Текст книги "Принц Уэльский"
Автор книги: Леонид Саксон
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 4 страниц)
Этот мир еще плохо известен человеку. На внешнем краю Барьера – всегда большие волны и ветер, во внутренней Большой лагуне до самого материка тишина и спокойствие, беспрепятственное скольжение судов. На большинство островов высаживаться запрещено – да и небезопасно. Яхты и моторки держатся подальше от малых рифов с их острыми и хрупкими краями. Ходить по такому островку в часы отлива можно только в прочной обуви. Здесь палящее солнце, сильный запах гуано и ни капли пресной воды. В бесчисленных лужах, ямках и озерках кипит жизнь. Смыкают свои створки раковины-ловушки, когда человек наклонится над ними. Оторвешь такую от ложа – и моллюск пустит тебе в лицо гейзер воды. Двухметровые раковины с огромной уродливой клешней рака-отшельника у входа; раковины-убийцы с ядовитым хоботком; "морские огурцы" – трепанги, похожие на метровые слизистые сосиски, черные и желтые, которые выпускают шелковистые нити или выбрасывают внутренние органы, пугая врага; неотличимая от полусгнившего коралла, зарывшаяся в ил бородавчатка, или рыба-камень, чьи ядовитые шипы пропорют тонкую обувь и мгновенно убьют любого, наступившего на нее... Всё это кишит вокруг любопытного, пока по ломким кораллам он пробирается на край островка к бурунам и шумящим при отливе водопадам. Прилив прозевать нельзя – в это время к острову устремляются акулы. Их в Коралловом море хватает: тигровая, "белая смерть", "серая нянька", "голубая монахиня"... и иже с ними.
Но главная жизнь, конечно, кипит под водой. Самые красивые краски можно увидеть на глубине до десяти метров: глубже они меркнут, тускнеют, да и на мелководье узор калейдоскопа мгновенно меняется при малейшей перемене погоды. Косой луч солнца – и вспыхивают подводные сады, равных которым нет в мире; все оттенки розового, голубого, фиолетового, карминно-красного, горчичного, белого... Нигде на Земле нет такого количества разных рыб, морских животных и птиц, собранных в одном месте. Даже дюгонь – морская корова, единственное травоядное млекопитающее, живущее только в море, еще встречается в водах Квинсленда. Бесчисленные подводные существа, "не созданные для человеческого глаза", как выражался Мэтр, либо равнодушны к аквалангисту, либо опасны. Кроме барракуд и акул, мелькают в толще воды страшные с виду, но безобидные скаты-манты размером с лодку. Над мантой, шевелящей трехметровыми крыльями,мелкая свита, под брюхом же – рыба-лоцман копирует малейшие движения хозяйки. Скат любит тереться о якорную веревку или шланг водолаза, спасаясь от блох, и может утащить лодку на несколько миль в море; по временам, повинуясь неясной прихоти или хорошему настроению, эта крылатая подушка выпрыгивает из воды в воздух, как летучая рыба. Голубые и черные морские звезды, питающиеся кораллами и съевшие уже многие километры их,– злейшие враги рифа; чтобы убить такую звезду, нужно впрыснуть ей в середку рыбий яд. Прячется под водой морской еж с тонкими длинными иглами и осторожный осьминог; хрупкая офиура на длинных паучьих ногах спешит в укрытие под пучки водорослей, спугивая самое красивое существо на свете – голожаберного моллюска. Спинка у него черная с желтым обводом, вдоль спинки – две голубых полоски, красные рожки – как у улитки, а жабры напоминают красный цветок... Морские иглы, морские ангелы, хищные групперы, королевские окуни и макрели! А вот это напоминает бизнес, да по сути им и является: ядовитая актиния, или анемон, метровое животное-растение шевелит щупальцами и ждет добычу. Рядом вертится подловатая рыба-клоун, приманка, на которую яд не действует. Подманив на погибель мелкую живность, она питается ее остатками, а то и отнимает добычу у актинии. Но пора на поверхность, и спасибо кристально чистой воде: приближается мгновенная смерть – страшная медуза-оса с десятиметровыми щупальцами...
На больших островах океан разрешает жить животным и даже людям. Выглядит такой остров, как пирог с зеленью: синяя гладь воды, белая лепешка песка и шапка густой тропической листвы. Везде одно и то же: отмель, пляж, мангровые заросли, лес. На отмелях кишат прозрачные песчаные крабы, поедающие добычу, которую выбрасывает волна. В мангровых бухтах обитает илистый прыгун – рыба, победившая мироздание: она прыгает по суше, качая воздух к жабрам, пьет из луж, ест мелких рачков, крабов и мокриц и нагло взбирается по мангровым корням за насекомыми. Если же говорить о корнях, да и о зелени, то всем этим особенно богаты острова Каприкорн и Банкер в 40-80 милях от Глэдстона. Там растут и бананы, и кокосовые пальмы – их орехи приносит море, и, прорастая, они дают жизнь новым деревьям. Крупная, круглолистная пизония и турнефорция, прямые, изящные стволы пандануса на конусе из воздушных корней, длинные плакучие листья казуарины защищают землю от раскаленных лучей солнца...
Но, может быть, главные хозяева больших островов – клювы и крылья? Здесь живут голуби, белоглазки, морские орланы; рыхлый песок изрыт норами тонкоклювого буревестника и птицы-овцы. На лесистом Хероне нет крачек и чаек, зато их тысячи на Мастхеде и Уан-Три-Айленде, где много трав и кустарников. Олушей на островах Каприкорн нет, однако восточнее, на островах Банкер, живет коричневая олуша; кое-где попадаются серебристые чайки и крачки Берга. Утром по некоторым тропам больших островов Барьерного Рифа проходит к воде до тридцати тысяч птиц в час. На закате, устраивая визг и бедлам, возвращаются с моря ночевать изящные коричневые крачки – нодди; семь-восемь гнезд их из листьев, склеенных пометом, виднеется на каждом дереве. На часок наступает тишина, нарушаемая лишь слабым "плонк" – это рифовая цапля хватает зазевавшегося краба,– а затем ночь взрывается хриплыми воплями. Вернулись буревестники! Их толстые тела плюхаются на песок, и быстрыми шаркающими шагами птицы торопятся к норам кормить птенцов, а те уже приветствуют их пронзительным визгом.
Однако никакой гвалт, даже этот, не может продолжаться вечно. Понемногу опять наступает тишина. Риф засыпает... Застыли на деревьях ночные гекконы, еле слышно воркуют в кронах горлицы. Вьются над цветами тюльпанного дерева и гибискуса желтоклювая нектарница и сине-зеленый зимородок, карабкается по стволу полуметровый варан. Замерли в листве и валежнике изумрудные квакши, крупные коричневые сцинки, скорпионы и сколопендры, заснул, казалось бы, в паутине между деревьями крупный длинноногий паук – нефила. Кажется, уже ничего не должно произойти до утра...
Но вот появляется в море во время ночного прилива гигантская горбатая тень, выползает на берег и движется по отмели.
Медленно, как во сне, бредет это морщинистое существо – королева рифа, готовая к битве и закованная в рыцарский панцирь. Когда она не в воде и весит почти двести килограммов, двигаться по песку – мучение. Но уже конец октября, и надо идти. Надо отложить яйца.
Так будет еще не однажды. Может быть, пять раз, а может, и семь – до конца февраля... Черепаха бисса не уйдет далеко от берега. Сорок или пятьдесят метров. Но каких! Она уже устала, а ведь нужно еще рыть яму метровой глубины. И она роет. Всеми четырьмя лапами; когда же приступает к камере для пятидесяти белых яиц размером с теннисный мяч – только задними: передними надо придерживать осыпающийся песок с краев ямы. Через десять с половиной недель появятся на свет черепашата.
Им предстоит куда более тяжелый и страшный путь к морю, чем их матери: сквозь строй чаек и цапель днем, крабов-привидений и акул – ночью. Лишь четверо или шестеро черепашат из вылупившихся за сезон двухсот достигнут воды. Хорошо еще, что нет двуногих врагов: охота на зеленую черепаху, черепаху бисса (настоящую каретту) и логгерхед (ложную каретту) давно запрещена. Бисса уже не платит жизнью за черепаховый рог, фактория на Хероне по его переработке закрыта, и суп из черепахи сварят разве что браконьеры... Но почти никто из потомства все же не уцелеет.
Это будет потом. А сейчас яма закопана, маскировочная траншея проделана, и надо как-то доковылять до воды. И она ползет, пуская слюну от страшной усталости.
Ползет уже сто миллионов лет.
Петенька замолчал и закрыл глаза.
Я тоже молчал. В окна сырого, прогнившего общежития смотрела глубокая ночь.
– Да...– сказал я.– Понимаю. Но что ты будешь там делать?
– Займусь подводными съемками. Буду оформлять альбомы для разных издательств. А главное – устрою образцовую черепашью ферму. Такие есть, и давно! Компания "Caribbean Conservation" накрывает ямы с яйцами проволочной сетью, собирает в нее молодняк, самолетами отправляет его в охраняемые районы и выпускает у берега.– Петенька возбужденно сел.– Черепаху можно держать в тазу, в ванне – ничего сложного! Надо только дважды в день менять воду, давать свежий корм и не забывать про антигрибковую мазь. А некоторые "абос" аборигены – даже и воду не меняют.
– Ленятся?
– Да нет... Выставляют клетки на отмель, а прилив и отлив все делают сами. Ты не хочешь поехать со мной?
Я закашлялся.
– А что такого? – энергично продолжал Петенька, с надеждой глядя на меня.Конечно, к этой стране на хромой козе не подъедешь, но... Семьи у тебя нет, карьера явно не светит, временную визу я тебе всегда устрою. А дальше посмотрим... При их безлюдье и просторах стоит сделать один шаг в сторону от цивилизации – и пробабилитность того, что кто-то когда-то спросит у тебя документы, равна нулю! Даже в туземную лавочку гонять на моторке буду я. И фермой моей власти будут довольны... А может, мы тебя со временем и легализуем. Пиши себе, читай в тишине... А?
– Заманчиво, конечно...– сказал я.– Спасибо, Петенька. Ты только какой-нибудь чушке вроде Глызина не расскажи свою сказку. А то поднимут они с Сэмом Афанасьевым архивы, откопают утаенное инородцами завещание Миклухо-Маклая в пользу ЗАО "Русич" со штаб-квартирой в Сан-Франциско... и твоих черепашат никакое ЮНЕСКО не спасет. Он, кстати, не знает, где твой мухопитомник?
– Не волнуйся. Так что, едем?
– Нет.
– Почему?
– Не хочу становиться в позу, но я привык к своей стране. А потом, кому там нужно то, что я пишу?
– А здесь кому? – Он криво улыбнулся.– Посмотри на себя.
– Нет, лучше ты на себя...
– Родители меня отпускают. А остальным наплевать, наплевать, что бы ты там ни говорил о родине! – крикнул он.
– Хорошо. Мне не наплевать.
– Тебе? – Он широко раскрыл глаза.– Я тебе нужен?
– Но я же тебе, оказывается, нужен...
Мы долго молчали, не глядя друг на друга. Потом он опять нахмурился.
– И что нас ждет рядом с глызиными? Любоваться на них всю жизнь? Ну нет!
– Я тоже не могу им помешать как надо бы. Но пытаюсь.
– У тебя есть свой Риф?
– Да. Единственное, что реально осталось.
– Покажешь?
– Конечно. Ты, Петенька, хорошо учился в школе?
– Прилично!
– Я был уверен. Значит, ты найдешь его на карте в два счета. Скажи, откуда этот отрывок?
Я сунул руку в тумбочку, набитую книгами, и вытащил не очень толстый зеленый томик с цифрой "5" на корешке.
– Вот, слушай: "Все похоже на правду, все может статься с человеком. Нынешний же пламенный юноша отскочил бы с ужасом, если бы показали ему его же портрет в старости. Забирайте же с собой в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом! Грозна, страшна грядущая впереди старость и ничего не отдает назад и обратно! Могила милосерднее ее, на могиле напишется:
"Здесь погребен человек!" – но ничего не прочитаешь в хладных, бесчувственных чертах бесчеловечной старости..."
Он сделал движение, словно хотел закрыть лицо руками.
– Я никогда этого не слышал,– тихо и уверенно сказал он.– Я бы не забыл. Кто это?
– Гоголь. "Мертвые души". Если хочешь, возьми с собой.
Он взял.
– И это они хотят заглушить матом...– Петенька вдруг оживился.– Знаешь, что я сделаю? Позвоню завтра, раскошелюсь – на святое дело не жалко. А потом придут двое ребят... один повыше и с залысинами, у другого сломан нос... и оставят от этих курсов груду мусора!
– Ну вот... Не все же здесь такие, как Глызин! Оставите кучу бедолаг без крова – и все. А дядю моего хорошо отблагодаришь? Нет уж, Петенька, хуже, чем они сами себе делают, им никто не сделает. Решай лучше свою судьбу!
– Я еще ничего не знаю,– сказал он через пару минут, вздохнув.– Мне надо подумать... Но, наверное, с завтрашнего дня я начну сворачивать дела.
Однако завтрашнего дня не оказалось.
Я появился в нашем недолюксе около семи вечера и сразу почувствовал: что-то случилось! Будучи примерным мальчиком, Петенька никогда не разбрасывал своих вещей, а сейчас они валялись как попало, словно кто-то совершил жадный и стремительный обыск. Самого Петеньки нигде не было, хотя я был уверен, что он рядом. Я заглянул в ванную, во все туалеты, наконец подошел к знакомой железной двери и увидел невероятное: она была приоткрыта... "Ремонтируют",подумал я со слабой надеждой, хотя ремонт был почти закончен. Миновав пещеру унитазов, я внедрился в щель и проник в бывшую Петенькину комнату.
Она была пуста. Но дверь в коридорчик кто-то распахнул, и оттуда слышались хриплые, возбужденные голоса. Я двинулся туда, дверца мухопитомника была также распахнута, и под его мерзкими сводами, среди луж и кала стоял Петенька в двубортном костюме и при галстуке. Но галстук съехал набок, костюм был грязен, а лицо его я никогда не забуду – дикое, перекошенное, зверское. Перед Петенькой на коленях и чуть ли не в луже коленями стояла плачущая Дрель, протягивая ему сорванные с ушей золотые серьги, но он не замечал ее... И ни одной мухи!
– Что случилось?! – закричал я.
Петенька, очнувшись, повернул ко мне меловую маску лица и прохрипел:
– Рашида... племянница ее... выследила! Готовилась...– как в бреду, бормотал он.– С машиной... с контейнерами... с напарником! Жестоко найду... страшно...– Лицо его стало почти человеческим.– Страшно,– повторил он уже не угрожающе, а жалобно, как ребенок, которому рассказали плохую сказку.
Я отвернулся и вдруг услышал за спиной нервный смех.
– Петенька, ты в порядке?
– Это я над тобой смеюсь,– сказал он, глядя на меня.– И над Дрелью... Видишь, какая я... мразь!
Все-таки он был сильный человек.
– Ее поймают,– сказал он вяло,– но мне это не поможет. Шефы будут рады дать мне пинка... Или закабалят на всю жизнь. Надо выиграть время, пока никто не узнал...
– Время? Для чего?
– Спасибо тебе,– быстро продолжал он, не слушая,– успокой Дрель, она не виновата, а мне нужно быстро, сейчас же, триста фунтов! Со счета
не снять – догадаются...
– Кто догадается? О чем?
– Ладно, я знаю, кто мне даст.– Он по-прежнему не слушал.
– Только не на Пречистенку! – в ужасе сказал я.– Слышишь?
– Ах, да хватит уже меня воспитывать! – рявкнул он, покраснев.– За-хочу к таким мерзавцам пойду, что ни тебе, ни Глызину во сне не снились!..
Примерно через час на безлюдной набережной мы обнялись и расстались. Мне не хотелось возвращаться в свою комнату. Прислонившись к парапету, я долго смотрел на темную воду, электрический космос другого берега и высотное здание напротив меня. В этом доме не горело ни одно окно, только небольшой прожектор на крыше, и там, в неярком конусе света, на огромной высоте кто-то стоял и следил за нами. Ему, наверное, видна была половина Москвы – тысячи бетонных прямоугольников, тысячи черных и горящих точек, неподвижных и медленно ползущих в ущельях улиц. Кто он, рабочий, сторож?.. О чем бы я спросил его, если бы мог? Когда исчезнут эта темнота и тишина? Но ведь я сам знаю, что завтра утром... Откуда-то долетел бой часов, конечно же, по радио. Кремль был отсюда слишком далеко. А тот, на крыше, все стоял и не шевелился. Мне вдруг стало тоскливо. Я повернулся и пошел в общежитие.
Больше я никогда не видел Петеньку. Я даже не уверен, что хочу его видеть, хотя нам было хорошо вместе. Может быть, потому и не хочу. Мало ли, что еще окажется при новой встрече? Впрочем, стоит ли так уж сомневаться, что он восстановит утраченное и, приумножив его, доберется рано или поздно до своей цели... Я давно переехал на частную квартиру и, переезжая, конечно же, оставил дяде свой новый адрес, чтобы Петенька мог прийти ко мне, или написать, или позвонить. Но пока его нет.
Картина, которую я легко себе представляю, всегда одна и та же: много белого песка, по которому к темной, дрожащей черте воды не спеша идет человек. За ним, переваливаясь, двигаются овальные тени: одна, три, десять, пятнадцать, пятьдесят. Это ползут дети, и, замыкая шествие, подгоняет отстающих морщинистая бессловесная мать – гигантская черепаха бисса...
г. Челябинск
