция.

Нам важен результат: как бы то ни было, какими извилистыми путями ни шла история (в данном случае – история секретных протоколов), восторжествовал принцип правды, принцип невозможности ее сокрытия. Теперь предвоенный период можно – и должно – анализировать без стыдливых оборотов, без идеологических предрассудков. Историкам от этого, увы, не легче. Теперь от них ждут серьезного рассмотрения причин и генезиса Второй мировой войны и ее главной составной части – Великой Отечественной войны советского народа против гитлеровской Германии, против гитлеризма как опаснейшего политического явления.

В настоящей книге я по мере возможностей пытался делать это не только в порядке переосмысления событий войны, но в ходе изучения тех архивных материалов, доступ к которым стал возможен. Возможен он еще не в полной мере – «архивная масса» настолько велика, что на ее освоение понадобится немало лет и не один исследователь. Тем не менее, архивы бывшего VI сектора Общего отдела ЦК КПСС, ныне перешедшие в Архив Президента РФ (сокращенно АП РФ), уже открывают много нового и доселе неизвестного. Работал я и в других российских архивах, и в Федеральном архиве ФРГ, и в Государственном архиве Великобритании. Результаты работы изложены в книге.

Глава первая.
Задолго до плана «Барбаросса»

Политические календари отличаются от лунных, юлианских, грегорианских и иных методов счисления общественного и личного существования. В них годы вдруг могут сгуститься в месяцы, а месяцы – в недели и даже дни. Наоборот, порой месяцы растягиваются на годы. Историку, конечно, всегда хочется датировать политические повороты с максимальной точностью. Иногда это просто: мартовские иды, 9 термидора, 18 брюмера. Или 25 октября, 23 августа, 22 июня: даже не надо добавлять год – 1917, 1939, 1941. Но так бывает с рубежными датами исторических процессов. Труднее с датированием их истоков, а ведь это самое интересное…

Когда Гитлер впервые заговорил о плане вооруженного нападения на Советский Союз?

Конечно, можно начать поиски ответа на этот далеко не риторический вопрос с тех времен, когда Гитлер еще не был Гитлером. С тех времен, когда он начинал свою политическую карьеру безвестным оратором на малочисленных сходках праворадикальных немецких организаций в 20-е годы. Тогда знаменитые пассажи из написанной в Ландсбергской тюрьме в 1924—25 годах книги «Майн кампф» могли казаться безответственными заявлениями безответственного политика – ведь Гитлер тогда не занимал никакого государственного поста, да и его партию мало кто знал, даже в самой Германии. Правда, эти заявления были замечены в той стране, против которой были направлены программные декларации г-на Адольфа Гитлера – в Советском Союзе. На XVII съезде Всесоюзной Коммунистической партии (большевиков) Николай Иванович Бухарин – тогда еще член Центрального Комитета – говорил 31 января 1934 года:

«…В настоящее время существует два плацдарма контрреволюционного нападения, направленных против нас: фашистская Германия и императорская Япония. Я позволю себе здесь, товарищи, процитировать несколько мест из очень „солидных“ источников для того, чтобы стала совершенно ясна та ориентация, которая характерна для наших противников. В своей вербовочной книжке „Майн кампф“ („Моя борьба“) Гитлер писал:

1. «Мы заканчиваем вечное движение германцев на юг и на запад Европы и обращаем взор к землям на востоке. Мы кончаем колониальную торговую политику и переходим к политике завоевания новых земель. И когда мы сегодня говорим о новой земле в Европе, то мы можем думать только о России и подвластных ей окраинах. Сама судьба как бы указала этот путь. Передав Россию власти большевизма, она отняла у русского народа интеллигенцию, которая до этого времени создавала и гарантировала его государственное состояние. Ибо организация русского государства не была результатом государственной деятельности славянства в России, а только блестящим примером государственно-творческой деятельности германского элемента среди нижестоящей расы».

2. Миссия Германии – «в прилежной работе немецкого плуга, которому меч должен дать землю».

3. «Политическое евангелие германского народа» в области его внешней политики должно «раз и навсегда» заключаться в следующем:

Если образуется рядом с Германией новое государство, то «рассматривайте не только как ваше право, но как ваш долг препятствовать возникновению такого государства всеми средствами вплоть до применения вооруженной силы или, если оно уже возникло, „разбейте такое государство!“

4. «Будущей целью нашей внешней политики должна быть не западная и не восточная ориентация, а восточная политика в смысле приобретения необходимой для нашего германского народа территории».

Гитлер открыто призывает, таким образом, разить наше государство, Гитлер открыто говорит о приобретении мечом необходимой якобы для германского народа территории из тех земель, которыми обладает наш Советский Союз.

Вот этот звериный лик классового врага! Вот кто стоит перед нами, и вот с кем мы должны будем, товарищи, иметь дело во всех громаднейших исторических битвах, которые история возложила на наши плечи»…

Антисоветских высказываний в речах и статьях Гитлера в 20-е и начале 30-х годов содержалось немало. Он их разъяснял тем немецким политикам, кто уже находился у власти. Например, влиятельному редактору газеты «Лейпцигер нейесте нахрихтен» Рихарду Брейтингу, тесно связанному с «немецкой национальной народной» и «немецкой народной» партиями, одним словом – с тогдашним ведущим консервативным политиком Альфредом Гугенбергом. Вот слова Гитлера:

«В тот день, когда борьбу с Советским Союзом мы поставим в нашу программу, на нашей стороне будут и изоляционистские силы Америки… Мы не должны оставаться равнодушными к тому, что происходит в России, как это происходит на нашем континенте. Русачество, это славянство в соединении с диктатурой пролетариата, есть опаснейшая сила на свете. Что будет, если осуществится этот симбиоз? Подумайте лишь о том человеческом потенциале и сырьевом богатстве, которым располагает Сталин! Уже сейчас наши публицисты должны бить тревогу. Никогда не была так велика угроза западной цивилизации. Еще до того, как мы придем к власти, мы должны разъяснить англичанам, французам, даже американцам и Ватикану, что мы будем рано или поздно вынуждены начать крестовый поход против большевизма. Мы должны безжалостно колонизировать Восток».

«…Мы хотим от Северной Норвегии до Черного моря протянуть защитный вал против русачества, против славянства. Нельзя забывать, что коммунизм Сталина представляет собой новую форму русачества… Сталин – не что иное, как великоросс, наследник Ивана Грозного».

Гитлер – и это была его сильная сторона – не смущался говорить о своих планах открыто. Не скрывал и своего явного оппортунизма: готовность принять любого союзника для достижения своих целей. То клеймил Англию как мирового жандарма, то преклонялся перед умением владеть колониями. То предлагал Польше союз против России, то клялся в вечной вражде к владелице Данцига и Гдыни. Но всегда оставалась одна константа: непримиримая вражда к СССР, к «русачеству» и «еврейско-большевистской диктатуре». Как он скажет позже: «Все, что я предпринимаю, направлено против России». Жонглируя то одним, то другим определением (в зависимости от адресата), он готовился к будущим военным операциям, которые позже, в 1940 году, получат кодовое название «Барбаросса», придуманное самим Гитлером.

Не фигурировало это название и 3 февраля 1933 года, когда Гитлер – уже рейхсканцлер и фактический верховный главнокомандующий – обратился с речью к высшим чинам рейхсвера (будущего вермахта) с откровенной речью о своих планах. Эту речь сохранил для истории один из участников встречи – генерал Либман. Практически это был первый набросок будущей операции «Барбаросса»:

«1933. 3 февраля. Берлин.

Выступление рейхсканцлера Гитлера перед командованием армии и флота во время посещения генерала пехоты барона Гаммерштейна-Экворда.

Единственная цель политики: завоевание политической власти. На это должно быть направлено все государственное руководство (все его отрасли!).

1. Внутренняя политика. Полное изменение нынешней внутриполитической ситуации. Не будут терпеться никакие настроения, противоречащие цели (пацифизм!). Кто не подчинится, будет сломлен. Истребление марксизма огнем и мечом. Приучить молодежь и весь народ к тому, что нас может спасти только борьба; этой мысли должно уступить все остальное (она воплощена в миллионном нацистском движении, которое будет расти). Воспитание молодежи, усиление военной готовности всеми средствами. Смертная казнь за измену. Строжайшее авторитарное государственное управление. Ликвидация раковой болезни демократии.

2. Внешняя политика. Борьба против Версаля. Равноправие в Женеве. Однако это бесполезно, пока народ не преисполнится военной готовности. Забота о союзниках.

3. Экономика! Спасти крестьянина! Колонизационная политика. Увеличивать экспорт бесцельно. Потребительная способность мира ограничена, всюду перепроизводство. Поселения – единственная возможность частично занять армию безработных. Однако это требует времени, радикальных изменений не ждать, ибо жизненное пространство немецкого народа слишком мало.

4. Создание вермахта – важнейшая предпосылка для достижения цели: восстановления политической власти. Надо снова ввести всеобщую воинскую повинность. Но до этого государственная власть должна позаботиться о том, чтобы военнообязанные до призыва или после службы не были отравлены ядом пацифизма, марксизма, большевизма.

Как обращаться с политической властью после ее завоевания? Еще сказать нельзя. Возможно, завоевание нового экспортного пространства; возможно – это куда лучше – завоевание нового жизненного пространства на Востоке и его безжалостная германизация. Конечно, сначала надо изменить нынешнюю экономическую ситуацию путем политической борьбы. Все, что происходит сейчас (поселения), – временные средства.

Вермахт – важнейший и наисоциалистичнейший институт государства. Он должен остаться аполитичным и беспартийным. Внутренняя борьба – не его дело, а дело национал-социалистических организаций. В отличие от Италии не предусматривается никакого переплетения армии и СА. Самое опасное время – время создания вермахта. События покажут, есть ли у Франции государственные деятели. Если да, то она не даст нам времени, а нападет на нас (наверно, вместе со своими восточными сателлитами)».

Достаточно ясно? Тем не менее должно было пройти шесть лет, пока Гитлер решил начать осуществление своего плана.

Послеверсальская Европа справедливо считалась обреченной на взрыв – внутренний и внешний. Во-первых, потому, что никто – даже творцы Версальского мира – не обманывались в последствиях разделения древнего континента на «победителей» и «побежденных». Они едва ли могли надеяться на то, что побежденная Германия примирится со своим положением державы второго сорта. Об этом говорила и история – опыт былых войн и реальная европейская ситуация, в которой Германия оставалась мощной экономической силой.

Сложность и труднопредсказуемость ситуации усугублялась тем, что на политической карте Европы появилось новое государство – Советская Россия. Если поведение царской России можно было хотя бы прогнозировать, базируясь на историческом опыте ее трехсотлетней «романовской» истории, то что следовало ожидать от нового, рабоче-крестьянского государства РСФСР (позднее – СССР), которое возникло как некое гегелевское отрицание всего того, что создала Россия царская? Шедшие из Петрограда декларации подтверждали, что новая власть и ее новый, переименованный в народного комиссара, министр иностранных дел Лев Троцкий торжественно объявили о публикации и отмене всех явных и тайных договоров царской России.

Сохранит ли новая Россия верность Антанте, в составе которой вступила в войну с Германией и ее союзниками? Уже первые месяцы после октября 1917-го давали «предвкушение» ответа на подобный вопрос. Большевики пришли к власти на волне всенародного протеста против несшей лишь горе и потери мировой войны. В Брест-Литовске советские дипломаты и военные в 1918 году подтвердили, что Россия из войны выходит и заключает сепаратное перемирие, даже если оно влечет потерю значительной части собственной территории. Возникла новая, доселе невиданная конфигурация европейской политики, в которой Германия и Россия оказывались по меньшей мере не заклятыми врагами, а взаимно нейтральными, а может быть, дружественными государствами.

Заключая Брестский мир, основатель советского государства Владимир Ленин не собирался идеализировать тогдашнюю Германию. 6 марта 1919 года на VII съезде РКП(б) он говорил:

«Мы не знаем, какая будет передышка, – будем пытаться ловить момент. Может быть, передышка будет больше, а может быть, она продлится всего несколько дней. Все может быть, этого никто не знает, не может знать потому, что все величайшие державы связаны, стеснены, принуждены бороться на нескольких фронтах. Поведение Гофмана определяется, с одной стороны, тем, что надо разбить Советскую республику, а с другой стороны – тем, что у него на целом ряде фронтов война, а с третьей стороны – тем, что в Германии революция зреет, растет, и Гофман это знает, он не может, как утверждают, сию минуту взять Питер, взять Москву. Но он может это сделать завтра, это вполне возможно. Я повторяю, что в такой момент, когда факт болезни армии налицо, когда мы пользуемся каждым моментом, во что бы то ни стало, хотя бы для дня передышки, мы говорим, что всякий серьезный революционер, связанный с массами, знающий, что такое война, что такое масса, должен ее дисциплинировать, должен ее излечить, пытаться ее подымать для новой войны, – всякий такой революционер нас оправдает, всякий позорный договор признает правильным, ибо последнее – в интересах пролетарской революции и обновления России».

О том, что для Ленина сохранение опоры мировой пролетарской революции – РСФСР – было высшим принципом, говорит и его оценка германского империализма как потенциального и возможного противника Советской России в ходе разворачивающейся мировой революции. Так, 23 июля 1920 года он шифром сообщал Сталину, находившемуся тогда на Южном фронте:

«Немецкие коммунисты думают, что Германия способна выставить триста тысяч войска из люмпенов против нас».

Так Германия, с которой РСФСР в Рапалло через два года вступит в тесные экономические, политические и даже военные связи, еще числилась во враждебном лагере, а именно – в лагере врагов мировой революции.

В таких условиях начался «первый заход» российских большевиков в их отношениях с Германией, которыми было суждено заняться уже не смертельно больному Ленину, а его будущему преемнику Сталину.

Очень соблазнительно сводить советско-германские отношения к отношениям Сталина и Гитлера. И впрямь: диктаторские режимы в своих отношениях закономерно зависят от того, какую личную позицию занимает сам диктатор. Сколько ни было бы умных и осведомленных советников, решения принимает сам диктатор, и бог ему судья – какими неведомыми путями движется мысль человека, которому приходится принимать решение. Но уступать соблазну упрощения не хотелось бы. Хотя бы потому, что к своим «диктаторским вершинам» каждый шел своим путем – и в свое время.

Иосиф Виссарионович Сталин – в миру Джугашвили – в своем «куррикулюм вите» был далек от Германии. Сын сапожника из маленького грузинского городка на далекой окраине Российской империи, семинарист в грузинской столице Тифлисе – что ему была Германия, Германская империя, германский дух и германская история? Даже если поверить легенде о внебрачном происхождении маленького Сосо от великого русского географа и путешественника Пржевальского, то и это не введет Сталина в духовно-исторический круг, каким-либо образом близкий к стране, которая к исходу XIX века (когда формировался человек, вошедший в него под именем Сталин) занимала весомое место в тогдашней Европе. Религиозное образование, хотя и серьезное, не открывало пути к тому, что в провинциальном Тифлисе могло было быть как-то связано с Германией. Едва ли в библиотеке тифлисской духовной семинарии были книги по истории Германии или – не дай бог! – труды немецких социал-демократов. Скорее всего молодой семинарист мог лишь услышать о них от друзей из рабочей среды. Тифлис быстро становился промышленным центром Закавказья и здесь рано появились социал-демократические кружки. Правда, злые языки утверждали, что будущий вождь не столь предавался изучению марксизма и идей русской социал-демократии, сколько занимался подготовкой террористических актов с целью укрепления финансовой базы большевистской партии. Утверждают, что еще в 1906 году он организовал ограбление почтового поезда в Чиатури и касс на кораблях в закавказских портах, что дало РСДРП несколько десятков тысяч рублей. Самым эффектным было дерзкое ограбление тифлисского казначейства на Эриванской площади, устроенное в 1907 году. За Сталиным и его помощником Камо (Тер-Петросяном) закрепилась репутация больших мастеров «эксов» (экспроприаций). Тогда и появилась партийная кличка Коба (по имени благородного разбойника из романа грузинского писателя Казбеги). Кличка осталась надолго – в актах российской полиции она впервые упоминается 15 сентября 1907 года, и среди прочих партийных псевдонимов она Иосифу Джугашвили понравилась больше других. Если учесть, что среди них была скромная подпись «Чижиков», то сейчас даже не хочется думать, что мы могли бы стать жертвами «чижиковщины» или идти в бой умирать за родину, за Чижикова. Но шутки здесь явно неуместны: у Сталина был хороший нюх, и он остановился на Кобе, а затем – на Сталине.

Но если не с самой Германией, то с германской социал-демократией молодой Сталин должен был столкнуться обязательно. Ведь все русское рабочее революционное движение и его идеологи вышли из немецкой социал-демократии. Одним из первых печатных произведений Сталина стала листовка, распространенная в марте 1910 года бакинским комитетом РСДРП(б) в количестве 4 тысяч экземпляров. Вот ее текст, доселе не публиковавшийся:

«Кто не знает Бебеля, маститого вождя германских рабочих, когда-то простого токаря, а теперь знаменитого политического деятеля, перед критикой которого, как перед ударами молота, не раз отступали „коронованные особы“, патентованные ученые, слову которого, как слову пророка, внимает многомиллионный пролетариат Германии?

22 февраля сего года исполнилось 70 лет со дня его рождения.

В этот день борющийся пролетариат всей Германии, Интернациональное Бюро Социалистов, организованные рабочие всех стран земного шара торжественно праздновали 70-летний юбилей старого Бебеля.