Текст книги "Незнакомец в черной сутане"

Автор книги: Леонид Колосов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

Глава VII
ПОСЛЕДНЕЕ СВИДАНИЕ

Как всегда в обеденный час, парк Паганини был пустынным. Трудно сказать, почему этому небольшому скверу дали имя великого итальянского скрипача. Здесь он никогда не жил. Не знали происхождения этого названия и сидевшие на скамейке в конце одной из тенистых аллей девушка и немецкий офицер. Девушка мало походила на итальянку.

Густые светло-русые волосы, рассыпанные по плечам, продолговатые, опушенные длинными ресницами зеленые глаза, капризно вздернутый нос. На первый взгляд ее лицо могло показаться даже некрасивым, особенно когда девушка задумывалась и, казалось, целиком уходила в себя. Устало опускались брови, от уголков губ бежали вниз глубокие морщинки, которые сильно старили ее. Но лицо моментально преображалось, когда девушка начинала говорить. На щеках появлялся легкий румянец, брови изгибались дугой, а от ее зеленых глаз уже нельзя было оторваться. Так было и сейчас. Девушка что-то горячо объясняла офицеру, а он как завороженный смотрел на нее.

Немец ничем не отличался от представителей своей расы: высокий, сухопарый, чуть сутулый. Глубоко надвинутая фуражка с высокой тульей и черным лакированным козырьком скрывала глаза офицера. Были видны только прямой нос, жестко сомкнутые губы и резко раздвоенный подбородок. Немец сидел неподвижно; пальцы правой руки временами подрагивали, видимо выдавая скрытое волнение.

По аллее мимо сидящей пары прошла старая итальянка с тощей продовольственной сумкой. С отвращением она плюнула в сторону.

– Шагурата! Подлая тварь! И как не совестно продаваться этим немецким свиньям, да простит меня мадонна!

Но если бы старуха могла слышать то, о чем говорили между собой эти двое…

– Я соскучилась без тебя! – Глаза девушки погрустнели. – И потом, мне приснился плохой сон: дорога, вдребезги разбитая машина и ты – в крови, раненый. Шла на встречу с мыслью, что больше тебя не увижу.

– Ну вот, лишнее доказательство того, что предчувствия – это бред и ерунда.

– Нет, не бред… Впрочем, давай сначала о деле. Ты принес текст листовки?

– Да, он между листами в этой газете. Ты ее возьмешь у меня, когда разойдемся.

– Конспирация?

– Не пренебрегай, Людмила, этим словом. Даже эта старуха, которая так смачно плюнула, может быть гестаповским осведомителем. Кстати, как эта торговка разбавленным вином, больше не пристает с задушевными разговорами?

– Нет, молчит. Но вино дает хорошее.

– Будь осторожней. Пора расходиться. Ты уходи первой. Я пойду немного за тобой, посмотрю, нет ли «хвоста».

– Хорошо. Еще две минуты. Помнишь, мы с тобой говорили о любви и эгоизме? Ты, в общем-то, прав. Что мы скажем нашим детям, если будем отсиживаться за печкой? А у нас обязательно будут дети, Стефан, верно ведь?

– Обязательно. Целых десять душ: пять мальчиков и пять девочек…

– Дурачок ты. Чао, Стеф.

Девушка встряхнула головой, отбрасывая со лба прядь светло-русых волос. Лицо, горевшее до этого лихорадочным румянцем, побледнело. Было тихо. Только где-то вдалеке передвижной органчик выстукивал на своих деревянных клавишах входившую в моду песенку: «Звени, звени ты для меня, цыганская гитара».

– Чао. Да, у тебя есть на всякий случай…

Девушка молча раскрыла сумочку. На дне тускло поблескивал вороненой сталью маленький «вальтер». Она закрыла сумочку, взяла из рук Стефана газету, сунула ее под локоть. По гальке застучали деревянные танкетки – их тогда носили почти все римлянки. В тени платанов мелькнула белая кофточка. Засветились в солнечных бликах рассыпанные по плечам волосы. Поворот, еще поворот, и девушка исчезла.

Офицер поднялся со скамейки, медленно пошел по аллее, появился на прямой как стрела Номентане. «Хвоста» за Людмилой вроде бы не было. Если бы Стефан мог только знать, что в это время судьба его любимой решалась в кабинете подполковника Капплера…

В кабинете сидели трое: подполковник Капплер, его помощник майор Петер Кох и специальный уполномоченный гестапо майор Отто Хенке. Майор сидел за столом, небрежно развалившись в кресле.

– Так вот, подполковник, научная криминалистика доказывает, что в раскрытии большинства преступлений главную роль играют или донос, или предательство, или счастливый случай. Нюх и интеллект ведущего следствие имеют, как правило, вспомогательное значение. Если отсутствует одно из трех условий, преступление зачастую остается нераскрытым. Вы, подполковник, слишком понадеялись на свой интеллект и поэтому проворонили типографию и упустили из-под носа наверняка чрезвычайно опасного преступника, который появился в мундире офицера рейха…

– Да, но в каждой игре могут быть и проигрыши, майор.

– Совершенно верно, и за проигрыш надо платить. Я был вынужден проинформировать Берлин о случившемся, объяснив провал операции исключительно вашими ошибками. Вы понимаете, подполковник, наши отношения строятся на демократии, но управляемой…

– Я понимаю вас, майор, сегодня вы выиграли.

– Я не проиграю и завтра. Знаете почему? Потому, что я изучал научную криминалистику и не переоцениваю своего интеллекта, как это делаете вы, подполковник. Потому что я аналитик, а не авантюрист и не спринтер, стремящийся обязательно первым прийти к финишу. Наша работа отнюдь не спринтерские соревнования, подполковник!

– Совершенно согласен с вами, майор.

– А что вам еще делать? Следите за ходом моего рассуждения. Итак, что у вас было? Адрес конспиративной типографии коммунистической газеты. Как вы его получили? Вам его продал – заметьте, я не стесняюсь этого слова, подполковник, – начальник сыскной службы макаронников барон Помпили, не так ли? А как адрес оказался у барона?

– Я же вам рассказывал, майор. К барону Помпили пришел…

– Совершенно верно. Пришел какой-то тип, как его?..

– Коммерсант Паскутти.

– Не коммерсант, а спекулянт, которого по законам военного времени давно надо было бы вздернуть на самом высоком платане. Но не в этом дело. Этот тип заявил, что он может продать, заметьте– «продать», адрес подпольной типографии. Так что представляет собой это явление согласно научной криминалистике: донос, предательство или счастливый случай? Скажем, счастливый случай. А результат? В ваше отсутствие к дому номер пятнадцать, где, как вы предполагаете, находится типография, подкатывает обер-лейтенант СС или его призрак, ибо он не возвращается. А в «типографии», кроме грязи и пары рваных ботинок, ваши доблестные солдаты ничего не находят. Возникает вполне естественный вопрос: не сунули ли вам, доблестный мой коллега, господина Паскутти в качестве вольного или невольного, я допускаю и это, провокатора, а потом разыграли с вами красивый спектакль? Кстати, о спектакле. Вы знаете, что сегодня вечером в театре «Одеон» эти полуголодные голодранцы из миланского «Нового театра», приехавшего на гастроли, ставят «На дне». Вы слыхали об этой пьесе, подполковник?

– Признаться, нет.

– Плохо. Надо знать и искусство врагов. Это сочинение Максима Горького, «великого пролетарского писателя», как его называют. У вас, конечно, уже нет сомнений, подполковник, что пьесу ставят в знак протеста против нашего с вами пребывания в Вечном городе. Я дал распоряжение не отменять спектакля. Пусть повеселятся. Но хорошо смеется тот, кто смеется последним, верно ведь? Мной подготовлен хороший сюрприз господам артистам… Что же нам делать с господином Паскутти? Что вы лично предлагаете, подполковник?

– Арестовать…

– Ни в коем случае! Вы же сами говорили, что ваш друг барон Помпили «давал гарантию» надежности этого человека и так далее и тому подобное. Зачем нам ссориться с Помпили? Видимо, Паскутти снабжает его не только секретами, но и краденым золотом. Нет, Паскутти займусь я лично. Вы уж мне не мешайте, подполковник. Далее. Ваш агент «Орхидея». Мне доставило истинное удовольствие познакомиться с этим «цветком». Вы утверждали, что она никчемный агент. А я вам говорю, что она гениальный агент. У нее аналитический ум. Но со старухой надо творчески работать. На кого она обратила особое внимание, когда докладывала мне о своих клиентах? На русского человека по фамилии Южин. По слухам, он потерпел от большевиков. Кажется, какой еще можно желать визитной карточки? Но он русский, и у него дочь Людмила, которая часто куда-то отлучается. Куда? Это я узнаю в самое ближайшее время. Можно было бы еще много чего рассказать вам, подполковник, и вашему уважаемому заместителю майору Коху о тех скрытых резервах, которые вы не использовали в борьбе с римским подпольем. Из Берлина пришла директива начать операцию против этого подполья. Я покажу вам, подполковник, как надо работать…

Шея специального уполномоченного начала наливаться кровью.

– Я вполне уверен в успехе, майор, и готов содействовать вам от всего сердца. Нам не надо ссориться. Я согласен отдать все лавры и сделать все, чтобы прекратить этот неприятный разговор накануне дня рождения коменданта Рима Эберхарда фон Маккензен. Кстати, мы думаем отметить этот знаменательный день. Вы придете?

– Безусловно. И надеюсь, у вас будет на столе кое-что существенное, помимо той мерзостной кислятины, которую итальяшки почему-то называют вином…

– Конечно, будет. Во всяком случае, Кох обещал угостить нас отличным французским коньяком. Не так ли, Петер?

– Так точно. Мой приятель интендант Брюкке, я говорил вам о нем, господин подполковник, обещал прислать ящик настоящего «Курвуазье». И жулики же эти интенданты! Мне пришлось пообещать ему пять картин каких-то древних итальянцев из реквизированных ценностей. Я вам тоже об этом докладывал.

– Да, да, я помню. Итак, майор Хенке, мы ждем вас на вечер. Я протягиваю вам руку и надеюсь, что мы станем с вами настоящими друзьями.

– Посмотрим… А пока я начинаю шахматную партию с господином Серебряным. Думаю, что ничьей не будет…

* * *

В роскошной ванной комнате азиатского консульства журчала вода. Падре Стефано, посещая своего друга, не мог отказать себе в удовольствии пополоскаться в небесно-голубой ванне консула.

Серебряков нервно ходил по коридору. Подошел к двери, постучал.

– Ты скоро, Стефан?

Вода перестала журчать.

– Рад бы скоро, да грехи никак не отмою.

– Хватит балагурить! Дело очень серьезное и срочное.

Минут через десять оба подпольщика сидели в кабинете. На плечах у Стефана болтался, как на вешалке, необъятно широкий, но прикрывавший только колени дорогой пушистый халат из гардероба консула. Сквозь опущенные жалюзи в комнату врывался шум города. Вдалеке прозвенел трамвай. Серебряков молча протянул Стефану пачку сигарет. Тот вытащил одну, наклонился к зажигалке, с удовольствием затянулся.

– Хорошо-то как! Не верится, что война.

– К сожалению, война, Стефан. И не всегда в нашу пользу. Марио сообщил, что адрес типографии передал гестапо барон Помпили, который получил его от Паскутти. Чуяло мое сердце, что он предатель. Марио удалось подслушать бурное объяснение между подполковником Капплером и бароном. Капплер кричал, что барон его подвел, что вместо осведомителя сунул ему «партизана», а Помпили уверял, что Паскутти «честнейший» человек и что он «еще кое-что знает». А знает он о траттории «У Лозы» и о военнопленных. Кстати, те трое, которых ты спас, просили передать тебе их глубочайшую благодарность. Мы их перевели в безопасное место. Тратторию придется временно законсервировать, пока мы не избавимся от Паскутти. Трибунал штаба Сопротивления приговорил его к смерти.

– Я готов исполнить приговор.

– Нет, эту операцию мы берем с Бальдо на себя. Бальдо он знает и расшифровывать кого-либо другого вряд ли имеет смысл. Я буду подстраховывать Бальдо. Он сообщил Паскутти, что на одну из римских окраин должны перебросить десять русских военнопленных, и попросил помочь перевезти их в Монтеротондо. Паскутти клюнул на это, сказав только, что с ним будет помощник – шофер, как ты сам понимаешь, видимо, полицейский агент. Расчет у нас простой: Паскутти наверняка постарается втереться к нам в доверие, чтобы узнать побольше. Поэтому заранее никому ничего рассказывать не станет. А нам терять с ним времени нельзя. В общем, на окраине машину буду ждать я… Теперь о тебе. Прошу и приказываю, Стефан, не предпринимать в эти дни никаких шагов. Посиди в своем «Руссикуме» и подумай, как можно обезвредить майора Хенке. Он начинает доставлять слишком много хлопот, и командование Сопротивления предложило с ним покончить. Далее, в связи с расстрелом немецкой комендатурой нескольких заложников полковник Молинари планирует на днях ответную акцию против эсэсовцев. Мы в ней не участвуем, но надо помочь его ребятам достать взрывчатку.

– Поможем. У Луиджи есть небольшой запас…

– Очень хорошо. У тебя еще есть какие дела на ближайшее время?

– Есть. Нужно побывать в театре «Одеон» и посмотреть, как ребята разбросают в конце спектакля антинацистские листовки. Текст я уже передал Людмиле. И как это немцы разрешили дать «На дне», понять не могу!

– Они, наверное, никогда не читали Горького.

– Сомневаюсь. Наши противники из гестапо – люди грамотные. Кстати, Людмила говорила, что к ней настойчиво пристает с разговорами старая торговка из винной лавочки: «Девушка, ваши соотечественники проливают кровь за свободу, а вы, молодая, полная энергии, сидите сложа руки».

– Может быть, пристает неспроста. Хотя…

– В том-то и дело, что «хотя». Мы, как саперы, ошибаемся только один раз. Иногда думаешь, что человек провокатор, а он оказывается честнейшим патриотом. Что ж, господин Паскутти объявил себя «сочувствующим» и, главное, все разумно доказал. Я отслужу молитву на очередном бдении в своей богадельне за упокой его черной души. Между прочим, господин мажордом, не мешало бы выпить по рюмке хорошего коньяка из запасов его превосходительства посла за успех твоей операции, Владимир. Я вынужден с огорчением заявить, что должен значительно сократить ваши запасы спиртного, синьор. Прошу ящик «Курвуазье».

– Опять «Курвуазье»? Да ты с ума сошел, Стефан!

– Нужно! Вернее, крайне необходимо! Последних троих русских я выручал на «мерседесе», принадлежавшем заместителю начальника специального отдела гестапо при римской военной комендатуре майору СС Петеру Коху. Тогда я тебе не рассказал всей этой истории. А она, в общем-то, заслуживала внимания. Помнишь историю с немецким интендантом Францем Нойманном?

– А, это тот, которого ты отправил на тот свет без пересадки с прямого поезда Берлин – Рим?

– Вот-вот. Его ведь в Риме никто не видел, а в этой суматохе искать интенданта не очень легко. Кстати, его мундир даже не пришлось перешивать. Покойный Франц был моего роста и такой же сутулый. Друзья лишь подчистили кое-что в его документах. И я стал не Нойманн, а Брюкке– майор Франц Брюкке. Ты знаешь, что немцы любят собираться в ресторане «Виноградник кардиналов». Я там тоже иногда бываю. Однажды, зайдя помыть руки, увидал стоящего спиной эсэсовца, который сам себе делал укол. Увидев меня, он ничуть не смутился. Мне достаточно было взглянуть в безумные зрачки господина офицера, чтобы понять его безразличие к моему появлению. Наркоманы все такие. А этот, судя по всему, в безнадежной стадии. Ты сталкивался с морфинистами, Владимир?

– Нет, не приходилось…

– Это страшная вещь. Все начинается или с любопытства, или с медицины.

– То есть как это – с медицины?

– Очень просто. Обезболивающий укол, который дает два часа передыха и необыкновенной легкости в теле. А потом боль возобновляется, и опять укол, и еще… Через короткое время человек уже не может обходиться без заветной ампулы. За нее он готов отдать все. Затем печальный финал. Но не в этом дело. Я не вдавался в подробности приобщения Петера Коха к армии морфинистов. Скорее всего, это было любопытство. Но мне показалось, что эсэсовец может оказаться не бесполезным для нас. Мы познакомились. Узнав, что я интендант, Кох с места в карьер попросил достать «для приятеля» морфий по любой цене. Я понял, что у него критическое положение. Ты же знаешь, что фельдшер нашего «Руссикума» мой большой друг. На другой день майор получил пару ампул. Ты бы видел, как у него задрожали руки! «Что тебе нужно?» – спросил он сразу же перейдя на «ты». «Автомобиль, желательно „мерседес“». – «Зачем?» – «Перепродать, чтобы в следующий раз достать тебе этого зелья еще…» – «Хорошо». На другой день я получил вполне приличный «мерседес», а Петер Кох стал моим закадычным «другом», почти что рабом. Теперь он попросил меня достать хорошего французского коньяку. У них намечается торжество по случаю дня рождения коменданта Рима. Я обещал ящик «Курвуазье» в обмен на несколько картин старых итальянцев, которые они «реквизировали» в одном частном музее, и личное приглашение принять участие в торжестве, понимаешь?

– Это очень опасно.

– Знаю. Но ведь ты едешь на встречу к синьору Паскутти тоже не для того, чтобы сыграть с ним партию в бочи![6]6
  Бочи – популярная итальянская игра, немного напоминающая крокет.


[Закрыть]

– Хорошо. Как вынесешь ящик?

– Придется опять по галерее в сопровождении крыс. Мне помогут ребята…

– Так, ну вроде всё. Операция с пленными переносится. Мы получили сведения, что их задержат в районе Номентаны недели на три. Поэтому побег нужно как следует подготовить. Значит, ты будешь в «Одеоне»?

– Да.

– Хорошо. После этого посиди в «Руссикуме», как я тебе сказал. Отдохни и подумай…

Глава VIII
АРДЕАТИНСКИЕ ПЕЩЕРЫ

Перед входом в театр «Одеон» стояла большая толпа. Все спрашивали лишний билет. «На дне» Горького в дни гитлеровской оккупации! Несколько грузовиков с немецкими солдатами, стоявшими в переулках неподалеку от театра, никого особенно не волновали. Немцы вели себя смирно. Исполнитель роли Сатина в пьесе, Ренато Чиаленте, был встревожен: не пришла Людмила Южина – связная римского подполья, она должна была принести листовки… В конце спектакля верные ребята разбросали бы их с галерки…

Ренато волновался еще и потому, что это был не обычный спектакль.

Судьба странных персонажей русской пьесы казалась близкой, понятной в этом попранном гитлеровцами городе, как понятны и человечески просты были слова Сатина. Овации не смолкали.

– …Человек может верить и не верить… Это его дело! Человек – свободен… Он за все платит сам: за веру и неверие, за любовь, за ум – человек за все платит сам, и потому он свободен!..

Актеру не дали продолжать. Весь зал в каком-то едином порыве поднялся с кресел:

– Браво, Чиаленте! Браво, Ренато! Свободу Италии! Да здравствует Италия и свобода!

Чиаленте встал, хотя по мизансцене должен был сидеть за столом напротив Барона. Какие-то судорожные комки подступили к горлу, по спине побежали мурашки. Тело стало невесомым.

– Человек – вот правда! Что такое человек?..

Ренато быстро перешел на другой угол сцены. Там, рядом в ложе сидели представители гестаповской «аристократии».

– Это не ты, – продолжал Чиаленте, выбросив руку в сторону ложи, – не я, – он ткнул себя пальцем в грудь, – не они… Нет! – Он еще раз повернулся к ложе. А потом, перейдя на середину сцены, продолжал, уже не смотря в сторону гестаповцев: – Это ты, я, они, старик, Наполеон, Магомет… в одном. Понимаешь? Это – огромно! В этом – все начала и концы… Все – в человеке, все – для человека! Существует только человек, все же остальное – дело его рук, его мозга! Чело-век! Это – великолепно!

Его опять прервали:

– Браво, Чиаленте! Ты молодец! Долой фрицев!

– Надо уважать человека, – кричал Ренато в черный портал зала. – Не жалеть… не унижать его жалостью… уважать надо! Выпьем за человека, Барон!

Никогда за всю свою актерскую жизнь Ренато не имел такого успеха. Его и других актеров вызывали много-много раз. Он слышал, как бурно скандировала галерка: «Немцы, вон из Рима! Город должен быть свободен». Ложа с немцами молчала. Она быстро опустела после финальной сцены. Разъехались и грузовики с солдатами в серо-зеленых шинелях…

У выхода из театра актеров ждала группа молодежи. К Ренато незаметно подошел Стефан. Тихо спросил:

– Ренато, ты не знаешь, что с Людмилой?

– Нет. Она не пришла. Поэтому и с листовками ничего не получилось…

– Это ничего. Успех был замечательный, и все поняли, что гитлеровцам нечего делать у нас. Ну ладно, прощай. Завтра я свяжусь с нашими, узнаю, почему Людмила запоздала.

Чиаленте шел по тихим римским улицам. Дул свежий ветер. «К хорошей погоде», – подумал актер. Сквозь рваные края быстро бегущих облаков проглядывала луна, заливая голубоватым светом старые дворцы и развалины Вечного города. «Ах Людмила, Людмила, что же ты всех так подвела!» Когда в последнем акте, услышав реплику Барона: «Эй… вы! Иди… идите сюда! Там на пустыре… там… Актер… удавился!» – Чиаленте негромко, но отчетливо произнес последние слова Сатина: «Эх… испортил песню… дур-рак!», он говорил это галерке, своим ребятам, чтобы они поняли, что не он виноват в отсутствии листовок.

Луна зашла за облака. Прямая и широкая улица XXI апреля стала как-то уже и сумрачней. До площади Болонья оставалось недалеко, а там в одном из переулков и дом актера. Сзади раздался шум мотора. Чиаленте обернулся. На огромной скорости с потушенными фарами издалека мчалась легковая автомашина, сворачивая к кромке тротуара. «Кто же это носится как угорелый?»– подумал Ренато. Больше он ничего не успел подумать. Перед глазами вспыхнул огненный круг, и потом все погасло…

– Отлично сработано, Петер! Теперь поедем в вашу контору. На очереди приятная ночная беседа с Людмилой Южиной. Так что у нее нашли при аресте?

– Текст антинемецкой листовки и пистолет.

– Отлично. Как видите, научная криминалистика не подводит. Поглядите в зеркало, Кох. Наш Сатин не встает, чтобы поклониться уважаемой публике?

– Что вы, майор! У него размозжен череп. Угостите сигаретой, майор.

Отто Хенке достал золотой портсигар, щелкнул крышкой и протянул его Петеру Коху.

– Закуривайте, и поедем. Я думаю представить вас к награде в отличие от вашего надутого индюка начальника, которого ждет Восточный фронт…

* * *

Владимир Серебряков не знал об аресте Людмилы и смерти Ренато Чиаленте. Рано утром, надев просторную блузу, в карманах которой уместились граната и два пистолета, он отправился на пустынную окраину виллы Савойа, густо заросшую деревьями. Именно здесь он должен был ожидать Бальдо, который обещал приехать вместе с Паскутти и его шофером. Серебряный спокойно добрался до места. Кругом не было ни души. Свежий ветер разогнал облака, висевшие в последние недели над Римом, и на мокрую листву брызнули щедрые лучи по-весеннему яркого солнца. Владимир присел на пенек от аккуратно спиленной пинии – итальянской сосны, вынул пачку сигарет, закурил.

Через час должен был приехать враг, вернее, двое врагов, потому что шофер Паскутти наверняка полицейский агент. Волновался ли подпольщик? Да, волновался. Нет, ему не было жалко человека по имени Паскутти и его безымянного сообщника, он волновался за исход операции. Для Серебрякова Паскутти был предателем, которого не только трибунал Сопротивления, но и совесть подпольщика приговорила к смерти.

Почему человек становится предателем? Что толкает его на совершение поступка самого низкого и подлого? Деньги? Но разве они могут продлить жизнь! Идеи? Какие у Паскутти могли быть идеи? Для чего он живет, что защищает? Добро? Нет! Счастье? Нет. Справедливость? Нет! Что такое справедливость? Это равенство. Равенство всех и каждого. Человеческая жизнь, в конечном итоге, лишь маленькая искорка в огромном костре мироздания. Она сгорает. Но как? Питаясь теплом других или давая это тепло другим? В этом суть вопроса. Конечно, путь к всеобщей справедливости сложен и извилист. На этой дороге спотыкались и будут спотыкаться многие, ибо нужно преодолеть то, что осталось в человеке от темных сил и инстинктов, нужно преодолеть эгоизм, который и порождает все беды, и самую жуткую из них – предательство…

Где-то вдалеке зафырчал мотор. Серебряков вынул один из пистолетов, загнал в ствол патрон, спустил предохранитель, положил пистолет в боковой карман. А вот и крытый грузовичок. На тормозах он спускался по крутой дороге сверху. Повернул направо и остановился. Из кабины вышли трое: Бальдо, Паскутти и скуластый тип в помятой шляпе. Серебряков не спешил выходить из-за кустов. Нет, за ними никто не ехал. Видимо, брать будут в другом месте, на маршруте, который наверняка предложит Паскутти, Серебряков вышел из укрытия. Бальдо, внешне спокойный и даже как будто бы заспанный, с широкой улыбкой пошел навстречу. За ним двинулись Паскутти и шофер, держа руки в карманах. «Вооружены, гады», – подумал Серебряков. Бальдо продолжал улыбаться самым обаятельнейшим образом.

– Владимиро, дорогой, доброе утро тебе! Вот и мои самые верные друзья – сор Фели и Антонио. Они согласились перебросить наших русских друзей в Монтеротондо.

Паскутти и его спутник сдержанно поклонились, не выпуская рук из карманов пальто. Серебряков улыбнулся такой добродушной улыбкой, на которую только был способен.

– Очень рад с вами познакомиться, друзья. Разрешите пожать ваши благородные руки.

Они не очень охотно вынули правые руки из карманов. Рука у Паскутти была мокрая и липкая, у шофера, наоборот, сухая и холодная, как у покойника. Паскутти деловито спросил:

– Где груз? У нас не очень много времени.

Серебряков развел руками:

– Здесь нет груза, друзья, придется ехать за ним в другое место – на окраину Портуенсе. Мы не сумели перебросить русских сюда, в городе было неспокойно.

Паскутти подчеркнуто равнодушно сказал:

– В другое место так в другое. Поедем. Вы, синьор Бальдо, садитесь в кузов, а вы, синьор Владимиро, пожалуйста, в кабину, будете показывать дорогу.

Паскутти сделал приглашающий жест, пропуская Серебрякова вперед. Положение осложнялось тем, что шофер пошел позади всех, за Бальдо. Случается так, что в самых критических ситуациях вдруг приходит на помощь случай. У Серебрякова на виду у всех на ботинке развязался шнурок, причем не только развязался, подпольщик еще и наступил на него другой ногой, споткнулся и чуть было не упал. «Черт возьми!» – Владимир остановился, нагнулся и стал его завязывать. Паскутти, потоптавшись, пошел вперед к машине. Это-то и было нужно Серебрякову. Выпрямившись с быстротою молнии и крикнув: «Бальдо, ложись!», он выхватил пистолет. Два выстрела грохнули один за другим. Ошибиться Владимиру было ни в коем случае нельзя. И он не ошибся… Оторопевший Бальдо медленно поднимался с земли. «В машину!»– Серебряков схватил Бальдо за руку и почти бегом бросился к кабине. Ключ торчал в зажигании. Взревев, грузовик скрылся в облаках пыли.

* * *

23 марта 1944 года… В банкетном зале фешенебельного отеля «Эксельсиор» собрались высшие офицеры германского командования и представители итальянской фашистской иерархии. Звенели хрустальные бокалы, наполненные шампанским, произносились тосты за фюреров, Гитлера и Муссолини, за победу германско-итальянского оружия. Тосты за победу не вызывали у присутствовавших никакого энтузиазма. Дела у Гитлера и у Муссолини шли все хуже и хуже. Все меньше оставалось оптимистов, верящих в то, что положение на Восточном фронте изменится к лучшему… Впрочем, причиной банкета была отнюдь не доблесть германско-итальянского оружия, а годовщина рождения фашизма… По этому поводу нацистский генерал Мельцер решил даже устроить некое подобие военного парада. По центру Рима должен был пройти отряд эсэсовцев. Его появления ждали собравшиеся.

Но этого парада ждали не только нацисты. На улице Разелла, в самой ее середине, стоял паренек в синей блузе. Судя по одежде и тележке для мусора, которая притулилась у кромки тротуара, парень был подметальщиком. В самом начале улицы, прислонившись к закрытому газетному киоску, лениво потягивал сигарету другой парень. Вдруг он выпрямился, снял свой черный берет, помахал им в воздухе и не спеша зашагал в сторону виллы Боргезе. Тот, что с тележкой, взял метлу и начал подметать тротуар. Послышались резкие звуки нацистской песни, и вскоре показалась головная колонна нацистов в полном боевом снаряжении. Паренек вытащил сигарету, закурил. Немцы приближались, гремя коваными сапогами. Юноша сунул сигарету в тележку и медленно пошел прочь. Вдруг из соседнего двора выскочили двое мальчишек за мячом, который катился к тележке. Паренек подбежал к мячу, сильным ударом отбил его в противоположный конец улицы. Мальчишки побежали вслед за мячом, крича: «В следующий раз мы тебе намылим шею, бандит несчастный!» Паренек улыбнулся, пробормотал: «Когда-нибудь вы поблагодарите меня, голоногие» – и исчез в подворотне.

Колонна фашистов поравнялась с тележкой. И тут громыхнул огромной силы взрыв… Задребезжали стекла в отеле «Эксельсиор»… Прибывший на место происшествия генерал Мельцер, полковник Эберхард фон Маккензен, начальник контрразведывательного отдела подполковник Капплер и другие чины нашли на мостовой тридцать два нацистских трупа и несколько десятков раненых. Мельцер неистовствовал. «Я взорву все дома на этой проклятой улице!» – орал он, брызгая слюной.

В Берлин была направлена срочная телеграмма о случившемся. Ответ не замедлил прийти. Генерал фон Бутлер из ставки Гитлера связался с Римом по телефону. «Фюрер возмущен, – сказал он. – Приказано передать, что подобные происшествия возможны только у вас». Далее фон Бутлер заявил, что Гитлер считает нормальным возмездием намерение генерала Мельцера взорвать дома на улице Разелла, но предлагает действовать самостоятельно в соответствии со складывающейся обстановкой.

Мельцер жаждал крови. Он приказал расстрелять десять римлян за каждого убитого немца. Фашисты начали хватать с улицы Разелла и прилегающих улиц первых попавшихся людей…

Улица Аппия Антика – самая древняя из консульских дорог, которая связывала Рим с провинцией. Древний закон запрещал когда-то хоронить усопших внутри города, поэтому обе стороны дороги превратились в свое время в большое кладбище. Примерно в километре от древних ворот Порта Сан-Себастьяно, откуда берет начало Аппия Антика, возвышается древняя церквушка.

Направо от маленькой церквушки начинается неширокая Виа Ардеатина – Ардеатинская дорога. Сюда, к катакомбам Сан-Каллисто, Сан-Себастьяно и Санта-Домитилла, в ночь с 24 на 25 марта 1944 года подъехало несколько легковых автомашин и крытых грузовиков с эсэсовцами.

Из машин вышли подполковник Капплер, майор Хенке, полицмейстер Карузо и другие офицеры. Эсэсовцы, спрыгнувшие с грузовиков, выстроились в шеренгу, Капплер поднял руку, требуя внимания.

– Господа, партизаны совершили преступление в Риме. Как вы знаете, погибло тридцать два солдата вермахта. Наш фюрер приказал жестоко покарать преступников. Сегодня здесь будут расстреляны триста двадцать человек. Выполнение этой почетной акции возлагается на вас. Будьте безжалостны! Помните, что перед вами не старики, женщины и дети, а враги великой Германии! Расстреливать приговоренных будете в затылок из своих личных пистолетов. Поэтому запаситесь достаточным количеством патронов. Хайль Гитлер!