Текст книги "Тайны горностая"

Автор книги: Леопольд Захер-Мазох

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Первым вскочил на ноги камер-лакей и пристально вгляделся в лицо Елизаветы, другие заговорщики, быстро и едва слышно перекинувшись между собой несколькими словами, тоже последовали его примеру.

– Предатель! – прошипел уволенный офицер. – Он у меня живым из трактира не выйдет.

– Царица, – ахнул камер-лакей и в ужасе отступил на два шага.

– Царица?! Где? – наперебой закричали другие.

– Да вот же она, – воскликнул камер-лакей, – заколоть ее!

Он ринулся было на Елизавету, однако решительная и мужественная дочь Петра Великого схватила его за грудки и нанеся удар по голове, что он рухнул перед ней на колени, в то время как старый гренадер перехватил удар кинжала, который собирался уже нанести ей в спину уволенный офицер. Тут же зазвенели разбитые стекла, и изо всех дверей и окон на заговорщиков уставились ружейные дула.

Гренадеры, приведенные Салтыковым[6]6
  Салтыков Семен Андреевич (1672–1742) – граф, сенатор, генерал-аншеф, обер-гофмаршал, «главнокомандующий» Москвы, фактически управлявший ею.


[Закрыть], окружили трактир и теперь с ружьями наперевес ворвались в помещение.

– Разве я не сказала вам, что уже слишком поздно, – воскликнула царица с достоинством, – вы в моих руках!

– Мы пропали, – пробормотал торговец.

– Все мятежники разом повалились на колени перед отважной красивой женщиной.

– Смилуйся! – взмолился уволенный офицер.

– Как можете вы ждать милости там, где сами не хотели ее проявить? – ответила Елизавета, исполненная величия. – Если с вами поступили несправедливо, дорога ко мне всегда открыта для каждого. Вы могли бы прийти ко мне со своими жалобами, я бы все расследовала и нашла бы способ помочь беде. Однако вы предпочли стать предателями и государственными преступниками, и как вы не пожалели бы меня, если бы ваше черное дело удалось, так не можете вы ждать от меня снисхождения и сострадания. Уведите их!

Арестованных заговорщиков связали и отправили в цитадель, а царица вскочила на лошадь генерала Салтыкова и во главе своих верных солдат, сопровождаемая ликующей толпой народа, вернулась во дворец.

Старый верный гренадер был ею в тот же день произведен в офицеры и одарен значительной суммой.

5
Пение сфер

Графиня Шувалова только что встала с постели и начала приводить в порядок волосы, когда в ее туалетную комнату неожиданно вошла царица.

– Ваше величество, вы приводите меня в отчаяние, – воскликнула маленькая резвая придворная дама, – я еще не одета и не причесана...

– Не беспокойтесь, пожалуйста, моя дорогая, – промолвила царица, опускаясь на табурет, – ваш упрек, если таковой есть в ваших словах, справедлив и заслужен мною. В такую рань дамам нашего положения визитов, как правило, не наносят, кроме, разумеется, осчастливленного поклонника, пользующегося привилегией любоваться богиней в неглиже. Действительно еще очень рано, однако сегодня мне особенно не терпелось повидаться с вами. Вы ведь единственный человек, которому я полностью доверяю. Знаете, моя дорогая, какой страшной опасности нам всем удалось избежать вчера?

– Понятия не имею...

– Мы бы все пропали, если бы я сама не открыла глаза на то, к чему оказались слепы мои министры вкупе с полицией, – принялась рассказывать императрица, – так вот, я раскрыла гнусный заговор и самолично арестовала виновных.

– Батюшки святы, да как такое возможно?

Елизавета в красках описала близкой подруге все происшествие и в заключение добавила:

– Я испытываю потребность поблагодарить Бога за то, что он столь знаменательным образом защитил меня и оберег от такого большого несчастья, но сделать это я хочу и смогу не в какой-нибудь из наших церквей среди тысяч любопытных, которых в храм божий приведет не благоговение, а неуемное желание поглазеть на меня и мой двор. Я же хочу помолиться от всей души, наедине с вами, в вашей часовне. У вас есть священник?

– Разумеется.

– Хорошо. Тогда пусть он отслужит нам святую обедню, только для нас двоих, вы слышите, графиня.

Придворная дама дернула за колокольчик, на звон которого появился дворецкий. Повелительница вполголоса отдала ему соответствующие распоряжения. Затем она принялась наскоро завершать свой туалет, а монархиня между тем объясняла ей, насколько она недовольна государственными деятелями, которым до сей поры оказывала всемерное доверие.

– Теперь я знаю, что все они, будь то Лесток или Бестужев с Черкасским, имеют в виду только свои личные корыстные интересы и нисколько не заботятся о благе государства и о моей пользе, – сказала она под конец, – я бы всех их немедленно уволила, если бы знала кого-нибудь, кому могла бы доверять, но у меня нет никого, никого! – Она печально уставилась в пол. – Взять хотя бы твоего мужа, – внезапно вспылила она, – он тоже берет взятки от Англии и поэтому держит сейчас сторону Бестужева, как прежде, когда он получал годовое содержание из шкатулки маркиза де ля Шетарди, поддерживал Лестока; всюду, куда только ни посмотрю, царят корыстолюбие, алчность и предательство. Но вы меня еще узнаете, как только провидение пошлет мне человека, того единственного, который мне нужен. Преданную чистую благородную душу, человека, который полюбит меня и для которого отечество дороже нескольких тысяч рублей. Да, я хочу возблагодарить Господа и одновременно просить его вызволить меня из лап этих иуд!

– Ну вот, я в вашем распоряжении, ваше величество, – сказала придворная дама, завершив наконец туалет.

– Тогда пойдем.

Обе женщины спустились по лестнице и вошли в домашнюю часовню графини, где никого не было, кроме них и священника в пышном облачении русской церкви, уже поджидавшего их. После того, как Елизавета преклонила колени на обитой алым бархатом молельной скамеечке, а графиня сделала то же самое в нескольких шагах позади нее, началось богослужение, согласно восточному канону сопровождаемое только пением.

Закрыв лицо ладонями, царица молилась с таким рвением, на какое способна только сильная и страстная душа, она благодарила Господа за милость, которую он оказал ей, возведя ее на престол, и вот сейчас опять, когда спас ее от рук решительных заговорщиков; затем она начала умолять его помочь ей избавиться от всех приспешников, теснящихся вокруг нее к несчастью ее самой и ее народа, она умоляла спасти ее самое через соединение с чистой, большой и готовой на жертвы человеческой душой. И когда она так молилась, и крупные слезы, выступавшие у нее на глазах, катились по ее щекам, на хорах вверху началось пение, и у нее сразу родилось ощущение, что это и был ей ответ с небес. Зазвучал великолепный голос, сперва чуть слышно и умиротворяюще, затем все выше воспаряя и увлекая за собой, он, казалось, наделил ее сверкающими крыльями херувима и теперь возносил над всем бренным в высшие, лишь смутно предугадываемые эмпиреи; звук этого голоса вдруг пробудил в груди деспотичной царицы все то доброе, что дремало в ней, веру в человечность, надежду и любовь. Она молилась с нарастающим благоговением, но вскоре слова, чтобы говорить с Богом, у нее иссякли, она просто замерла на коленях в немом блаженстве и внимала новому чудесному откровению. Наконец, она в какой-то судороге полубессознательно повернула голову и взглянула вверх, на хоры, откуда, казалось, давал ей ответ заветный спасительный голос. Однако она никого не увидела.

Вот пение смолкло. Служба окончилась. Царица быстро встала и, подойдя к графине, с лихорадочной поспешностью схватила ее за руку.

– Это был голос ангела, – промолвила она, – пение небесных сфер, кто был этот певец?

– Мой холоп, ваше величество, – ответила графиня, – Алексей Разумовский.

С одной стороны, Елизавета была очень глубоко тронута его пением, но с другой, оставалась человеком практичных решений, поэтому она сразу же загорелась желанием поближе познакомиться с ангелом, которого, как она в этот момент была твердо убеждена, послал сам Господь.

– Я хочу на него взглянуть, – быстро сказала она.

Графиня направилась было к выходу.

– Нет, нет, – воскликнула императрица, – не так. Я просто жажду познакомиться с ним, и все же у меня не хватает смелости показаться ему на глаза. Предчувствие подсказывает мне, что в этот великий священный час этот голос недаром, подобно лучу света с небес, упал в мою душу, меня охватывает что-то похожее на страх перед человеком, которым Бог воспользовался, чтобы дать ответ на мой скромный вопрос, на мою смиренную просьбу. Я хочу на него посмотреть, но посмотреть так, чтобы он не видел меня, понимаешь.

Императрица скрылась за густой металлической решеткой, огибающей алтарь, здесь ее никто заметить не мог, тогда как сама она без помех могла наблюдать за всем происходящим.

Спустя несколько мгновений Алексей Разумовский уже стоял перед графиней.

– Сегодня ты пел особенно красиво, – улыбнувшись, сказала она.

– Охотно верю, – ответил Разумовский, – когда я стоял на хорах среди других певчих, меня вдруг охватило какое-то неземное вдохновение, и возникло ощущение, что я выполняю чье-то великое задание; мне представилось, будто отворились врата небес и моей песне вторит сонм ангелов.

– Странный человек, – пробормотала графиня, с глубоким участием рассматривая его.

Разумовский улыбнулся.

– Я не странный, – произнес он чуть слышно, – но временами меня пронизывают ощущения, сродные чуду.

– Ты, вероятно, прав, – ответила его повелительница. Она, казалось, мгновение размышляла о чем-то, затем милостивым жестом руки отпустила его, чтобы без промедления поспешить к императрице.

– Такого мужчину мне еще видеть не приходилось, – с каким-то потерянным видом промолвила Елизавета.

– Красив, стало быть?

– Не это в нем главное.

– Выходит, я была права.

– Думаю, он способен на то, чего мы все не умеем, он способен любить, – сказала царица.

– Конечно.

– И он любит тебя?

– Кто это знает?

– Я могла бы из-за него тебе позавидовать, – немного помолчав, пробормотала царица.

– Он будет вашим, достаточно вам только приказать, – воскликнула графиня.

Императрица с немым недоумением посмотрела на фаворитку.

– Я вам его подарю, ведь он же мой холоп...

– И ты могла бы?..

– А почему нет?

Елизавета на мгновение уставилась в пространство невидящим взором, потом сказала:

– Пойдем. Мне нужно на свежий воздух. Здесь так душно, что я, кажется, задохнусь.

Однажды вечером Разумовский как обычно появился в будуаре своей прекрасной госпожи, чтобы спеть с ней и почитать ей вслух. Однако войдя, он застал там молодого человека исключительной красоты, который тет-а-тет доверительно общался с хозяйкой. Он хотел было тихо удалиться, но было слишком поздно, графиня увидела его и велела подойти ближе.

Красивый незнакомец остановил на нем взгляд своих глаз, которые до глубины души потрясли Разумовского, его сразу охватили все муки ревности, но одновременно с ними родилось чувство, природу которого он затруднился бы себе объяснить; он ощутил нечто вроде ненависти к сопернику, ибо таковым он посчитал молодого человека, с аристократической небрежностью откинувшегося на мягких подушках оттоманки, однако не только ненависть. Вопреки собственной воле он почувствовал симпатию к своему противнику, он, можно сказать, был обезоружен его взглядом, усмирен и покорен. Он почел бы за лучшее тотчас же опуститься перед ним на колени и молить его: «Ты такой красивый, ничего подобного я отродясь не видел. Любая женщина, на которую падет твой взор, принадлежит тебе, так оставь же мне эту, эту единственную, которая моя, мое все, мой мир. Не грабь меня так жестоко, богач, меня, бедняка».

– Мне говорили, что ты очень красиво поешь, Алексей Разумовский, – произнес незнакомец голосом, исполненным сладостного благозвучия, – где ты этому научился?

– Я всегда пел, сколько себя помню, – ответил Разумовский.

– Ты мне нравишься, – продолжал прекрасный юноша и снова посмотрел на него таким взглядом, от которого холоп графини Шуваловой вынужден был опустить глаза.

– Спой нам одну из своих малорусских песен, – приказала графиня.

Разумовский глубоко вздохнул – на груди у него будто лежал камень, а тут ему надо петь. Но ведь он был всего лишь холопом, он не должен чувствовать как другие люди, он обязан повиноваться, и он запел. Казалось, он всецело отдался своей песне и своей боли в песне, с такой щемящей душу печалью она зазвучала, так разрывала сердце. Графиня молча и не отрываясь смотрела на него, тогда как незнакомец время от времени наклонял голову, чтобы скрыть слезы, выступившие у него на глазах. Когда Разумовский закончил высокой рыдающей нотой, похожей на последний отчаянный вскрик истерзанной, обреченной на смерть души, красивый юноша вскочил на ноги, обнял графиню, запечатлел горячий поцелуй на ее устах и опрометью кинулся из комнаты.

– Кто этот человек? – возбужденно спросил теперь Разумовский.

– Граф Безбородко, мой двоюродный брат, – холодно ответила графиня.

– Твой поклонник, – с усилием выдохнул холоп.

– Почему бы нет, – глумливо произнесла графиня, – разве он не красивый, на редкость красивый мужчина?

– Ты любишь его!

– Возможно.

– О! Я знаю, ты его любишь, – вскричал Разумовский.

– Что это все означает, – строго оборвала его графиня, – уж не собираешься ли ты разыгрывать мне сцену ревности? Не забывай, кто ты и кто я... холоп!

– И в самом деле... я забылся, – с горечью пробормотал Разумовский, и как бы шутя опустился перед возлюбленной на одно колено. Она, однако, только того и желала, ибо одобрительно кивнула головой и сказала:

– Вот таким ты мне нравишься, Разумовский, это именно то место, которое тебе подобает, всяким другим ты обязан лишь моей милости. Моя прихоть возвысила тебя, однако она же может в любой момент снова опустить тебя до того низкого положения, из которого она привлекла тебя к моему сердцу. Будь начеку и не серди меня!

6
Подаренный

Зима укутала Москву алмазной пеленой снега. В камине графини Шуваловой запылал первый огонь, наполняя небольшой уютный покой отрадным теплом. Очаровательная повелительница этого фешенебельного помещения возлежала на бархатных подушках оттоманки, а у ног ее устроился красивый холоп Разумовский; он не сводил с ее глаз восторженного взгляда, ибо сегодня она была к нему благосклонна, чего давно уже не случалось. Она с улыбкой на лице щедро наградила его всем высшим блаженством любви и теперь занимала себя тем, что наблюдала за восторгом, которым как будто изнутри освещалось его лицо.

– Ты сегодня счастлив, Разумовский? – проговорила она наконец.

Он утвердительно кивнул.

– Совершенно?

– Совершенно.

– А что бы ты сказал, если бы это счастье, уже достигшее, судя по твоим глазам, высшего предела, оказалось последним, каким мы наслаждаемся вместе? – спросила графиня, начиная наступление из засады.

– Последним? Как это понимать? – пробормотал Разумовский, охваченный внезапным страхом. – Ты меня больше не любишь? А! Я догадался, ты больше не принадлежишь мне, ты принадлежишь кому-то другому.

– Нет, Алексей, до сего дня я хранила верность тебе, – простым и правдивым тоном ответила графиня.

– Однако хочешь осчастливить другого... – воскликнул раб, сердце которого, казалось, готово было выскочить из груди.

– И кого ж, например? – поинтересовалась графиня, которую веселило своеобразие создавшейся ситуации.

– Того красивого молодого человека, графа, твоего двоюродного брата.

– И не думаю.

– Ты его не любишь?

– Нет.

– Ты не променяла меня на него? – с ликованием в голосе вскричал красивый холоп.

– Нет, Разумовский, не променяла, – сказала графиня со злобной усмешкой, – я просто подарила тебя ему.

– Подарила?! – в ужасе закричал Разумовский. – Подарила! – повторил он, дрожа всем телом.

– Ну, чему ты удивляешься, – продолжала графиня, – ты ему понравился, он желает владеть тобой, а ты моя собственность. Следовательно, у меня есть право отдать тебя ему. Не так ли?

– Конечно, я ведь твой холоп... – пробормотал уничтоженный Разумовский.

– А теперь ты будешь его холопом, – сказала графиня, – таким образом, твое положение нисколько не изменится, разве что тебе придется немного собраться с силами, ибо такой доброй хозяйки, какой для тебя была я, в нем ты уже не найдешь. До сего дня ты чувствовал себя как чувствует свободная личность, а вот теперь ты узнаешь, что значит находиться в зависимости от другого человека, да к тому же такого, который потребует повиновения и раболепства и, если понадобится, добьется желаемого принуждением, тебе понятно?

– О! Мне понятно, что ты никогда не любила меня, – вздохнул Разумовский, – если в состоянии подарить меня, точно какое-то животное.

– Ты ошибаешься, я любила тебя, – сказала графиня, подавляя легкую зевоту, – но сейчас я от тебя устала.

– Выходит, в желании подарить меня ты руководствовалась жестокостью.

– Нет, Алексей, я делаю это со скуки. Несчастный уткнулся лицом в ладони и заплакал. В это время почти неслышно отодвинулась гардина, и к оттоманке, на которой с озорной улыбкой на устах лежала графиня Шувалова, а перед ней на полу ее убитый горем холоп, приблизились шаги. Чья-то маленькая рука энергично коснулась плеча Алексея, он выпрямился и увидел стоящего перед ним красивого молодого человека, собственностью которого он теперь был.

– Ты уже знаешь, что твоя хозяйка подарила мне тебя? – с высокомерной снисходительностью проговорил он. – И что отныне ты мой раб?

Разумовский не нашелся с ответом, он поднялся на ноги и отступил на два шага.

– Он плакал, – сказал его новый хозяин, бросив на графиню какой-то странный взгляд, – разлука с тобой, стало быть, ему тяжела.

– Кажется, что так, – ответила графиня и расхохоталась.

– Ну, теперь мне предстоит позаботиться о том, чтобы излечить его от этих чувств, которые крепостному совершенно ни к чему, – с твердостью, не сулящей Разумовскому ничего хорошего, заявил юноша.

– Он считает себя достойным лучшей участи, – заметила графиня, – потому что умеет читать, писать и петь. Сомневаюсь, что он так безропотно подчинится, мой дорогой, тебе придется изрядно повозиться, чтобы запрячь его в свое ярмо.

– Он будет вынужден покориться, а хочет ли он или не хочет, об этом я его совершенно не собираюсь спрашивать, – ответил красивый молодой человек, смерив своего холопа презрительным взглядом, – есть, слава Богу, средства делать упрямых ручными.

– Слышишь, Разумовский, – насмешливо обратилась графиня к своему подаренному возлюбленному.

– Как ты хочешь сломить человеческую волю? – спросил тот, быстро подступая к новому хозяину. – Бог сотворил нас всех равными и свободными. Если я не захочу подчиниться, все твои средства окажутся бессильными, а я не захочу никогда, я высмею твои угрозы и твою беспомощную ярость.

– Это мы еще поглядим, герой, – с улыбкой холодной жестокости на полуслове оборвал его новый хозяин, – посмотрим, как ты будешь надо мною смеяться, когда я возьмусь за плетку!

От гнева и боли Разумовский затрепетал всем телом и, горько разрыдавшись, с мольбою бросился к ногам возлюбленной:

– Лучше убей меня прямо сейчас, только не отдавай этому чудовищу!

Графиня ответила на мольбу ясной улыбкой. В тот же миг красивый деспот хлопнул в ладоши, в покой вошли четыре дюжих казака, схватили строптивого холопа и, не успел он опомниться, связали ему руки за спиной. Он успел еще бросить последний, исполненный упрека и боли взгляд на лютую любимую женщину, и его уволокли прочь.

В молчаливом смирении Разумовский отдался теперь на волю судьбы. После того, как ему завязали глаза платком, он ощутил, что его посадили в сани, услышал щелканье кнута, фырканье лошадей и по дороге тихий разговор между собой конвоировавших его казаков. Продолжалось это недолго, вот сани остановились. Вероятно, он был у цели, полностью во власти своего мучителя, которому столь опрометчиво бросил вызов и оскорбил. Его провели вверх по какой-то лестнице, по коридору, затем отворилась дверь, и по теплой душистой атмосфере он понял, что находится сейчас в комнате.

Путы, стягивавшие за спиной его руки, были развязаны, прикрывавшая глаза повязка упала, и казаки ушли, оставив его одного.

Разумовский увидел себя в залитой светом множества свечей небольшой зале, обставленной с расточительной роскошью, пол ее был устлан персидскими коврами, в мраморном камине пылал яркий огонь. На стене висел написанный в натуральную величину портрет красивой дамы, чертами лица очень похожей на нового хозяина, вероятно, решил Разумовский, это его сестра. Он подошел ближе, чтобы вглядеться попристальнее. То же лицо, которое у молодого человека возбудило в нем ненависть и ревность, с нежной неодолимой силой привлекало его в этой даме, он вынужден был признать, что никогда прежде ему не доводилось видеть такую величавую женщину. Мог ли он надеяться когда-нибудь познакомиться с ней? Почему нет? Но она могла, в конце концов, оказаться и матерью красивого безжалостного тирана, который собирался с улыбкой попирать его ногами, возможно, останки ее уже давным-давно покоятся под холодной каменной плитой могилы, или же некогда роскошные волосы уже высеребрил снег старости. Пока, стоя перед полотном, он размышлял об этом, в комнату вошел его повелитель и неожиданно остановился рядом с ним.

– Тебе нравится картина? – спросил он со странной улыбкой.

– Чудесная женщина, – скромно ответил Разумовский.

– Ты мог бы ее полюбить?

– Конечно, так же пылко, как я ненавижу тебя, – произнес холоп с достоинством, которому позавидовал бы любой князь.

Его хозяин рассмеялся.

– В этом ты волен выбирать, – сказал он, – однако подчиняться ты будешь мне, я тебя уверяю, несмотря на всю свою ненависть; я человек, способный приказать засечь тебя до смерти при малейших признаках неповиновения или упрямства. Ты меня теперь знаешь; намерен ты мне подчиняться?

– Я попытаюсь... – спокойно ответил Разумовский.

– Значит, ты уже готов ступить на правильный путь, – воскликнул красивый молодой человек, усаживаясь в кресло возле камина. – Тем лучше, ты можешь прямо сейчас приступать к своим обязанностям и начинать служить мне. Прежде всего я хочу устроиться поудобнее. Потяни-ка за шнур колокольчика!

Разумовский послушно выполнил распоряжение. В дверях появился лакей.

– Мою домашнюю шубу, пантуфли и затем чай, – приказал ему повелитель. Через несколько минут лакей вернулся с указанными вещами и, по знаку своего господина, передал все это Разумовскому.

Красивый деспот поднялся, сбросил надетый зеленый бархатный камзол и затем с грацией, заключавшей в себе какую-то обворожительную чувственность, юркнул в объятия домашней шубки, которую уже держал наготове его новый слуга. Когда Разумовский увидел своего мучителя в длинном и просторном, напоминающем османский кафтан одеянии из красного бархата, отороченном волнистым горностаем и обильно им же обшитым изнутри, в душе его родилось странное ощущение; благодаря светлым краскам дорогой благоухающей пушнины в красивом юноше вдруг появилась какая-то женственность, какая-то сладострастная мягкость, которая привела его в замешательство и заставила сердце учащенно биться. Его повелитель, казалось, почувствовал это и догадался о впечатлении, произведенном им на своего холопа, потому что он улыбнулся ему точно тщеславная и кокетливая, привыкшая к преклонению женщина, и еще некоторое время наблюдал за ним с любопытным вниманием, после чего снова расположился у камина.

– Ты находишь меня красивым, – произнес он наконец.

Разумовский опустил глаза и промолчал.

– Да ты трепещешь, будто стоишь перед красивой женщиной, – с улыбкой продолжал он. – Тогда тебе будет легко служить мне.

С озорной небрежностью он с этими словами протянул ему ногу, и Разумовский, повинуясь его взгляду, опустился на одно колено, стянул с него высокие сапоги и надел розовые бархатные домашние туфли, опушенные горностаевым мехом.

– Так... я доволен тобой, – проговорил после этого его повелитель, – теперь принеси-ка мне чай.

Разумовский хотел было покинуть залу, но в этот момент появился лакей с подносом, он поспешил поставить перед хозяином столик и налил ему чаю.

– И все же было жестоко со стороны графини дарить тебя, – начал прекрасный деспот, – с этой минуты я запрещаю тебе и дальше любить ее.

– Этого нельзя запретить, – гордо ответил холоп.

– Это мы еще посмотрим, – почти гневно воскликнул его хозяин, – теперь ты принадлежишь мне, а следовательно, моим чувствам и моим мыслям. Таким образом, я приказываю тебе отныне думать о другой женщине, хотя бы вон о той, на стене, она ведь тебе нравится?

Разумовский промолчал.

– Ну, так нравится или нет?

– Да.

– Ты уже сегодня сможешь с ней познакомиться.

Разумовский с удивлением посмотрел на юношу.

– Да, да, уже сегодня, – продолжал тот, – и даже, возможно, ее полюбишь.

– Боже мой, – пробормотал чуть ли не в ужасе Разумовский.

– Может быть, тебе это будет трудно?

– Конечно, непросто.

– Разве она не красивая, не желанная женщина?

– О, разумеется! И я мог бы полюбить ее до безумия!

– Тогда в чем же дело.

– Но разве можно так быстро вырвать чувства из своего сердца и на их месте заронить другие?

– Ты должен суметь это сделать, коль скоро я так хочу.

– Я этого не могу.

– Следовательно, ты любишь графиню?

– Да, я люблю ее.

– И ты будешь всегда ее любить?

– Боюсь, что так.

Красивый деспот вскочил на ноги, он вмиг переменился, дыхание его участилось, а глаза метали гневные искры.

– Тогда я эту любовь из тебя плеткой вышибу, – закричал он, – ты слышишь, холоп?

– Не требуй невозможного, – попросил Разумовский.

Его мучитель разразился громким язвительным смехом и схватил большую плетку, которая, видимо, заранее приготовленная для его нового строптивого раба, лежала на каминной полке среди толстых фарфоровых китайцев и французских овечек севрской выработки.

– Поклянись мне никогда больше не любить графиню!

– Как я могу это сделать?

Красивый деспот быстро подошел к нему и замахнулся плетью.

– Не тронь меня, – закричал Разумовский, – я этого не перенесу, меня еще ни разу не били!

– Тем лучше, – воскликнул его господин.

– Лучше убей меня, – взмолился Разумовский.

Однако тот с лютой улыбкой уже поднял плетку, Разумовский прыгнул было на него, чтобы вырвать ее из рук хозяина, и тут произошло невероятное: он наткнулся на взгляд красивого деспота, и взгляд этот буквально поверг его; в следующую секунду он, словно лев, укрощенный глазами дрессировщика, лежал у его ног, и повелитель начал полосовать его.

От чувства неслыханного позора, претерпеваемого им сейчас совершенно незаслуженно, и от бессилия Разумовский заплакал навзрыд и, когда его победитель уже отложил плетку в сторону, остался лежать так, уткнувшись лицом в землю, пока его не привел в себя шелест женских одежд.

Он приподнялся и, все еще стоя на коленях, увидел стоящую перед ним даму пленительной красоты, очаровательную женщину с портрета, которая улыбалась ему.

– Ты узнаешь меня? – произнес хорошо знакомый голос.

– Кто ты? – спросил Разумовский, вглядываясь в нее. – Эти черты, этот голос, да не спятил ли я?

– Нет, мой друг, ты пока еще в здравом уме, – промолвила красивая дама; поверх ее белого атласного платья со шлейфом была накинута все та же красная шубка с горностаем, в которой еще совсем недавно щеголял его мучитель.

– Мой господин, – запинаясь, пролепетал Разумовский.

– Да, твой господин, а ты мой раб, – подтвердила красивая дама, – раб женщины, ты доволен обменом?

– И ты меня высекла?

– Да, я, – с улыбкой промолвила жестокая, – я хотела подвергнуть тебя испытанию и должна сказать, что как ни велико и ни беспощадно оно оказалось, ты его все же выдержал, ты полюбил меня в то мгновение, когда я истязала тебя, однако сейчас женщина с портрета должна вознаградить тебя за те муки, которые заставил тебя пережить твой лютый повелитель. Вставай!

Красивая дама подошла к камину и теперь уселась в то же самое кресло, в котором еще несколько минут назад сидел его красивый мучитель.

– Однако ты не сможешь меня любить, – сказала она лукаво.

– Да разве возможно было бы не полюбить тебя? – ответил Разумовский с искренним воодушевлением. – Если бы я уже не был твоим рабом, я сделал бы это добровольно!

– Правда? – промолвила красивая женщина, с очевидным удовольствием поглядев на него. – А что, если я дарую тебе свободу?

С этими словами она протянула Разумовскому документ. Тот развернул его, это была отпускная грамота.

– Ну, теперь ты доволен мной? – спросила она.

– Нет, сейчас меньше всего, – воскликнул Разумовский.

– Как так?

– Я хочу остаться твоим рабом. – Он разорвал отпускную грамоту и швырнул ее в пламя камина. – И вот я опять твой раб!

– Разумовский!

– Называй меня своим рабом! – Он бросился перед ней наземь и взглядом своих горящих восхищением глаз впился в ее глаза.

– Ладно, пусть так, мой раб, – сказала она, еще больше похорошев от блаженной улыбки, и, протянув к нему великолепные руки из мягко переливающегося меха шубки, обняла его за шею и привлекла к своей волнующейся груди.

Он стоял перед Катериной, как он сам назвал ее, на коленях.

– В какое место мне поцеловать тебя, – спросил ее раб, рыжеволосый, веснушчатый и самый пригожий для Катерины, – куда я должен тебя целовать? Скажи мне.

Катерина сказала в ответ:

– Войди в меня, очень легонько, а потом все глубже, все глубже.

Он был возбужден как никогда.

– Мне нужно себя сдерживать, – говорит, он во время одной из коротких пауз. – Я не хочу, чтобы у меня это случилось до срока. Сначала ты должна пережить это, пережить дважды, трижды, четырежды.

Четырежды этим ранним вечером его Катерина уже испытала оргазм в их любовной утехе. И оргазмы эти всякий раз половодьем затопляли ее, унося затем мощной волной в полусон. Но она не позволяла себе слишком долгих передышек. Сколько же увертюр последние часы даровали ей?

Увертюра: она на коленях перед постелью, уткнувшись лицом в скрещенные предплечья, порой зажимая ладонью или затыкая пальцами рот, чтобы ее крик не был слишком громким и не привлек любопытства горничной.

Еще одна увертюра: находящийся позади нее раб движется в ней с быстротою молнии до тех пор, пока ее соки не исторгаются. Его собственный оргазм еще впереди. Бережливый и благоразумный, он выжидает.

Вторая часть их увертюры, «игра в толкание тележки», завершилась, и теперь Катерина ожидает последнего и самого жгучего соития с мужчиной, принадлежащим ей пламеннее любого супруга.

Снова раб спрашивает:

– Как тебе сейчас хочется?

И поскольку она знает, что сильнее и обостреннее всего он переживает оргазм в самой древней позиции всех влюбленных, то говорит:

– Ляг, пожалуйста, на меня.

Его глаза сияют. Хотя он уже не раз овладел Катериной, он неизменно радуется вновь предстоящему покорению вершины. Он просит:

– Ты будешь сдавливать меня как тисками?

Она обещает ему. В такие мгновения Катерина обещает все и исполняет обещанное.

Он всей тяжестью тела лежит на Катерине, он неистово целует ее в уста. Потом он уже вообще не поднимает голову. Его язык нашел ее язык. Два блаженных создания теперь играют друг с другом. Язык-невеста и язык-жених, гладко и прохладно, прохладно и горячо, влажно-чувственно. Она предоставляет ему свободу действий для полного удовлетворения.