Текст книги "Похитители автомобилей. Записки следователя"

Автор книги: Леонид Перов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 9 страниц)

ОЦЕНКА ДОКАЗАТЕЛЬСТВ

Тяжело топая по асфальту, я бежал по улице, спускавшейся к станции метро. «Десять минут до станции, три минуты на эскалатор, – лихорадочно подсчитывал я, – можно успеть. Фу-у-ух!»

Только вчера я как комсорг проводил с Владимиром «политбеседу» по поводу его опозданий на работу. А тот еще огрызался: «Ладно, сколько можно говорить одно и то же! Что я, специально опаздываю? Получилось так. Вроде с тобой такого не бывает». И вот сегодня сам опаздываю.

В кармане пиджака обнаружил пятак. Минута выиграна, не надо стоять в очереди. Щелкнул автомат, принимая монету. Еще не загорелось табло, а я уже прыгал по движущимся ступенькам. Дежурная девушка сонным голосом предупредила:

– Гражданин, бегать по эскалатору запрещается.

– Опаздываю, – показал я на часы, пробегая мимо нее.

На остановку «Вокзальная» электричка метро прибыла на минуту раньше. Теперь успею.

Я вскочил в последний вагон и, устроившись возле окна, закрыл глаза. Хотелось спать. Вот уже третью ночь капризничает ребенок, и я не высыпаюсь. Всю ночь приходится убаюкивать его. Под утро забываюсь тяжелым сном, а потом подхватываюсь и сломя голову бегу на электричку…

Спустя тридцать минут я вышел из электропоезда и, усиленно протирая глаза, побрел на работу.

В небольшом кабинете было тепло и тихо. Затянутые шторами окна пропускали мягкий свет, и он медленно разливался по комнате.

Выложил из сейфа дела, просмотрел план работы. Составление планов, да еще на каждый день, было для меня, пожалуй, самым неприятным занятием. Я даже когда-то считал, что хороший следователь может обойтись без шпаргалок и запомнить все, что нужно. Увы, сама жизнь убедила меня, что я неправ, и что этот «бюрократический» документ для следователя просто необходим.

Поморгав сонными глазами, я начал читать план:

«Составить постановление о привлечении в качестве обвиняемого Сасикова… Допросить двух свидетелей и отправить в институт криминалистики дополнительные вопросы эксперту…»

«День-середнячок», – решил я и, заправив в машинку два чистых бланка постановления, начал печатать.

Страшно болела голова. Пальцы двигались необычно медленно, с трудом отыскивая нужную букву. Как все-таки хочется спать! Медленно, словно створки шлюза, соединились ресницы, и сразу же перед глазами замелькали ступеньки эскалатора…

Ударившись лбом о валик машинки, я проснулся. Скотство! И почему так устроено, что человек должен спать каждые сутки? Только время зря тратится.

В дверь постучали.

– Войдите.

В комнату проскользнула женщина. К ее ногам испуганно жалась маленькая девочка. Это жена обвиняемого Греся с дочкой. Каждый день эта женщина появляется здесь, в кабинете, и пытается убедить меня в том, что ее муж не совершал преступления. Ха! Это при таких-то доказательствах, какие есть в деле!

Вылинявшие от слез голубые глаза женщины просительно смотрели на меня. Одной рукой она гладила головку девочки, пальцы другой бессмысленно теребили пуговицу жакета. Опущенные плечи придавали всей фигуре смиренный вид. «На чувства бьет, хитрюга», – подумал я и как можно строже сказал:

– Ну что вы ко мне ходите каждый день! Ваш муж виноват. Он украл машину картошки и сбил человека. За это ему придется отвечать. Понятно?

Женщина испуганно замигала глазами и, рванув на себе жакетку, высоким пронзительным голосом затянула:

– Ой, прошу вас, гражданин следователь, не сиротите деточку. Ой, ее ж батько ни в чем не виноватый. Посадите уж лучше меня, несчастную, только отпустите Петра!

Девочка всхлипнула. Во мне закипало раздражение. Сказывалась бессонная ночь.

– Да перестаньте же. – Я вышел из-за стола. – Идите лучше домой!

Женщина, сделав шаг вперед, упала на колени, пытаясь поцеловать мне руку.

– Богом прошу. Детками вашими заклинаю. Не виноват он. Отпустите его домой. Я вам за это век благодарна буду.

Я отскочил в сторону. Припадочная, что ли? Разве нормальный человек может себе такое позволить? Дать бы ей по одному месту, чтобы на коленях не ползала. Я не мог больше сдерживать себя и закричал:

– Встаньте сейчас же! Слышите? И немедленно прекратите истерику! Иначе я вас… в милицию посажу! Ну? Тихо!

Окрик подействовал на женщину. Она поднялась, поправила съехавшую на бок косынку и начала медленно пятиться к двери. Но возле двери она снова упала на четвереньки и, причитая, поползла ко мне. Ее глаза, эти чистые озерца слез, казалось, кричали: «Посмотри! Разве мы можем лгать? Поверь человеку!»

Пока я изучающе рассматривал женщину, пока принимал решение, как поступить, она умолкла и поднялась.

А вдруг она права? Не может же она так притворяться! Если она уверена в его невиновности, значит, у нее есть какие-то неизвестные мне факты? Может, она просто не умеет доказать?

На первом допросе она заявила, что в ночь совершения кражи ее муж никуда из дому не выходил. Она упорно продолжала настаивать на своем, хотя все факты были против ее мужа.

Петр Гресь работал в колхозе шофером. В одну из ночей из колхозных кагатов было украдено около двух тонн картошки. След автомашины привел к дому Греся. От дома он, петляя улицами, дотянулся до шоссе и оборвался у дороги. По отпечаткам установили, что это была автомашина, на которой работал Петр. Кроме того, соседка видела, как Гресь рано утром приезжал к себе домой.

Днем машину Греся нашли в Киеве на Печерском рынке, но уже без картошки. Около трех часов в вытрезвителе разыскали пьяного Греся. Денег при нем не было.

Гресь свою вину отрицал и давать показания отказался. Дело в том, что лицо, признавшее себя виновным в краже картошки, автоматически признало бы свою виновность в убийстве.

В ту ночь на автостраде Чернигов – Киев грузовой автомашиной был сбит велосипедист, который вскоре от ран скончался. При осмотре машины Греся на переднем буфере нашли краску с крыла велосипеда и несколько синих ниточек.

«Все доказано, и нечего тут рассуждать», – решил я, перебрав в уме все обстоятельства дела. Но тут же спохватился: не торопись! А если прав не ты, а она? Невиновный человек пойдет в тюрьму. Если, как утверждает жена Греся, у них плохие отношения с соседями, то Хмелько могла оговорить своего врага. Могла! Мог преступник, желая отвести от себя подозрения, на машине Греся проехать мимо его дома? Мог. Наконец, мог Гресь по случайному совпадению в этот день утром уехать в город? Мог.

«Так кому же верить? Хмелько или женщине, которая сейчас сидит передо мной?»

Я подошел к окну. Маленькая серебристая елочка, совсем как ребенок, устроилась под защитой крепкого клена. Неожиданно резко я повернулся к женщине. На меня все с той же ясностью смотрели ее глаза.

– Поверьте мне, то ж святая правда, – только и сказала.

«Да, пожалуй, не врет. Не может человек с такими глазами врать. Не имеет права!» – размышлял я. Собственно говоря, если подходить формально, то у меня есть все основания предать Греся суду. Но ведь совесть никогда не даст спокойно спать, если сейчас, пока не поздно, не рассеять свои сомнения.

В учебниках сказано, что оценка доказательств лежит на следователе. Он должен сам подумать и определить, чему стоит верить, чему нельзя. В учебнике все просто и понятно. А вот попробуй определить, верить ей или нет?

– Подождите в коридоре, – сказал я женщине, как будто без нее было легче решать вопрос.

Неужели десятки мелких и крупных жуликов, которые прошли через мои руки, которые сидели вот на этом стуле и пытались перехитрить меня, – неужели они сумели поколебать веру в человека?

Что ж, придется проверить все материалы еще раз, а Греся освободить из-под стражи. Раз у меня есть сомнения, я не имею права держать его в камере.

Я заготовил бланк постановления и пошел к прокурору. Прокурора замещал тихий, всегда о чем-то думающий Иван Пантелеймонович Рак. Он согласился со мной:

– Конечно, дорогой. Зачем рисковать? В крайнем случае, до суда Гресь спокойно проживет на подписке.

Но перед тем как отдать постановление в милицию, я все же захотел еще раз поговорить с Гресем. Когда его доставили в кабинет, он опустился на стул и в ожидании вопросов молчал.

«Чудак-человек! Даже не догадывается, что через полчаса будет на свободе», – добродушно подумал я, а вслух спросил обычным голосом:

– Ну что, Петро, снова молчать будем или, может, поговорим?

Гресь поднял голову, осмотрелся, словно в этом кабинете был впервые. Несколько мгновений он еще колебался, а потом быстро, боясь передумать, швырнул признание:

– Поговорим. Молчать больше не могу. Пусть расстреляют, пусть делают что хотят, я больше не могу молчать. Ох, не знал я, не знал, во что обойдется мне колхозная картошка. Я свою б всю отдал, чтобы ту ночь проклятую вернуть…

От неожиданности я даже растеряйся. Вот те на! Дрожащей рукой я записывал косые неразборчивые строчки показаний, почти не вдумываясь в их содержание. На уточнение вопросов у меня уже не было сил.

Записав признание Греся, я дал ему расписаться и вызвал конвой.

Арестованного увели, а я долго не мог прийти в себя. Как сидел за столом, так и застыл. Первая мысль была: «Пронесло! Что б я потом сказал? Как объяснил, почему выпустил преступника? Поверил человеку… А если не верить людям, то как тогда жить, работать?»

Позвонил дежурный по райотделу:

– Титаренко, будешь сегодня работать с Сасиковым? А то мы его отправлять собираемся.

– Давай приводи ко мне, предъявлю обвинение – и больше он мне не нужен.

Дело не представляло особого интереса. Четыре пьяных парня обокрали магазин. Их задержали, большинство товаров найдено. Осталось оформить до конца материалы и передать дело в суд.

Я допрашивал Сасикова и автоматически заполнял графы протокола:

– Год рождения?

– 1941-й.

– Партийность?

– Член ВЛКСМ.

– Место работы?

Сасиков пожал плечами, усмехнулся и неуверенно пояснил:

– Как вам правильно сказать… Шахтер – вроде не шахтер, забойщиком был на руднике. Минеральную соль под землей добывали. Чего удивляетесь? Трудяга в магазин полез? Я и сам никак не привыкну, что стал «гражданином». Раньше все Гришей звали, товарищем. А теперь вот – тюрьма.

– А ты думал, тебя по головке погладят?

– Ничего я не думал. Если бы думал, то такого бы не сделал.

– Все так говорят.

У меня где-то глубоко в душе шевельнулось раздражение. Еще один нашелся. Сейчас начнет уговаривать. «Что делал – не помню, как случилось – не знаю, простите, больше не буду». Знаем мы таких. Воровать мастера, а отвечать так все бедненькие, разнесчастные. Ну, ничего, милый, можешь говорить сколько хочешь. Ты у меня свое получишь. С меня на сегодня хватит экспериментов!

Уловив настроение следователя, разговорившийся было Григорий снова замкнулся.

– Что ж ты замолчал?

– А чего говорить? Говори, не говори – конец один. В тюрьму попал – на волю не вернешься. Был бы человек, а статью вы всегда найдете.

– Ты брось чепуху болтать.

– Чего брось? Вы что, не такой, как все? Расскажи вам – все равно не поверите.

– Почему ты так думаешь?

– А вы прямо скажите, поверите или нет?

– Смотря что расскажешь.

– Вы мне сразу скажите, поверите или нет. Иначе разговаривать нет смысла. Если вам надо, запишите – виноват, показания подтверждаю.

– Давай договоримся так: начинай рассказывать. Если что-нибудь у меня вызовет сомнения, я тебя остановлю и спрошу.

– Годится. С чего начинать?

– С самого начала.

– Ну, жил, как говорится, с женой и дочкой. Второй год пошел. Зарабатывал неплохо. Хорошо, можно сказать, зарабатывал. Рублей 250-300 в месяц. Правда, деньги зря не давали. Вкалывал что надо. Идешь домой, ноги еле волочишь. Комнату мне дали в прошлом году. Мебель купил, мотоцикл. Ребята меня уважали. Ну ладно, чего там говорить. Что было, то прошло. Решил я к матери поехать. Валюшка, жена, дома осталась с дочкой. Заболела малая. Встретили меня дома хорошо, как полагается. Несколько дней выпивали на радостях. То родственники к нам, то мы к родственникам. А в тот вечер встретил я хлопца знакомого, вместе в школу ходили. С ним дружки. Решили встречу, как говорится, отметить. Деньги у меня были. Взяли литр водки, консервы. Потом пошли к Виктору, там еще самогон пили. Дальше ничего не помню. Вы не верите, думаете, выкручиваюсь? Я вам честное комсомольское… – Григорий запнулся, понимая, что не имеет права на это слово. – Здоровьем дочки клянусь, все из головы вылетело, где были, что делали, не знаю. Только помню, в глазах темнота, а потом огни яркие. Свету много. Потом меня кто-то по голове ударил. Только совсем не больно. Я еще подумал: за что? Ребята рассказали, что это я на ступеньках магазина споткнулся и о дверную ручку ударился. Еще помню, мешок нес. Вырвал у Виктора и никому не отдавал, сам всю дорогу так и нес. Проснулись утром на сеновале. Смотрю, хлопцы вещи делят: материю, костюмы. Спрашиваю, в чем дело, – улыбаются. Когда рассказали, сначала не поверил, а потом противно стало. Понял, что честь свою навсегда загубил.

– Но, раз понял, нужно было прийти и нам все рассказать.

– Не мог! Не хотел жену с дочкой позорить… Я отказывался от ворованного, так мне ножом пригрозили: не возьмешь – порежем. Да еще в милицию, говорят, донесем. Дал мне Виктор семнадцать ручных часов и велел сматываться домой.

– Где же часы?

– У продавщицы. Я их в тряпку завязал все и положил в сарае на дрова. Думаю, будет брать дрова, заметит.

– Да-а-а. Молчит что-то она. А может, ты где-нибудь в другом месте положил? – усмехнулся я. – Давай уж выкладывай до конца – раз правду, так правду.

– Вы мне не верите? – воскликнул Григорий.

Я молчал. Что я мог ответить ему? Всего несколько часов назад я поверил женщине – и ошибся. Теперь другой пытается убедить меня в своей правоте. Продавщицу вчера допрашивал. О часах ничего не говорила. Хитрит парень. А послушать, так действительно поверить можно.

Григорий встал и медленно подошел к окну. Руки машинально, как кусок жести, сгибали и разгибали козырек фуражки.

– Вы мне поверьте. Для меня это все. Я виноват и свое получу. Но пусть жена и ребята знают, что не брал я ворованного, что не пользовался ни одной копеечкой… Поедемте к Буцанихе, я покажу, где положил часы.

– Что это даст? Если бы они там лежали, она заявила бы нам об этом.

– Ну поедемте, прошу вас. Вот посмотрите, мы найдем часы.

Я колебался. «А что если поездка только предлог, чтобы попробовать сбежать по дороге? Зачем мне рисковать? Виновным себя он признает, а за часы отработает в колонии». Вот это подленькое рассуждение и придало мне решимости. Нет, совесть мне не позволит отмахнуться от просьбы этого парня.

Договорившись с начальником милиции, я вместе с Сасиковым выехал в село.

На месте Сасиков уверенно показал, как он шел огородами к дому Буцан, как отодрал доску в заборе, где положил мешочек с часами. На дровах мешочка не было.

– Вы посмотрите на его бесстыжую морду! Сам украл, а на других свернуть хочет! – возмущалась продавщица. – Да как он может такое говорить! Товарищ следователь, не было здесь часов! Врет все, ворюга.

Григорий, тяжело дыша, в упор смотрел на продавщицу, пытаясь поймать ее взгляд. Но та упорно отводила глаза в сторону.

«Нет, пожалуй, парень не врет. Что-то уж больно раскричалась она, и все на сарай напирает, а о доме молчит», – подумал я, а вслух сказал:

– Ну, а теперь давайте заглянем в хату.

– А в хату зачем? – растерялась хозяйка, и я понял: часы в доме.

– Водичкой угостите с дороги, если ничего другого не найдется.

– Пожалуйста, пожалуйста, – смущенно лепетала Буцан, стараясь проскочить в дом первой. – Только дайте прибрать немного, а то перед такими гостями неловко.

– Ничего, ничего, мы вас извиним.

Когда пришли понятые, я начал обыск. Хозяйка пробовала возмущаться, но потом затихла и с напряжением следила за каждым моим шагом. Когда я миновал угол, в котором висели иконы, Буцан, как мне показалось, стала немножко спокойнее. Я специально не посмотрел на иконы.

«Интересно, неужели снова ошибся? – думал я. – День сплошных ошибок. Кошмар какой-то. Часы должны быть за иконой».

Только осмотрев всю комнату, я снова вернулся к этому углу.

– Вы же там смотрели! – вырвалось у Буцан.

– Ничего, посмотрим еще раз.

Так и есть! Я вытащил небольшой узелочек. За столом плакала хозяйка.

Обратно ехали веселее. Григорий разговорился. Он рассказывал о своей жене, о работе. Расставаясь, я подал ему руку.

– Ты сегодня сделал первый шаг по пути к дому. Постарайся пройти этот путь быстрее.

– Спасибо вам за то, что поверили. Знаете, мне теперь как-то легче.

В кабинете на столе лежала записка:

«Аркадий, твоих свидетелей допросил. Протоколы в правом ящике».

План на день был выполнен. Можно ехать домой.

В электричке я еще раз перебрал события дня. Хорошо, что не сорвался. Может, теперь парень действительно станет на правильный путь. Жаль, опоздал на купание сына.

За окном тянулись темные ряды елей. Редкие фонари на полустанках кивали поезду, торопившемуся в город.

ПРЕДСТАВЛЕНИЕ ОТМЕНЯЕТСЯ
I

Звонок настойчиво приглашал зрителей занять свои места. Тамара Павловна очень хорошо представляла себе картину, которая повторялась каждый вечер. Пестрая людская масса шумно, как река, заполняет проходы и, разбегаясь на мелкие ручейки, поглощается секторами. Хлопают откидные сиденья кресел. Девушки в белых халатах с переменным успехом предлагают мороженое в вафельных стаканчиках. Воздух наполнен гомоном жизнерадостной весенней ярмарки.

Вот появляются оркестранты. В темных брюках и белых рубашках без галстуков, с расстегнутыми воротничками, они придают помещению обжитой, домашний вид, словно играют не в цирке, а на небольшом семейном празднике.

Бодрый марш напомнил Тамаре Павловне о раз и навсегда заведенном порядке. Представление начинается парадом участников программы. Она сбросила халат, несколько раз повернулась перед зеркалом и, убедившись, что костюм в порядке, вышла из комнаты.

Несмотря на будничный день, цирк был полон. Ведущий громким, хорошо поставленным голосом в неестественно восторженной манере читал приветственное стихотворение. Обойдя арену, артисты разбрелись в ожидании своего выхода. Тамара Павловна Аверская вернулась к себе.

Этот час перед выступлением она привыкла проводить в уединении, внутренне подготавливая себя к трудному номеру.

Полет под куполом цирка считался коронным номером программы. Когда гас свет и сухая барабанная дробь леденила нервы, цирк цепенел от страха и ожидания. Луч прожектора выхватывал только Тамару, стоящую на ракете. Аверский висел под ракетой и в темноте не был виден. Она неожиданно бросалась вниз. Все понимали, что это всего лишь цирковой трюк, и тем не менее в этот момент в зале всегда раздавался чей-то испуганный возглас. Неслышно раскручивались невидимые шелковые тросы, соединявшие ее с Олегом. Луч прожектора сопровождал легкую, как птица, женщину, которая неслась над самой ареной…

Тамара Павловна села за столик и уставилась в зеркало. В дверь постучали.

– Войдите, – разрешила Аверская, не поворачивая головы.

В зеркало было видно, как в открывшуюся дверь вошел Олег. Круглое полнеющее лицо улыбалось. Неизменные темно-синие брюки и белая шерстяная рубашка с коротким рукавом, туго обтягивающим его огромные рельефные бицепсы.

Тамара поднялась и подала ему руку. Олег прикоснулся к ней губами и мягко, но настойчиво сказал:

– Пора.

Волнение, обычное перед выступлением, не пугало ее. Она знала, что за ним последует состояние собранности, которое позволит выполнить упражнение легко и непринужденно. Она улыбнулась чему-то своему, затаенному, мягко освободила руку и вышла в коридор.

На манеже заканчивали выступление Виктория и Валентина Костюковы. В бледно-зеленых открытых купальниках, задрапированных легкой прозрачной тканью, и черных чулках, они медленно передвигались по кругу, жонглируя булавами. Черные чулки удачно подчеркивали длинные стройные ноги юной Валентины. Хорошо зная, какое впечатление она производит, девушка все время, пока старшая сестра работала с предметами, томно прохаживалась вдоль барьера, стараясь в каждом движении передать все очарование молодого гибкого тела.

Не замечая, а может быть, не желая замечать, с каким восхищением смотрит Олег на выступление сестер, Аверская громко, так, чтобы слышали другие, сказала:

– Ты не находишь, Олег, что они имели бы более шумный успех в варьете?

– Напрасно ты злишься. Они выглядят вполне прилично. – В его голосе послышалось раздражение.

– Ах, я забыла… Прости…

Мимо прошли Костюковы. Валентина приветливо махнула рукой и задорно пожелала:

– Ни пуха, ни пера, Олежка!

На лице Олега расплылась счастливая улыбка.

Наконец раздалось резкое, как удар хлыста:

– На выход!

Тяжелый, словно театральный занавес, халат скользнул к ногам. Олег не успел подхватить его. Не замечая этого, Тамара легко бежала по проходу навстречу свету и аплодисментам.

– Тамара и Олег Аверские! – успела она услышать окончание фразы.

Раскланиваясь, Тамара подняла глаза, окинула верхний ряд кресел и пояс прожекторов над ними, напоминающих светящиеся иллюминаторы большого океанского корабля. Черная бархатная петля на эластичном тросе спустилась из-под купола цирка. Тамара Павловна продела в нее руку и негромко крикнула:

– Ап!

Под веселый ритм мелодии Аверская медленно поднималась все выше и выше к трапеции.

Внимание публики было сосредоточено на ней, и почти никто не заметил, как под куполом цирка появилась серебристая ракета с висящим под ней человеком. Ракета медленно двигалась по кругу. На мгновение она поравнялась с Аверской.

– Ап!

И под куполом неслись уже двое.

Близился финал. Тревожно забеспокоился барабан, заливаясь сухой дробью. Погас свет. Луч прожектора метнулся и через несколько секунд разыскал ракету. На ней, держась за трос, стояла строгая и одинокая Аверская. Скорость нарастала. Глубоко вдохнув воздух, Тамара бросилась в темноту.

Ярко вспыхнул свет. Оркестр грянул торжественный марш и нестройно смолк. На манеже лежала Аверская. На фоне ярко-красного бархатного ковра резко выделялась белая беспомощная птица, так трагически закончившая свой полет. Несколько человек бросилось к ней. Ведущий, утратив всю свою торжественность, неуверенным голосом объявил:

– Представление отменяется в связи… по причине… – не подобрав подходящего слова, он развел руками. – В общем, сами понимаете.

Зал опустел. Многочисленные тросы и веревочные лестницы, теперь никому не нужные, словно снасти покинутого парусника, беспомощно болтались в воздухе. И только прожектор, который забыли выключить, продолжал освещать часть арены.

Когда скорая помощь увезла Аверскую, администратор цирка позвонил директору. Директор, Альберт Иванович Мацуйко, с работы ушел рано. Ныла поясница. В такие дни Мацуйко говорил, что ему «боком вылазит война», и шел домой принимать новейшее средство от радикулита, которое, впрочем, помогало ему не лучше старых.

Услышав телефонный звонок, Альберт Иванович поднялся с дивана и, скривившись от резкого укола в поясницу, поднял трубку.

– Я слушаю.

Голос из трубки сообщил:

– Аверская разбилась… Оборвались тросы…

Не дослушав фразы, Мацуйко бросил трубку и стал одеваться.

В коридоре у дверей директорского кабинета стояли секретарь парторганизации Березин и председатель месткома. Солик успел снять чопорный смокинг ведущего и теперь в простеньком сером пиджаке имел неприглядный вид. Когда появился директор, он даже вздрогнул и на какой-то миг приподнял плечи, словно ожидая удара. К ним подошел Олег. Уловив тревожный вопрошающий взгляд Мацуйко, он виновато развел руками.

– Т-тросы оборвались, – заикнувшись, сказал тихо. Сильные руки сжались в кулаки. Он хотел что-то добавить, но обвел всех взглядом и, повернувшись, не спеша пошел по коридору.

– Ну? – только и смог выдавить Мацуйко.

– Поехали в больницу, – предложил Березин.

По пути домой и позже, уже в кровати, Альберт Иванович никак не мог объяснить себе причину несчастного случая. Оборвались тросы. Но почему? Ведь они сделаны с большим запасом прочности. Вчера все было хорошо, а сегодня не выдержали!

Утром директор вызвал к себе Березина и Солика.

– Как могло такое произойти в нашем цирке? – сразу после приветствия начал Мацуйко. – Что будем делать?

– Я думаю, Альберт Иванович, в первую очередь следует еще раз проверить все средства страховки. А мы на партбюро заслушаем Клавдия Борисовича. Ведь он у нас отвечает за технику безопасности.

– Почему это меня? – запротестовал Солик. – Отвечаю не только я.

– Не бойся, – перебил Мацуйко. – Я от ответственности не отказываюсь. Косвенно и я виноват, и ты, и он. Ну, а где непосредственный виновник?

– Я предлагаю, Альберт Иванович, – сказал Солик, обращаясь к директору, – сообщить в милицию.

– А при чем здесь милиция? – удивился Березин. – У них своей работы хватает.

– Пусть разберутся, почему лопнули тросы. А может, их специально подпилили, откуда вы знаете? – Солик повернулся к Березину, ожидая ответа.

– Скажете такое. Да кто из них способен на такую гадость? Кто, по-вашему?

– Не знаю. Вот пусть милиция и разбирается.

– Милиция здесь ни при чем, – сказал Мацуйко. Помолчал, посопел. – А вот прокурору района сообщить мы обязаны.