Текст книги "Тайны горностая"

Автор книги: Леопольд Захер-Мазох

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

– Да, позволь мне оставаться твоим рабом, – воскликнул Разумовский в упоении высшего восторга, – позволь мне служить тебе, страдать для тебя, умереть ради тебя!

– Не умереть, а жить ты должен ради меня, – возразила графиня, – я ведь люблю тебя, люблю так, как не любила еще ни одного мужчину.

Ее уста коснулись его уст, а белые пальцы зарылись в его темных локонах.

В таком положении их застал ее муж, неожиданно вошедший в ее будуар.

Первым побуждением Шувалова было броситься на дерзкого холопа своей жены и растоптать его ногами, но она с достоинством, какого он в этот момент меньше всего от нее ожидал, встала ему навстречу и потребовала от него объяснений:

– Как может граф Шувалов, фаворит императрицы, осмелиться без доклада войти в мою комнату? – холодно и властно начала она.

– Я думал... я не знал... – запинаясь пробормотал в замешательстве галантный супруг.

– Тем лучше, – резюмировала она с тонкой иронией, – тогда теперь ты узнаешь, что я не та женщина, которая позволит безнаказанно себя оскорблять, и что я, следуя высокому примеру Елизаветы, тоже захотела когда-нибудь испытать, что значит покоиться в объятиях раба, ибо ты, вероятно, отдаешь себе отчет в том, что ты сам тоже всего лишь раб своей царственной возлюбленной, как этот красивый юноша здесь раб мой.

– Неверная, и ты еще осмеливаешься надо мной насмехаться, – закричал Шувалов, впрочем, тут же беря себя в руки. – Ну ладно, ты еще узнаешь меня!

Графиня сделала еще шаг в его сторону и затем начала громко хохотать. Этот смех еще больше лишил негодующего мужа присутствия духа, чем до того ее спокойное величие. Он пробормотал несколько невразумительных слов, и жена указала ему на дверь.

– Немедленно оставьте меня, господин граф, – приказала она со спокойной улыбкой, – или даю вам слово, что завтра же расскажу императрице об этой сцене.

– Ты могла бы...

– Я могла бы столь наглядно обрисовать Елизавете пламя вашей ревности, сударь, что она наверняка отослала бы вас в Сибирь несколько поостыть.

Шувалов гневно топнул ногой, но ему не оставалось ничего другого, как подчиниться; стоило б только Елизавете узнать хоть об одной искорке его чувства к другой женщине, пусть даже эта другая – его законная жена, и ему было бы несдобровать. Он хотел уйти, не удостоив свою супругу даже взглядом, однако так просто отделаться ему не удалось.

– Какая невоспитанность, сударь, поблагодарите же меня за урок, который я вам преподала, – с издевкой промолвила, задерживая его, графиня, – поцелуйте мне руку, это вам всегда дозволяется.

Шувалов галантно поднес к губам кончики ее пальцев и затем, преследуемый язвительным смехом своей коварной маленькой жены, поспешил ретироваться из ее будуара.

3
Тысяча и одна ночь в Москве

Унылый дождливый день поздней осени, свинцовое небо тяжелым грузом лежит на крышах домов и нескончаемыми струями хлещет землю, потоки желтой от глины воды текут по московским улицам, а ураганный ветер время от времени трясет и сгибает исполинские тополя перед слободой, точно березовые веники в русской бане. В теплых уютных покоях императрица Елизавета сидит у клавесина и скучая перебирает пальцами клавиши. Она уже в шестой раз сменила туалет, в десятый поколотила свою собаку и теперь с глубоким безразличием слушает болтовню графини Шуваловой о последних событиях и тайнах высшего света. Очаровательная маленькая гофдама во время этого неблагодарного занятия сидит на расшитой скамеечке у ног своей всесильной подруги и выглядит настолько вызывающе-радостной, что царицу это в конце концов начинает бесить.

– Ты чем-то, похоже, очень довольна, Лидвина, – начала она, резким диссонансом обрывая свою игру.

– Отчего же мне не быть довольной, ваше величество, – ответила маленькая благоразумная змея, – коль скоро вы так милостивы ко мне.

– А я вот счастлива только когда влюблена, – вздохнула Елизавета. Теперь графине сразу стала ясна причина дурного настроения монархини, которое она до этого момента объясняла отвратительной ненастной погодой. Ибо в конце концов всегда наставал день, когда прекрасная деспотиня оказывалась невлюбленной, когда, несмотря на могущество императорской власти и женские чары, совмещенные в ее персоне провидением, она чувствовала себя несчастной. За словами императрицы последовала небольшая пауза, во время которой две женщины пытливо смотрели друг на друга; затем Елизавета положила ладони на плечи своей фаворитки и промолвила:

– А правду говорят, что ты влюблена, Лидвина, влюблена в одного из своих холопов?

Маленькая графиня постепенно залилась краской до кончиков ушей.

– Ну что в этом особенного, чтобы так конфузиться, – меж тем продолжала царица, – если он, конечно, красив. Он красив?

– Да, ваше величество, но это не самое главное, – запинаясь проговорила придворная дама в неописуемом замешательстве.

– Вот как? Не самое главное! Стало быть, этот холоп настоящее чудо света! – воскликнула Елизавета, любопытство которой было возбуждено еще сильнее.

– Он не только самый красивый мужчина, какого я когда-либо видела, – ответила графиня, – но еще и получил изящное образование. Он прекрасно поет, и в пении его заключена какая-то чудодейственная колдовская сила.

– Тебе можно позавидовать!

– О, и это все еще не самое главное.

– То есть?

– Я нашла в нем что-то такое, чего до сих пор не знала.

– И что же ты нашла?

– Любовь!

– Любовь! – эхом отозвалась Елизавета.

– Никакое счастье не могло бы сравниться со счастьем быть любимой, – воодушевленно воскликнула маленькая графиня.

– Странно, – пробормотала Елизавета, сосредоточившись на какой-то мысли, – об этом я еще никогда не задумывалась, однако внутренний голос подсказывает мне, что ты права, мужчины нашего круга не умеют любить, и воистину печально все время только давать и никогда ни от кого не получать. А твой холоп, стало быть, тебя любит?

– До безумия!

– А ты?

– Я? – графиня, казалось, опомнилась.

– Ты? Ты тоже любишь его?

– Даже не знаю, я знаю только, что еще ничего на свете так не занимало меня, как страсть этого сына природы, напоминающая бурю в степи. Но боюсь, придет время, когда несчастный наскучит мне вместе со своими прекрасными и благородными чувствами.

– Неблагодарная, – воскликнула царица.

– Я не могу притворяться, – засмеялась придворная дама, – я сама удивляюсь, что к этому мужчине, который без сомнения достоин был бы целиком завладеть сердцем всякой женщины, я испытываю только своеобразное любопытство. Да, бывают мгновения, когда меня это трогает до слез, но, возможно, лишь потому, что я так остро ощущаю, что он в тщетном безрассудстве растрачивает свои чувства на женщину, которая, пожалуй, способна их оценить, однако не в состоянии на них ответить.

Царица покачала красивой головой, поднялась, подошла к окну и долго всматривалась в струи проливного дождя и в серый туман, собиравшийся в какие-то фантастические фигуры.

– Я хочу познакомиться с твоим холопом, – внезапно произнесла она.

– Велеть ему явиться? – спросила графиня, обрадованная тем, что отыскала хоть что-то, способное увлечь ее высокую подругу.

– Нет, нет, не сегодня, – ответила царица.

Снова воцарилась пауза.

– Этот несносный дождь, – промолвила Елизавета, – никакой возможности даже прокатиться верхом.

– Почему же не прокатиться, – воскликнула придворная дама, – если ваше величество решит облачиться в мужское платье, которое так вам к лицу. Я до сих пор не могу забыть вечер иллюминации.

– Правда? – тщеславная женщина обвила руками шею своей фаворитки и нежно поцеловала ее. – Ты, однако, права, давай нарядимся казаками и поедем гулять верхом.

– Мне тоже нужно быть в мужской одежде, ваше величество? – попыталась увернуться графиня. – На подобное можно отважиться только при высоком росте и вашей стройности, я же буду производить просто ужасное впечатление!

– Но если я так хочу, Лидвина, – сказала Елизавета.

Графиня вздохнула и подчинилась. Женщины быстро совершили над собой необходимые метаморфозы и после этого, эскортируемые лишь одним верховым конюхом, вскочили на лошадей и пустились вскачь. Небо проявило галантность, тотчас же перекрыв по этому случаю все свои шлюзы; капало только с крыш и деревьев, когда две прелестные амазонки скакали по древнему почтенному городу. На обратном пути они проезжали мимо дворца князя Куракина и к своему изумлению увидели, что вся улица перед ним запружена разгоряченной и бесчинствующей толпой народа.

– Что здесь происходит? – остановив коня, спросила царица дородную, крепко сбитую бабу, энергично ораторствующую в кругу работников.

Дворецкий князя Куракина приказал забить плетьми до смерти крепостного человека, – выкрикнула баба из гущи народа, – поэтому вся прислуга собралась вместе и с помощью удалых людей осадила князя и дворецкого – этого кровопийцу, этого проклятого тирана – в комнате князя, где заперлись оба негодяя.

– И что же они собираются делать дальше? – быстро спросила Елизавета.

– Они взломают дверь и отправят на тот свет этих извергов, под властью которых так долго терпели немыслимые издевательства.

К счастью, вовремя подоспел генерал-майор Бутурлин[3]3
  Бутурлин Александр Борисович (1694–1767) – граф (1760), русский генерал-фельдмаршал (1756). Фаворит императрицы Елизаветы Петровны. Во время Семилетней войны главнокомандующий русской армией (1760–1761 гг.).


[Закрыть], который в этот час находился с визитом у князя и поспешил за подмогой, он явился уже с гренадерами и спас особ, находившихся под угрозой расправы.

Он как раз, оттеснив толпу, арестовывал зачинщиков бунта, когда перед дворцом появилась царица. Чернь, узнав ее, закричала:

– Помоги, матушка Елизавета, помоги, нас всех норовят перебить!

Царица сделала знак генерал-майору, который поспешил приблизиться к ее лошади, и приказала ему немедленно освободить задержанных.

– Не они виноваты, – сказала она, – а князь и его дворецкий. Я не хочу, чтобы мой народ так бесчеловечно угнетали и притесняли. Я самолично проведу расследование всего инцидента и тех, кто послужил причиной его, строго накажу.

Слова монархини вызвали громкий крик ликования, и она, напутствуемая пожеланиями и благословениями, покинула место подавленного в зародыше бунта.

– Сегодня я обнаружила то, чему я не рада и что доставляет мне серьезное беспокойство, – сказала она по дороге графине, – когда в свое время я отменила смертную казнь и повелела обращаться с крепостными гуманно, то я не предполагала, что в отношении моего народа начнут применять такие меры, которые со временем должны с неизбежностью породить недовольство и даже мятеж. А на кого в конечном итоге падает ответственность за подобные бесчинства моей знати? На меня! Следовательно, благоразумие требует, чтобы я поостереглась заблаговременно, в противном случае я ни одного дня не буду чувствовать себя в безопасности от беспорядков и тайных заговоров. Как же мне сделать так, чтобы быть в курсе страданий, нужд и пожеланий моего народа?..

Монархиня погрузилась в размышления.

Случаю было угодно уже тем же вечером вложить ей в руки французское издание сказок «Тысячи и одной ночи», некоторое время назад поднесенное ей Лестоком. Она перелистывала книгу и в конце концов, увлеченная одной из очаровательных историй, углубилась в чтение. Внезапно она обратилась к графине.

– Я придумала, – радостно воскликнула она, – я буду действовать, как калиф Гарун аль-Рашид[4]4
  Гарун аль-Рашид (Харун ар-Рашид) (763–809) – калиф (халиф) из династии Аббасидов. При нем в Халифате достигли значительного развития сельское хозяйство, ремесла, торговля. Продолжал борьбу с Византией. Образ Гарун аль-Рашида выведен в сказках «Тысяча и одна ночь», сложившихся в целом к XV столетию.


[Закрыть], под покровом темноты я буду бродить по Москве в мужском одеянии и таким образом узнавать все, о чем не говорят мне министры.

– Великолепная мысль, – живо отреагировала графиня, – а я могу сопровождать вас?

– Нет, моя маленькая, – ответила Елизавета, – боюсь, что в тебе сразу распознают женщину. Мне придется выбрать для этой цели кого-то другого.

Когда на следующее утро царица садилась в карету, чтобы ехать в церковь, среди солдат, несущих караул в слободе, ее внимание привлек пожилой гренадер с огромными седыми усами. Она велела ему, как начнет смеркаться, явиться к ней в кабинет.

– Как тебя зовут? – начала она беседу.

– Кирилл Петрович Карцев.

– Как давно ты служишь?

– Что-то около сорока лет будет, матушка.

– Стало быть, в военных кампаниях участвовал?

– Знамо дело, случалось, матушка, против перса ходил при покойном царе Петре и против турка под водительством генерала Миниха.

– Ты слышал что-нибудь о вчерашнем происшествии у князя Куракина?

– Так точно.

– Что ты об этом думаешь?

– Да то, матушка, думаю, что у нас в России кое-что не так, как должно быть.

– И я того же мнения, – кивнула царица, – и охотно устранила бы недостатки; однако как я могу это сделать, если не знаю, что именно требуется исправить. Министры и сановники мне об этом не докладывают.

Старый гренадер выразительно пожал плечами.

– Итак, слушай, Кирилл Петрович, что я решила. Я хочу, переодевшись, посетить те места, где можно услышать, что народ откровенно говорит между собою, а ты должен при этом сопровождать меня. Согласен?

– Конечно, согласен, – ответил старый служака, – и пока я рядом с тобой, ни один волос не упадет с твоей головы, матушка.

После этого Елизавета облачилась в костюм простого казака, уложила волосы так, как обычно носят их русские люди низкого звания, и, завернувшись в темную накидку, рука об руку с верным гренадером покинула слободу. Старик обещал отвести ее туда, где она скорее всего смогла бы достичь своей цели. Они прошли по городским улицам и в предместье вошли в какой-то трактир, где царила очень оживленная атмосфера. За длинными столами из неструганных досок сидели лотошники, мастеровые, батраки, слуги из богатых домов, простые солдаты, все они пили чай или водку, играли или обсуждали событие дня – бунт против князя Куракина.

Царица со своим спутником подсела к компании из двух гвардейских солдат и молодого торговца в сдвинутой на затылок шапке и с высоко закатанными широкими рукавами.

– Ну что, как идут дела, Иван Александрович, – завел разговор старый гренадер, хлопая торговца по плечу, – небось опять кошелек полон?

– Где там! Наш друг как раз основательно поистратился, – воскликнул один из гвардейцев, – сегодня он просадил последний рубль, и все-то на игру в кости да на баб.

– Да, удовольствие стоит денег, – рассмеялся бесшабашный торговец, – однако скоро фортуна опять повернется ко мне лицом.

– Как? Каким образом? Клад что ли думаешь найти? – в один голос засмеялись солдаты.

– Разумеется, нечто подобное, – ответил торговец самоуверенно, – вы думаете, что вчерашнее происшествие у князя Куракина на этом так и закончится?

– Ну, и что же именно из него получится?

– Такой вопрос может задать только желторотый неопытный юнец, – произнес торговец с чувством собственной значимости, – народ, похоже, уже по горло сыт тиранией вельмож, и толковые головы уж сумеют воспользоваться этой ситуацией.

– Ты рассуждаешь прямо как заговорщик, – воскликнул один из солдат.

– И в самом деле ничего мудреного не случилось, если бы при подобных обстоятельствах люди объединились, лишь бы свергнуть нынешнее правительство и привести к власти другое, – сказал молодой торговец.

– Вы, значит, собираетесь лишить трона императрицу? – осторожно попытал старый гренадер.

– «Вы», я-то тут ни при чем... – ответил торговец, – однако есть некоторые, кто поумнее нас всех здесь вместе взятых, о них-то я и толкую.

– Ты их знаешь? – спросила царица с самым безразличным выражением лица на свете. – И как ты думаешь, нам тоже могло бы кое-что перепасть, если б мы к ним примкнули?

– Молодой человек, ты не такой наивный, как спервоначала мне показалось, – сказал торговец, – звать-то тебя как?

– Сергей Петрович! Мой родственник, – нашелся гренадер, – умная голова, несмотря на молодые лета.

– Ну, чтобы на что-то рассчитывать, нам, ясное дело, следовало бы присоединиться к недовольным, мой друг, – продолжал торговец.

– И каковы же у этих людей намерения? – допытывался гренадер.

– Об этом не спрашивают, – ответил торговец с насмешливым превосходством, – да человеку такое и не скажут. Ты просто держишься их, а награда тебя не минует.

– А если бы нашлись люди, готовые присоединиться к такому предприятию, – сказала царица, – к кому тогда следовало бы обратиться?

– Сам я совсем немного посвящен в подробности этого дела, – промолвил в ответ торговец, – но ежели вы хотите узнать поболе, приходите завтра в это же время и встретите здесь кое-кого, кто, вероятно, сможет предоставить вам сведения на сей счет.

– Как ты, товарищ, думаешь, – спросил один гвардеец у другого, – мы придем завтра?

– Мне моя голова дороже всех персидских сокровищ, – ответил его напарник.

– Да, а вот я приду, – шепнула Елизавета торговцу.

– А твой старик, он что скажет на это? – поинтересовался торговец.

– Я приведу его с собой, положись на меня.

– Хорошо, мой друг, очень хорошо, – пробормотал торговец. – Водочки нам подай-ка, старая, ты ждешь, чтоб мы от жажды тут перемерли, – крикнул он затем хозяйке трактира.

– Ты, Иван Александрович, мне за прежнее расплатись, и так уже задолжал слишком много, – огрызнулась в ответ старуха.

– Я заплачу, – сказала царица и бросила на стол серебряный рубль с собственным профилем.

– Надо же, у молодого человека деньжата водятся, – с комическим пафосом произнес торговец, – мое почтение молодому человеку.

Появилась водка, и одновременно к столу подошел мужчина в приличном, дорогом платье русского покроя.

– Легки на помине, батюшка, – увидев его, заговорил торговец, – здесь вот два хороших человека тянутся к нам.

Незнакомец пристально посмотрел на гренадера и императрицу.

– Откуда-то я тебя знаю, – обратился он затем к последней, – я тебя уже где-то видел.

– Вполне возможно, – сказала царица, даже не поведя бровью, – и мне твое лицо тоже кажется знакомым.

– Сейчас у меня встреча с двумя гвардейскими офицерами, – шепнул незнакомец молодому торговцу. – Попроси обоих прийти завтра.

– Уже сделано, – отрапортовал торговец.

– Кто это? – спросила царица, когда незнакомец покинул трактир.

– Отставной офицер, с которым обошлись очень несправедливо, – сказал торговец.

– Кто обошелся? Царица?

– Об этом прежде всего саму царицу надо спросить, – засмеялся торговец, – она себе развлекается и позволяет своим министрам делать все, что тем заблагорассудится. Генерал Апраксин[5]5
  Апраксин Степан Федорович (1702–1758) – русский генерал-фельдмаршал (1756). В начале Семилетней войны 1756–1763 гг. главнокомандующий русской армией. За нерешительные действия в 1757 г. отстранен от должности.


[Закрыть] отстранил его от должности за то, что он собирался предать гласности некоторые злоупотребления, царящие в его полку, так-то вот вознаграждают у нас на Руси патриотов.

– И так нерадивые слуги монархов лишают их доверия и любви народа, – присовокупила Елизавета.

– Весьма мудро подмечено, молодой человек, – промолвил в ответ торговец, – однако и сами монархи должны быть чуть поменьше озабочены красивыми нарядами и любовными приключениями, а чуть больше внимания уделять правлению.

– На сей раз твоя правда, – воскликнула царица с очаровательной улыбкой.

– Знаешь, старик, твоего молодца можно сейчас было бы вполне принять за переодетую бабенку, – заметил торговец, – уж больно он миловиден. Старый гренадер и оба гвардейца разразились звонким смехом, который с непринужденным видом подхватила и сама императрица.

– Подари-ка мне поцелуй, юноша. Ты мне, ей-богу, нравишься, – нежно проговорил торговец.

– Я целую только девушек, – молвила в ответ Елизавета, – да и то только симпатичных.

Все сидевшие за столом снова рассмеялись. В этот момент мимо проходила хозяйская дочь – миловидная, светловолосая и румяная девица. Царица вскочила из-за стола, крепко сжала той голову и поцеловала. Симпатичная девушка вскрикнула, хозяйка принялась браниться, а гости громким ликованием выразили одобрение.

– Сорвиголова твой парень, – засмеялся торговец, – за его здоровье!

4
В логове заговорщиков

Никогда еще лейб-медик граф Лесток не был во время своего обычного врачебного утреннего визита принят так не дружелюбно, как на следующий день. Во всем облике Елизаветы сквозило крайнее возмущение министрами и генералами, но прежде всего своими собственными друзьями и приверженцами.

– Моим доверием злоупотребляют таким беспардонным образом, которому не может быть никакого оправдания, – воскликнула она, – я изо дня в день слышу, как мой народ доволен, как все действия правительства только на то и направлены, чтобы всемерно умножать его счастье, в то время как мои подданные посылают в мой адрес проклятия, которые, собственно говоря, должны предназначаться моим слугам. Как, находясь во дворце, куда не проникает голос народа, я должна узнавать, в чем он нуждается, если вместо того, чтобы добросовестно меня информировать и осведомлять, меня намеренно вводят в заблуждение. Вы называете себя моими друзьями, но на самом деле вы мои злейшие враги да к тому же и слепые идиоты, ибо даже не задумываетесь о том, что существуете только благодаря мне и рухнете вместе со мною!

– Я не очень понимаю, ваше величество, что вас так привело в такое состояние, – возразил Лесток, – однако если вы сомневаетесь в моей преданности, то вы просто неблагодарны.

– Это вы неблагодарны, как и все остальные, – перебила его Елизавета. – Или я недостаточно щедро одарила вас всех титулами, должностями и богатствами? Но вы в вашей презренной алчности ненасытны и продаете меня, вашу благодетельницу, продаете державу, которая всех вас кормит! Вы принимаете французские деньги, Бестужев – английские, кому же я могу теперь верить? О! Если бы только Господь послал мне человека, проникнутого честными намерениями по отношению ко мне и к России, тогда вы все меня бы узнали. Что вы можете возразить мне по поводу фактов, ставших причиной народного буйства, невольной свидетельницей которого я вчера оказалась?

– Исключительный случай, который ровным счетом ничего не доказывает, – увернулся находящийся всегда начеку дерзкий француз.

– Он исключительный в том смысле, что вызвал-таки открытое возмущение бедного люда, – воскликнула Елизавета, – но в том, что касается обращения хозяев со своими крепостными, это правило. Для чего я издаю законы, если их игнорируют? Всякий подчиняется только голосу собственного азарта, своего желания обладать и своего произвола, патриотически настроенных офицеров, пытающихся вскрывать нарушения в армии, отстраняют от должности и подталкивают к заговору...

– Сказки все это... – насмешливо обронил Лесток.

– Да, сказки из «Тысячи и одной ночи», – ответила царица, – которые я, вторая Шахерезада, в скором времени собираюсь рассказать министрам, однако они, вероятно, гораздо меньше развлекут их, чем те. Я решила положить конец всей этой сутолоке интриг и взять бразды правления в свои руки. При этом я абсолютно ничем не рискую, потому что хуже, чем вы руководили государством до сих пор, я при всей моей неумелости сделать уже не смогу. По крайней мере, станет известна моя добрая воля, а уже одно это чего-нибудь да стоит.

Лесток сделал было еще одну попытку урезонить царицу, однако та оборвала его на полуслове и предложила уйти. В течение первой половины дня министры добивались аудиенции, однако допущены не были. Не был принят даже Шувалов.

С наступлением темноты царица в сопровождении своего старого друга, гренадера, покинула слободу. Перед трактиром стоял укутанный в шинель человек, поджидавший их.

– Все в порядке? – спросила Елизавета.

– Так точно, – сказал человек.

Только после этого оба наших героя вошли в трактир, а встретивший их мгновенно растворился во тьме. В тускло освещенном углу низкого закоптелого помещения за длинным столом сидело пятеро мужчин, которые, завидев царицу и ее спутника, жестами подозвали их к себе. Елизавета приблизилась энергичной походкой и протянула руку торговцу, которую тот сначала крепко пожал, а потом с улыбкой рассмотрел.

– Какая изящная лапка у нашего юноши, – пробормотал он.

– Ну, познакомь нас со своими друзьями, – сказала царица, подсаживаясь к заговорщикам, но так, чтобы иметь возможность в любой момент выскочить из-за стола. Возле нее с воинским достоинством опустился на лавку старый гренадер.

– Этого господина вы, пожалуй, знаете со вчерашнего вечера, – произнес торговец, указывая на отстраненного от должности офицера, затем он назвал по именам остальных: молодого помещика из окрестностей Москвы и двух гвардейских офицеров.

– Агосович только куда-то запропастился, – в завершение сказал он.

– Агосович? Что это за человек? – спросила царица. – Не камер-лакей ли императрицын?

– Он самый, – вмешался уволенный в отставку подпоручик, – он одна из важнейших опор нашего предприятия, поскольку все время находится рядом с тираничной особой и без особых трудностей сможет в любой час провести нас во дворец.

– Следовательно, вы задумали убить царицу? – прошептала Елизавета.

Уволенный в отставку офицер предпочел не отвечать на вопрос завербованного новичка.

– Но неужели она действительно такая тиранка? – продолжала Елизавета.

– Она относится с доверием именно к тем людям, которые заживо сдирают с нас кожу, – ответил помещик.

– Если мы решили принять участие в вашем покушении, господа, – заговорил теперь гренадер, – то вы уж будьте добры сообщить нам подробности. Затея может стоить нам головы, поэтому надобно все-таки знать, как и почему?

– С вас достаточно знать, – сказал уволенный офицер, – что планируемая нами акция послужит во спасение нашего отечества и что вас, равно как и других, неминуемо ожидает большая награда. Детали операции каждому станут известны только тогда, когда дело созреет настолько, что о неудаче уже и думать будет нельзя.

– В таком случае скажите нам еще вот что, – попросила царица, – ваше намерение относится к личности монархини или к тому, как она правит?

– У нас в России, где верховный правитель является самодержцем, а следовательно, деспотом, – промолвил в ответ отставной офицер, – эти вещи невозможно отделить друг от друга. Если хочешь избавиться от ненавистного режима, необходимо убирать с дороги тех, в ком он персонифицируется.

– Большего нам ничего знать и не требуется, – сказала Елизавета, – теперь вы можете рассчитывать на нас.

– А вы, господин подпоручик, стало быть, глава всего заговора, – полюбопытствовал гренадер.

– В той мере, в какой мне оказывают доверие все участники, – ответил уволенный в отставку офицер.

– Не слишком ли, однако, нас мало, чтобы захватить императрицу и ее приверженцев? – вставила вопрос Елизавета.

– Чем больше число посвященных, тем вероятнее предательство, – сказал помещик.

– В Москве наберется еще достаточно тех, кто нам сочувствует, – вмешался в разговор торговец, – совершенно надежный, как и мы, народ, люди, которым терять нечего, а выиграть могут все.

– В предприятии такого рода все определяется только сообразительностью и хитростью, – добавил отставной подпоручик, – ни в первом, ни во втором у нас нет недостатка. Вспомните, с какой легкостью Миниху удалось свергнуть Бирона, сколь ничтожно малыми средствами Елизавета добилась короны. Мы тоже отпразднуем победу, если будем преданно держаться друг друга и в решающий момент не позволим ни страху, ни каким-либо предрассудкам парализовать себя. С нами обращаются бесчеловечно, мы тоже не должны испытывать жалости.

– Однако царицу-то, такую красивую и любезную женщину, нам все же следовало бы пощадить, – сказал гренадер.

– Ее-то как раз меньше всего, у нее по-прежнему масса приверженцев в армии и народе, – воскликнул один из гвардейских офицеров, – до тех пор, пока она жива, мы не можем быть уверенными в успехе.

– Тут вы не ошибаетесь, – обронила Елизавета и как-то странно на всех посмотрела.

– Она должна пасть от наших рук, как Цезарь под кинжалами республиканцев, – произнес уволенный офицер.

– Цезарь? А кто это? – спросил торговец.

– Один бывший великий князь Московии, – поспешил блеснуть эрудицией помещик.

– Это был римский полководец, который вопреки всякому праву захватил верховную власть и попрал ногами свободу, – поправил его уволенный подпоручик.

– Да, да, совершенно верно, римский полководец, – согласился помещик, – а вот, кстати, и Агосович.

Камер-лакей императрицы, благодаря черной каракулевой шапке, натянутой на самые уши, и мохнатой накидке изменившийся до неузнаваемости, подошел к столу, предусмотрительно огляделся по сторонам и затем подсел к недовольным напротив царицы.

– Насколько далеко вы уже продвинулись, господа? – начал он. – Время торопит.

– Почему? – спросил торговец.

– Потому что француз, лейб-медик, пускает в ход все уловки, чтобы возвратить императрицу в Петербург, – сказал камер-лакей, сопровождая свои слова жестом, перенятым им у одного министра. – В конце концов она-таки дала ему обещание с установлением санного пути покинуть Москву, а как видно по сегодняшней погоде, первого снега ждать уже осталось недолго. Вон и вороны слетаются сюда со всех сторон, будто почуяли в Москве крупную падаль.

– Ну, скоро им действительно будет чем здесь поживиться, – воскликнул помещик.

– Если мы хотим, чтобы наш удар достиг цели, он должен быть нанесен в ближайшие дни, – продолжал камер-лакей.

– Я готов, – заявил уволенный офицер.

– А я тем более, – ответил камер-лакей, – у меня сделаны слепки со всех ключей, которые нам потребуются, и по ним изготовлены дубликаты. Один из казаков личной охраны тоже присягнул нашему делу. Когда царица ляжет спать, я через потайную дверь, которой для своих визитов к ней пользуется граф Шувалов, проведу вас в ее опочивальню.

– Итак, назначаем день, – предложил помещик, – затем я предоставлю в ваше распоряжение всех своих людей, двадцать человек, хорошо вооруженных и готовых на все.

– Стало быть, послезавтра, – сказал уволенный офицер.

– А почему не завтра? – возразил торговец. – Не следует излишне затягивать. Мы слишком многих уже посвятили в это предприятие, как бы беды не случилось.

– Ты прав, – поддержала царица.

При звуке ее голоса камер-лакей насторожился и с недоумением посмотрел на нее.

– Кто это? Сдается мне, что я его откуда-то знаю, – прошептал он торговцу.

– Один молодой человек, родственник старого гренадера, сидящего рядом с ним, как его зовут мне, правда, неизвестно, – ответил тот.

– И таким людям, которых толком никто не знает, вы доверяете наши тайны, – пробормотал камер-лакей. – Вы поступаете очень легкомысленно в крайне опасном деле.

– Итак, завтра, – сказал один из гвардейских офицеров.

– Итак, сегодня, – решил главарь заговорщиков.

– Боюсь, что и сегодня окажется слишком поздно, – сказала Елизавета, извлекая из кармана обильно усыпанные бриллиантами немыслимой ценности часы, по форме представляющие собой яйцо, и глядя на них.

– Сегодня поздно? – воскликнул торговец. – Ну, это ты, брат, перемудрил!

– Уже слишком поздно, – повторила царица таким тоном, который мигом всех озадачил, – говорю вам я.

С этими словами она встала из-за стола.

– Что это значит? – непонимающе пробормотал помещик.

– А это значит, что не вы арестуете царицу, – воскликнула Елизавета, – а сами с этого момента находитесь в руках своей повелительницы, которую вы предаете, которую хотите убить, мерзавцы!