Текст книги "Войны мафии"

Автор книги: Лесли Уоллер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 24 (всего у книги 38 страниц)

Глава 49

Осень – чудесное, прохладное время года для горных деревушек Сицилии. Но в этом году осень принесла в Корлеоне ливни, каких не могли припомнить даже старожилы. Целыми днями под беспрерывным дождем нагруженные штабелями коробок шестиколесные подводы скользили по грязи и увязали в глине.

Все знали, что бизнес дона Лукки Чертомы и двух его компаньонов сменил вывеску. Но никто не знал, что изменится и штаб-квартира. Все перевозилось – столы, шкафы, телефонные аппараты.

Корлеоне предстояло потерять свою индустрию, а местным жителям – возвратиться к коровам, козам и овцам. Вовлеченное – не без сопротивления! – в жизнь конца двадцатого столетия, в самую гущу, суть, костный мозг передовой технологии, население деревушки лишалось всех преимуществ этого уже пережитого потрясения. Все, имевшие работу, ее лишились. Вокруг нового босса крутились незнакомцы с еще более разбойничьими рожами.

Пухлая большеглазая женщина из бара на площади – ставшего станцией отправления дона Лукки в вечность – пользовалась репутацией исключительно осведомленной особы, поскольку имела возможность подслушивать разговоры Молло и его парней.

– Ни одного из Корлеоне! – воскликнула она, всплеснув руками, отчего свойственный ей аромат расползался все дальше. – Даже не сицилийцы! Сплошные иностранцы.

– Откуда они, эти иностранцы? – спрашивали крестьяне.

– Из Калабрии! – отвечала она негодующе. Калабрия – соседняя с Сицилией провинция Италии, отделенная только Мессиной, – имела собственную мафию, на местном диалекте называвшуюся «ндрангетта». Молло не возражал против распространения таких сплетен по Корлеоне.

Женщина из бара была права: бандитские рожи новых мафиози принадлежали калабрийцам, землякам и родичам жены Молло, уроженцам некогда огромного греческого города Локри. Измельчавший городок носил по-прежнему гордое греческое имя, но теперь это было просто грязное бандитское логово. Локрийская ндрангетта не могла быть предметом особой гордости – грязная шайка террористов и вымогателей, под видом охраны обиравших местных торговцев.

Молло держал при себе свои планы насчет виноградников, унаследованных от дона Лукки. Для южноитальянцев правительство в Риме – просто дойная корова, которую нужно потеребить за вымя, приговаривая «агротуризм», и сразу в подойник посыплются миллиарды лир – на развитие, на устройство и прочие начинания.

Агротуризм – это буколические каникулы в домишках, среди поселян, живущих натуральным хозяйством, где туристы могут неделями наслаждаться солнечным сиянием, видом зреющего винограда, праздником урожая – осенью и, конечно, постоянной дегустацией винодельческой продукции прошлогоднего урожая. Как и многие другие мафиози, которых Чио Итало называл «новыми людьми», Молло давно сообразил, что замерзшие англичане и скандинавы, немцы и датчане готовы платить хорошие деньги просто за южное солнце. Но только не в тех краях, где стреляют или похищают людей. И где шарят карабинеры в поисках наркотиков, или оружий, или беглых преступников. Раз так, перенесем грязное производство в Калабрию, сделаем Сицилию краем мира и довольства, кредитных карточек и туристических чеков! И пусть Калабрия станет pozzo nero, ночным горшком Сицилии, выгребной ямой своей буколической соседки. Калабрийцы не возражают. Им ни от чего не бывает тошно. А Сицилия пусть отряхнет перышки. Она будет благоухать, как полевой цветок.

Женщина из бара такого и вообразить не смогла бы. Как и ее заинтересованные слушатели. А между тем виноградники находились всего лишь в нескольких километрах от деревни, и, пока не стало поздно, никто не понимал, что двадцатый век прошел мимо жителей деревушек, похожих на Корлеоне, а в двадцать первом им и вовсе делать нечего.

* * *

Первое, что уяснил себе лорд Мэйс по приезде в Локри, это что во всем городке нет ни одной приличной гостиницы. Локри – самый большой город на всем побережье до столицы Калабрии, Катанзаро, но если бы кто-то задался целью найти здесь чистые простыни и работающую уборную, ему пришлось бы покинуть город в унынии.

Вся провинция – это прибрежная линия, оттененная горными хребтами и альпийскими лугами. На посторонний взгляд, место идеальное для туризма, еще более живописное, чем Сицилия. Но, как скоро выяснил Мэйс, одной живописности мало, чтобы перевесить врожденный фатализм калабрийцев.

Может ли чужак вроде Молло наладить здесь производственные линии для изготовления героина? Пусть так. Могут ли богатые иностранцы, вроде некоего английского лорда, оказывать поддержку Молло, обеспечивая ему успех? Пусть так. Могут ли местные знатные семьи, потенциальные конкуренты Молло, однажды ночью оказаться вырезанными, вместе со старыми и малыми, по приказу Молло? Пусть так.

Лорд Мэйс, проживший много лет в бывших английских колониях вроде Сингапура и Гонконга, привык к густонаселенным восточным городам, с легкостью обеспечивавших энергичной рабочей силой линии ручного труда и офисы. Поэтому здешний бездуховный угрюмый нечистоплотный народ нагонял на него уныние.

Этим утром он проснулся рано, весь мокрый от пота, в неопрятной кровати с рыхлым матрасом. Проклятый Шан. Ночью снова поломался кондиционер. Какого черта человеку в октябре невозможно дышать без кондиционера? Еще одна местная особенность. Проклятый Шан. Мэйс с раздражением наблюдал за стайкой мух, безостановочно круживших под потолком, словно тоже жаждущих кондиционированного воздуха, без которого трудно выполнять свои обязанности национальной птицы Калабрии.

Мэйс выбрался из вязкой кровати, в которой его тело просто тонуло – никакой упругости. Проклятый Шан! Чертов садист, сукин сын, загнавший его на эти задворки мира, в грязную стоячую заводь. Зачем вообще Шану кого-то здесь держать?.. Ох, Мэйс понимал, что смещен, и притом самым оскорбительным образом. И пока не прибудет оборудование для переработки опия, Мэйс лишен единственного источника расслабления и отдыха. Садист Шан, заставляющий его жить в этой помойной стране!

Мэйс принял душ. Он оделся неофициально – его неофициальный костюм составляли устрично-рыжий жакет-сафари и шорты до колен – и спустился в гостиничный бар. Выпив чашку кофе с молоком, он сел в свой «фиат» – краденый – и поехал на юго-запад через весь Локри.

Он ехал медленно, приспосабливаясь к транспортному потоку двухрядного шоссе. Вдоль всей дороги мелькали яркие красно-оранжевые цветы. Маки?.. Свернув на обочину, он задумчиво и испытующее осмотрел нежные, дрожащие влажные лепестки. Папавер сомниферум или обычный придорожный мак? Плохо, что он не умеет объясняться на местном диалекте – смеси горловых хрипов и мычания. Пожилой пастух в соломенной шляпе гнал стадо овец и коз вдоль дороги, ведущей к морю. Этот должен знать, подумал Мэйс.

Он вылез из машины. Слишком много – еще хуже, чем слишком мало, подумал Мэйс, нашаривая мелочь в карманах жакета. Он помахал пастуху бумажкой в тысячу лир. Старик двинулся ему навстречу, издавая мычание и горловые переливы – видимо, это было многословное приветствие на местном диалекте.

Мэйс набрал пригорошню маков, изобразил, будто срезает головки и жует их, а потом вопросительно посмотрел на пастуха.

– Buono? – спросил он.

Морщинистые щеки пастуха покрывала четырехдневная щетина, скорее борода. Он взял один из маков и сжевал головку. Потом поднял десять пальцев и произнес еще несколько непонятных слов. Мэйс наблюдал.

Пастух улыбнулся и погладил себя по животу. Он готов был и дальше продолжать пантомиму, но стадо, лишенное понуканий и тычков, побрело прямо на шоссе. Пастух приподнял свою дырявую соломенную шляпу.

Мэйс достал еще одну тысячелировую бумажку и вместе с первой протянул старику. Они расстались, страшно довольные. Примерно за фунт, подсчитал Мэйс, он получил возможность сделать жизнь в Калабрии если не приятной, то по крайней мере переносимой.

Присев на капот «фиата», он начал жевать маковые головки. Старик показал, примерно десяток? Ужасный вкус. Проклятый Шан.

* * *

Дж. Лаверн Саггс выехал в госпиталь, как только получил сообщение. Он прихватил с собой выписки из досье Носа – Ноа Кохена – адреса родственников и все такое. Он уже позвонил в морг, и теперь его единственным желанием было с минимальными хлопотами запустить все погребальные процедуры.

Он ждал, шло время.

В аэропорту Кеннеди прозвучало последнее приглашение на посадку на рейс «Эйр Франс». Респектабельный господин устроился поудобней в своем кресле салона первого класса.

В Рузвельтовском госпитале динамик на стене в приемном покое безостановочно шепелявил: «Доктор Азиз, доктор Малсиндржи, доктор Фармаджаниан...» Саггса почему-то переадресовали в отделение интенсивной терапии, и там ему пришлось еще раз повторить все объяснения. Он уже весь кипел и едва сдерживался. Медсестра вела себя очень странно. Она попросила его подождать еще немного. Из динамика доносилось: «Доктор Сассариан, доктор Мун Синг, доктор Бок...»

Рейс «Эйр Франс» отправлялся из аэропорта Кеннеди. Пилот выключил табло «Не курить». Респектабельный господин закурил и сделал глубокую затяжку с огромным удовольствием и облегчением.

Саггс зевал от скуки и раздражения. Кохен втянул его в неприятности даже теперь, когда умер. Не перестает создавать проблемы. Странно, последнее медицинское обследование не выявило у него никаких болезней. Пожалуй, ему не следовало принимать служебные дела так близко к сердцу. Саггс снисходительно усмехнулся. Близко к сердцу.

«Доктор Ватанабе, доктор Аве Хуун, доктор Бросикевик...»

Бедный старина Кохен с его подозрениями насчет «Ричланд-Риччи». Не то чтобы их досье в ФБР совсем не росло. К примеру, недавнее вооруженное вторжение в подземный гараж. И какая-то резня на Сицилии – там тоже замешаны Риччи. Может, Кохен и раскопал что-нибудь. Некоторые как раз считали, что именно это доказывала его скоропостижная смерть. Но сейчас уже поздно. Саггс услышал шаги в конце коридора и обернулся. К нему приближалась медсестра и два врача – белый и негр.

– Мистер Саггс, – сказала медсестра, – это доктор Рэгли и доктор Шапиро.

Саггс собрался было подать руку, но потом раздумал. Какого черта он должен изображать дружелюбие?

– Думаю, для начала мне следует опознать тело. Потом я попрошу вас выдать мне все необходимые справки, как обычно.

– Нет, все не так, – сказал доктор Рэгли.

– Прошу прощения?..

Негр пристально смотрел на Саггса.

– Прежде всего, позвольте мне напомнить, что газетчики и ребята с телевидения вечно забегают вперед. Правда, такого случая у нас еще не было...

– Простите?..

Улыбка доктора Шапиро заставила Саггса нахмуриться. Как и Кохен, он был совершенно не похож на еврея.

– В машине образовался воздушный карман, – сказал Шапиро. – Поэтому кислородное голодание началось не сразу.

– Мы столкнулись с чисто сердечным приступом, без удушья, – добавил Рэгли. – Не исключено, что причиной послужила небольшая доза афлатоксина. Ваши люди – детективы, они разберутся. – Он сделал подчеркнуто безразличное лицо. – Доктор Шапиро – наш еврейский сердечник. – Негр явно ожидал улыбки, но не получил ее. – Он заставил сердце застучать снова. Как это у него вышло – не пойму...

– О чем, черт побери, вы говорите? – не выдержал Саггс.

– Мы говорим, улыбнитесь чуть-чуть, – сказал Рэгли. – Ваш Кохен жив.

Декабрь

Глава 50

Вернувшись в Манхэттен после пятнадцатилетнего отсутствия, Гарнет обнаружила большие изменения в том, как люди ведут дела. Раньше сделки заключались во время ленча с тремя мартини. Обед предназначался для решения проблемы с налогами. Деловой завтрак...

Гарнет задумалась, глядя на стол, украшенный цветами, с четырьмя хрустальными бокалами около каждого прибора. Основательный деловой завтрак отнимал все утро. Ленч орошался уже только минеральной водой, а к обеду действующие лица были слишком измучены, чтобы есть, и слишком запуганы СПИДом, чтобы заняться сексом.

Сегодня Фонд Германа в обеденном зале отеля «Плаза» вручал ежегодные награды за охрану природы. Гарнет, немного сутулясь на высоком стуле, гадала, отчего пустует соседнее с ней место – место Чарли. Он редко посещал подобные сборища, но сегодня ей должны были вручить премию Фонда, а это обязывало ее к произнесению речи.

Фонд Германа был спонсором популярной телевизионной программы. Последнее время в конце программы за эмблемой спонсора следовала маленькая строчка – имя последнего лауреата премий Фонда Германа. Если учесть, что аудиторию этой программы составляли все американцы, чей коэффициент интеллекта превышал температуру тела, это был отличный рекламный ход для завоевания зрительских симпатий.

Ленч подошел к середине, и два хрустальных бокала из четырех уже пошли в ход – для белого вина и для минеральной воды, – только тогда Чарли скользнул на свое место. Официант как раз перед этим убрал закуски и расставил тарелки с мясными медальонами размером с крышку от консервной банки.

– У тебя есть соображения, что говорить, если тебя попросят выступить? – спросила Гарнет.

– Зачем тогда «Ричланд» штатный филантроп, если мне вставать и говорить?

– У тебя игривое настроение, – отметила Гарнет. – Что тебя задержало?

– Просто «А!»?

– Ах-ха, – уточнил он и, подцепив вилкой свой медальон, утопаюший в густой подливке, попытался разрезать его.

– Это что? Оленина?

Она прожевала кусочек.

– Гуттаперча?

Чарли ожесточенно работал ножом.

– Нужно поискать раввина.

– Зачем тебе раввин?

– Пусть скажет, мясо это или нет! – Он тщательно прожевал еще кусочек. – Иисусе, я знаю, что это такое!

– Не говори таким устрашающим тоном.

– Это новейшее микомясо фирмы «Фуд Ю-Эс-Эй». – Он драматично откашлялся. – Разновидность волокнистого грибка с гидролизированным растительным протеином. Ботаники называют это лишаем. Свиной, куриный и говяжий лишай. А вон та морская закуска – вероятно, микомоллюск. Как выражается в таких случаях Банни, ох и дрянь же!

Он подчистил всю подливку, но мясо больше есть не пытался, только задумчиво трогал его вилкой и что-то потихоньку мурлыкал себе под нос. Наконец не выдержал и прошептал ей на ухо:

– Сегодня утром я сплавил «Фуд Ю-Эс-Эй» Чио Итало. Из-за этого и задержался.

– Но ты продал ее уже после того, как выпустил эту дрянь.

– Гарнет, это старое предприятие моего отца. Последняя сделка! Теперь Итало принадлежит все, кроме финансовых компаний. Осталось еще одно маленькое предприятие в Японии – «Ричтрон». – Он приподнял свой бокал с минеральной водой. – Наконец-то свободен!

– Чарли, это великая новость! – Они чокнулись бокалами. – Но как это Итало согласился?..

– Я воспользовался подходящим моментом. Его часть семейного бизнеса сейчас не приносит ничего, кроме головной боли. Кто-то из людей Итало устроил форменную резню в Корлеоне – там истреблен целиком враждебный клан, и, конечно, место убитых заняли другие, и теперь у Риччи на Сицилии целое поколение заклятых врагов. Кроме того, он послал своего человека на Филиппины, тот попал в большую переделку и удирал оттуда, стреляя налево и направо. В Нью-Йорке у него тоже хватает хлопот: из окружной прокуратуры ему сообщили, что Винса ждут большие неприятности.

– Неудивительно, что тебе хочется отделиться от своей семейки!

– Итало понимает, что обратного пути уже нет. А когда мне удастся сплавить ему и «Ричтрон», я стану свободным человеком, а он – замаскированным владельцем огромной империи, которой ему придется управлять самостоятельно, без моей помощи.

– Ты считаешь, он в конце концов смирится с этим?

Чарли задумался. Он отломил кусочек булочки и понюхал его.

– Хоть хлеб у них настоящий? Вот черт. – Он немного помолчал, машинально пережевывая булку.

– Я успел сильно продвинуться, воспользовавшись растерянностью Чио. Это не страховка от неприятностей. Наоборот, теперь я попадаю в самое начало его черного списка.

– По-моему, ты уже давно абонируешь в нем первый номер.

Чарли помолчал, размышляя.

– Семья, – задумчиво произнес он, – слишком разрослась, в этом все дело. Итало уже не может справиться со всеми проблемами в одиночку. Для одного человека это слишком много, и он это прекрасно понимает.

– Спасибо, – произнесла Гарнет, когда затихли аплодисменты. – Я благодарю Фонд Германа, великодушно отметивший мой вклад в дело охраны окружающей среды. Мне посчастливилось наблюдать за работой дочерней организации Фонда, Товарищества по исследованию образования. – Она замолчала и сделала глоток воды. – Я слышала, как некоторые из присутствующих спрашивали, какое отношение имеет образование к проблемам экологии.

Она обвела взглядом аудиторию, и Чарли показалось, что все в зале подались вперед, прислушиваясь. Скорее всего, так оно и было на самом деле.

– Чтобы объяснить, какая связь существует между образованием и экологией, мне придется начать издалека. Сначала мы должны ответить на вопрос – общество, в котором мы живем, это действительно демократия? Мы действительно держим в Белом доме того человека, которого хотим? Мир удивлен: почему при выборах первого лица в государстве мы продолжаем опираться на избитый ассортимент из экс-шпионов и отставных киноактеров?

Аудитория заволновалась, и Чарли тоже. Здесь присутствовали в основном денежные мешки, и наступать им на любимую мозоль было опрометчиво для карьеры Гарнет.

– Ответ на эти вопросы – это убийственное состояние американских избирателей. Вот наш самый позорный секрет: мы произвели три поколения учителей, каждое из которых невежественнее предыдущего.

Напряженное молчание разорвали свистки и выкрики, но Гарнет продолжала:

– Сложнейшая часть проблемы в том, что ни сами эти учителя, ни те, кто проходит через их руки, не имеют ни малейшего представления о глубине своего невежества. Это вовсе не глупые люди! – Она повысила голос. – Это дезинформированные или просто неинформированные, умственно ленивые, необщительные люди. Они и есть избиратели Америки.

Невнятный ропот в зале.

– И Америка чувствует это. Разве «масс медиа» обращается с ними, как со взрослыми? Разве политические партии доверяют им выбрать кандидата без своих назойливых наставлений? Мы все сидим в очень ненадежной лодочке, и никто не рискнет раскачивать ее... И никто не поинтересуется – что за причуда составлять правительство из самых коррумпированных и неквалифицированных личностей? И никто не крикнет – глупо надеяться на здравый смысл этих высевков, на безостановочный политический маскарад вместо реальных дел... Подумайте над этим, и вы поймете, почему деятельность Товарищества по исследованию образования жизненно важна для спасения окружающего мира. Спасибо.

Сначала раздались жиденькие хлопки нескольких отъявленных поклонников Гарнет, потом к ним присоединились некоторые из приглашенных, вспомнившие, что на подобных сборищах аплодисменты после речи обязательны. Нарастающая овация побудила остальных испугаться, что они обнаруживают свои истинные чувства, и присоединились к аплодирующим. В конце концов звук аплодисментов позволил предположить энтузиастический отклик на выступление, а Чарли слишком гордился Гарнет, чтобы задуматься от причинах такого энтузиазма.

Но подумал про себя: в Америке, пока ты хорошо смотришься, о чем еще беспокоиться?

* * *

На небе холодно сияло зимнее солнце.

Одетая гейшей черная официантка, путаясь в подоле кимоно, принесла два бокала кока-колы со льдом для двух пожилых посетителей. Они с недоумением оглядели обстановку кафе, лакированные джунгли, изображавшие знойные тропики, и, превозмогая дрожь, взялись за свои напитки.

– Уф-ф, – выдохнул один из них, – эти жители Нью-Йорка просто сумасшедшие.

– Аминь, – произнесла Ленора Риччи, проходившая мимо.

Попытки манхэттенской мэрии пресечь строительство небоскребов, заслоняющих солнце над городскими улицами, с помощью специальных постановлений потерпели поражение. Можно было возводить сколько угодно этажей сверху, если первый пожертвовать какому-нибудь Обществу Божественного Барбекю. По всему Манхэттену высились самодовольные стеклянные исполины, один из которых известный архитектор назвал «Похоронным бюро мафии на берегу Амазонки». Ленора Риччи знала владельца этого небоскреба, он приходился ей родственником.

Сегодня она была совершенно свободна от домашних обязанностей. Ленора уже выпила кофе в одном из крытых портиков, где чах вдоль стен бамбук, вывезенный из тропиков и обреченный умирать на Пятой авеню. В другом синтетическом патио она прошлась вдоль растущих в горшках гинкго и карликовых смоковниц. Декабрьское солнце вяло пригревало через прочную стеклянную крышу, солнечный шар казался серовато-бежевым, как растопленный маргарин.

Юный Юджин, неутомимый ползун, вырос достаточно, чтобы его можно было оставить на день с няней. Ленора старалась изо всех сил, чтобы придать содержательность редкому дню свободы. Она купила себе костюм и блузку, которые, вместе с несколькими парами туфель, подобранными в тон, обошлись Винсу в пять тысяч долларов. Но пока она еще не испытывала удовлетворения от того, как распорядилась выходным.

В одном из углов стилизованного японского садика защелкали репортерские вспышки. Ленора, тепличный цветок, поспешила к выходу. Перебирая в памяти свои покупки, она еще раз напомнила себе, что пять тысяч – мелочь для Винса. Это поступления за шестьдесят секунд от ста четырнадцати детоксикационных клиник, разбросанных от побережья до побережья. Естественно, ей не показывали бухгалтерские отчеты «Риччи-энтертэйнмент», просто однажды Винс обмолвился, что медицинские центры приносят свыше трех миллиардов в год. Остальные подсчеты Ленора произвела самостоятельно.

Огромный, как расписание электричек, плакат был укреплен на одной из стеклянных стен кафе. Это была копия обложки нового бестселлера Пэм Скарлетти под названием «Выжить в этом столетии». Расторопная нью-йоркская издательница посоветовала ей развить первый творческий успех, увенчанный президентской наградой, и выпустить второй буклет. Новый буклет Пэм был адресован алкоголикам, больным СПИДом, избиваемым женам, курильщикам, изнасилованным и другим жертвам индустриальных джунглей.

– А теперь... выступит... Пэм! – Все телекамеры развернулись. Заинтересованная, Ленора вернулась в патио и подошла поближе.

Господи, Пэм выглядела великолепно. Она была на десять лет старше Леноры, но очень помолодела за последние месяцы. Изысканно угловатая фигура, водопад угольно-черных волос, коротко подстриженных на затылке и волной опускающихся на плечи, элегантный костюм – все это придавало ей очень энергичный и немного порочный вид. Другими словами, чрезвычайно современная, полная жизни, достойная зависти женщина.

Ленора почувствовала настоящую гордость – за Пэм, за всех родственников. Не важно, что движущей силой успеха был Винс, а не Пэм, не важно, что буклет был просто глазурью, которой сверху прикрывались темные дела. Все равно Риччи – великолепная семья! Она помахала Пэм рукой.

После съемки они обнялись и договорились вместе позавтракать. К кузинам присоединилась издательница Пэм, одна их тех шикарных блондинок, которые сделали стиль «Шанель» обязательным атрибутом мира бизнеса.

– Хай, я – Имоджин Рэсп. Знаете, мы решили отдать десять процентов прибыли от издания на благотворительность.

– Это немного охладило пыл налогового управления? – поинтересовалась практичная Ленора.

Имоджин Рэсп, не отвечая, торопливо осушила бокал «Перье» и встала, улыбаясь так всепобеждающе, что зимнее солнце, отразившись от ослепительных фарфоровых зубов, отпечатало их на сетчатке зрителей.

– Вам, девочки, наверняка есть о чем пошептаться. Пока!

Пэм проводила ее взглядом.

– Грандиозная девка, – сказала она, машинально переставляя с места на место тарелочку, на которой лежали затейливо нарезанные свежие овощи и четыре ломтика копченого цыпленка, размером с карандашные стружки.

– Знаешь, я стояла такая гордая, – улыбнулась Ленора. – За тебя. За Винса. За всех Риччи. Мы – великая семья. То есть, конечно, мы Джанфло, только двоюродные, и...

– Зато ты произвела на свет настоящего Риччи. Этот крошка Юджин должен быть изрядным хулиганом!

– Очень деятельный. – Ленора не стремилась развивать эту тему.

– В папочку, – засмеялась Пэм.

Ленора без особого энтузиазма согласилась.

– Это точно.

– Все были в таком восторге, когда ты забеременела, – продолжала Пэм. Ее голос был низким, глубоким и напоминал виолончель. Но голос Имоджин Рэсп был еще более низкого тембра – как контрабас, и Ленора подумала, что Пэм старается ей подражать в чем только можно. – Молодец, сумела закрепить победу. Я знаю, как Винс помешан на детях.

Улыбка Леноры вышла немного кривой.

– Все в семье об этом знают.

– Честно говоря, – добавила Пэм, – надеюсь, ты не обидишься – многие в семье считали, что Винс вообще не сможет иметь ребенка. При его образе жизни... Ну, ты меня понимаешь.

Ленора задумалась.

– А что, это отражается на семени?

– Так говорят. – Пэм захихикала на такой басовой частоте, что люди за соседними столиками начали оглядываться на них. – К тому же ты ведь знаешь, какие грязные трюки придумывают мужики. Могу себе представить... – Она умолкла, якобы из деликатности, но на самом деле ее голос был нисходящей гаммой подавляемого удовольствия. – Имоджин притащила мне кучу макулатуры про секс – ну, там, содомия и так далее. Если ей верить, мужики переспят с ней один раз и все, рабы на всю жизнь.

– С Винсом этот номер не прошел бы.

– Может, ты не все знаешь, – заметила Пэм.

Повисла напряженная тишина – в голосе Пэм прорезалась предательская нота, говорящая о личном опыте общения с Винсом. Пэм поторопилась прервать молчание:

– Теперь, когда ты – мама Юджина, все, чего Винс хочет от жизни, – это второй сын. Для этого есть только одно средство, а то, что ему нравится, на этот случай не подходит.

На этот раз взрыв смеха был аккордом басовой каденции и гобойной трели. Что имела в виду Пэм, Ленора не поняла, но зато теперь ей было ясно, что кузина проводит разведку боем. Зачем ей нужно знать о сексуальных пристрастиях Винса?

– А как этому учатся? – шутливо поинтересовалась Ленора. – По журналам и книжкам? Винс не захочет заниматься моим просвещением.

– Всегда можно кого-нибудь найти. Ты очень привлекательная женщина, Ленора. Я постоянно работаю с моделями, актрисами. Ты лучше их всех! У мужчин такое примитивное представление о женской привлекательности. Имоджин – она считает себя бой-бабой – показывала мне письма, которые ей присылают некоторые психи. Там такие вещи! По-моему, для мужчин не существует никаких запретов, они просто не в своем уме, когда дорвутся до женщины. У тебя самая подходящая внешность, piccola cugina[75]75
  Маленькая кузина (ит.).


[Закрыть].

– Но мне никто не присылает писем.

– Это еще раз доказывает, какие глупцы мужчины.

– Или что никто не станет связываться с женой Винса Риччи.

– Понятно. Понятно. Трусы.

У Леноры возникло ощущение, что Пэм манипулирует ею, что своим низким виолончельным голосом она завела мелодию, в которую предстоит вплестись ее собственным дрожащим трелям.

– Удивляюсь, как это Винс не пытался подбить клинья под тебя, Пэм.

Блестящие, четко подведенные глаза Пэм быстро опустились, и она занялась исследованием своего салата с цыпленком. Красно-коричневые пятна на скулах проступили еще ярче. Она потеребила завитки своих коротко подрезанных и взбитых волос.

– Ну, такое тоже было, только очень давно, – довольно лживым голосом произнесла она.

– Когда он был женат первый раз?

– Еще до того.

– Когда он увивался за Стефи?

Пэм нахмурилась. Из-за этого между ее бровями залегли морщинки, выдававшие возраст.

– И он туда же? Боже мой, есть ли на свете мужчина, который не путался с этой леди?

– В семье – нет, – злорадно уточнила Ленора. – Кстати, последняя сплетня – ее Керри и Уинфилд, дочка Чарли...

– Но!.. Это же!..

Ленора с удовлетворением любовалась брешью, пробитой в оболочке лицемерия и снисходительности, которой окружила себя Пэм.

– Все в семье умирают от любопытства, – добавила Ленора. – Стефи никогда никому не признавалась, кто отец близнецов.

Пэм с усмешкой покачала головой.

– Не исключено, что Винс сделал эту парочку.

– Вот уж нет. – Слова вылетели быстрей, чем Ленора успела это понять. Что бы она ни добавила, не спасало положение. Она молча взялась за салат.

– Не важно. – Пэм оглядела кафе, пропитанное духом добротности. – Стефи никому не скажет, кто отец. И я ее не виню. – Она положила прохладную ладонь на руку Леноры. – Или тебя.

* * *

Контора «Хигарти и Кребс» казалась вымершей. Даже в приемной не было ни души. Было около пяти, когда сюда пришла Ленора, облегчив семейный бюджет еще на три тысячи.

Она не была здесь довольно долгое время. Крошка Юджин требовал много внимания. Можно было предположить, что маленький Бенджамин Эйлер, родившийся двумя днями позже, тоже отнимал много времени у своей мамы. Родившаяся в большой семье, Ленора знала, что внимания требуют все дети, но только немногим удается своими требованиями ставить весь мир на голову.

– Хэлло-о? – Четырехдюймовые каблучки Леноры простучали по коридору. Она подошла к кабинету Эйлин. Дверь была открыта, контора пуста. Ленора постучала в дверь кабинета Маргарет Кребс.

– Эй, есть кто-нибудь?..

Она открыла дверь – еще один пустой кабинет.

– Она в суде, – произнесла у нее за спиной Уинфилд.

Ленора резко повернулась с расширенными от испуга глазами.

– Buona sera. Come stai?[76]76
  Добрый вечер. Как поживаешь? (ит.).


[Закрыть]

Они обменялись сухими поцелуями. Уинфилд, возвышавшаяся над ней, как башня, помахала рукой с растопыренными пальцами:

– Bene. E tu?[77]77
  Хорошо. А ты? (ит.).


[Закрыть]

Ленора расхохоталась:

– Ты совсем не умеешь шпарить по-нашему. Придется брать у меня уроки. У тебя получается «A-two»[78]78
  E tu". (ит.). («А ты?») звучит похоже на «A-two». (англ.) – «А два».


[Закрыть]. Слушай, тут кто-то умер? Тихо, как после похорон.

– Так оно и есть. Похороны фирмы состоялись. Бетти и Долорес пришлось уволить. Эйлин тратит большую часть времени на ребенка, здесь бывает нечасто. Маргарет ведет дела в суде. Я пишу все материалы, сама же их печатаю.

– Я думала, у вас полно клиентов.

– Так и было. Но теперь денег у нас нет. Мы полупарализованы.

Уинфилд повела Ленору в свой кабинет и усадила на стул напротив себя.

– Не буду рассказывать, сколько времени Эйлин потратила, отбиваясь от кредиторов База. Она пустила в ход второй раздел о банкротстве и так далее.

– Неблагодарный ублюдок.

– Это время следовало потратить на дело по СПИДу. Нам посоветовали найти других проституток Риччи. Мы их нашли. Дело можно было положить на стол окружному прокурору...

– Но вместо этого ей пришлось заниматься долгами База.

– Совершенно верно. А я печатаю справки. Мы полупарализованы...

– А Баз вытанцовывает вокруг Винса и все дальше залезает в долги.

– Основной кредитор – Винс. Но Винс с него ничего не требует, поскольку Баз сделал его неприлично богатым.