Текст книги "Следы на камне"

Автор книги: Леонид Савельев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 16 страниц)

Глава вторая, рассказывающая историю обезьян

На конец третичного периода на неоген, приходится высший подъем геологической революции. Вся земная кора точно выходит из равновесия, сминается, сморщивается. На всех материках воздвигаются горы. Величайшие горные хребты нашего времени образовались или по крайней мере, получили завершение именно в неогене. Тогда выросли хребты Альп и Кавказа, Памир, Гималаи, Гиндукуш, Апеннины, Карпаты, Балканы, Крымские горы, Анды, Кордильеры, горы восточной Австралии и, вероятно, горы покрытого сплошным льдом южного материка – Антарктики.

В очертаниях и расположении материков и океанов совершаются последние большие изменения: обе Америки срастаются; осколки великого Южного материка – Индия и Аравия – соединяются в одно целое с Азией; Гренландия отделяется от Америки; Мадагаскар отделяется от Индии и остается островом подле Африки.

Материки в это время сильно приподняты, и океан образует ало мелководных морей.

В начале неогена вся европейская часть нашей страны была сушей. Потом море залило приблизительно те места, которые и сейчас залиты водой Черного и Каспийского морей; тогда оба эта моря были слиты в одно, соединявшееся со Средиземным.

Карта Черно-Каспийского моря конца третичного периода.

Затем это «Черно-Каспийское», или, как зовут его иначе, Сарматское, море потеряло связь со Средиземным, стало огромным озером-морем: это озеро-море простиралось от того места, где теперь находится Вена, до того места, где теперь Аральское море.

На западе и на востоке это озеро-море то расширялось, то отступало; а по середине все время мелело и усыхало, так что превратилось, собственно, уже в два моря, соединенных между собой узким проливом; к концу неогена этот пролив совсем пересох, и стало тогда два озера-моря: одно – Черное, другое – Каспийское.

Те перемещения в земной коре, которыми сопровождалось выпучивание гор, подняли наружу такие горные породы, которые заключают в себе очень нужные для нас металлы. Керченское железо, чиатурский и никопольский марганец, золотые и платиновые россыпи – все это наследство, которое мы получили от третичного периода.

Но самое ценное наследство, доставшееся нам от тех времен, это нефть – бакинская, сахалинская, камчатская, таджикистанская нефть.

Нефть образуется из тел бесчисленных морских животных, попадающих в соленые заливы, откуда им уже нет выхода. Такие заливы получаются обычно тогда, когда моря начинают пересыхать, во времена высокого стояния материков; третичный период был как раз таким временем.

Если лошадь бегала недостаточно быстро, она становилась добычей хищника.

Но эти остатки морских организмов никогда не станут нефтью, если они не подвергнутся страшному давлению и нагреванию. А откуда могут возникнуть давление и нагревание? Только если земные слои начнут сминаться и напирать друг на друга с чудовищной силой; если, иными словами, на месте, где прежде расстилалось море, потом начнут расти горы. Это как раз и случилось в третичный период; как воспоминание об этом периоде, мы имеем нефть.

Махеродус – тигр с клыками точно сабли.

В то время, как под землей совершались огромные перемены и одни куски земной коры напирали на другие, точно в битве, в это время над поверхностью земной коры совершались другие, не такие заметные, но тоже очень важные перемены: воздух холодел.

Климат менялся медленно, но бесповоротно, и к концу неогена на земле был уже такой же климат, как теперь, в наши времена.

Менялся климат, а вместе с ним менялись, конечно, и леса. Вечнозеленые деревья и пальмы выживали только на юге, а в наших местах, вместо этих деревьев, появились и размножались такие, у которых листва на зиму опадает. В первый раз на земле можно было видеть то, что мы теперь видим каждый год: осенний листопад.

Новые леса были уже не такими густыми, как прежние: они были не сплошными, а перемежались лугами и степями. Носорогам, слонам, лошадям, верблюдам хватало пищи, и они необычайно размножились.

Дафенодон, или медведь-собака.

В это же время появились новые птицы: утки ястребы, куры, вороны, страусы.

Уже в самом начале неогена появились настоящие хищники, более крупные и опасные, чем нынешние хищные животные: появились махеродус и дафенодон.

Махеродус – это был тигр с острыми, изогнутыми, как сабли, клыками (стр. 187). Это был, так сказать, «царь зверей» тех времен. Он охотился на предков нынешних лошадей, и был, сам не зная того, как бы браковщиком лошадей: все лошади, которые бегали недостаточно быстро, поступали в брак, то есть попросту попадали в зубы махеродусу.

Дафенодон, – или, как зовут его иногда, «медведь-собака», – был тоже опасным хищником; от него произошли наши собаки и волки.

Окаменелое насекомое, найденное вулканическом пепле.

И во времена палеогена и во времена неогена вулканические извержения были часты и сильны. Те пятнадцать этажей окаменелого леса, которые можно увидеть в Иеллоустонском парке в Америке, были засыпаны пеплом извержений как раз в начале неогена. В это же время какой-то вулкан в Америке засыпал пеплом озеро; катастрофа произошла так быстро, что тысячи растений и животных оказались неожиданно погребенными под толстым слоем пепла и погибли совершенно так же, как через двадцать миллионов лет погибли жители Помпей. Они погибли, но окаменевшие тела их сохранились и были недавно откопаны.

При раскопках нашли окаменевшие сплющенные цветы, листья и целые стволы; нашли дикие розы, астры, лианы, чертополох, душистую камедь, остролист, тополя, дубы, сосны, ольху. Кроме того, нашли насекомых – слепней и разных мух.

Окаменелые листья, найденные в вулканическом пепле.

1 – тополь, 2 – роза, 3 – клен, 4 – можжевельник, 5 – дуб.

Среди этих окаменелых мух оказалась и муха це-це, та самая муха, которая и сейчас живет в Африке и, жаля людей и животных, заражает их сонной болезнью. Очевидно, в третичный период муха це-це водилась не только в Африке, но и на других материках; может быть, она и была причиной гибели многих крупных млекопитающих в те времена, вымирания целых родов животных.

Муха це-це, пролежавшая в пепле вулкана пятнадцать миллионов лет.

Почему эта страшная муха в наши времена сохранилась только на сравнительно небольшом куске Земли, мы не знаем; конечно, мы можем только радоваться этому и должны постараться истребить ее до конца.

Таким образом, в неогене продолжалось то, что началось уже в палеогене: животные и растения постепенно приближались и тому виду, какой они имеют теперь. Многие роды животных, особенно тех, которые стали в прошлом периоде гигантами, вымерли, на их место появились другие. В общем, около половины всех животных тех времен были уже такие, как теперь.

Но нас конечно, больше всего интересует судьба тех животных, от которых ведет свое происхождение человек. Что это были за животные?

Чтобы понять это, нам придется вернуться назад, далеко назад.

Вы помните, что млекопитающие произошли от зверообразных ящеров в самом начале мезозойской эры, а, быть может, даже еще раньше, на исходе палеозойской эры. За сто тридцать пять миллионов лет мезозойской эры они, конечно, как-то менялись. Но как именно они менялись, сказать довольно трудно: от всех этих ста тридцати пяти миллионов лет до нас почти не дошло скелетов млекопитающих. Все, что мы имеем, это челюсть, найденная в триасовых пластах Северной Америки, челюсть млекопитающего, которого мы назвали дроматерием, и несколько черепов, найденных недавно в меловых пластах Монголии.

Однако, сравнивая эти две находки между собой, мы можем установить важную вещь: мы можем наверняка сказать, что те остромордые зверьки, которые жили в меловом периоде в Монголии и оставили нам свои черепа, эти зверьки могли быть предками высших млекопитающих, но никак не могли быть предками сумчатых. Очевидно, разделение млекопитающих на два ствола, на предков высших млекопитающих и предков сумчатых, произошло гораздо раньше, где-то на полпути от дроматерия к монгольским насекомоядным зверькам; наверное, это первое разделение млекопитающих на два великих рода произошло очень давно – в конце триасового периода или в юрском.

Смилодон, саблезубый тигр. Он вымер уже в четвертичном периоде.

Мы входим в кайнозойскую эру и застаем оба рода млекопитающих живущими рядом и как будто спорящими за первенство. В начале палеогена преобладают, несомненно, сумчатые, их гораздо больше; но скоро сумчатые оказываются побежденными и исчезают отовсюду, кроме Австралии.

Высшие млекопитающие победили, но они в свою очередь успели уже разделиться на несколько родов.

Гиенодон.

Мы говорили об этом втором разделении млекопитающих: одни стали морскими животными, другие наземными хищниками, третьи травоядными копытными животными; оказались и такие, которые мало изменились по сравнению со своими предками, жившими в меловом периоде в Монголии: эти зверьки остались и поныне ловцами насекомых или грызунами, они только измельчали, выродились, приспособились к жизни в земле, где только изредка видишь солнечный свет.

Четыре разных пути – морские, хищные, копытные, грызуны, – и ни один из этих путей не ведет и не может вести к человеку. Но есть еще пятый путь.

Вы помните, в древнейшие времена жизни некоторым мелким рыбам, чтобы избавиться от преследования своих крупных родственников и хоть как-нибудь прожить, пришлось покинуть глубины моря и отступить в мелкие, прибрежные части морей? И как раз эти, можно сказать, обиженные рыбы потом дали начало животным суши. Нечто подобное случилось и сейчас, при разделении млекопитающих.

Среди млекопитающих оказались такие, которые не приобрели ни острых зубов и когтей хищников, ни копыт травоядных бегунов и не стали такими большими, как те, что ушли в море; этим небольшим и беззащитным млекопитающим, чтобы спасти свою жизнь, приходилось вое время отступать и отступать. Их последним прибежищем стал лес, его деревья, они научились взбираться на деревья и отсиживаться там во время опасности. А так как опасность была почти всегда, то они и стали проводить на деревьях почти все время, жить на деревьях, так оказать, в верхнем этаже леса.

Этих животных мы зовем теперь обезьянами. Но так как теперешние обезьяны только последний остаток этих животных, живших на деревьях, и так как от этих животных произошли не только обезьяны, но и люди, то, чтобы обозначить зараз и, нынешних обезьян, и людей, и их общих предков, изобрели для них всех одно общее название – приматы, то есть первенствующие, главнейшие.

Жизнь на деревьях не давала такого богатого выбора пищи, каким пользовались другие животные. Обезьянам пришлось стать вегетарианцами. Главной их едой были разные плоды и фрукты, древесные почки, орехи. Но чтобы раскусить орех, надо иметь острые зубы. С зубами обезьян не произошло такого превращения, как с зубами травоядных животных, например лошадей: зубы их мало притупились. К тому же жители деревьев не были слишком строгими вегетарианцами: при случае они лакомились птичьими яйцами, а то и маленькими птичками.

Таким образом, наши предки, благодаря своему образу жизни, избежали той специализации зубов, которая произошла у других млекопитающих. И этому мы обязаны тем, что мы сейчас с одинаковой легкостью усваиваем и мясную и вегетарианскую пищу.

Но еще гораздо важнее были те изменения, которые произошли с конечностями обезьян. Чтобы жить на деревьях, перепрыгивать с ветки на ветку, нужно научиться ловко цепляться за сучья, нужно стать акробатом.

Беспощадный отбор на ловкость и цепкость длился миллионы лет. И результатом этого отбора было то, что в первый раз за всю историю жизни на Земле появились наконец животные, у которых пальцы стали такими цепкими, что могли ухватываться за ветки деревьев. Короче говоря, появился хватательный орган – рука.

У хищников конечности остались лапами, у морских животных они стали ластами, у птиц – крыльями, у травоядных – ногами с копытами, а у обезьян – руками.

Но это случилось не сразу, только в неогене лесные жители стали настоящими обезьянами.

В начале палеогена жители деревьев – полуобезьяны – еще не приобрели особой ловкости; по строению тела они походили и на грызунов, и на хищных, а больше всего на насекомоядных.

Таким зверьком, жившим на деревьях, был в те времена нотарктус, скелет которого найден в Северной Америке.

Нотарктус.

Вначале он, как и все другие животные, полагался больше на обоняние, на то, что чувствовал носом. И, как у всех других млекопитающих, у него был хороший нюх. Но это приносило ему мало пользы: ведь он сидел на дереве, и ему мало приходилось иметь дело со следами, оставляемыми животными на земле. Гораздо важнее, чем обоняние, было для него зрение. Нельзя перепрыгивать с ветки на ветку, если не имеешь острых глаз, а тонкое обоняние для этого совсем не нужно. Поэтому среди жителей деревьев отбор происходил уже не на обоняние, а на зрение. Это – не такое уж важное обстоятельство, однако оно имело большие последствия.

Сравните портрет нотарктуса с портретом его потомка анаптоморфуса, и вы сразу заметите, что произошло.

Анаптоморфус.

Изменились величина и форма глаз, и сразу вместе с тем изменилось и все выражение мордочки, появилось в ней что-то, отдаленно напоминающее человеческое лицо, как бы предвещающее его.

Можно сказать, впервые, вместо звериной морды, появилось – хотя и мало похожее на человеческое – лицо.

В наше время в Индии живет на деревьях потомок анаптоморфуса, очень мало изменившийся за протекшие миллионы лет; он сохранил фамильное сходство со своим предком; зовут этого зверька тарсиусом. Он нарисован на странице 194.

Тарсиус. Он живет сейчас в Индии. Не правда ли, он похож на своего предка анаптоморфуса?

Если вы будете в зоологическом саду и увидите там в клетке тарсиуса (к сожалению, зверек этот редок и не во всяком зоосаде имеется), остановитесь на минутку перед клеткой: ведь таким же или почти таким же был и наш предок в палеогене!

Не все жители деревьев остались такими, как анаптоморфус. Многие, конечно, вымерли, не оставив наследников, но некоторые из выживших не застыли в своем развитии, а продолжали меняться дальше. Они стали ловче, мозг их увеличился, передние конечности стали походить на обезьяньи, так что они теперь могли зажать ветку пальцами, как клещами.

Для человеческой руки чрезвычайно характерным является то, что большой палец руки отстоит от других пальцев и может сильно отставляться в сторону. Именно благодаря этому наши руки так ловко справляются с любой работой, могут схватить и крепко зажать любой инструмент.

Если бы наши предки, жившие в четвертичный период, имели кисти, устроенные иначе, они никогда бы не начали мастерить себе орудий, иными словами, они бы никогда не стали людьми, человеческий род не возник бы…

Кому же наши обезьяньи предки и мы обязаны строением рук.

Оказывается, это очень древний признак, его можно найти даже у некоторых давным-давно вымерших животных. Если помните у двуногого ящера игуанодона, жившего полтораста миллионов лет назад, большой палец отличался от всех остальных. Однако впоследствии большинство таких животных потеряло этот драгоценный для нас, но совсем ненужный для них признак: ведь им конечности стали служить для хождения по земле, а для этого подобное строение кисти не нужно, здесь оно скорее мешает, чем помогает.

Древние же полуобезьяны и обезьяны жили на деревьях. Строение конечностей с отставленным большим пальцем было им очень полезно: можно было хвататься за ветви. У них этот признак сохранился. И именно от обезьяны получили, как бы в наследство, этот признак наши обезьяноподобные предки и мы сами.

От обезьян же мы унаследовали и другую весьма денную способность – способность сосредоточивать взгляд обоих глаз в одной точке. В конце палеогена глаза у обезьян сблизились друг с другом так, что обезьяна могла направлять взгляд обоих глаз на один и тот же предмет, глядеть так, как смотрим мы теперь.

Одной из таких обезьян был проплиопитекус; его ближайший родственник, живущий сейчас, – гиббон.

Потомок проплиопитека – гиббон. Наверное, сам проплиопитек был почти таким же.

В дальнейшем развитие обезьян пошло на разных материках различными путями.

Большинство обезьян, живущих в Америке, сохранило вплоть до нашего времени длинный хвост. Ноздри их смотрят не вперед и вниз, как у остальных обезьян и у людей, а в стороны.

Эти обезьяны давно остановились в развитии, их образ жизни и, наверное, даже выражение лица мало чем отличаются от тех, какими были у них миллионы лет назад.

Понятно, что люди произошли не от этих обезьян.

Карта великого оледенения северной Европы и Сибири. Площадь, покрытая ледником, заштрихована. Южнее ее обширные ледники покрывали Кавказ, Тянь-Шань, Алтай и Саяны.

Среди азиатских обезьян оказались некоторые, способные к дальнейшим изменениям. У них так развились руки, что им уже не нужен был больше хвост, они перестали хвататься им за ветки. Среди них со временем появились породы обезьян, которые были бесхвосты.

И опять-таки избавление от хвоста оказалось почти для всех этих обезьян пределом их достижений, высшей границей развития.

Африканская обезьяна колобус.

Потомки этих обезьян– гиббоны – живут сейчас в Индии, Индокитае и на островах Малайского архипелага. Они узконосы, с очень длинными руками, спускаются на землю неохотно, зато по деревьям лазают необычайно быстро и ловко. Они навсегда остались жителями деревьев.

Это двоюродный брат человека. Статуя гориллы, вылепленная американским скульптором с гориллы, жившей в зоологическом саду.

Понятно, люди произошли не от этих обезьян.

Большинство африканских обезьян мало продвинулось в своем развитии.

«Руки» и ноги у них очень схожи. Хвоста они не утратили и в большинстве остались жителями деревьев. Потомки их живут в Африке и посейчас, это мартышки и другие низшие обезьяны. Одна из таких обезьян – колобус; портрет его вы видите на странице 196.

И об этих обезьянах следует сказать то же, что о прежних: люди произошли не от них.

И это тоже двоюродный брат человека. Фотография шимпанзе. Снята в Африке, в Конго.

Только небольшая сравнительно часть обезьян оказалась способной к еще новым изменениям. Кости их мы находим в неогеновых пластах и в Европе, и в Азии, и в Африке. Жизнь приготовила им новое неожиданное испытание: леса стали вдруг редеть и перемежаться лугами.

После миллиона лет жизни на деревьях приспосабливаться вновь к жизни на земле! Этого испытания не выдержали многие обезьяны и вымерли. Другие стали уходить на юг. И только те, которые не окончательно специализировались на лазании и могли вернуться к наземному образу жизни, стали нашими предками.

Этот, можно оказать, роковой момент в истории обезьян запечатлен для нас скелетом вымершей обезьяны – дриопитека. Дриопитек или какой-то близкий его сородич дал, как думают ученые начало и тем обезьянам, которые живут сейчас в Африке – горилле и шимпанзе, – и тем, которые, продолжая дальше меняться, превратились в конце концов в людей.

Таким образом дриопитек был обезьяной, которая жила перед великим разделением обезьян на два рода: на таких, которые остались навсегда обезьянами и живут до сих пор в тропических лесах, и на таких, которые сошли на землю и, пройдя через многие мытарства, превратились в людей.

Когда же произошло это разделение? Когда появился дриопитек? До сих пор на этот вопрос нет точного ответа. Одни ученые считают, что это разделение произошло еще в палеогене, то есть пятьдесят миллионов лет назад; другие полагают, что это произошло только в неогене – десять миллионов лет назад.

Во всяком случае, дриопитек давным-давно вымер. И сейчас нет ни одного вида обезьян, который мы могли бы считать предшественником человека. И гориллы, и шимпанзе, и орангутанги – все это не наши предки, а только наши родственники через дриопитека, так сказать двоюродные и троюродные братья.

И шимпанзе, и гориллы, и оранги уже не способны больше меняться. Их становится все меньше и меньше. Они не смогли бы приспособиться ни к каким новым условиям жизни, ни к каким неожиданностям. Если климат изменится так, что тропические леса исчезнут, эти обезьяны погибнут…

Но что же стало с другими потомками дриопитека, с теми, которые покинули леса?

Какие еще испытания пережили они, сколько их погибло, не оставив никакого следа, прежде чем некоторые из них стали, наконец, людьми?

Глава третья, рассказывающая о тяжелых временах, через которые прошли первые люди

Мы совершили огромное путешествие, мы прошли через миллионы и миллионы лет, мы встречали на пути медуз и моллюсков, трилобитов и рыб, ящеров и птиц, самых разнообразных животных, но человека мы еще не встречали – вое это были дочеловеческие времена. И вот, наконец, мы входим в последний период геологического календаря, в период, где нас ждет встреча с нашими предками.

Этот период – четвертичный – короче всех других: он длится около миллиона лет. Миллион лет – срок по сравнению с человеческой жизнью невообразимо большой, но по сравнению с теми временами, о которых мы уже говорили, это крохотный промежуток времени, и в этот промежуток укладывается существование человеческого рода.

А все великие события, о которых мы читаем в учебниках истории, все битвы и переселения народов, возникновения и крушения государств, открытия и изобретения, все это укладывается даже не во весь этот промежуток времени, а всего в одну сотую часть его.

Чтобы перечислить все перемены, которые произошли в жизни людей за миллион лет, понадобилось бы написать целую гору книг, – такой это огромный срок; но чтобы перечислить те перемены, которые произошли с Землей за это время, нужно всего несколько страничек, – такой это ничтожный срок для истории Земли.

Карта Земли в начале четвертичного периода уже мало отличается от нынешней географической карт. Материки – те же, что и теперь, их очертания немногим отличаются от теперешних. Главное отличие, пожалуй, в том, что материки стоят очень высоко, и поэтому некоторые их части, которые в наше время залиты морем, тогда были свободны от воды.

Англия, например, не была еще островом, Ламаншский пролив был тогда свободен от воды, так что Англия была частью европейского материка. Скандинавский полуостров тоже смыкался с материком своей южной оконечностью. Из Италии в Африку можно было пройти напрямик сухим путем: теперешний остров Сицилия – остаток того перешейка, который соединял Африку с Европой. Когда, после одного из наступлений льдов с севера, пересох Гибралтарский пролив, образовался второй перешеек, соединявший Европу с Африкой, и Средиземное море на короткое время стало просто озером.

Америка была соединена с Азией; Японские острова не отделялись еще морем от Азии и были продолжением материка.

Великая трещина прошла между Африкой и Азией: появилось Красное море.

Другая великая катастрофа, которая произошла в этот период, это провал части суши между морями Средиземным и Черным; если бы не случилось этой катастрофы, Черное море и посейчас оставалось бы огромным озером без выхода; корабли не могли бы проходить из Черного моря в Эгейское, дальше в Средиземное и, наконец, в океан.

О четвертичном периоде мы знаем гораздо больше подробностей, чем о других временах Земли. Если бы мы знали о нем так же мало, как, например, о пермском, мы бы, верно, считали, что весь этот период был временем холода и ледников. По счастью, говоря о четвертичном периоде, мы можем пользоваться уже масштабами не в миллионы лет. а – впервые в истории Земли – масштабами всего в тысячи лет.

При таком сравнительно небольшом масштабе видны уже подробности геологической истории.

Тут происходит то же, что, например, при составлении географической карты: когда берешь очень мелкий масштаб, улавливаешь только самое главное, и карта выходит упрощенной. Швейцария, например, на такой карте выглядит сплошным коричневым пятном, как будто там, кроме гор, ничего и нет, а на карте большого масштаба видишь, что между гор расположились долины, что действительная география гораздо разнообразнее.

То же и с историей Земли.

Не так давно четвертичный период представляли как время сплошного непрерывного холода. Миллион лет будто бы стояла стужа и ледники покрывали большую часть Европы. Но когда благодаря находкам окаменелостей четвертичный период стал вырисовываться перед нами подробнее, оказалось, что стужа совсем не была сплошной, в ней были очень длительные перерывы.

И тут, как всегда, история Земли шла зигзагами.

В четвертичных пластах, в одних и тех же местах, находим мы и кости таких северных животных, как северный олень или песец, и таких животных жаркого юга, как носороги и слоны.

Точно волнами шел холод, а между этими волнами уместились более теплые времена. Не раз наступали ледники, и вдруг останавливались, отходили назад, а потом снова начинали ползти дальше.

Волнами шел холод. И этим волнам стужи и тепла соответствовали другие волны – колебания уровня материков, расширение и сжимание морей, переселения животных.

Когда на тысячелетия Землей завладевал холод, ледники надвигались с севера на сушу, захватывали чуть не всю Европу, Азию, Северную Америку. Чудовищной тяжестью налегали ледники на материки, и, точно придавленные ледяной пятой, материки оседали. Океан расползался и заливал низменные части суши. Наставали суровые времена, студеные и сырые.

Животные, привыкшие к теплу, стремились уйти на юг. Но на пути им вставали расширившиеся моря, проливы, которых прежде не было; животные оказывались точно в ловушке. Некоторые все– таки прорывались в более теплые страны, остальные либо гибли, либо менялись, приспосабливаясь к холоду.

В это же время впереди ледников шли с далекого севера новые пришельцы, жители тундры. Где-нибудь на узкой полосе, еще не захваченной ледниками, встречались старые хозяева этих мест с непрошеными гостями. Самые разные животные, которые прежде никогда не видели друг друга, сталкивались лицом к лицу. И начиналась жестокая борьба за добычу, борьба за жизнь.

В те времена во Франции, в Германии, в средней России росли полярные ивы, карликовые березы, тундровые мхи. И в те времена исчезали навсегда, гибли целые роды животных…

Обострялась борьба за существование, и это усиливало естественный отбор, ускоряло вымирание одних животных и развитие других.

Но были и другие, не менее важные причины резких перемен в мире животных. Ведь менялся климат, менялась, можно сказать, вся окружающая животных среда, и эти внешние перемены уже сами по себе должны были воздействовать с огромной силой на организмы животных, вызывать перемены и в них, вести за собой гибель одних видов животных и расцвет других.

Десятки тысяч лет властвовала над Землей волна холода, и потом она ослабевала; сначала робко, потом все сильнее начинала проявляться волна тепла. Климат становился таким, как теперь, в наши времена, – быть может, даже чуть теплее.

И снова материки, освобожденные ото льда, приподнимались, и моря отливали, обнажая перешейки суши, и по ним, как по мостам, с юга устремлялись животные – снова на север, вытесняя полярных пришельцев. И снова – борьба, снова гибель одних и торжество других…

Качание чашек весов, таких весов, у которых каждый размах длится десятки тысяч лет, вот что напоминает эта вековечная борьба севера и юга.

Но каждое новое покачивание климата не могло уже стереть того, что сделало прошлое покачивание. Вымершие виды животных уже не возрождались вновь к жизни. Животный мир оскудевал, – до нас дошло гораздо меньше видов животных, чем их было в начале четвертичного периода. Особенно невыносливыми оказались животные-гиганты. Четвертичный период, можно оказать, это время гибели великанов.

И в географии Земли не все возвращалось на прежнее место. Хотя земная кора и расправлялась после отступания ледников, как резиновый мяч, некоторые вдавленности на ней все же остались и не исчезли до сих пор.

До сих пор Северное Ледовитое море держит под собой часть материка, которая должна была бы быть сушей, продолжением СССР. Если бы это море отступило, Земля Франца-Иосифа, Северная Земля, Новосибирские острова слились бы с материком, и там, где теперь совершают свой путь пловучие льды и проходят пароходы, там жили бы на твердой земле люди.

Однако два материка, отделенные от других, не испытали этого качания климата. И на этих двух материках история жизни пошла своим путем, отличающимся от того, что происходило на остальных материках.

В Южной Америке размножились млекопитающие, у которых не было передних зубов, а у многих из них совсем не было зубов. Одни из этих млекопитающих – броненосцы – были покрыты панцырем, так что походили на черепах; у других – как когда-то у ящеров – развился толстый и сильный хвост, так что они могли, опираясь на хвост, вставать на дыбы.

Самым большим из броненосцев был глиптодон; с виду он похож был скорее не на млекопитающее, а на черепаху, но он был так огромен, что если бы поставить его на задние ноги, он оказался бы в полтора раза выше человека, а щит его был так тяжел, что глиптодон еле-еле двигался; питался он, вероятно, гниющими остатками растений.

Мегатерий был сродни живущим и посейчас в Южной Америке ленивцам. Этих животных прозвали так недаром: они страшно медлительны и так вялы, что часто по целым неделям не слезают с ветки, прицепившись к ней ногами и свесившись спиной вниз; в такой странной позе они и спят. Шея у этих животных так устроена, что они могут ее совсем выворачивать и глядеть прямо назад.

Мегатерий был гораздо крупнее своих живущих теперь сородичей, он не уступал по величине слону. Но он был, очевидно, гораздо глупее слона: у него был очень маленький череп и совсем небольшой мозг.

Опять-таки, глядя на мегатерия, невольно вспоминаешь ящеров: у них был такой же мощный таз, как у мегатерия, и такой же крохотный череп; так же, как некоторые ящеры, мегатерий вставал на дыбы, опираясь на хвост, чтобы достать до ветвей дерева и объесть листья. И, как у многих ящеров, передние конечности у него были гораздо подвижнее задних и служили для хватания.

Таков был мегатерий – млекопитающее, которое точно хотело перепрыгнуть на сто миллионов лет назад, в век ящеров. И, конечно, когда Южная Америка крепко соединилась с Северной и по мосту суши двинулись на юг новые млекопитающие, мегатерий не смог выдержать соперничества с ними, он погиб.

Его мелкие родичи живут в лесах Южной Америки до сих пор. Но и они, по всему видно, уже плохо приспособлены к нынешней жизни, они как бы живые окаменелости прошлых времен. Наверное, и они скоро исчезнут.

В отрезанной от всех других материков Австралии развились разнообразные сумчатые животные, а также птицы, которые разучились летать и стали зато быстро бегать. Гигантами среди них были диорнисы – птица в два с половиной раза выше человека. И эти чудовищные птицы вымерли. Последняя птица-гигант – ее зовут моа – перевелась совсем недавно, лет сто назад. Моа жила в Новой Зеландии, и там еще до сих пор есть старики, которые хоть сами уже и не видели моа, но слыхали о ней от очевидцев.