Текст книги "Человечище!"
Автор книги: Лёша Белкин
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)
Покупайте!
Наслаждайтесь!
Его сердце не выдержало. Этот мотор оказался слишком слабым для такой мощной и
ненасытной машины. Его глаза полуоткрыты, толстая зеленая муха сидит на носу, шевеля
тонкими, как щупы, лапками. Нервно гудит лампа дневного света.
Покупайте!
Наслаждайтесь!
Жрите!
На полу пищат крысы. В углу читает сакральный текст рекламы телевизор. Крысы,
сначала несмело, а потом уже без всякой боязни подбираются к его телу. Настала их
очередь жрать. О, прекрасная человеческая плоть – потная, пахнущая чем-то пряным! О, желеобразный жир – сегодня пир крыс и мух! Жрать. Жрать. Жрать.
В черном зеве его рта происходит какое-то шевеление и оттуда выползает пухлый
белесый червячок. С ревом бомбардировщика в воздух взвивается муха. И большая серая
крыса исчезает у него в паху.
Нарцисс
Древняя легенда на новый лад
Я совершенен. Я – само Совершенство. И вам придется это признать. Как приходится
признавать тот факт, что «Мона Лиза» кисти да Винчи – одно из величайших
произведений искусства. Я – величайшее произведение природы.
Но не только ее заслуга в этом. Я во многом творение самого себя. Мое подтянутое тело
с выправкой строевого офицера – прямое тому доказательство. Если и существуют идеалы
человеческого тела, то они воплощены во мне. Я верю, что в прошлой жизни я был
эталоном, по которому античные мастера создавали свои скульптуры. Во мне заключена
так называемая божественная пропорция. Не верите? Спросите у зеркал – они не врут.
О, зеркала! Единственный предмет в окружающем мире, который не вызывает у меня ни
раздражения, ни отвращения. Зеркала честны. Они преподносят предметы точно такими, какие они и есть. В отличие от вас, людей. Поэтому вся моя квартира заставлена
зеркалами. В них, в этих зеркалах, живу я – единственное идеальное создание на земле.
Но разве вы это заметите?
Вот вы все – как на ладони. Я смотрю на вас в бинокль, который купил пару недель назад
у старого пьяницы на рынке, через окно моей квартиры, расположенной на верхнем этаже.
Сквозь кружки окуляров мне видны все ваши недостатки.
Половина из вас горбится, другие хромают, у третьих некрасивая родинка на лице,
четвертые покрыты густыми черными волосами по всему телу, словно гориллы, пятым
сделали обрезание и теперь головка их члена похожа на шляпку несъедобного гриба.
Кроме того, вы пошлы, завистливы, мелочны, в вас живут иллюзии, которые заменяют
вам истинную жизнь. Ваша фантазия никуда не годится. Ее хватает только на покупку
недорогих автомобилей самых банальных моделей и обстановку своих квартир мебелью
из ИКЕИ. Те из вас, кто хоть немного поднялся над остальной массой, кичливо воротят
нос от тех, кто остался внизу; последние же, разочаровавшись и смирившись со своим
бессилием, утыкаются в грязь на дне собственной помойной ямы и лишь изредка
поднимают рыла, чтобы злобно плюнуть в верхних, но не достают и плевок шлепается им
же в глаза.
Я смотрю на вас, и смех непроизвольно срывается с моих губ. Вы – жалкие ничтожества.
Ваша жизнь ничего не стоит. Поэтому я искренне радуюсь, когда террористы швыряют в
вас свои бомбы или внезапное землетрясение погребает вас под обломками ваших же
домов. Вы противны даже богу. Мне кажется, старик рвет волосы на своей седой голове, когда видит, кого он породил.
Впрочем, ко мне это не относится. Думаю, я – его любимый сын.
И все-таки мне приходится жить с вами в одном мире. Конечно, все это не вызывает у
меня ничего кроме омерзения, но иного, к сожалению, не дано. Всякий раз, когда я
оказываюсь в каком-нибудь общественном месте или же по случаю общаюсь с коллегами
по работе, у меня складывается впечатление, что лягушки ожили, выползли из своего
болота и теперь пытаются жить на равных со мной. Это не так, запомните!
Я отрываю бинокль от глаз, собираясь уже покончить со своим занятием, как тут же мое
внимание привлекает одна приятная сцена. Я вновь приникаю к окулярам – так, что
чувствую, как они впиваются в кожу вокруг моих глаз.
На улице напротив моего дома автомобиль сбил молодую женщину. Она взмыла вверх
словно бабочка, но, однако же, без присущего бабочкам изящества, и шлепнулась на
асфальт, покрытый кашицей из снега и грязи, словно раздавленная мокрица. Пальто ее
распахнулось, оголив раскинутые ноги и кружевные трусики под задравшейся юбкой.
Я вижу кровь, струящуюся по ее лицу. Я отмечаю, что она некрасива, главным образом
из-за крупного родимого пятна на щеке; струйка же крови напоминает мне разрез,
сделанный хирургическим скальпелем.
Автомобиль, сбивший ее, останавливается, водитель выглядывает в приоткрывшуюся
форточку, раздумывает несколько секунд и, внезапно развернувшись, уезжает.
Обыкновенный трус.
Некто выныривает из толпы и, пользуясь всеобщим замешательством, принимается
шарить у нее по карманам. Он извлекает темный предмет – по всей видимости, кошелек и
снова исчезает в людском потоке.
Несколько сердобольных старушек начинают суетиться возле истекающего кровью тела, но большинство случайных свидетелей происшествия проходят мимо с равнодушными
лицами: им, конечно же, плевать на судьбу этой женщины да и вообще на все, они
целиком и полностью поглощены собственными натурами. Возможно, здесь мы в чем-то
похожи, но…
Но они забывают, что их натура – ничто, потому как истинно высшее существо
находится не там, на улице, но здесь, у окна – с биноклем в руках, и словно бог наблюдает
за грустными картинами жизни своих уродливых чад.
Вот еще одно доказательство вашего ничтожества. И еще один козырь в моей колоде.
Будущее не за вами, за мной. Но вам это неизвестно. Пока.
Я убираю бинокль от глаз и отхожу от окна. Кладу его на тумбочку, стоящую у
изголовья моей кровати, над которой висит большое зеркало в раме из красного дерева.
Развязываю тесемки халата, и он падает у моих ног. Я остаюсь в своей божественной
наготе.
Я подхожу к антикварному комоду с большим зеркалом, способным отразить черты
вашего величественного героя, и строгим взглядом окидываю свою наружность.
Прекрасно! То, что я вижу, прекрасно, абсолютно!
В зеркале – мужчина тридцати с небольшим лет с правильной формой черепа, черными
курчавыми волосами и античным лицом. У него стройное тело, покрытое крепкими
мускулами, на котором почти нет волос, разве что на лобке, его руки и ноги прекрасны, как могут быть прекрасны руки и ноги атлета. Его отражение лучится в зеркальной
бездне, как будто зеркало посылает из своих глубин мощный поток энергии, который
способен сокрушать стены.
Я замечаю, что хоть и брился только вчера, на лице проступила небольшая щетина. Я
иду в ванную, не одеваясь, нагишом. Я беру бритву, наношу пену и плавными
движениями выравниваю контуры своего лица, словно старательный мастер, который
доводит свое детище до совершенства последними мазками.
Внезапно проступает кровь. Я порезался. Кровь смешивается с пеной для бритья, образуя
розовую субстанцию. Я беру полотенце и тщательно стираю ее с лица. Кровь не
останавливается и тонкой струйкой скользит по подбородку. Несколько капель срываются
и падают на поверхность раковины, расплываясь причудливыми рисунками в духе
абстракционизма. Я нахожу это забавным.
Я беру бритвенный станок, аккуратно вынимаю лезвие и делаю неглубокий надрез на
груди. На коже образуется красная полоска с рваными краями, которая тут же заполняется
кровью. Кровь струится по груди вниз к животу, я размазываю ее плавными движениями.
Вскоре все мое тело в моей же крови. В крови бога.
Это заставляет меня вспомнить случай из детства. Уже тогда я был особенным ребенком.
Я был единственным чадом в семье, и родители долгое время хотели видеть меня
девочкой, что немного смущало меня, но та нежность, с которой все это делалось,
побеждала всякое смущение. Кроме того, я прекрасно выглядел в ситцевом платьице, в
чепчике и длинных розовых гольфах. Я был любимцем огромного количества моих теток, которым был препоручен и которые переодевали меня по десять раз на дню во
всевозможные чудесные наряды, а я вытанцовывал перед ними с грацией ангела.
Еще мне нравился мой ночной горшок, который представлялся мне волшебным сосудом
из сказки и на котором я мог сидеть часами. Опорожнившись, я слезал с горшка, напевая
какую-нибудь песенку из мультфильма, и опускался на колени перед горшком. Это было
похоже на молитву. Я смотрел на свои какашки, и они казались мне совершенными, в них
было какое-то волшебство, а иными они и не могли быть, раз горшок был волшебным. Я
обнюхивал их и брал в руки, если, конечно, у меня не было поноса, и, пока никто не
видит, играл с ними, как обычные дети играют с плюшевыми медвежатами или куклами.
Они были частью меня, частью ангела.
Однажды ко мне приехал двоюродный брат, который был на год старше меня. Мне было
года три. Наши горшки стояли рядом. Мы сидели с ним и какали, потом я слез с горшка и
стал совершать свой ритуал. Он спросил меня, что я делаю. Я ответил, что мои какашки
живые. Он рассмеялся и сказал, что они не могут быть живыми, потому что у них нет
души. Тогда я взял одну какашку и съел, желая показать, что они образуют со мной одно
целое, а у меня-то душа есть, значит и у них – тоже. Брат не досмотрел эту сцену, потому
что его затошнило. Я решил, что у его какашек действительно нет души, после чего стал
сомневаться в том, а есть ли она у него самого.
Я рассмеялся. Воспоминание о детстве было приятно. Я обмакнул палец в кровь и
лизнул. Кровь была солоноватой на вкус. Если христиане вкушают тела Христова, почему
совершенное существо не может вкусить собственного тела?
Потом я вытер кровь и обработал раны раствором йода. Кровотечение остановилось. Я
еще раз оглядел свое лицо и, найдя его совершенно гладким, вышел из ванной комнаты.
Моя квартира была целиком обставлена зеркалами. Зеркальным был потолок, зеркала
висели на стенах, на каждой тумбочке лежало по одному маленькому зеркалу, как в
женских косметичках, даже настенные часы были с зеркальных циферблатом. Все они
показывали мне самого себя. Все они впитывали в себя изображение божества и, не имея
сил оставить его себе, отдавали назад. Бог не мог принадлежать им. Бог не мог
принадлежать никому кроме самого себя.
Я оделся. У меня было несколько дорогих костюмов, и я одел один из них. Я планировал
прогуляться. Побыть немного среди низших существ. Дать им шанс увидеть божество и
пасть к его ногам от стыда за собственное уродство и убожество.
Я повязал галстук перед зеркалом, в который раз отмечая свою красоту и изящество.
Зеркала любили меня, им нравилось отражать совершенство. Будучи беспристрастными
судьями, они обожали судить богов, не людей. Я обдал себя одеколоном, хотя мой запах
был идеален, я это знал. Так, маленький штришок к великому полотну.
Часы показывали начало восьмого. Вечернее солнце заглянуло в окно и заиграло в
зеркалах тусклыми бликами, пораженное безукоризненным видом их хозяина. На улице
вдалеке прогрохотал трамвай. Я взял с тумбочки пачку сигарет и закурил.
Выпуская ровные струйки дыма, я продефилировал перед зеркалами, любуясь своим
видом. Это было чистое эстетическое чувство, какое в человеке может пробудить разве
что созерцание только что распустившихся цветов. Это был апогей художественного
совершенства, которого достигает в экстазе великий живописец, создавший гениальное
произведение.
Докурив, я затушил сигарету в хрустальной пепельнице и вышел из дома. Мои зеркала
вмиг стали тусклыми, погрустнев оттого, что некоторое время им придется отражать
только самих себя. Ничего, я еще вернусь к вам, мои дорогие!
Я спускаюсь и выхожу на улицу. Город окутали короткие зимние сумерки. Свет фонарей
отражается в лужах, похожих на черные кляксы. В лужах отражаюсь и я – и это
возвеличивает их низкую сущность.
Я погружаюсь в толпу, и, скажу вам, это не самое приятное развлечение. Люди идут
плотным потоком, толкают меня, проходят мимо, даже не извинившись, им плевать на все
и вся, кроме самих себя. Подобным образом свинье плевать на своих сородичей, когда ей
в кормушку кинут отбросов – она расталкивает всех, жадно хрюкая, лишь бы первой все
сожрать.
Вы – полные ничтожества, говорю я вам, – и вот мои доказательства. Взгляните на себя
со стороны. Жалкие существа, думающие только о собственной заднице. Заднице,
покрытой мелкими пупырышками, иногда прыщами, в мелких волосках; заднице, дурно
пахнущей и вряд ли имеющей право на существование.
Я захожу в знакомый бар: иногда я здесь бываю, выпиваю пару коктейлей или стаканчик
виски и ухожу. Мне интересно понаблюдать за людьми. Увидеть их страхи и пороки. В
пьяном угаре они, как правило, раскрываются полностью – и более гнусной картины не
увидать вовек.
Я беру коктейль и сажусь за столик в дальнем углу бара, под тусклым светильником, нехотя роняющим свой свет, словно его заставляют это делать каждый день против его
воли. Я закуриваю сигарету и делаю глоток. Коктейль великолепен. Что ж в некоторых
вещах вы все ж преуспели, браво!
Посетителей в этот час немного, в основном завсегдатаи – будничные пьяницы,
предпочитающие смотреть на дно стакана, нежели в свои собственные глаза. У них нет
будущего, их настоящее – здесь. Они пьют с тупой обреченностью, как пьет корова из
поилки перед тем, как ее поведут на убой. Они уже положили свою голову на плаху и
только ждут топора.
Но нужно отдать им должное – пьяницы хотя бы сознают свою ничтожность. В отличие
от большинства, которое подтягивается позже, в дорогих одеждах, с праздными лицами, чтобы выплеснуть в угаре всю мерзость, которую скрывают меха и украшения. Эти
гуляют как римляне, в лоске и высокомерии, но как римляне, забывшие, что у ворот уже
стоят варвары. И лишь я, высшее существо, вроде как незаметен среди всей этой грязи.
Как и подобает высшему существу, я лишь наблюдаю за деяниями тварей низших, не
снисходя до них.
Проходит часа два. Я успеваю выпить еще два коктейля и заказать порцию виски.
Народу прибавилось, все столики почти полностью заняты. Я наблюдаю из своего
укрытия, от меня не скрывается ни одна деталь, даже самая мелкая. Люди самонадеянны.
При всем своем уродстве они пытаются вести себя как принцы и принцессы, это выглядит
смешно. Глупо, я бы сказал. Должно быть, так выглядит навозный червь, возомнивший
себя мотыльком.
В начале десятого бар забит полностью. Начинается привычный кутеж с пьяным смехом
и гамом. Ко мне подсаживается женщина, я сразу вижу, что это проститутка.
– Можно?
Я киваю. Иногда я пользуюсь услугами проституток, это что-то вроде игры, в которой
королю предлагается испачкать ступни. В любом случае это лучше, чем вязаться с
остальными женщинами.
Она садится и закуривает.
– Не угостишь даму чем-нибудь?
Я бросаю на стол мятую бумажку. Она кривит губки, но иного обхождения она не
дождется. Она нехотя встает и идет к стойке – взять себе коктейль. Когда она
возвращается, она говорит мне:
– И чего это ты такой грубый? Вот и сидишь поэтому один, дурачок.
– Не твое дело, – говорю я и достаю еще несколько бумажек, – тут недалеко, допивай
коктейль и пойдем.
– Фу, какой ты! Никакой романтики…
– Оставь эти слова другим.
Я пью виски молча, разглядывая ее. По вашим меркам она, наверное, ничего, только
немного старовата, я вижу морщинки, изрезавшие кожу вокруг глаз. Я вижу капельки
коктейля вперемешку со слюной на ее губах. Это вызывает у меня неприятное чувство.
– Как тебя зовут? – она пытается выглядеть игривой.
– Это тоже не твое дело, кроме того, мне не важно, как зовут тебя, я сказал, допивай
коктейль и пойдем.
Видно, что ей не нравится, как я с ней обращаюсь, но деньги заставляют остаться. Она
тянет коктейль через трубочку, при этом я слышу неприятное причмокивание.
– Не делай так, – раздраженно говорю я.
– Как?
– Ты знаешь, не притворяйся.
Она перестает. Допивает свой коктейль и смотрит исподлобья на меня. Я делаю
последний глоток виски и встаю. Она поднимается следом.
Мы выходим на улицу. Начался снег. Он кружится – белый и чистый; я ловлю рукой
снежинку, она лежит на ладони, геометрически правильная, симметричная, в ней есть
эстетизм, я смотрю под ноги: там снег лежит грязными клочьями, похожий на тряпки, которыми вытирали руки после того, как ковырялись в моторе автомобиля. Вот так – все, что попадает на землю, в человеческий мир, все красивое и эстетичное, становится просто
грязью.
Мы идем молча, я говорю ей, чтобы шла немного впереди, я скажу, где мой дом, она
повинуется, я разглядываю ее. У нее немного кривые ноги. Безвкусная прическа. Пальто, похожее на одеяние монаха. Она такая же, как все вы.
Мы минуем несколько кварталов и оказываемся возле парадной моего дома. Я говорю, что мы пришли. Она окидывает взглядом здание и спрашивает, на каком этаже я живу.
– На последнем. Пошли.
Мы входим в парадную и поднимаемся на лифте. Молча.
Когда мы оказываемся в моей квартире, я включаю свет. Зеркала сразу же словно
оживают, играя светом, бросая ревнивые взгляды на мою спутницу. Им нравится отражать
только меня.
– Проходи.
– Ух ты! А ты классно устроился. Модная квартирка. А зачем тебе столько зеркал?
– Не твое дело.
– Любишь смотреть на себя, да? Или нет, я знаю. Ты любишь смотреть на себя, когда
делаешь это, я угадала?
– Я же сказал – проходи. И хватит глупых вопросов.
Она проходит в квартиру и сразу же плюхается на кровать. Я прохожу вслед за ней, открываю бар и достаю бутылку виски и два стакана.
– А у тебя есть вкус. У большинства, у кого я бываю, ну ты понимаешь, – говорит она, -
убогие жилища, там неинтересно.
Мне не нужны ее глупые комплименты. Я наливаю виски в стаканы и протягиваю один
из них ей.
– Хочешь выпить перед этим? – она подмигивает мне. – Расслабиться?
– Понимай, как хочешь.
Я делаю глоток. Она подкрадывается ко мне и обнимает.
– Подожди.
– Я не хочу ждать, милый. Можно я буду тебя так называть?
– Называй, как нравится, мне все равно, – ее глупость почти выводит меня из себя.
Она опускает свою руку и забирается ко мне в ширинку.
– Ну-ка посмотрим, что у нас там.
Я убираю стакан и резко опрокидываю ее на спину, срывая с нее одежду, словно ворох
тряпья. Мне надоели эти бессмысленные игры.
Мы занимаемся любовью минут двадцать. Потом я встаю и иду в душ. Ненавижу грязь.
Ненавижу себя за эти контакты с проститутками. Но без них, пожалуй, не обойтись.
Я моюсь и смотрю в зеркало. На груди красная полоска от пореза. О, моя прекрасная
плоть! Я восхищен тобою. Ты божественна. Даже порезанная.
Струйки воды текут по мне как ручьи по горному плато, повторяя контуры моих
мускулов, в свете ламп мелкие капли кажутся бриллиантами, но даже бриллианты – ничто
в сравнении с совершенством. В сравнении со мной.
Я выхожу, она сидит на кровати, нагая, и корчит гримасы перед большим зеркалом.
Дура. Я окидываю ее взглядом, полным омерзения. Она пачкает мои простыни.
– Уходи, – говорю я ей.
Она игриво улыбается.
– Можно я еще немного побуду у тебя, милый? Мне так здесь нравится.
– Нет, я сказал: уходи.
– Ну, пожалуйста!..
Я подхожу, беру ее за руку и скидываю с кровати.
– Убирайся!
Она падет на пол, неловко растопырив ноги. Я вижу ее уродливую промежность. Мне
становится противно. Она вскакивает, внезапно в ее глазах появляется злоба.
– Ну и ладно, урод. Понял? Ты – урод. Извращенец. Окружил себя зеркалами и живешь в
них, а сам – обыкновенный урод, – она произносит по слогам, – у-род!
– Что ты сказала?
– Что слышал. Ты – урод. И извращенец.
– Заткнись!
Она вскакивает на ноги и начинает дурашливо скакать по комнате, выкрикивая:
– Урод. У-род. У-ро-дец.
– Ах ты дрянь! – я ловлю ее и валю на пол. Она бьется, пытаясь высвободиться. –
Повтори!
– Урод. Отпусти меня, извращенец!..
Я бью ее по лицу.
– Заткнись. Заткнись!
– Отпусти меня, урод, или я закричу.
Меня охватывает неконтролируемая ярость. Да как она смеет называть меня так? Меня, высшее существо?! Она. Обычная дешевая шлюха с улицы.
Я хватаю с тумбочки настольную лампу и принимаюсь душить ее проводом от нее. Она
хрипит и пытается вырваться, но я держу ее крепко. Я вижу ее налитые кровью глаза, ее
искривленный рот, на губах ее проступает пена. А я все душу и душу. Пока она не
перестает дергаться.
Я ослабляю свою хватку. Она лежит неподвижно, глаза красные от лопнувших
капилляров, язык вывалился наружу и висит куском розового мяса. Она мертва.
Черт побери, я ее убил! Но она сама виновата. Она посягнула на высшее существо. Она
усомнилась в моей красоте и моем величии. Дура. Смерть – достойная награда за такую
дерзость. Так ей и надо.
Я беру бутылку виски с тумбочки и наливаю полный стакан. Выпиваю виски залпом.
Виски приятно обжигает горло. Я отталкиваю стакан – к черту его – и начинаю пить с
горла. Глоток за глотком. Я чувствую, как пьянею. Кровь приливает к вискам, глаза
застилает мутная пелена.
Я – божество! И никто, запомните никто, не смеет усомниться в этом. Я подхожу к
зеркалу – в нем я, голый, со свежим порезом на груди, я прекрасен. Я прекрасен!
Но она сказала, что я – урод. Черт, зеркала все врут. Вы все врете, проклятые зеркала! Я
допиваю виски и швыряю пустую бутылку в зеркало. Оно с грохотом разбивается, и
мелкие осколки ливнем обрушиваются на пол. В них по кусочкам отражаюсь я.
Я перешагиваю через труп и подхожу к окну. Я смотрю в него. Там живете вы. Вы,
ничтожества, которым никогда не стать божествами. Здесь живу я. Мое отражение в
оконном стекле смотрит мне в глаза. О! Я великолепен, я идеален, я выше этого мира! Я –
единственное существо, достойное существования на земле.
Внезапно меня ведет, все из-за выпитого виски, и я падаю на окно. Стекло
продавливается и вдруг со звоном рассыпается, разрушая мое отражение, а сам я
переваливаюсь через оконную раму и лечу вниз. Все происходит так внезапно, что я
успеваю осознать произошедшее только в полете.
Я падаю. С верхнего этажа. Голова кружится. Одно я знаю наверняка: меня ждет смерть.
Не знаю, о чем обычно думают перед смертью люди, но у меня в голове только одна
мысль. Отгадайте, какая? Я – само совершенство.
Спазм
Меня зовут Спазм. Я – острая боль, ползущая по пищеводу, электрический ток,
пробирающийся по нервам в мозг. Я – это ты. Ага.
Ладно, не парься, мы сидим в баре, и я предлагаю тебе взять нам обоим пивка. Позови
официанта, пусть принесет. Только запомни – платишь ты. Я, понимаешь ли, на мели.
Ага.
Ну что ты сидишь, как обдышавшийся клеем пацан? Крикни уже ему: «Эй, парниша, дуй
сюда. Нам по паре пива, понял, ага?» Всему тебя надо учить.
Позвал? Хорошо. Вот это я понимаю. Будь мужиком. Ага. Дай-ка мне сигаретку. Люблю, понимаешь, так посидеть, попить пива вечерком. Расслабиться, так сказать.
Ладно, чего ты такой запаренный? Все нормально, мужик, отдыхай. Смотри, какая
девочка сидит за соседним столиком. А? Как тебе? Сиськи, жопа – все на месте.
Не, ну ты мне совсем не нравишься. Похож на гнилой гриб. Проблемы на работе? Брось, чувак. Работа – это блядская фикция, звук смываемого унитаза бытия. Деньги, карьера…
Это словно пердеж в опере. Нужно отдыхать, чувак, отдыхать. Жить на полную катушку.
Вот так я думаю.
Ага, вот и пиво. Отдает мочой, но для такого затхлого места, как этот бар, пойдет. Давай, за тебя. И за нашу победу в субботу. Наваляем этим пидорасам по полной, чувак.
Покажем кто хозяин на газоне. И на трибунах, чувак, и на трибунах.
Люблю махач. Хорошо съездить по морде какому-нибудь жирному яппи. Это словно
секс, даже круче. Эти богатые уроды должны бояться. Страх – вот что по-настоящему
правит миром.
Кстати, насчет твоей работы. Ты ведь думаешь, что твой босс тебя недооценивает, не так
ли? Плюнь. Этот старый козел даже собственный член в трусах не видит. Все эти
ценности среднего класса… уютная квартирка, стереосистема, мебель из ИКЕА… срань
задротная. Нет, это ни в какое сравнение не идет со старым добрым мордобоем на
футболе по выходным.
И потом: весь этот истеблишмент, современная культура, масс-медиа – все это создано с
одной лишь целью: наебывать таких парней, как мы. Политики из кожи вон лезут – лишь
бы урвать кусочек у нас. Что же нам остается? Правильно: бить морды друг другу. Nihil habenti nihil deest. Ничего не имеющему нечего терять. Вот так. Ага.
Это, блядь, чертова дискриминация, чувак, вот как это называется. Такой тебе пример: приходит чувак устраиваться на работу, а у него приводов, что у порядочной шлюхи
мандавошек. Ну, работодатель, естественно, через службу безопасности это пробивает – и
привет. Типа, вы нам не подходите и все такое. Но вещи своими именами при этом не
называет. Не говорит, что не берет тебя из-за приводов. Ага. Такая у них блядская
политика.
Дай мне еще сигарету. А эта девочка за соседним столиком совсем даже ничего. Давай, чувак, подойди к ней, не обламывайся. Глядишь, и у тебя выгорит жаркая ночка. Да, да, давай, иди.
Ну вот так ты мне больше нравишься. Подсядь к ней. Скажи привет. Чего она такая
кислая? Тоже мне принцесса на горошине нашлась. Давай, обними ее. Возьми за жопу.
Смелее же.
Блядь, чего ты орешь, словно тебя режут. Вот ведь сука. На лице написано, что дает кому
ни попади, а тут разоралась. Что это еще за хуй поднялся из-за соседнего столика? Не
нравится мне он. Давай въеби ему от души.
Раз. Неплохо. Ага. Попортил смазливую рожу. Добавь ему по печени. Осторожней,
теперь еще и его кореш вписался. Давай, сделай и этого хмыря. Бей, чувак, бей.
Ладно, ничего – пропустил удар, ладно. Возьми стул и шандарахни его по башке. Оп-па, кровища по сторонам. Будет знать, урод, с кем связался. Заверши это дело ногами. Ага.
Люблю эту картину: кровища кругом, тела поверженных врагов. Сердце стучит что твой
молоток. Теперь пора сматываться, а то эти козлы из бара уже наверняка вызвали ментов.
Хватай свое барахло и на выход.
Выскочили. Удачно. Нормально ты им навалял, уважаю. А все эта сука. Вечно проблемы
из-за баб. Ладно, двинули отсюда. Кстати, у меня есть пару грамм отличного амфетамина, думаю, не заскочить ли нам в ближайшую подворотню и не снюхать ли по дорожке-
другой? А? Как думаешь?
Отлично, я верил в тебя. Давай, чувак, по-быстрому. Порошок что надо, не грязный
уличный спид. Раз – и ты уже бодрячком. Ага.
Пошли дальше. Черт, кто это у нас на хвосте? Неужели те пидорасы из бара? Настроены
недружелюбно. Давай за угол, чувак, создай себе пространство для маневра.
Ага. Что это в снегу? Труба! Чувак, это обрезок трубы – лучшее оружие для уличного
махача. Хватай же его. Вот так. Теперь жди.
Смотри, вот же они. Давай – бей! Ага. По башке и по яйцам. Ха-ха-ха-ха! Не,
определенно лучше махача в жизни нет ничего. Уверяю тебя.
Ну что, уроды? Довыебывались? Получите, блядь, получите! Не на того напали, ага.
Удар, еще удар. Выбей из них все дерьмо!
Чувак, а ты мне все больше нравишься. Как ты их уделал! Вот это по мне. Ладно, не
теряй времени – прошерсти карманы, глядишь, может, найдем, чем разжиться.
Деньги – это хорошо. Что там у нас еще? Блядь, да это же пистолет! Вот так улов. А
рыбка-то оказалась посерьезней, чем мы думали. Бери пушку и валим отсюда по-
быстрому.
Не, ну кто мог подумать, что у этих парней окажется ствол! Дай-ка посмотрю. «ПМ», вроде тех, с которыми менты ходят. Вот это штука.
Слушай, а ведь со стволом ты теперь многое можешь. Больше чем среднестатистический
менеджер, задроченный тупой работой и дебильными ценностями. А? Давай, парень,
покажи всем им, чего ты стоишь! Люди смотрят на тебя совсем по другому, когда ты
наставляешь на них пистолет, приятель, запомни это.
Смотри, магазин! Пойдем – покажем им, кто есть кто. Смелее, чувак, смелее. Ведь у тебя
есть ствол. Заходишь и сразу наставляешь его на придурка за прилавком. Да не дрейфь ты, давай, мужик, сделай это! Эти политики, социологи и экономисты только чистят мозги
таким парням, как мы, тогда, когда нужно брать власть в свои руки. Не упусти свой шанс.
Вошел? Теперь достаешь ствол и наставляешь на мудилу у кассы. Отлично сработано.
Он уже обосрался со страху. Что и требовалось доказать.
Ага. Подходишь ближе и вставляешь ствол ему в рот. Сделано? Смотри, как он дрожит, -
это даже забавно. Теперь пусть выкладывает деньги из кассы на прилавок. Ну давай же, чувак, доставай свои денежки. Ага.
Так-то лучше. Блин, он так круто дрожит – его бы в кино показывать. Черт, что это?
Блядский в рот – охранник! Давай, чувак, не тормози. Наставь на него ствол и жми на
курок. Да быстрее же, а то нам пиздец.
Бам. Продырявил башку чертовому ублюдку. Кровищи как со свиньи. Теперь хватай
деньги и валим. Кажись, воняет дерьмом – видно, этот парень у прилавка по-настоящему
обделался.
Бежим, чувак, бежим. А круто ты его! Ага. Совсем другой пацан – не тот олух, каким
тебя привыкли видеть в твоем офисном мирке. Мы им еще покажем!
Мне послышалось или это вой сирены? Вот дерьмо. Похоже, мы крепко вляпались.
Давай быстрее, чувак, быстрее. Менты на хвосте – а это уже не шутки. Беги же, беги.
Давай сюда. Ну-ка что у нас там? Блядь, две патрульные машины. Быстрее же, быстрей.
Шевели ногами. Скорость – вот что может нас спасти. И, кстати, не пора ли избавиться от
пушки?
Ага. Давай, продолжай в том же духе. Расторопней, чувак, расторопней. Они крепко
подвизались. Ну ничего, мы должны оторваться. Вечно не везет таким крутым парням, как
мы. Везет всяким ублюдкам: банкирам, судьям, политикам. А мы всегда по уши в дерьме.
Не любит судьба нашего брата, чувак.
Так, беги прямо. Через квартал свернешь направо. Пошли с дороги, мрази, пошли прочь.
Да выкинь ты уже этот ствол! Выкинул? Молодец. Не сбавляй ходу, мне кажется, я
чувствую вой сирены своим позвоночником.
Теперь направо. Так. Беги, беги, чувак. Что это? Блядь, какая боль! Они открыли огонь.
Сволочи! У тебя плечо, кажись, прострелено, чувак. Ебаные суки!
Терпи. И беги, блядь, беги дальше. Сейчас налево, в переулок. Как же больно! Да не
хнычь ты! Думаешь, мне легче? Давай ходу, они уже на пятки нам наступают.
Сворачивай в эту подворотню. Теперь через двор. Черт, стоило ведь позабавиться.
Гребаные капиталисты. Денег им жалко для таких простых пацанов, как мы. Этот чувак, Ленин, определенно был прав, когда накрутил их яйца на кулак.
Мимо мусорных контейнеров. Ага. Правильно. Ничего, вырвемся – залижем раны.
Главное – не дрейфь. Прорвемся, чувак, прорвемся.
Вот блин, они, похоже, и не собираются отставать. Давай еще быстрее. Чего ты стонешь?
Терпи, мужик, терпи. Сейчас лишь бы ноги унести.
Помню, как мы с мясными столкнулись месяца два назад – вот там потеха была. Они нас
накрыли в центре – словно снег на голову обрушились. Ну, мы деру дали – квартала два
отбежали, перегруппировались, а потом встретили их же под железнодорожным мостом.
Такой замес пошел, ты бы видел! А главное – отмудохали мы их, мама не горюй. Так что
